Рок

Варвара Ильинична, кокетливо отставив в сторону мизинчик на правой ручке, безымянным пальчиком провела по своим пухленьким губкам – и слегка, почти что незаметно, вздохнула. И сразу же повела карими глазками из-под приспущенных ресниц по сторонам – не обратил ли кто своего случайного внимания и на её вздох, и на пальчик у губок.
Но гости всё так же продолжали слушать уже ставшую весьма популярной у столичных ценителей музыки польку «Подпрапорщик»  господина Мусоргского, которую на белом домашнем рояле в Розовой гостиной исполнял сам автор…
Высокий, статный и очень обходительный военный прибыл по настойчивому приглашению папеньки Варвары Ильиничны Отставной генерал соблазнил молодую Петербургскую знаменитость непременным полным пансионом при спокойном трёхдневном отдыхе в усадьбе – вдали от столичной суеты. При этом уже прилично постаревший, но совсем не чуравшийся дамского общества вдовец-генерал, используя свой чин и бывшие в Кавказскую кампанию заслуги, выхлопотал для юного лейб-гвардии офицера небольшой отпуск. И уж через сутки самолично привез его в ещё екатерининских времен роскошной карете, запряженной лучшей тройкой рысаков, к себе в поместье, по пути развлекая молодца рассказами из своей военной жизни.
Варвара Ильинична, встречала, как и подобает радушной хозяйке добротного имения, своего отца и прибывшего гостя на широком крыльце дома. Увидав вышедшего вслед за папенькой из кареты молодого человека, она вдруг сразу же как-то засмущалась, вся вспыхнула, и, пролепетав едва слышное: «Милости просим. Располагайтесь, будьте как дома…», резко развернулась и убежала к себе в комнату. Генерал только развел руками и предложил своему спутнику следовать за ним…
За простым, но обильным – по русскому обычаю, ужином девушка сидела напротив приезжего – и за всю трапезу так и не подняла на него своих больших карих глаз. Даже когда гость провозгласил тост в честь радушной молодой хозяйки – она и тогда лишь слегка пригубила легкого вина из бокала, промокнула салфеткой ротик, и, невнятно пролепетав извинения, резво вышла из-за стола и покинула ужинающих мужчин.
Старый генерал только ухмыльнулся в свои знаменитые густые усы и, довольно хмыкнув, продолжил с гостем неспешную беседу, предварительно извинившись за несвоевременный и поспешный уход дочери, списав всё это на обычные дамские капризы...
До полуночи, сидя на краю постели в просторной ночной рубашке, Варвара Ильинична всё обдумывала никак не получающийся у неё текст записки. Первого в её жизни любовного письма.
Написав одну-две строчки, она комкала лист бумаги. Бросала его на пол себе под ноги – и, исступленно грызя своими беленькими зубками кончик пера, мысленно сочиняла – вновь и вновь – обращение к так внезапно появившемуся в её жизни красивому , с военной выправкой, незнакомцу. Было ли это мимолётно вспыхнувшим влечением, или это было началом более серьёзного чувства – она того сама ещё толком не ведала.
Промаявшись в своих письменных упражнениях с составлением чувственной записки до самой полночи, Варвара Ильинична так и уснула, зажав в правой ручке сгрызанное чуть ли не до половины перо, а в левой – полусмятую четвертушку бумажного листочка, более чем наполовину исписанного круглым и ровным девичьим почерком. Пришедшая поутру горничная Дуся собрала скомканную бумагу с пола, убрала с одеяла выпавший во время сна из тонкой девичьей руки листочек – и всё унесла на кухню. И уже через малое время все эти так и не высказанные вслух признания превратились в кучку серого пепла в жерле печи, на которой кухарка уже вовсю готовила завтрак для господ – и ставила обед для приглашенных хозяином соседей…
Слушая задорные наигрыши польки, гости расположились полукругом. Нарядные дамы из окрестных поместий – все они были в этом большом гостеприимном доме уже ни раз – сидели с одухотворенно-возвышенными выражениями на лицах, слегка обмахивая себя веерами – и, иногда забывшись, отстукивали своими сложенными охладительными инструментами по слегка угадываемым под пышными юбками коленкам в такт льющейся музыки.
Мужчины же стояли чуть сзади, за стульями своих дам, иногда многозначительно переглядывались, или полушепотом перебрасывались почти неслышными короткими фразами.
А полька, пролетев в лёгком бальном вихре несколько раз по гостиной – то озорно приседая у дамских ножек, то взмывая под самый купол расписного с лепниной в виде шаловливых крылатых амурчиков потолка, невесомой волной неспешно спустилась вниз, и, проведя шаловливой ладошкой по щеке вдруг улыбнувшегося неизвестно чему угрюмого глуховатого соседского помещика Кондратия Филимоныча Тюкина – бывшего однополчанина хозяина дома, до этой поры с дутым и хмурым видом исподлобья оглядывавшего собравшееся общество, незаметно как будто бы исчезла в тонких пальцах музыканта и затихла…
В наступившей тишине послышались возгласы «Браво!», «Право, как замечательно!», «Воистину, я и сам чуть было в пляс не пустился!», «Ах, как Вы великолепно играли!» и иные. Все встали и аплодировали. А папенька Варвары Ильиничны – в своём редко облачаемом парадном мундире со всеми орденами и регалиями – подошел к именитому гостю, заключил того в объятия, и, трижды проведя по его лицу своими густющими седыми усами, промолвил:
- Ну, уважили Вы, сударь мой, на старость лет Вашего покорного слугу, уважили.  – И он ещё раз приобнял смущенного молодого красавца-офицера. – Слушал – и вспоминал: ах, какие балы в мою беспутную молодость давал Александр Николаевич князь Голицин! А какие там были женщины…
И генерал, будто старый довольный кот, который вспомнил вдруг, как съедал ежедневно по миске свежайшей сметанки, сверкнул отчего-то заблестевшими глазами, улыбнулся и, как показалось Варваре Ильиничне, чуть было не замурлыкал от избытка чувств.
Увидев, что его гости подходят к столичному композитору, хозяин выставил как бы его пред собой:
- Господа, господа, вот, позвольте ещё раз вам всем представить: сын моего давнишнего приятеля Петра Алексеича – вместе служили-с – Модест Петрович. Прошу любить и жаловать.
И, пресекая на корню до времени все дальнейшие расспросы, воскликнул:
- А сейчас – на правах хозяина – всех прошу к нашему скромному столу – отобедать. Варварушка, голубь мой, что ты не приглашаешь гостя-то, ты же ведь здесь хозяйка.
Очнувшаяся от видения своего папеньки в виде кота, Варвара Ильинична слегка мотнула своей прелестной головкой, и, улыбнувшись, прошла через расступившихся гостей. Дотронувшись своей левой ручкой до локтя молодого человека, девушка почти что выдохнула:
- Прошу Вас. Право, обед обещает быть совсем недурным… Пожалте, не обидьте нас, ради Бога,  своим отказом!
И молодая пара, развернувшись, рука об руку проследовала в распахнувшиеся перед ними настежь двери столовой. И все остальные последовали парами за ними.
А позади всех шел старый генерал и, как казалось ему – незаметно ото всех, довольно потирал ладони и улыбался в свои знаменитые усы. И даже мурлыкал себе под нос запомнившийся пассаж из прозвучавшей недавно музыкальной пьески. Будущее своей любимой и единственной дочери казалось ему уже улаженным…
Вечером, идя по полутемному коридору в отведённую ему комнату, молодой человек столкнулся вдруг со спешащей куда-то девушкой.
Варвара Ильинична наконец-то смогла найти нужные слова, доверить их листу бумаги – и теперь сама – страшась довериться горничной -  несла это послание в комнату, где расположился её адресат.
Встреча была внезапной.
Столь же внезапными стали и объятия, в которых заключили друг друга молодые люди. После жарких слов признания, которые прошептала девушка в горячее покрасневшее ухо офицера, тот в ответ покрыл дрожащие девичьи руки горячими страстными поцелуями.
Заслышав так некстати возникший где-то в отдалении скрип половиц под чьими-то шагами, влюбленные, глянув друг другу в глаза, почти что расстались – чтобы незаметно для постороннего глаза вернутся в свои комнаты. Как вдруг молодой человек быстро развернулся, в несколько стремительных шагов нагнал девушку, что-то вложил в её ладошку, ещё раз привлёк к себе, крепко поцеловал в лихорадочно горящие сухие девичьи уста – и ушел во тьму коридора. Будто ночным прекрасным демоном растворился в сумраке.
Только заперев свою комнату изнутри, Варвара Ильинична разжала кулачёк.
На вспотевшей от волнений и вспыхнувших чувств красной ладошке, отпечатавшись в ней, как в податливой глине, лежал мужской золотой перстень с огромным темно-синим сапфиром – как молчаливое обещание их счастливого будущего…
***
А утром следующего дня посыльный принесет в эту радушную усадьбу письмо с пометкой: «Для г-на сочинителя пошлых мелодий», в котором давний воздыхатель и безнадежный ухажер дочери старого генерала Андрей Борисович, сын соседского помещика Боборыкина «…вызывает г-на офицера на дуэль в защиту чести и достоинства предмета своего поклонения от домогательств столичной никчемности…».
Разгневанный генерал плетью прогонит посыльного своего соседа.
А уже через два часа с четвертью в усадьбу примчит на дрожках сам сосед Борис Иваныч – и устроит в присутствии почтенных гостей гнуснейший скандал с хозяином усадьбы.
 И вот совершенно неожиданно теперь меж ними к вечеру произойдёт злосчастная дуэль. Генерал – как оскорблённая в присутствии многочисленных свидетелей сторона – выберет сабли. В секунданты к себе он определит Старого друга своего Кондратия Тюкина. Секундантом же оскорбителя станет его сын, приехавший  по вызову отца в усадьбу. И уже через несколько минут после начала поединка Борис Иваныч получит глубокую рану под правое ребро – и к утру скончается в палате губернской больнички в присутствии доктора, пристава и своего сына Андрея Борисовича...
Судебная тяжба между сыном покойного и старым генералом загонит последнего в могилу через полтора года после описываемых событий.
Варвара Ильинична, дабы покрыть все судебные издержки, продаст родовую усадьбу, а на оставшиеся деньги купит у Кондратия Тюкина его небольшой домик в столице – в Малой Голландии. И всю свою  оставшуюся недолгую жизнь – она умрет от чахотки через шестнадцать лет после переезда – проведёт в нем затворницей, взяв в наперсницы свои из Обуховского приюта девочку-сироту Лушу. Лукерью... Единственные места, которые время от времени посещала всегда ходившая в трауре Варвара Ильинична вместе со своей воспитанницей, были Мариинский и Александринский театры…
По её завещанию, домик после смерти отошел Луше. После известных событий 1905 года и вплоть до 1925 в этом домике была одна из знаменитейших воровских «малин» Петрограда, которую держала «Мама Луша» – Лукерья Ильинична Сиротина, которая – и о том тогда говорили чуть ли не в каждом трактире – как-то подарила в приливе какой-то своей старческой нежности – а, может быть – и по другой причине, золотое кольцо с редчайшим огромным сапфиром. Подарила самому Шаляпину – после исполнения им на Мариинской сцене перед отъездом из России арии из оперы Мусоргского «Хованщина»…
Свидетели позже говорили, что перед самой войною видели массивный золотой перстень с огромным, редкой красоты и глубины цвета сапфиром на ручке известной в то время актрисы Ольги Чеховой. Но, вполне возможно, что это лишь досужие домыслы, и не более…
***
А что же Модест Петрович? Потрясенный случившимся, он через несколько дней после описанных нами событий в усадьбе отставного генерала покинет ставшей ему в тягость своей трагичной историей обстановку, и уедет на перекладных в Петербург. Уедет несмотря на самые невероятные обещания в плане карьеры от старика-генерала и на горячие мольбы остаться от Варвары Ильиничны. И даже несмотря на вспыхнувшие было в нём неизведанные им раннее чувства к этой очаровательной молодой девушке…
Спустя короткое время он навсегда оставит отчего-то вдруг опостылевшую ему военную службу. После того, что случилось с ним, и чему был свидетелем он сам, за ним по пятам вдруг начнёт следовать какой-то невероятно злокозненный Рок. Стоит только молодому человеку познакомиться с какой-либо прелестной особой – так с нею тут же обязательно в скором времени происходит какое-либо несчастное событие. То случится пожар в доме приглянувшейся ему дамы, то у другой отчего-то скоропостижно начинают умирать близкие, а иная вдруг попадает под копыта промчавшейся по проулку невесть откуда взявшейся лошади с наездником. И иногда бывшему офицеру лейб-гвардии даже начинает казаться, что сама Судьба не может простить ему предательства по отношению к  Варваре Ильиничне в тяжелое для неё время…
Модест Петрович с постоянным с упорством всеми силами будет гнать от себя этот свой злосчастный Рок своей неистовой музыкой и не менее неистовыми возлияниями горячительных напитков. И до конца своих дней больше не сблизится ни с одной женщиной…