Иван Хазарцев ехал знойным июньским полднем 1982 года в троллейбусе и страдал от адской жары. Он приехал в Москву в качестве абитуриента, поступать в главный медицинский ВУЗ страны. Около заднего стекла, повиснув на локтях, стоял пьяненький мужичок, успевший с утра крепко поправить шатающееся здоровье. Рядом невзрачный негр, вполне приличный чистенький, в костюмчике.
- А что ему будет-то! - с завистью отметил Хазарцев.
Негр ему был интересен, он впервые увидел живого чёрного человека. Пытаясь соблюсти приличия, Ваня разглядывал его искоса. Тут он заметил титаническую работу мысли на лице у пьяненького мужичка.
- Мысль шевелится у него в мозгу, - усмехнулся внимательный парень, - образуя неимоверное количество складок на лбу, заставляя периодически поднимать тяжёлую голову и пытаться сфокусироваться на представителе иной расы.
Несколько безуспешных попыток поднять голову и произнести что-то связное заканчиваются неудачей.
- Ммм-ммм! - с перегаром вывалилось из непослушного рта.
Наконец, собрав в кулак всю русскую волю и все познания в области развития земных цивилизаций, он выдал:
- Тттты..., ты ммм..., ты Миклухо-Маклая знал?
Удивлённый негр ничего не сказал, а вышел на следующей остановке. Каково же было удивление Ивана, когда после успешных вступительных экзаменов он снова столкнулся с ним при поселении в общежитие.
- Советская власть всегда учит нас любить угнетённые народы... - усмехнулся Хазарцев, - но не дай Бог, я попаду с ним в одну комнату…
По закону подлости их поселили вместе, негра звали Дэвид. Каждое утро его будил грохот тамтамов, пение звонкого негритянского хора и крики неизвестных экзотических птиц. Напарник на всю мощность врубал модный магнитофон «Panasonic».
- Ты, что офонарел, Дэвид? - по привычке бурчал он, без всякой надежды на успех. - Шесть часов утра!
- Мне не хватает звуков родины, Ваня... - с несвойственной африканцам ностальгией признался он.
Очевидно заразившись русской национальной болезнью. Сосед пытался договориться о смене комнаты, но ничего не получилось. В смешанных общежитиях смирных советских студентов обычно подселяли к студентам-иностранцам, в основном выходцам из развивающихся стран Азии и Африки. Считалось, что, общаясь в быту, они будут ненавязчиво прививать им настоящие социалистические ценности.
- Знакомое, столько раз слышанное на политинформациях иностранное слово «апартеид» перестало быть для меня пустым звуком и приобрело черты пугающей реальности. - Иван ничего поделать не мог.
Центральную и большую часть их комнаты занимала роскошная тахта Дэвида, с трёх сторон её окружали массивные шкафы, образующие
своеобразные отдельные апартаменты. В этих апартаментах и обретался, царил чёрный человек Дэвид Маара из Уганды.
- И кто из нас представитель угнетённого народа? - Хазарцев ютился у самых дверей на оставшемся свободным крохотном пяточке.
Там с трудом умещалась его сиротская железная кровать с панцирной сеткой и тумбочка с вещами. Стены комнаты украшали портреты многочисленной родни Дэвида: бабушек и дедушек, дядюшек и тетушек, племянниц и племянников.
- Красивый у меня род! - постоянно хвастался он.
- Они для меня на одно лицо... - отмахивался Иван.
Дэвид не был лучшим представителем своей расы - здоровенным атлетом с перекатывающимися под чёрной лоснящейся кожей буграми мышц. Это было чахлое существо с короткими, рахитичными кривыми ногами, сильно выпирающими ягодицами, впалой грудью и толстенными губами-грибами.
- Такими, с кольцом в носу, любят изображать дикарей-людоедов наши
художники-карикатуристы, - мстительно думал сосед.
Себя Дэвид считал потомственным аристократом. Он принадлежал к правящей в их стране народности, Хазарцева же относил к плебеям.
- Мой папа - личный повар Его Превосходительства! - при этих словах он принимал горделивую позу. - Ты будешь сельским врачом, Ваня, а я буду министром здравоохранения...
Зимой и летом в их комнате непрерывно работали два калорифера, нагревая воздух до состояния тропического пекла.
- Не смей открывать окно, - постоянно твердил Дэвид, - у меня насморк.
Иван только разводил руками. Раз или два в неделю Дэвид приводил проституток. Обычно двух. Одной ему по какой-то причине было мало.
- А портвейн будешь? - спрашивал он их с порога.
Те обычно честно отвечали:
- Будем, но с отвращением…
Одна из проституток обязательно напивалась и среди ночи начинала лезть к представительному парню. Он брезгливо отказывался и пытался уснуть под буханье барабанов и бессмысленный женский смех.
- А эти ребят из ку-клукс-клана не так уж и плохи, - уверился он вскоре.
Естественно, после таких ночей Хазарцев сидел на занятиях с красными от недосыпания глазами, слабо соображая. Медицинские латинские окончания на доске плавали и пускались в насмешливый хоровод.
- Мне хочется только одного - спать... - мучился он полгода.
Однажды Дэвид притащил из комиссионки тяжёлый чугунный бюст Ильича весом килограммов на семь. И обойдя в задумчивости комнату, приладил его на хлипкую полочку у изголовья кровати Ивана.
- Он так похож на нашего главного бога, - важно пояснил мучитель.
Мало того, что зловещая тень доброго дедушки Ленина по жизни не давала Хазарцеву дышать свободно, теперь материализовавшись в виде ругающего чугунного болванчика.
- Он угрожает самому моему физическому существованию, - каждый вечер, спасая голову, русский низвергал громкого Ильича на пол.
Но каждое утро наглый Дэвид воздвигал его обратно на импровизированный постамент. Жизнь в стране победившего социализм не была для него сахаром, поэтому все обиды внешнего мира он вымещал на товарище по комнате.
- Я сделал открытие, Ваня! - сказал он однажды.
- Какое?
- В Советском Союзе существует расизм. - Дэвид расстроился. - Я был в странах капитала и нигде на меня не показывали пальцем, не называли черномазым, обезьяной и головешкой.
- Я же тебя так никогда не называл…
- Нигде больше меня не толкали и не щипали в транспорте, не натравливали детей, - говорил Дэвид, гневно раздувая широкие ноздри.
- Просто это глупые люди, - попробовал его успокоить Казарцев, - глупость не имеет национальности…
- Вы все расисты! - нервно кричал он. - Ты, Ваня, расист.
Вскоре сосед обнаружил свою тумбочку выставленной в коридор, на её месте в комнате красовался новенький холодильник минского завода.
- Место только для одного белого, - сказал Дэвид и, довольный собственной шуткой, похлопал ладонью холодильник по светлому боку.
Такая жизнь продолжалась весь учебный год. Хазарцев долго терпел столь вопиющее ущемление человеческих прав, но во время первой летней сессии его терпение лопнуло, и он восстал. Как-то раз Ваня вернулся из библиотеки совершенно очумелый, с единственным желанием - прилечь.
- Привет! - сказала ему рыжая голая девка.
Она сидела на его кровати и жрала макароны, запивая пивом из импортной жестяной банки. Её бесстыжие глаза смотрели на него совершенно равнодушно.
- Ты, вообще, кто? - опешил он.
- Я Галя.
- Ты, Галя, откуда выпала?
- Из «Паруса».
Это был бар, служивший местом интернациональной студенческой тусовки, который притягивал самых прожжённых дам столицы.
- Я ушла от мужа, парень... Дэвид сказал, что я могу пожить у него.
- Ты могла бы одеться, Галя? - настойчиво попросил Хазарцев.
- Я не нашла свою одежду.
- Ты, что пришла так?
- А я помню…
Это была последняя капля. Он кликнул на помощь бывшего сокурсника Иванчука, уже полгода как отчисленного за «хвосты» и тихо пропивавшего остатки своего имущества, и они стали вытаскивать шкафы Дэвида на балкон и швырять их прямо вниз с шестого этажа вместе с его барахлом, книгами и клопами.
- Так ему и надо! - кричали из соседних окон.
Шкафы падали и раскалывались с жутким грохотом под одобрительные возгласы и крики многочисленных весёлых наблюдателей. Они хотели отправить следом и портреты черномазой родни, но Иван передумал:
- Племя смотрит на меня со стен так строго и внушительно…
В деканате он обрисовал всю серьёзность сложившейся ситуации замдекана. Он выслушал студента, внимательно глядя поверх очков, потом неожиданно ловко для своей хромоты выскочил из-за стола и принялся двумя руками трясти его потную ладонь:
- Ну, ты молодец! Молодец!.. Эти иностранные студенты совсем распоясались.
- Точно! - опешил студент.
- Управы на них нет... - исходил злобой заместитель декана. - Давно бы их надо поставить на место. Они думают, если они платят деньги, то могут творить, что угодно.
Замдекана отпустил руку Ивана и заковылял назад к столу.
- Знаешь, в прошлом году мы подселяли к этому Дэвиду пятерых
первокурсников - троих пришлось отчислить, одного забрали родители, один сейчас лечит психику... Что делать с тобой, я пока не решил... - тут
он на мгновение задумался и добавил с сожалением: - Отселять его некуда...
- Я не буду с ним жить! - зло отрезал Хазарцев.
- Попробуй продержаться ещё хотя бы месяц… Он должен скоро уехать домой.
Вечером его остановил встревоженный Иванчук и предупредил:
- Вся угандийская община собралась в нашем общежитии.
- И что теперь?
- От них можно было ожидать чего угодно...
В холле на их этаже было просто черно - человек тридцать, не меньше, всё студенческое африканское племя. Они громко, возбуждённо кричали между собой и размахивали руками.
- Они пришли мстить белому человеку... - прошептал Иванчук.
Русский обречённо шёл по коридору, провожаемый испуганными взглядами сокурсниц. Он поравнялся с тёмной, орущей массой, и не замеченный никем прошёл мимо.
- Ничего не понимаю… - недоумевал Иван.
Он зашёл в комнату, там сидел Дэвид, но он не обратил на него никакого внимания. Не отрываясь, он смотрел телевизор. Показывали выпуск последних новостей:
- В Уганде произошёл государственный переворот, Его Превосходительство свергнут и казнён, против его сторонников развернуты массовые репрессии, в столице идёт бой.
Камера дёргалась и отрывчато фиксировала внимание: бегущие куда-то толпы темнокожих людей, пожары, трупы на улицах города, боец в камуфляже, яростно строчивший из «калашникова» через пролом в стене.
- Кадры из различных горячих точек планеты так удручающе похожи, - непонятно кому и зачем сказал Хазарцев.
После всего произошедшего Дэвид сильно сдал, осунулся. Он даже, казалось, потерял цвет: его кожа из чёрной превратилась в серую. Он не слушал музыку, не разговаривал. Часами он, молча, просиживал на тахте, глядя в одну точку, или внимательно слушал по приёмнику передачи французского радио, детально освещавшего события в бывшей колонии.
- Ты бы поел, - жалел его сосед, - я картошки пожарил…
Дэвид отказывался. От былой гордыни не осталось и следа, это был потерянный испуганный человек в чужой враждебной ему стране, которому нужно было возвращаться в родную, ещё более враждебную и опасную.
- Жизнь у него не сладкая! - корил себя Ваня. - А я ему все вещи в окно выбросил…
Его злость на Дэвида бесследно исчезла, по-человечески ему стало жаль его. Однажды вечером он взял бутылку водки, подсел к соседу и предложил:
- Давай выпьем.
Дэвид не шелохнулся. Хазарцев открыл бутылку, разлил по стаканам, нарезал хлеб. Чёрная, со светлой ладошкой, рука потянулась к полному гранёному стакану. Они чокнулись и выпили молча.
- Да и о чём нам говорить? - подумал русский.
Так же молча прикончили бутылку. Наутро Иван уехал домой на летние каникулы, а когда вернулся, то Дэвида уже не застал.