В город пришли оккупанты.
Чуть меньше стало обстрелов – война продолжалась вглубь страны.
По улицам - люди в чужой форме проверяли паспорта. Крутили перед собой, даже на свет смотрели, ухмылялись, передавали назад, удалялись, сатирично перекидываясь, друг с другом неслышными фразами.
- Скоро уж менять, - только это расслышал Юрий.
Он, Буркашев, продолжал работать электриком.
На работе менялось начальство. Прежнее руководство почти полностью было отстранено.
Тимофей Ильич – бывший начальник ЖЭКа, по слухам сидел дома, по другим – убежал в тыл, - взял оружие сопротивления.
Буркашев потерял его из виду несколько месяцев, и не ожидал однажды встретить в парке между многоэтажками. Тот пересекал его, возвращаясь домой с сумкой полной продуктами.
Электрик остановился, приветственно и изумлённо приподнял брови.
«О!»
- А – а! – Замедлил шаг, следовавший мимо Ильич, - как поживаете?
- Ого! – Протянул руку Буркашев, - а я думал: куда пропал?
- Да, ничего. Вот… - Сумка шатнулась в костистых пальцах.
Обстоятельства такие, что следовало что-нибудь существенное произнесть.
Ильич не торопился.
«Все понятно, итак».
Но тронулся помимо воли, приблизился вплотную Буркашеву. Слышно было его дыхание. Никогда он так не приближался, пожалуй, ни к одному человеку, насколько Буркашев знал, а тем паче - подчинённому.
- Послушай, - почти прошептал тот, - что бы ты сделал, если бы здесь осталась твоя мама?
Электрик отступил на шаг. В глазах бывшего руководителя – искренняя тревога, влажный взгляд. И он жалел, что вступил в переговоры. Мгновением в нем что-то изменялось. Буркашев не успевал проследить.
Лишь дёрнув сумку повыше и кивнув в направлении той развивающейся мысли, которую Буркашев хотел бы дать, он пришёл в себя, оставляя электрика, направился восвояси.
- Э-э, Тимофеич! – По-свойски окликнул Буркашев, - никто никого не осуждает, ты послушай! Так сложилось…
- Никак не сложилось! – Обернулся, с расстояния кивнул, как плюнул в землю Ильич, - никто не знает, как ещё сложится, никто. Вот!
Пошёл, не оборачиваясь более, ускоряя шаг.
Буркашев видел, как специфически выровнялась того осанка, твёрже стал ход.
«Хотел бы я знать, о чем он сейчас думает. Они все тут понемногу что-то задумывают. А я – как сам по себе. Но мне все же стоит с ним объясниться когда-нибудь. Что он насчёт всего этого думает? Не дезертир ли я, какой?»
«Ма-ма…»
«За кой счёт мне лично жить, например, оставалось, если бы я не продолжал работать?», - зачинал Буркашев привычный ход мыслей.
На этот счёт на душе - покойно.
«Коллаборантом не считается тот, кто выполняет свои прямые обязанности на своём прежнем месте».
И он вспомнил, как неделю назад ранним утром у всего подъезда перегорел счётчик, пришлось менять. Только он отметил, точно: счётчик был кем-то нарушен и испорчен.
«А не Ильич ли тому способствовал?»
Этой мысли нечем, совершенно нечем было зацепиться.
Электрик направился по своим делам. В воображении все ещё таяла походка удаляющегося начальника.
«Просто живи, а там - время укажет».
«Живи и не приумножай. Кто бы ни был – ты делаешь свою работу. И если обо всем переживать, знаешь – сойти с ума!»
И Юрий вспомнил еще давний сон несколько дней до того, как в городок зашли военные.
Это был сон о двух вещах: то, каким он был молодо безусым, как много юных представлений в голове витало – ничтожных, несбыточных. Как все вдруг изменилось. Как чувственно он мог раньше любить – ничтожно и несбыточно через какую-то кривую призму. Тихо переживать неуемное теснящее чувство, юное.
Ничтожное и несбыточное занимало в нем львиную долю тогда. Во время войны многое переоценилось.
Выпускной бал... И все зачем-то ходили встречать рассвет. Дурачились, кричали, выражались крепенько от всей той же дури ничтожной. Учительница позволяла и прикрывала рот. Виднелись только саркастические глаза ее поверх ладони. Как-будто бы сейчас, - в последний бал все было можно.
Вторая вещь: некий сложившийся комплекс, из-за которого он не мог вполне представить то, что жив по-настоящему. Что живёт давно подлинной жизнью, что безупречно должно быть так, как есть и не иначе.
И вот теперь, опять-таки в войну, в пережитый ужас бомбёжек, новостей и видом растерзанных трупов знакомых ему людей, он будто обретал самое себя. Будто то, что отрицало незавершённость жизни, ныне было абсолютно противно доказано.
Будто все сразу чудным образом встало на свои жуткие места, и эти места всегда и раньше принадлежали Буркашеву, одним из начал которого было и восхищение Бондиной Анастасией.
Невидимые отвешивать комплименты, ей открыто он раньше мог, - внешности инопланетной, красавице. Недосягаемой никакими космическими кораблями.
Теперь не мог. Теперь он не мог избавиться от нажитой «сволочности», в коей разобраться желал.
Насыщенные глаза той же неиссякаемой энергии любования ею он отпускал, но она бралась заново, как только видел ее шаг даже издалека…
Она, ходкая, браво придерживающая руки в определённом и строгом маячном движении, шла, гордо вздёрнув носик, как раньше, и в упор не стеснялась глазеть на электрика, которой ощущал, ощущал себя провальным.
Ему однажды пришлось даже остановиться у чугунного люка, бессмысленно вчитываясь в обозначение: «В 1 – 40 DIN 4292»
- Прочный и долговечный, - услышал он со стороны.
Анастасия улыбалась тяжёлым серьёзным суровым выражением.
Но ничто в ней так и не изменилось.
«Все это временно и так же провально».
«Что-то наверняка в ней должно измениться к лучшему по законам природы, ведь так же?»
Но сейчас он не мог отвечать ей ничем однозначным, как раньше бывало, как бывало раньше сразу. Ему обязательно приходилось домешивать в мимику свою неизвестно что, - в чем желал разобраться, что автоматически заставило саму Бондину задать следующий вопрос:
- Что тут? Не ваш участок. Что интересует?
Он дорисовывал ее крепость, в которой она бы, выйдя из неё, с удовольствием бы подняла кисть, чтобы буквально взять за подбородок наёмного работника, посмотреть прямо внутрь.
И он бы: сопротивлялся?
Он не сопротивлялся и сейчас, - сквозь лёгкую дымку, наворачивающую каскад новых, новых странных рассуждений. Смотрел на неё вымученно, старательно, отчуждённо.
- Гляди ж, - продолжала она твёрдо, поджав губы, - если, что – не поглядим, что знакомый!
Убрала остекленевший взгляд в сторону. Обойдя, пошла мимо.
Все в ней в то мгновение доказывало однозначно: она – не она, - чужда самой себе!
«Не понимает сути происходящего. Не понимает!»
Это щекотливо радовало Буркашева.
Она не должна носить форму этого воинства – не понимает. Чуть подожди и тебя начнёт удивлять сама жизнь чудесным волшебством, которое исключительно каждому достаётся.
Она могла бы стала любимой женщиной какого-нибудь замечательного парня.
«Ведь так мало, на самом деле, требовалось для воплощения самой вопиющей мечты».
Природная верность самому себе, изобретательность наружу, самодостаточность – для фасада другим: что еще же нужно вообще человеку, в принципе?
И даже то, что она теперь была с другим мужичком из той же чужой страны, воином, с подобной трактовкой миросозерцания, как она – все это было не то, не ее. Не то для них обоих было общим.
Она не могла дать оценку эмоционального шантажа, который затмил ее разум. Застил.
«Не понимала».
«Дерзкая, умная, свободолюбивая выдумщица!»
Характер, сила воли, чувство удовлетворённости к некоему достижению некоей цели, стремление духа опиралось не на то.
« Что, значит, жить по-настоящему? В пол тарелочки жить, в половину ложечки жить. Даже если не тебе, но дать то окружению. Дать поддержать подлинность существовательности некоей тарифицированности всего и всея, где ты можешь оставаться, пожалуйста, продавцом на рынке конъюнктуры.
Она не понимала истинную ценность жизни в том смысле, что никогда нельзя вытягиваться в полной мере всем в Абсолюте. Стоять стручком нельзя! А вернее и надёжнее так вовсе находиться в роли наблюдателя, в которую поздно или рано ты одинаково придёшь.
Она не понимала, что достоинством ее было предметом гордости вымышленным, намешанной на страсти эмфатической молодости, в коей отрезком судьбы ей сейчас быть.
И все продолжало складываться падающими столбиками домино – временно-промежуточным аффектом, в который она нарочно угодила, но не понимала – это временно.
«И эти все ребята, убивающие друг друга, пристрастно. Как-то будут отвечать потом перед своей совестью?»
И все продолжало, продолжало складываться падающими столбиками домино – временно промежуточным аффектом. И он думать, задерживаться на том не хотел.
Высшего класса беспристрастность зародилась и прижилась в нем. И это ненавидела в нем Анастасия.
Но все же вокруг знали, что тот парень из чужой страны, вояка не любил, не любил ее так, как мог бы любить другой мужчина. Это от него аффектом она заразилась холодным грозным видом, ограниченностью чувств наделила себя. Иллюзорно вычитывала в событиях жизни то, что в ней не было. В нем, ее парне тоже ничего не было.
Но она продолжала считывать особенность, высококлассное человеческое качество – в нем.
«То, что в нем не было!»
Электрик видел избранника насквозь.
Старший лейтенант Миша легонько обращался с населением. Мог пошутить, поговорить по душам.
Высок, красив, как, наверное, любят женщины.
Чувственен, не меньше других. В его лице прочитывалось эдакое домашнее бытовое сочувствие, отзывчивость. Всякий раз, когда он говорил – брови его стремились собраться в соболезновании из ряда вполне человеческого, что, казалось, начни ему объяснять все, расставлять по полочкам он бы мог понять, что угодно.
Война – не угодница постоянству, зольности жизни.
«И, наверное, она любила его за что-то такое, что скоро должно непременно быть опровергнуто».
Исполнительность, колдовство задуманных Кем-то операций очищения пространства новой ли жизни? Видели фантастическое преображение действительности в среде постоянных репрессий, унижения, убийств, насилия!
Электрик не мог понять точно: в чем нехватка способностей этих людей? В чем их определяющая ошибка, если взять каждого индивидуально.
Война схватила общеобязательный круг временных адептов.
Они принимали духовное рабство сполна: и те, и другие, положившись на азарт, конденсатор аффекта, - на то, на что полагаться, никак не следует.
«Не следует полагаться на благосклонность обстоятельств, которое законно, но лишь временно принимало в тебе участие. Само для себя оно старалось – в утешение, новую энтропию всего. Все же должно было, безусловно, прерваться, поздно или рано. Конденсатор любезности не вечен».
«Но они! Они этого не понимали!»
Изъевшееся комедиантство несчастливо ослепило: тех, тех.
И все же.
И все же, не скрыть – сейчас это было подлинным счастьем, - их счастьем которому сегодня могло все завидовать.
Безучастность, роль наблюдателя сегодня была не кстати.
***
Как-то в понедельник Буркашев волочил ноги по замшелому земляному полу подвала. Ему нужно было добраться к своей мастерской с другой стороны, нежели он ходил. Обычный вход, - железную дверь, - заклинило, и нужно было войти через два подъезда, чтобы попасть куда нужно.
Давно следовало навести порядок повсюду, однако из-за нехватки рабочей силы все было заброшено, как никогда и - лишь в планах усовершенствования.
Под ногами трещало стекло ещё тех времён, когда у каждого из жильцов стоял индивидуальный сарайчик с ключами, и всякий норовил туда затащить, что душе угодно.
«Кто, что наворовал».
Меняли стекла в окнах на паяные стеклопакеты, а старые не спешили выбросить. Плотными рядами не все складывали отжившее возле мусорного бака, другие - тащили в свой сарайчик, а по причине невместимости оставляли рядом. Стекла переносились, лопались, осколки не подбирались. Вот под ногами они и значились.
Юрий прошёл бетонную стойку и замер.
«Вроде шорох?»
Что-то заставило его прислушаться и не торопиться.
Медленно он прошёл к краю цоколя и поглядел в «бойницу» стены. Основание зеленой травы за неровно уложенным поребриком изо всех сил пыталось тянуться вверх, подражая комлям деревьев.
Вздохнув, он обернулся, ожидая пока глаза, привыкнут к полумраку, чтобы продолжить путь, и тут увидел грязное лицо, глядевшее на него.
Оно внимательно наблюдало за электриком.
- Ты кто такой? – Задался Юрий.
Из-за тени первого лица, вышло второе.
- Не узнаешь, что ли? – Спросили.
- Я – Лёша, вот – Славик.
Это были работники местного СТО. Их все знали.
- Чего вы тут делаете? – Спросил Буркашев.
- А ты не слышал будто?
Юрий продолжал изучать вид молодых людей. Он помнил того Славика, как красивого молодого человека, очень подвижного, худощавого с длинной шеей и волнистой причёской. Сейчас все грязной мочалкой лежало на лбу.
Он тронул руку товарища, предупреждая о чем-то.
- Что я должен слышать? – Спросил Буркашев.
- Подорвали машину одному, не слышал? Выехал из СТО, а машина взорвалась.
- А вы тут при чем? – Спросил Буркашев, точно догадываясь о ком речь.
- А вот, - старший из них, - Алексей, указал назад, на измученную фигуру приятеля, - вот он сотворил. Ты же наш? – Закончил он кратко.
- Он – не наш, - процедил сквозь зубы измученный Славик.
- Ваш я ваш, - ровно произнес Буркашев, совершенно не изменяя самому себе. Он везде всем был ваш.
- Слушай, жрать что-нибудь принеси? – Попросил Леха.
Буркашев молча прошел мимо парочки, стремясь теперь выйти назад, принести продуктов. Позади он услышал падение куска арматуры.
***
Буркашев включил свет в коморке, ощущая тяжёлое дыхание позади двух товарищей. В руке у него – морщенный пакет с бутербродами. Пришлось вынести отличную нарезку из полу копчёной колбасы, которая приберегалась на ужин в два дня с крепким сладким чаем. Свежий хлеб и ещё бросил пару кусочков сыра. Все это пахло.
За Буркашевым вслед влились мужчины, оглядывая скромное помещение.
Термос был поставлен на середину стола, сооружённого из межкомнатной двери, которая тут была ещё с тех времён. Стулья с конопляным утеплителем, сверху – рваная ткань использованной рабочей одежды, местами, схваченная засохшей краской, с пятнами масла и растворителя.
- Ого! – Услышал Буркашев, хозяйственно лениво поднимая внимание на гостей.
У Славика подрагивали коленки, но он не спешил. Было заметно его беспокойство и перебежчивый взгляд изучения всего, куда он попал.
- Ну! – Обратился к тому в сторону Леха, - мы тут были, помнишь?
Славик нервно дёрнул шеей, не вспоминая.
- Присаживайтесь, - предложил Буркашев, поправляя газеты на столе, вынимая бутерброды.
Расселись. Славик поправил сбившиеся грязные локоны. Дрожащими руками принял свою долю, едва попадая в рот, стал тщательно прожёвывать пищу. Глаза его не здорово горели.
- Мы вроде диверсанты, - громко кашлянул в сторону Леха, улыбаясь. Славик вздрогнул и подавился, но справился и кивнул тут же хозяину обстановки, чтобы тот налил в стакан чаю.
Леха молча жевал, временами отирая губы.
- Диверсанты? – Переспросил Буркашев, - что же вы диверсируете как попало? Ничего вашего я не слышал.
- Ты не слышал, как рвануло машину зам. главы? – Почти прошептал Славик и удивлённый перевёл взгляд на товарища.
- Говорил я тебе: нечего прятаться. Ничего твоего не сработало. Накидал в карбюратор хлама и пороха насовал.
- Какого пороха? – Вмешался Славик. Кусок еды выпал изо рта, который удачно он подхватил и отправил назад.
«Оживляется!» - Решил Буркашев.
- Ты ешь, ешь, - советовал Леха, - а дальше думать будем. Вот, хороший человек попался, - он имел в виду электрика.
- И сколько вы тут тусуете? – Задался Юрий.
- Трое суток. Сначала бегали за едой по ночам, потом стало опасно. Вот, Слава убеждён, что нас ищут.
- Никто ничего не подорвал. Жизнь спокойная, - повторил Буркашев.
Славик отложил вполовину съеденный бутерброд, сложил перед собой руки, принялся глядеть куда-то перед собой.
Электрик и Леха переглянулись. Алексей опустил взгляд.
- Где у вас тут туалет? – Спросил Славик.
Буркашев покрутился на месте – не нашёл дежурного ведра, которое обычно заливали водой для этого дела, потом выносили. Его нигде не было.
- Выйди за угол, сделай, - посоветовал он, - тебе как?
Славик поднялся, пошёл на выход. Его тощую фигуру волочили тощие ноги в измятых синего цвета штанах, он обернулся и спросил:
- Что?
Буркашев повторил. Славик, скрипнув петлями дверей, скрылся. Ход его был неслышен.
- Он немого не в себе, - отметил Алексей, подобрав стакан чаю, предназначавшийся его приятелю. Шумно и морщась, зачерпнул губами кипяток.
- Я и заметил, - согласился Буркашев.
- Его жену с ребёнком расстреляли, - пояснил Леха, отставив стакан. Медленно поднял глаза на электрика.
- То есть как?
- То есть, посреди дня на велосипеде обоих, как ни в чем не бывало. Ни за что. Просто потому, что ехали рядом с танком. Люк раскрылся, человек из автомата дал очередь, люк закрылся. Видели все. И Славик видел, он сопровождал их. Только это мимо его мозгов прошло.
Буркашев молчал. Славика до сих пор не было.
- Э-эй! – Отозвал его товарищ, чуть назад подавшись спиной, - где ты там?
- То и дело: слежу, - добавил он, снова обращаясь к электрику, - даже с собой хотел что-то сделать. Теперь успокоился. Я его из петли вынул. Только, говорит мне: никогда этого не вспоминай.
Их – за ноги и увезли куда-то. Он так и не похоронил. Другие похоронили. Вот с тех пор и спятил, не верит, что это могло с ним вообще произойти.
- Э-эй, где ты там!?
Алексей поднялся с места, направился к двери, исчез на ней. Через пол минуты вернулись оба.
Славик, казалось, пришёл в себя и даже посветлел.
Уселись обратно. Алексей высоко поднял руки, хлопнул по своим коленам.
- Ну, так, что? Мы у тебя немного покантуем?
Буркашев не возражал.
Славик потянулся в карман и потащил оттуда за край большой цветастый платок.
Алексей замер.
- Где ты его взял? – Успел проговорить он, прежде чем его товарищ звеняще, звучно, душераздирающе завопил и уткнулся в тот платок, ещё до конца не вынутый из кармана. Фигура его съёжилась, задрожал весь стол. Крепко он уткнулся в платок и зарыдал. Голова его упала вперёд, лбом стукнувшись о поверхность стола, с которого слетели все бутерброды.
Буркашев подскочил.
- Стой! Стой! – Кричал Алексей, схватив за плечи товарища, - да успокойся! Черт, где ты его взял!?
Он переводил внимание с мертво рыдающего приятеля на испуганное лицо электрика.
- Взялся же! Где он этот платок достал? Ее платок!
И вновь обращался к товарищу, плечи которого в такт известного ему только маршу ритмично постёгивали вверх-вниз.
- Найдёшь, говорю ему, ещё бабу, - объяснялся Алексей, криво усмехаясь, - найдёшь! Прожили всего ничего: полгода. Толком не вкусил смысла.
- А ребенок их был? – Интересовался Буркашев.
- Нет, не их. Она того мальчика случайно подхватила, чтобы подвезти. Они как переселенцы перезнакомились все, жили временно у нас тут. Другие разъехались, а эти остались. Из-за этого, - он указал на Славика.
Потом он вновь бережно обратился к его затихшей фигуре.
- Все образуется. Найдёшь пару, и семья будет. Ну-у, что поделаешь: судьба такая…
Похлопал парня по плечу.
- А та машина и не должна была взорваться, нашкодили – точно, а не должна была… Я куркумы, - говорил Алексей электрику, - с какой-то пачки ему сунул, чтобы он выкинул на мусорку, горсть всего, а этот, - Алексей указал на спину Славика, - решил – порох или ещё чего? Вот. Но, Слава Богу, обошлось. А то бы давно уже на том свете… А баба? Баба – дело наживное. Молод ещё. Найдётся. Они все одинаковые, - закончил Алексей, убрал руки от товарища и, кажется, не веря тому, чем заключил, долго и вопросительно посмотрел на электрика, который, впрочем, согласительно кивнул в подтверждение.
Славик поднял лицо, растерзанное пылкими стыдными слезами. Долго вглядывался в золотистые меандры на платке.
- Я любил ее, - произнёс он.
- Любовь, - задался Алексей, - такая дрянь… в наше время, - военное время. Сейчас: держись каждый за себя! Манипуляция мозгами повсюду, надо держаться, переждать, потом образуется.
- Любил, - повторил Славик и поднял лицо на Буркашева. Кудри его слипшиеся расправились частями, схватившись чёлкой, прикрывая темно карие честные зрачки.
- Переживём…, - бурчал Алексей.
Он окончательно оставил приятеля, обнял сам себя, туго засунув руки крест-накрест под мышки. Ему передалась славикова дрожь. Легонько пошатывая коленом, он сосредоточенно глядел на него, утопая теперь в своих мыслях.
4