Э. Р. Берроуз. Военный вождь
Глава 3
Ях-ик-ти
Минул еще один год. И снова апачи бе-дон-ко-е, чо-кон-ен и нед-ни расположились лагерем вместе, и были с ними апачи чи-хен-не, с вождями Викторио, Нана и Локо. Вместе они совершали набеги на Чиуауа и Сонору. Это был очень удачный год для всех групп и общин апачей - год, богатый желанной добычей! Для подрастающего Шоз-дихихи этот год тоже был весьма знаменательным. Он смог проявить себя и многому научился. Он завоевал себе имя, и это тоже помогло ему сильно вырасти в глазах соплеменников, а другие мальчишки просто смотрели на него с уважением; и даже великие вожди обратили на него внимание.
Кочис по-настоящему привязался к мальчику, поскольку видел в том, кто смог бесстрашно противостоять самому Ху – признанному и знаменитому вождю, каким в то время тот и являлся - потенциального лидера своего народа в грядущем будущем.
Часто старый военачальник рассказывал Шоз-дихихи о подвигах своего народа. Он поведал ему о многочисленных войнах с команчами и навахо, о набегах на деревни пима и папаго; и он наполнил его сердце стремлением подражать славным подвигам великих воинов, которые сделали ужасным даже само имя апачей, шис-инде, от северной реки Арканзас в Колорадо, до южных границ Дуранго, в Мексике – а это более чем в пятистах милях ниже международной границы - и от границы Калифорнии на западе до Сан-Антонио, штат Техас, на востоке — это и была их Апачерия, империя размером с Европу.
-- Пока что я, Кочис, главный вождь всех апачей! — воскликнул старый воин – Но скоро ты станешь храбрецом. Сражайся так, чтобы наполнить страхом сердца наших врагов и восхищением - наших воинов! И возможно, когда-нибудь ты сам станешь главным военачальником всех апачей».
Стоял месяц май. Цветы украшали холмистые пастбища с зеленеющей травой грама, на которой откармливались лошади после изнурительных месяцев набегов к югу от границы. Воины отдыхали – ходили в гости друг к другу, курили и играли в азартные игры. Скво и дети ковырялись на небольшом клочке возделанной земли, а некоторые женщины снова варили тизвин, потому что предстояло устроить большой танец перед тем, как различные общины разойдутся по своим землям. Измельченные кукурузные зерна были замочены и бродили; мескаль готовился на раскаленных камнях в яме; скво из народа юма, пленница апачей, готовила пасту из замоченной кукурузы, растирая зерна на метате (зернотерка). Пасту она раскатывала в тонкие круглые лепешки, которые затем поджаривала.
Стоявшая рядом девочка Иш-кей-най жадно за ней наблюдала; она не только очень любила есть тортильи, но еще и хотела научиться их готовить. Иш-кей-най было одиннадцать лет, она была очень грязной, почти голой и совершенно очаровательной. Ее гибкое молодое тело приближалось к совершенству своего развития настолько близко, насколько это было возможно для ее возраста. Ее спутанные волосы падали на озорное, красивое лицо, с которого смеющиеся глаза, ставшие теперь серьезными, пристально следили за каждым движением пленницы - юма. Длинные черные ресницы и изогнутые брови еще не были выщипаны, потому что у Иш-кей-най впереди было еще целых три года детства. Ее имя означало ни что другое как «мальчик», и стоило только увидеть, как и с кем она все время резвится и играет, чтобы стало понятно, почему ее так называли.
Наступила ночь. Священная пыльца ходдентина была принесена в жертву тьме и луне. Начались танцы, с обязательными пиршеством и выпивкой. Среди танцующих был знахарь апачей, иззе-нантан; он то и дело бросал щепотки ходдентина, бормоча каке-то заклинания, и вращая время от времени своим ревущим tzi-ditindes, чтобы отпугнуть злых духов.
В ту ночь храбрецы славно напились, а вокруг лагеря не были выставлены даже часовые. Но похоже, что магия иззе-нантана была сильна в ту ночь, ибо мексиканские солдаты, пришедшие с юга в поисках апачей, разбили лагерь в нескольких милях от них, промахнувшись всего немного. Если бы они нашли их и атаковали той ночью, то возможно весь цвет шести общин нации апачей был бы уничтожен, потому что даже сам Кочис, их главный вождь, лежал тогда без чувств, пребывая под пагубным воздействием тизвина.
На следующее утро те, кто был на ногах, выглядели уставшими и хмурыми. Но большинство воинов лежали где попало внутри лагеря; и было еще много пьяных ссор той ночью. Кочис чувствовал себя очень плохо. Гоят-тлай, Викторио, Ху, Хаш-ка-ай-ла - вождь апачей Белой Горы, и Ко-си-то - вождь чи-и-а-хен собрались для обсуждения вопроса разделения общин, пока не произошли еще более опасные пьяные драки между ними. Они хорошо знали своих свирепых соплеменников. Недолго все общины могли находиться в одном лагере без ссор, потасовок и кровавых поединков. Лидеры решили, что самое позднее завтра, все они разойдутся по своим охотничьим угодьям.
Шоз-дихихи надоело играть с другими детьми, он взял свое оружие - копье, лук со стрелами, и и начал восхождение на холм над лагерем. В сегодняшней своей ролевой игре он представил себя идущим в разведку по приказу самого Кочиса. Считалось, что враг близко, и поскольку у Шоз-дихихи были глаза ица-чу, орла, и он был таким же храбрым, как шоз-лицог, желтый медведь, Кочис отправил его одного разведать местонахождение вражеского отряда. Так мечтал мальчик Шоз-дихихи, бесшумно и быстро поднимаясь по крутому склону, используя по пути природные укрытия для наблюдения, и будучи бесшумным и невидимым для предполагаемых врагов. Таким образом Шоз-дихихи на практике использовал военные, и не только, обычаи своего теперешнего народа —апачей.
От верховьев реки Гила до южных отрогов твердыни Сьерра-Мадре в Мексике, Шоз-дихихи уже знал каждый каньон, каждую вершину, каждую выгодную позицию для засады или для наилучшего обзора местности. Он знал, где течет или стоит вода круглый год; он знал, где она будет собираться после каждого дождя и как надолго этого водопоя хватит; он знал, где ее можно обнаружить, поковырявшись хорошенько в русле арройо (пересохшего ручья), и где именно нужно копать, чтобы добыть эту драгоценную влагу. И это все было лишь малой толикой бесчисленного множества знаний о своей стране, которым Шоз-дихихи – так же как и все прочие дети апачей - был тщательно обучен с самого детства. Он ничего не знал ни о латыни, ни о греках; он никогда не слышал о Риме и Вавилоне; но уже в одиннадцать лет он мог позаботиться о себе лучше, чем смогли бы большинство белых взрослых мужчин, окажись они вдруг на его месте; и владел в совершенстве такими полезными для выживания практиками, о которых даже и не догадывался ни один белый мальчик его возраста.
Поэтому в этот день, хотя он и играл в детскую игру, он играл с рассудительностью и определенным расчетом. Он не просто делал вид, что выслеживает врага — он действительно этим занимался. Он достиг наконец наилучшей точки обзора в радиусе пятидесяти миль вокруг, и он знал, где именно надо высматривать врага; он знал все тропы, по которым тот смог бы к ним подобраться. И первое что он увидел, взглянув на юг, в сторону Соноры, на землю их извечных врагов, вызвало волну дикого ликования, содрогнувшую все его смуглое тело.
Ибо там, на равнине, в двадцати милях от него, висел, неуклонно плывя в направлении лагеря шис-инде, характерный для движущейся колонны столб пыли. Все шесть общин были сейчас в сборе, внизу вершины, на которой он находился, стало быть к ним приближались не апачи, а если это были не апачи, то это могли быть только враги! Глаза его были зорки и он всматривался до рези в них, но колонна была плотно окутана пылью; однако, судя по ее построению - он был уверен в этом - что видит колонну всадников.
Еще мгновение он наблюдал за ними, обдумывая дальнейший план действий. Противник находился в десяти милях к югу от лагеря, а сам Шоз-дихихи - в десяти милях к северу от него. Они были верхом, но им потребовалось бы больше времени, чтобы подняться по каменистой тропе, чем Шоз-дихихи, чтобы спуститься с горы и подать сигнал тревоги; также, он мог бы прибегнуть к дымовым сигналам, чтобы предупредить своих людей об опасности, но враги тоже увидят сигналы и поймут, что апачи рядом и знают об их присутствии. Вместо этого Шоз-дихихи представил себе засаду на мексиканцев, которую можно было бы легко устроить в узком каньоне, прямо под лагерем апачей.
Он уже прыгал стремительно вниз по склону горы. Теперь скорость значила все, и он меньше следил за маскировкой, но и не пренебрегал ею полностью, ибо для любого апача это было врожденной нормой. Он не боялся обнаружения основными силами врагов, но учитывал и то, что перед ними могли быть разведчики, хотя его зоркие глаза никого из них пока не заметили. С развевающимися волосами мальчик летел по крутому горному склону, рельефом схожему с лунным. Если бы он смог добраться до лагеря на десять минут раньше врага, его люди были бы спасены. Он знал, что сможет это сделать; обратное даже не предполагалось.
Воины, по большей своей части, все еще отсыпались после воздействия алкоголя. Несколько человек играли в азартную игру. Другие все еще ссорились и кричали друг на друга, размахивая руками. Скво, как обычно, работали - ухаживали за детьми, готовили еду, скоблили шкуры, собирали дрова и носили воду. Близкие друзья, Викторио и Гоят-тлай, вышли из жилища Кочиса, который все еще был очень плох, когда Шоз-дихихи ворвался в лагерь и подбежал прямо к двум мужчинам.
-- Солдаты! — крикнул он и указал на равнину -- С вершины горы их видел Шоз-дихихи! Солдат много, и они едут на лошадях. Еще есть время, если вы поторопитесь, спрятать воинов по обеим сторонам каньона еще до того, как пинда-ликкойи приблизятся!
Вожди быстро задали ему несколько коротких вопросов, затем разбежались по лагерю, призывая воинов к оружию. Было мало шума, но небольшая паника по лагерю все-таки прокатилась. Скво собрали самое необходимое из вещей, готовясь отправиться в горы налегке. Воины схватили свое оружие и собрались вокруг своих вождей; бе-дон-ко-е вокруг Гоят-тлая; чи-хен-не, или апачи Уорм-Спрингс (Горячие Источники) - вокруг Викторио; чи-е-а-хен — вокруг Ко-си-то; апачи Белой Горы – поближе к Хаш-ка-ай-ла; нед-ни — к Ху; а чо-кон-ен, или чирикауа — к На-чи-та, сыну Кочиса.
На смуглые лица торопливо наносилась магическая охранная боевая раскраска, вожди каждой группы выводили воинов из лагеря, чтобы занять позиции для боя, которые Гоят-тлай, действующий военный лидер, им указал. Раздетые до пояса, только в одних набедренных повязках, в высоких мокасинах и с повязками или банданами на головах, воины апачей бесшумно и стремительно продвигались вниз среди древесных стволов. Впереди их Гоят-тлай послал разведчиков, чтобы выяснить точное расположение неприятеля, и прежде чем воины достигли места предполагаемой засады, один из разведчиков уже вернулся и сообщил, что солдаты находятся всего в миле от нижнего устья каньона.
У Джеронимо было достаточно времени, чтобы наилучшим образом распорядиться имевшимися в наличии силами, и это действительно был способный военачальник. Быстро и бесшумно свирепые защитники Апачерии заняли указанные позиции, и через пять минут обе стороны кромки каньона ощетинились бесшумным оружием —стрелами с наконечниками из кварца и железа, копьями с остриями из тех же материалов, древними миссисипскими карабинами яугерами, винтовками Спенсера, Спрингфилда, а также револьверами Кольта; набитые патронами, тяжелые патронташи были как на поясах воинов, так и перекинуты через плечи.
За главной линией обороны находились резервы; в лагере были старики и мальчики, оставленные охранять женщин и детей; хотя большинство апачек, не без основания, считались такими же свирепыми бойцами, как и их мужчины.
Со дна каньона всех этих подвижек видно не было. Лишь только мягкий ветер шелестел в древесной листве; других звуков слышно не было. Только деревья, птицы и белки, как могло показаться, населяли этот лесной мир.
Разведчики противника настороженно вошли в каньон. Они были лишь на небольшом расстоянии от основных сил, состоявших из роты мексиканской кавалерии, хорошо оснащенной и хорошо вооруженной; все они считались ветеранами войн с апачами, грозными их истребителями.
Гоят-тлай подождал, пока последний человек зайдет в смертельную западню, затем прижал приклад к плечу и выстрелил. Это был сигнал к началу атаки. К бешеному стаккато ружейной стрельбы примешивались боевые крики апачей, команды белых офицеров и обоюдные ругательства; также, начали раздаваться стоны и крики раненых. У мексиканцев не было никакого прикрытия, и апачи вовсю расстреливали их сверху. Неуправляемые, мечущиеся от испуга и от ранений оставшиеся без седоков лошади, только усиливали общее смятение среди людей, вызванное столь неожиданным нападением. Какими бы смелыми они ни были, у них не было почти никаких шансов, и то что их офицеры поняли это при первом же залпе, было видно по тем усилиям, которые они прилагали чтобы вытащить из ловушки как можно больше своих людей, насколько только это было в их силах.
Командир с шестью или восемью солдатами открыл огонь по затаившимся за камнями врагами, целясь в клубы дыма, которые только и выявляли позиции апачей, и таким образом слегка ослабил их огонь, в то время как часть его команды развернулась и устремилась назад к устью природной западни, где воины апачей, которых Джеронимо грамотно расположил, тут же обстреляли их с обеих сторон края нижнего конца каньона.
Подобно овцам, они просто обязаны были пойти на заклание, и лишь немногим из них удалось вырваться из ловушки. Болинство солдат были расстреляны, и добиты были все раненые, до последнего человека.
Шоз-дихихи, ускользнув из лагеря, пробрался на высокий участок, с которого он смог наблюдать за битвой, и, его сердце наполнилось гордостью при осознании превосходства военной тактики его свирепого отца. Его кровь кипела от волнения, а смуглые пальцы так и чесались натянуть лук и пустить стрелу во врагов.
Он увидел бегство мексиканцев и присоединился к толпе кричащих и ликующих храбрецов, которые ринулись вниз по склонам каньона, добивая раненых и снимая боевые трофеи с убитых. На его пути раненый мексиканец приподнялся на локте, и Шоз-дихихи пробил ему стрелой горло. Когда солдат снова рухнул на землю, юноша вытащил свой охотничий нож и содрал с него скальп (выдумка Берроуза, апачи не имели традиции снятия скальпов), и его глаза вспыхнули глубоким пламенем почти религиозного экстаза, когда он завершил этим актом разыгравшуюся военную драму.
Вокруг него воины добивали живых и калечили мертвых, и Шоз-дихихи с интересом наблюдал; но он не следовал их примеру. Почему он этого не делал, он не смог бы тогда исам себе объяснить. Он не чувствовал ни жалости, ни сострадания, ибо ни тому, ни другому его не обучали. Но глубоко внутри него, возможно, уже формировалось то смутное убеждение, которое в последующие годы руководило им всегда - что блеск славы воина не становится ярче от крови беззащитных на его клинке.
Он мог убивать с диким наслаждением, но не радовался если его жертвы страдали; и в этом отношении он был не единственным исключением из общего правила среди своих товарищей, согласно которому все апачи получали удовольствие, причиняя беспомощным неудачникам дьявольские страдания. Он не в первый раз видел, как сражаются мексиканские солдаты, и найдя их смелыми и достойными врагами, проникся к ним тем уважением, которое каждый честный воин испытывает к храброму противнику. Таким образом, убить одного из них было большой честью, и Шоз-дихихи был полон оправданной гордости, глядя на окровавленный скальп поверженного врага.
Джеронимо, забрызганный кровью, мрачный и страшный, увидел его и улыбнулся, а затем направил небольшой отряд вслед за отступающими бежавшими мексиканцами чтобы убедиться, что на юге больше нет какого-нибудь другого врага, который мог бы придти, чтобы отомстить им.
Сбор трофеев завершился, воины-победители, нагрузившись добычей и неся несколько скальпов, вернулись, ликуя и хвастаясь подвигами, в лагерь, где женщины и дети приветствовали их пронзительными хвалебными возгласами.
В ту ночь были пир и танцы, а еще апачи разделили добычу.
На следующий день четыре общины разошлись по разным лагерям на небольшом расстоянии друг от друга, оставив только бе-дон-ко-е и чо-кон-ен в главном лагере, и все дождались возвращения разведчиков, которые сообщили, что мексиканцы, отступая, пересекли границу; затем все группы разошлись в разных направлениях, по своим охотничьим угодьям.
Кочис был еще очень болен, и поэтому Джеронимо оставил свою общину вместе с чо-кон-ен, ибо старый военачальник был для него как второй отец. Он увещевал знахарей - Накай-до-кланни и Нан-та-до-таш - приложить все усилия для спасения старого воина; но хотя они использовалии лучшие из всех возможных лекарств, Кочис слабел день ото дня. И вот однажды он позвал Джеронимо к себе, лежащему в своем жилище на одеялах и шкурах.
-- Сын мой! — сказал старый вождь — духи белых людей, которых он убил, требуют жизни Кочиса. Накай-до-кланни и Нан-та-до-таш не могут сделать лекарства достаточно сильными, чтобы отогнать подальше злых духов белоглазых.
Пошли гонцов за всеми великими вождями апачей. Скажи им прийти и помочь Накай-до-кланни и Нан-та-до-таш отпугнуть духов пинда ликкойи, ибо они боятся наших военачальников больше, чем нашего иззе-нантана. Иди, Джеронимо, или Кочис непременно умрет!
Итак, Джеронимо послал гонцов к четырем племенам, созвав Нану, Викторио и Локо, Хаш-ка-ай-ла, Ко-си-то и Ху; и все они пришли, и с Джеронимо и воинами бе-дон-ко-е и чо-кон-ен они сели перед викиапом Кочиса, и пока одни били по натянутым шкурам, другие распевали песни, которые наполняли духов белоглазых страхом и изгоняли их из тела своего вождя.
Они сели вокруг большого костра, рядом с которым покоися Кочис. Накай-до-кланни и Нан-та-до-таш, одетые в священные наряды и искусно украшенные магические головные уборы, танцевали вокруг больного и костра. Тела иззе-нантанов были окрашены в зеленовато-коричневый цвет, а на каждой руке были желтые змеи, с головами обращенными к спинам.
На груди Накай-до-кланни был нарисован желтый медведь, а на его спине были зигзагообразные линии, обозначающие молнии, а у Нан-та-до-таша молнии были и на спине, и на груди. Пританцовывая, низко наклоняясь вправо и влево, вперед и назад, кружась сначала по кругу на левой ноге, а затем снова в обратном направлении на правой, они издавали необычные свистящие звуки. Нан-та-до-таш подошел к Кочису и насыпал ему на руки ходдентин в форме крестов, а когда он отступил назад, чтобы возобновить танец, Накай-до-кланни занял его место рядом с умирающим вождем и сделал то же самое, обозначив мистическими символами его лоб и грудь.
Шесть недель Кочис пролежал больным, и почти все это время воины и знахари, работая посменно, с помощью женщин и детей, непрерывно днём и ночью пытались отпугнуть злых духов белоглазых заклинаниями и танцами.
Свою лепту добавил Шоз-дихихи, потому что он любил Кочиса, в котором всегда находил понимающего и могущественного друга. Неподдельной была скорбь мальчика, и часто он уходил один в горы и молился Усену, прося его оставить Кочису жизнь; но не все могучие лекарства величайших из живущих иззе-нантанов, и даже большая любовь маленького мальчика, никак не могли уже помочь больному, и так случилось, что в начале июня 1874 года Кочис, главный вождь всех апачей, отправился в свой длинный, последний путь.
Всю ту ночь раздавались жалостные вопли, пение и барабанный бой, а рано утром Джеронимо и Викторио, которые закрыли глаза мертвому вождю после его смерти, пришли и раскрасили ему лицо, как на тропу войны. Они одели его в лучшую военную рубаху из оленьей кожи и мокасины, завернули в лучшее одеяло, а за пределами его викиапа собрались представители многих общин, чтобы в последний раз отдать дань уважения мудрому и мужественному вождю.
Воины и женщины были одеты в свои лучшие наряды из оленьей кожи с бахромой, серебром и бисером; тяжелые серьги из бирюзы и серебра; ожерелья из стеклянных бусин, ягод и бирюзы, некоторые из них длиной в ярд, ниспадали на их груди. Вожди и знахари - иззе-нантаны одели на головы особенные боевые шапки или магические головные уборы, и каждое мрачное лицо становилось еще более ужасным из-за индивидуальных боевых раскрасок. И не заканчивались крики и стенания оплакивающих людей.
В стороне от остальных сидел мальчик с сухими глазами и молчаливый, скорбящий о потере доброго и верного друга. В сознании Шоз-дихихи, который не мог вспомнить ни одного момента своей жизни, когда бы он не знал великого вождя; имя Кочиса не означало ничего, кроме мужества, мудрости, чести и верности. Он был бы шокирован и удивлен, если бы узнал, какой ужас это имя вызвало в сердцах ненавистных белоглазых - пинда-ликкойи.
Пришли трое воинов, каждый из которых вел одного из лучших коней Кочиса, и двое апачей подняли мертвого вождя и посадили его верхом на того, кто был его верным другом и любимцем, перед вождем Локо, который поддерживал тело в вертикальном положении.
Они несли его оружие перед ним, направляясь к могиле; процессию возглавляли четыре вождя - Джеронимо, Викторио, Нана и Ху, а остальная часть людей следовала за двумя лошадьми, которых вели прямо за мертвым вождем.
Ху, оглянувшись, увидел, как мальчик пристроился прямо за последним конем, и свирепый взгляд сделал еще страшнее его уродливое и размалеванное лицо. Он остановил похоронную процессию, и другие вожди повернулись и вопросительно посмотрели на него.
-- Только те, кто принадлежит к крови шис-инде, могут следовать за великим вождем к месту его последнего упокоения! — объявил он. Остальные хмыкнули, признавая истинность этого утверждения — Шоз-дихихи, сын белоглазого человека, следует за боевыми лошадьми Кочиса — сердито спродолжал Ху — Он должен уйти!
Непроницаемые голубые глаза Джеронимо смотрели на вождя нед-ни, но он ничего не сказал. Но его рука переместилась на рукоять ножа.
-- Кочис сам провозгласил мальчика апачем! — заметил Нана -- Этого достаточно!
— Пусть мальчик идет на могилу своего друга — сказал свое слово и Викторио -- Кочис любил его. Он такой же хороший апач, как все мы. Разве не он предупредил нас и спас от мексиканцев? Я, Викторио, собственными глазами видел, как он убил врага и снял с него скальп. Пусть идет!
-- Пусть идет! — согласился с ним и Нана.
— Он идет! — заключил Джеронимо, и марш к могиле продолжился.
Нахмурившись, Ху последовал за вождем бе-дон-ко-е, и процессия снова пошла своим извилистым путем по тропе к месту захоронения в горах.
Они прошли двенадцать миль, пока не достигли оврага, скрытого холмами от глаз. Это была большая могила, стены которой были выложены камнем высотой в три фута. Внизу постелили одеяла, на которые положили Кочиса, одетого в лучшие одежды. Рядом с ним положили его оружие и самые дорогие и любимые им вещи; на его груди был иззе-клот (izze-kloth), или священный магический шнур, а под его рубашкой из оленьей кожи был спрятан амулет, ци-далтай, сделанный из расколотого молнией дерева, вырезанный и раскрашенный самим вождем и освященный великим знахарем - иззе-нантаном.
Затем поперек могилы они положили вплотную толстые шесты из мескаля, оперев их на каменные стены, а поверх них расстелили еще одеяла, чтобы пыльный грунт и камни, которыми они теперь засыпали могилу, не попали на труп. Камней было много, чтобы дикие звери никак не смогли потревожить последний сон вождя.
К окончанию захоронения плач скорбящих усиливался и затихал, сливаясь с барабанным боем, песнопениями и криками знахарей; а затем трех его боевых коней увели на северо-запад, в направлении Большого Каньона, расположенного в трехстах милях оттуда. На расстоянии двухсот ярдов один из них был застрелен, другой - в миле от могилы, а третий, самый любимый боевой конь мертвого вождя - еще на милю дальше; вождь будет попеременно менять их по пути в Страну Духов.
Опечаленные представители всех общин повернули обратно к лагерю, где кровные родственники Кочиса уничтожили все ихнее имущество, а община - всю свою провизию, так что в течение сорока восьми часов после этого они оставались без всякого приема пищи, ибо таков был обычай апачей.
Кочис, военный вождь всех апачей, был мертв. Кочис, вождь всех апачей, стал отныне ях-ик-ти (yah-ik-tee, то есть мертвец, чье имя нельзя произносить вслух).