На улице был забавный случай. Иду по тротуару проспекта Нуркена Абдирова, вижу издалека бабку, которая тычет пальцем вниз, в брусчатку, и орёт, – «Крысёныш!». Подхожу, и правда – между камнями брусчатки ползёт крошечное, сантиметра в три, серое создание с длинным хвостом, перепуганное окружающим миром, и бабкой в особенности. Между тем бабка кипятится, – «Надо бросить его на дорогу, под машины!», – проявляя недюжинную фантазию в выборе казней и издевательств. «Зачем?», – удивляюсь я, – «Пусть ползёт». Бабка в ответ непонимающе на меня смотрит. Я объясняю ей, что не буду соучаствовать в убийстве животного, и вообще, судя по тому, что он находится в центре тротуара, а рядом ничего нет – он, наверное, маму потерял. Также сообщаю ей, что, учитывая это обстоятельство, издеваться над ним, и даже пугать его, крича ему в уши, как она, считаю безнравственным. Удаляюсь, бабка смотрит мне вслед, как смотрела бы на иноагента.
Вчера тоже – в завершении концерта какая-то бабка пришла всех разгонять под предлогом, что все шумят. Казалось бы – ну какое бабке дело. Если она сторож, и ей мешают спать – то какого хера она спит на службе. А больше и представить сложно, чем ей лично может помешать музыка.
И вот, задумался над тем, почему подобное свойственно именно бабкам – а ведь отрицать нельзя, что это персонажи, у которых, когда они сидят у подъезда, каждый малыш на трёхколёсном велосипеде в зависимости от пола либо наркоман, либо проститутка, то есть, подобные бабки – персонажи почти карикатурные.
И вот что пришло в голову. Если так ведут себя именно бабки, а не молодёжь, и не люди среднего возраста – надо думать над тем, что именно есть (или нет) у бабок, и нет у всех остальных. И почему, хотя вредные деды тоже встречаются, вредных бабок на порядок больше, и именно они карикатурный персонаж, сидящий возле подъезда – надо думать, чего такого у бабок больше (или меньше), чем у дедов. И почему таковы именно советские бабки, потому что в западной литературе, кино, и т.п., хотя и встречаются редко подобные отдельные персонажи, но подобного системного карикатурного образа нет. Прихожу же я к выводу, что единственный ответ на все три вопроса, который и является причиной – культ так называемого счастья. Да, если сравнить советско-российскую литературу (кино, и т.п.) с западной, то «счастье» в первой – наверное, самое употребляемое слово, в то время как во второй его аналог «happiness» встречается реже раз в сто, если не в тысячу, и в основном в других контекстах. Да, культ счастья более значим для женщин, чем для мужчин – я не шовинист, но все мои наблюдения говорят об этом, поэтому деды, не особо о счастье задумываясь, в старости в основном тихо бухают, мастерят, или ловят рыбу удочкой. И да, пока человек ещё не бабка, его надежда на возможное счастье защищает его точно так же, как Бог защищает верующего («Если Бог за нас, кто против нас?» Римл.8:31), став же бабкой, он понимает, что никакой надежды на счастье уже нет – а это была главная надежда, основа и цель жизни, опустевшее место которой занимает злоба на всё вокруг – крысят, музыкантов, и т.д., и сам беспомощно тыкаясь, как крысёнок – а вдруг, навредив другим, почувствует от этого немного счастья, надежды на которое уже вроде бы и нет.
Возможно, меня побьют камнями, но скажу, что гендерная составляющая в культе счастья всё-таки есть – женщины удивятся, но у меня за всю жизнь было очень много друзей, и скажу, что мужчины наедине или между собой никогда всерьёз не говорят друг с другом о собственном счастье, просто потому, что никогда о нём и не думают, хотя для женщин это обычная тема. Говорят же они об этом, только отвечая на вопросы женщин, примерно как коты никогда не употребляют в общении между собой слово «мяу», а только с людьми – и отвечают ровно то, что женщины хотят от них услышать. Возможно, в этом принуждении женщинами мужчин к счастью в форме признания оного проявляется матриархальность нашего общества, потому что правду на вопрос о счастье отвечать нельзя – принимается только нужный ответ. То есть, когда женщина-психолог, работая с мужчиной, строит свои концепции на понятии «счастье» – она просто пытается, возможно, не понимая того, привить ему женскую психологию, что не только бесполезно, но и вредно. На самом же деле говорить со взрослым, состоявшимся, занятым делом мужчиной о счастье – всё равно, что говорить с ним о менструации. Он об этом, чаще всего, просто не думает.
На самом же деле по-настоящему счастливый человек никогда не задумывается о том, счастлив ли он, или нет, и вопрос «счастлив ли ты?» поставит его в тупик – он просто живёт внутри этого естественного и единственного для себя контекста, думает, действует внутри него, и т.п., не представляя другого, примерно как тот, чей мозг не повреждён, ни на секунду всерьёз не сомневается в собственном существовании (кстати, недавно увидел цитату Оруэлла, и оказалось, что он думал то же самое, что давно думаю я – радуюсь в такие моменты, довольно частые, понимая, что я не одинок во мнениях, хотя и встречаю единомышленников в основном только в мировой литературе). Большинство же людей, особенно тех, кто говорят о собственном счастье, и задают себе вопросы о нём же – на самом деле глубоко несчастны, но признание этого означает автоматическое признание того, что их личное фиаско является результатом не действий врагов или друзей, и даже не обстоятельств или случая, а исключительно собственных неверных решений, многократного неверного выбора, собственного действия или бездействия, и т.п., и, что самое важное, и само фиаско, в котором он оказался, и его причины, автором которых явился только он сам – необратимы. Большинство людей, верующих в культ счастья, с лёгкостью признают свои ошибки, кроме необратимых, ибо если культ счастья – это культ (а это культ), то подобное – в нём что-то вроде смертного греха, потому что тогда получается, что человек, думая, что действует счастью на пользу, всю жизнь действовал во вред объекту своего поклонения. Это большинство людей признать не в силах. На помощь приходит поп-психология, предлагая до идиотизма простое решение – то самое необратимое фиаско, в котором человек, живя, оказался, и считать тем самым «простым человеческим счастьем», радоваться каждой минуте, и т.д. И, лишь став бабкой, и понимая, что немного уже этих минут осталось, каждая может стать последней, и ничего особенного в каждой из них нет – человек понимает, что и поп-психология тоже его наебала. Но самое важное и лживое, что подключается помимо поп-психологии – социум, состоящий в основном из таких же несчастных, делающих вид, что они счастливые, и настойчиво требующий от человека признать себя счастливым. Всё это напоминает тотальный сеанс групповой психотерапии, в котором пациенты задают друг другу вопросы на тему счастья, и получают друг от друга на них положительные и позитивные ответы – конечно, по-настоящему счастливые люди не будут в этом представлении участвовать, вообще о счастье не задумываясь – речь идёт о несчастных людях, ибо в такой групповой психотерапии, сторонней поддержке, и подтверждении собственного счастья нуждаются только они. Так тот, кто в это включился, и ходит, как Русалочка по лезвиям ножей, делая вид, что ему не больно, выискивая счастье там, где его нет, и называя счастьем то, что им не является, пока не станет бабкой – а тогда уже пропадает смысл кривляться перед другими, и даже перед собой.
Ещё одно подтверждение того, что культ счастья – это именно культ – максимальная табуированность. Известно, что табуированной в большинстве обществ, кроме японского и индуистских, является тема смерти – её не принято активно обсуждать. Но в культе счастья табу намного жёстче. У нас и в наше время можно сомневаться в чём угодно – в существовании Бога, и почти никто это не осудит, в существовании космоса, объективной реальности, и даже самого себя – можно таким образом даже сойти за философа, пусть и среди дураков, но всё же. Но любой, кто усомнится в существовании счастья, или в его необходимости – почувствует неприятие в любой среде, от идиотов до интеллектуалов, от панков до чиновников. Табуированность в данном случае даже и посильней, чем у темы смерти – если разговор о смерти неприятен окружающим так же, как разговор о какашке, то отрицание счастья подрывает саму основу их существования, вызывая внутренний протест, ибо порождает мысли о том, что живут они зря, и возмущает тем, что то, ради чего они кладут жизнь – для кого-то несущественно. Культ счастья у советского человека не связан с образованием, воспитанием, и т.п. – он всеобщ, как общественный транспорт, более того, культ счастья – тот коннектор, который связывает между собой любые, даже противоположные, социальные, культурные, и прочие страты.
Думаю, что на самом деле культ счастья и лежит в основе самых важных отличий советских людей от других культур. По порядку.
Массовая рефлексия по совку воспринимается миром, где не рефлексируют по рейху, Пол Поту, Наполеону, и т.п., и здравомыслящими местными людьми, как удивительный и странный феномен. На самом деле совок в том воображаемом виде, в котором он является объектом рефлексии – образ счастья, примерно как икона – материальный образ Бога или святого. Любой, кто жил в совке (а кто не жил – может спросить) знает на уровне разума, что советское мороженое было дерьмовым, что даже самое дешёвое современное мороженое вкусней – но психологический блок запрещает проводить такие кощунственные по отношению к культу счастья сравнения. То же можно сказать о культе Сталина, который возрождается – он в парадигме культа счастья занимает место Христа, который тоже, как известно, был не только Богом, но и человеком, со всеми присущими человеку слабостями.
Аполитичность, политическая наивность – означает простое «у меня есть кое-что поважней вашей политики». То, что поважней – культ счастья. Западный гражданин, будучи политически активным, голосует за благополучие, безопасность, здоровье, и т.п., но не за счастье, ибо знает, что политика не предназначена для того, чтобы сделать его счастливым. Советскому же человеку то, что ведёт напрямую к счастью, или хотя бы его не обещает – нафиг не нужно. По этой причине никто из западных политиков не оперирует в общении со своим народом понятием «счастье», у коммунистических же диктаторов, начиная с большевиков, оно является основным обещанием и приманкой для народа.
Трансформация православия в нечто противоположное и кровожадное – христианство в неизменённом виде и не подходило советскому человеку, потому что не обещает счастья своим адептам. В Библии, когда её читал – каждый раз обращал внимание на то, что слово «счастье» не встречается там ни разу. Поэтому трансформация православия в нечто противоположное христианству была неизбежной – религия, в которой нет счастья, советскому человеку не нужна. Культ счастья в его голове имеет приоритет над любой религией, и любая религия воспринимается искажённо через призму культа счастья, трансформируясь в результате массового искажения.
Неприятие запада – вовсе не из-за геев, они вторичны, а из-за того, что западные граждане странным для советского человека образом мало говорят о счастье, не рвут задницу ради счастья, и при этом считают, что живут достойно. Западные политики, как я уже говорил, не обещают людям счастья, а обещают более конкретные (для советского человека – менее важные, недостойные быть предметом культа) вещи, как то – благополучие, безопасность, здоровье, и пр. Это советскому человеку отвратительно, ибо никак не привязано к тому, что, по его вере, является главным в мироздании – к счастью. Ему, как коту хозяин, западный человек кажется мамкой, но тупой, не умеющей охотиться (не мечтающей о счастье) – и, как кот, он при этом ест западный корм, ощущая при этом в силу своего культа счастья себя выше и важней. При этом запад у советского человека всегда загнивает, потому что, не поклоняясь счастью, можно разве что загнивать – упорствуя же в своём непоклонении счастью, запад ставится советским человеком в рамках этого культа на роль сатаны. Это сопровождается мессианским комплексом – когда советский человек хочет нести вовне так называемый «русский мир», про который никто не знает, что это такое – основа «русского мира» и есть культ счастья, и неся его вовне, империя хочет заставить весь мир поклоняться правильному, с его точки зрения, божеству – счастью.
Доносы, воровство, лживость, лицемерие, и прочие особенности менталитета – поскольку счастье для советского человека главный объект поклонения, то, стоит ему даже пообещать счастье, или даже возможность счастья, или даже намекнуть на неё – он ради счастья и маму продаст. Зная, что убивать детей плохо – пойдёт убивать детей. Скажет «эх!», и отправит сына на бойню – если ему пообещать счастье, или напугать тем, что придёт некто, счастью не поклоняющийся, вытащит у него из груди культ счастья, как сердце – а важней и святей этого культа, который он даже ошибочно путает с Богом, у него ничего и нет.