- Не переедет она! Так и скажет, куда в мои-то древние годы от корней отрываться! Вот увидишь!
- И что ты предлагаешь?
- Да я...
- Тебе меня не жалко? Все ведь я везу, любая лошадь бы уже в дурку отпросилась, а я ничего, бегаю! Все на мне: и уборка, и приготовить, постирать! А переживать, когда она не берет трубку и нестись через весь город, чтобы убедиться, что мама в порядке! Тоже мой долг!
- Жалко, жалко, Оля. Ты не...
- Не хочешь, чтобы мама к нам переезжала, так и скажи! Ну, что молчишь!
- Снова я виноват! Да что такого я сказал! Только то, что не захочет теща на наш этаж переселяться!
- А ты ее спрашивал?
- А ты?
Ольга замолчала, швырнула грязную тарелку в раковину и вылетела из кухни. Игорь грустно посмотрел на разбитую посуду (тарелка угодила в его любимую чашку с песиком, и сама разбилась, и нарисованному, но верному другу жизнь закончила) и негромко, чтобы не дай Боже не услышала чуткая Ольга, сказал:
- Как всегда! Я виноват во всем! А ведь всего лишь предположил... Да и помогаю я ей! Что просит, делаю, что не просит, а взглядом намекает, тоже спешу исполнить...
Игорь тяжко вздохнул и пошел мириться, хотя вины за собой не чувствовал. Олечка - кремень, обижаться и молчать будет хоть до появления правнуков, не подойдешь первым, не попросишь прощения, не будет мира в семье.
"Эх, был бы у жены тещин характер - легкий, озорной, всем бы легче жилось", - так иногда, совсем тихонько, чтобы даже мысли никто не услышал, думал Игорь и всегда тут же стыдился своих глупых желаний. Нет, нет, он Олечку и такую любит и ничего в ней менять не желает. Тяжелый у нее характер, ну, значит, так всем им и надо! И Олечка его любит, хорошо им вместе, грех жаловаться! И теща помехой не будет, место есть, да вот захочет ли она менять вольную жизнь в своем доме на их квартиру?
Теща Игорю досталась замечательная. Веселая, добрая, понимающая. Жила она, как казалось Игорю, вопреки всему, вопреки несчастьям, смертям и горю и, что самое главное, - сумела себя сохранить, личность свою, характер и веру во вселенское добро, в его обязательную победу. Родители заболели и умерли? Пережила трагедию Нина Матвеевна, тогда еще Нинка - несмышленыш. Взяла сиротку к себе дальняя родственница Василиса, которую все называли лягушкой-путешественницей. Крепко в ней сидела страсть к бродяжничеству, к смене мест, к житейской новизне. Не сиделось ей на одном месте. Годика три потерпит оседлую жизнь, а потом крылья почистит, расправит, узел вещей соберет и вперед, в путь-дорогу! И Нинка с ней, конечно же. Наверное от той родственницы Нине Матвеевне эта самая легкость и передалась.
Жалоб на смену городов, школ и друзей, подруг, Нина Матвеевна никогда не понимала и утверждала, что вот такая кочевая, интересная жизнь дает человеку намного больше, чем оседлость и постоянство, которое теща приравнивала к скуке смертной.
- Скачет по всей стране, что блоха на сковородке, - желчно перемывала кости Василисе дальняя родня по отцу Нинки. То ли завидовали родичи шальным и большим, как им думалось, деньгам (большую квартиру Нининых родителей Василиса сдавала, а по деньгам не отчитывалась, как ее не пытали, отшучивалась, стерва, уходила от ответа), то ли просто охота была языками почесать, то ли еще какая причина имелась. А Василисе что? Как с гладкой кожи вода: отряхнулась, глазами дерзкими сверкнула, яркую ленту Ниночке в косу вплела и полетела дальше - себя показывать, на людей глазеть, мир узнавать. Благо профессия у Василисы была полезная и нужная - поварская. С такой нигде не пропадешь и всегда сыт будешь.
Ниночку Василиса полюбила пылко, страстно. Своих детей не нажила, замуж не вышла (а кто с такой перелетной женушкой уживется? кто детей доверит?), вот и отдала весь жар своего сердца Ниночке. А кроме всего прочего, разъяснила, почему ей такая кочевая жизнь по вкусу, и что на самом деле происходит в тех квартирах и домах, где Василиса, пусть и не долго, жила.
- Примечай, запоминай, я умру, ты вместо меня останешься, - учила Василиса Ниночку. И речь шла совсем не о борщах, хотя и готовить Нина научилась превосходно.
- Ты подольше не помирай, - спорила Ниночка с тетей Васей и отказывалась запоминать нужные слова. Василиса светло улыбалась, легонько шлепала Ниночку по затылку и терпеливо повторяла необычный урок.
Прожила Василиса долго. Успела и Ниночку замуж выдать, и дочку ее понянчить, и мужа помочь спровадить, и еще раз Ниночку замуж выдать.
- Скотина! Сначала люблю, да люблю, а потом руки распускать! Выгоняй его, Нинка! Раз руку на тебя и Олюшку поднял, уже не опустит.
Ниночка, конечно, пыталась сказать, что это на любимого затмение нашло, что на самом деле он не такой, что действительно любит, но второй скандал, несколько синяков и Олечкина испуганная истерика убедили ее, что тетя Вася была права, как и всегда.
- Ты говоришь выгоняй! - жаловалась Нинка тете Васе неделю спустя. - Не уходит, деньги таскает, пугает, что Олю у меня заберет, - ревела Ниночка, прижимая к себе дочь, которая, почему-то, не плакала, а внимательно и строго посматривала то на мать, то на бабу Васю.
- Ах не уходит! Попроси о помощи!
- Кого? - испуганно, делая вид, что она совсем не понимает, о ком или чем идет речь, спрашивала Нина и еще крепче обнимала Олечку.
- Не придуривайся, сама знаешь кого! - задорно улыбалась Василиса и подмигивала Оле. - Главное, не бойся!
Нина и рада бы не бояться, а все равно страшно было. Но долго не пришлось ей себя пересиливать. Когда муж схватил Олю за косу и попытался дочку головой об стенку шмякнуть, откуда только силы у Нины взялись! Ребенка отняла у супостата, отвела на ночь к Василисе, а сама прокралась в темный угол, где стояла скамеечка, накрытая полосатым половичком, и что-то прошептала.
Говорили потом, что Нинка - ведьма и мерзкими делишками занимается, от которых муженек ее чуть не помер. Будто бы видели, как она перед калиткой соль сыпала и водой брызгала, а после этого муж ее словно скукожился, ходил по улице, все испуганно оглядывался, к Нинке и дочке боялся подойти и развод оформил неожиданно быстро и без всяких разговоров и условий. В общем, был мужик справный, здоровый, подумаешь, дрался лишь изредка, в дни получки или плохого настроения, то дело житейское, не убил же насовсем? Могла бы Нинка и потерпеть ради дочери и собственной репутации, разведенка кому нужна? А теперь ни мужика не осталось, так изменился, что смотреть страшно, ни семьи нет.
- Нравится он вам? Жалость одолела? Забирайте! - весело отвечала неутомимая Василиса особо рьяным хулителям. - Помяните мое слово, через годик выправится, еще драчливей станет! Да только недолго руки распускать будет, есть на него управа! - напророчествовала Василиса, уволилась из столовой, собрала вещи - свои и Ниночкины и в очередной раз умчалась в дальние края. Долго потом их вспоминали. Особенно бывший Ниночкин муж бранился, жаловался на тяжкую свою судьбу, даже выпивать больше стал от расстройства и печали, но через год, как и предсказывала Василиса, выправился, снова женился и принялся за старое: ходил гоголем, жену поколачивал, даже на тестя с тещей руку поднимал. Но и тут ему не свезло. Тесть боевым оказался, и уже без всякой соли и воды, без заговоров и шепота, так отмутузил и напугал зятька, что тот, подлечив раны и переломы, куда-то уехал. Так говорили, а что там было на самом деле... кто ж его знает! Да и не интересно! Не об этом драчуне речь!
Второй Ниночкин муж был военным, Василиса сказала, будь она помоложе, отбила бы красавца (Нина лишь засмеялась, с тетей Васей они с полуслова друг дружку понимали и доверяли друг другу безгранично). Этот супруг словно был выдан Ниночке в компенсацию за первый, неудачный брак, жалко, что и на такое же короткое время. Словно где-то там, на небесах, сидел дотошный бюрократ с часами в руках и скрупулезно подсчитывал все горькие и счастливые Ниночкины дни и ночи и строго следил, чтобы их оказалось равное количество.
Второй муж не только красавцем оказался, но и большим умницей, сказал, что всю жизнь мечтал о дочери и вот же она - Олечка - свет его очей! И, по иронии судьбы, даже отчество у девочки его - Константиновна! Словно боги решили наивно пошутить и отправили в Ниночкину жизнь двух Константинов - одного драчливого и самовлюбленного, а второго просто влюбленного в Нину, Олю и, конечно же, бабу Васю.
Хорошо они тогда жили! Звонко, так потом говорила Нина Матвеевна, толком не объясняя это странное слово. Колесили по стране, к удовольствию бабы Васи и Ниночки (Оля эти переезды не любила, натура у нее была прочная, основательная, помещичья, даже, можно сказать, куркульская), обустраивали временные жилища и, что было самым главным, жили в согласии и любви.
Кто говорит, что человеку страдать всю жизнь положено, себя преодолевать и ломать, а кто утверждает, что раз жизнь одна, то и прокуролесить ее надо всласть! Василиса же верно полагала, что истина посередине, как ей и положено быть. Этому же учила и Ниночку, и Константина, и, конечно же, Оленьку - девочку слишком серьезную и строгую, любящую порассуждать, кто как себя неправильно ведет и строго непотребство осудить. Особенно Олечку раздражало неуместное, как ей казалось, веселье.
- Слезы сами набегут, умолять будешь, чтобы не лились, да только не послушаются они тебя, - говорила баба Вася и, пугая Нину и Оленьку, некстати наказывала: на ее похоронах не плакать, волосы не рвать, поскулить немножко и помнить ее, бабу Васю, живой и полной сил.
- Какие еще похороны? - отмахивалась Оля, наивно считавшая бабу Васю, папу и маму вечными. А как же иначе можно жить?
Можно.
Баба Вася ушла вслед за любимым Ниночкиным Костенькой. У него сердце, у нее сердце... А у кого их нет, этих сердец? И у Ниночки есть, только разорванное на клочки. И у Олечки оно есть, обливающееся кровью. И кажется, что никогда жизнь не станет не то, чтобы прежней, такой она точно не станет, кажется, что никогда жизнь не продолжится.
Продолжилась, конечно, а куда ей деваться? И Нине Матвеевне некуда деваться, и Олечке. Пережили страшное горе, и жизнь покатилась себе дальше, залечивая раны, подбрасывая радости и печали.
С уходом бабы Васи и Константина, Нина с Оленькой стали часто ссориться. Все Оле казалось, что мать у нее глупая, безответственная и легкомысленная. На одном месте не усидит, все куда-то переехать стремится. Бродяга, как есть бродяга! А Оле хотелось не просто стабильности. Она мечтала о семье, своем доме и о толстой папке с документами, которые бы подтверждали ее, Олино, право на некую нерушимую судьбу: вот свидетельство о рождении, аттестат, диплом. Потом в папке появится свидетельство о браке, фотография из ЗАГСа и ордер на квартиру. Бумажное вместилище доказательств Олиной жизни распухнет от квитанций за воду, газ и свет, вместит в себя все важнейший документы - вехи: свидетельства о рождении детей, их неуклюжие, первые рисунки и поздравления, аттестаты и табели из музыкальной школы, а потом...
Оля мечтала о нормальной, спокойной жизни, чтобы не было стыдно перед людьми, чтобы никто не мог сказать, что Оля и ее мать - ненормальные лягушки-путешественницы, без кола и двора.
- Послушай, что мне рассказывала баба Вася, - не раз пыталась начать крайне важный разговор Нина Матвеевна, объясняя, что именно значат для нее бесконечные переезды.
- Не хочу и не буду слушать эти бредни! Я бабу Васю очень любила, но признайся, мама, сама себе признайся, что очень часто она несла абсолютную, дикую чушь! - обычно отвечала Оля так резко, что у Нины Матвеевны мгновенно намокали глаза и отнимался язык. - Почему мы не можем жить самой обыкновенной жизнью? - срывалась на крик Оля и мирный разговор заканчивался скандалом.
- Можем, - однажды ответила Нина Матвеевна и действительно остепенилась. В городе, где когда-то жили ее родители, она купила небольшой домик и зажила жизнью обыкновенной, ничем не примечательной поварихи, у которой красавица-дочка на выданье, забот полон рот и мечты о внуках. А то, что Нина Матвеевна любила бродить по окраинам города и заглядывать в заброшенные дома, так то просто блажь и причуда. У всех они бывают.
Окончание следует завтра
©Оксана Нарейко