В радиопередаче о Набокове про его любовь к природе говорили так красиво и восторженно, что мне даже захотелось съездить на речку Оредежь. Увидеть какие-то невероятные пейзажи с цветными каменистыми берегами, чьих соперников можно найти разве что в американском национальном заповеднике. Вряд ли окажусь в любом из этих мест. Будь моя воля, просидел бы дома всю жизнь, играя сам с собой, не боясь оказаться голым и беззащитным перед чужим критическим взглядом, жертвой болезненной иронии, от которой краснеют щеки – левая чуть сильнее, чем правая – мама говорит, что холод был едва ли минус пять, и она никак не могла подумать, что сынок обморозится, она, конечно, сразу начала тереть мне лицо снегом, но и это не помогло, ну и ничего страшного.
Моя шахматная секция далеко от дома. Нужно ехать едва ли не час на вонючем автобусе, битком набитом людьми. Мне там нравится. Во-первых, я выигрываю чаще других. Во-вторых, красными щеками там никого не удивишь – когда партия близится к развязке, секунды ускользают, каждый ход может все решить - и сердце колотится, и ноги ходят ходуном, желание выиграть переплетено с боязнью зевнуть, победивший – уже красавчик, проигравший – смешной бедолага, внешность не имеет значения. Во-третьих, в селедочной плотности тел есть женские. И у меня хватает смелости подобраться ближе, встать сзади рядышком, так, чтобы не спугнуть, и, в такт колыханию людской массы, касаться ее ног коленом, икрами, бедром, ух, вжать руку в ее попку, еще тыльной стороной, но мечтая развернуть, прожимая упругость, раскрыть пальцы клешней и, словно бы жертвуя весь ферзевый фланг, перейти к отчаянной, сулящей невероятный успех атаке на ее оборонительную позицию, но, в отличие от шахмат, правила в этой игре никогда не определены. Мой крепкий член подпрыгивает едва ли не сразу, как я вижу цель, приходится ловить его рукой в кармане и придерживать до самого конца путешествия. Мне нравятся девчонки моих лет – у них резиновые икры, маленькие твердые задочки, они не сразу понимают, что к ним прижимаются с особенным интересом - и взрослые женщины, уже, наверное, студентки или, может, продавщицы, они даже интереснее, потому что уже наверняка трахались, спали с мужиками, для них член не новость, тем более, чужая рука на жопе.
Плохо, если нервно отдергивается. Раздражительно. Осуждающе. Игра оборвана. Я отвергнут. Член падает. Она меня даже и не видела, или просто краем глаза – какой-то дохлый прыщавый подросток, сперма течет из носа. Теперь просто ехать домой, и хорошо, если сегодня я выиграл – можно вспоминать лучшие моменты – подавляющую силу моего давления, слабеющее сопротивление противника, его неудачные попытки хоть что-то придумать – позицию, где у него уже нет почти никаких шансов, где я должен быть особенно внимателен и аккуратен, чтобы не зевнуть и не обрушить долго выстраиваемое торжество во внезапную катастрофу.
Часто они терпят. Или не замечают, или им просто некуда деваться. Может быть, их и устраивает такая ситуация – милый юноша, полный эротизма, застенчиво прижимается к ней, замирает от собственной наглости, дрожит над каждым миллиметром ее тела. Прислушаться - только сердце бьется молоточком, как в неясной позиции в цейтноте, когда он так хочет выиграть, и так боится проиграть. Никакого вреда, это лучше, чем быть стиснутой вонючим пьяницей. Иногда они стоят так, что мне кажется, что я даже мог бы, если бы я мог решиться... как мог бы решиться с той нахальной девчонкой, что вдруг начала сама ко мне прижиматься... но я боюсь осложнений и обидных поражений, уже моя остановка, пора выходить, партия закончена безрезультатно.
Не очень похоже на юность классика, так обидно проехавшегося по самолюбию малограмотных и завистливых читателей, не оставившего нам шансов ни в одной строке. А в шахматы я б его вдул.