Кот, довольный, хрумкал солёным огурчиком. Опять, стервец, налопался валерианы. Ну, растёт и она,
среди прочего в саду. В саду много чего растёт, я и названия не всех растений-то знаю.
Это к Ней, она приносила, а я лишь сажал. Где скажут. Знаю только, что здесь всегда что-нибудь
цветёт. Кроме как зимой, разумеется. Вот сейчас липа цветёт. Сладко так пахнет. А яблоня отцвела,
но зато живущий на ней соловей поёт сладко!
Хорошо под его песни чай пить. Иногда, закинув в рот кусочек сала, или колбаски, или огурчиком
похрумтеть, вот как кот. Поглядывая на кипящее цветение всяких цветов — размерами, цветом, запахом.
Много труда и времени вложено в этот сад, в эту веранду с панорамными окнами… Зато теперь сидим
с котом, наслаждаемся. Свежий ветерок лохматит шерсть на коте, охлаждает моё разгоряченное чаем тело…
Хорошо сидим!
Но всё хорошее рано или поздно… Влетела, зарёванная, возбуждённая, до не могу. Соловей поперхнулся,
матюкнулся, замолчал. Кот огурец от себя, в уголок, лапой. Один я спокойно, стаж всё-таки, продолжал
невозмутимо прихлёбывать чай.
- Жрёте? Жрёте, и жрёте! Вон пузо наели. Оба! Кот уже ходить скоро не сможет!
Перекатываться будет! А ты… А ты…
Она захлебнулась от возмущения:
- Всё! С сегодняшнего дня садимся на диету! Не едим… - глянув на кота, и искоса на меня.
— И не жрём! После шести. Поняли?
Соловей пискнул, кот подгрёб под себя огурец. Я невозмутимо прихлёбывал чай. Стаж у меня!
- Мы же - cемья? Мы же плоть от плоти?
Всхлипнула, села в кресло:
- Ты знаешь, какой я толстой стала? Ужас! Весы же не врут? Вот! Надо худеть…
Ещё раз всхлипнула, посмотрела на меня — Ну? Я перестал прихлёбывать чай, уже открыл рот… Зря.
- Знаю! Знаю, что тебе такой нравлюсь! Сладкая, есть что в руку взять!
А обо мне ты подумал? Нееет… Всё о себе…
А я для себя хочу! Можно хоть иногда, о себе?
Ещё раз всхлипнула, решительно встала:
- Не обсуждается! После шести не жрём!
И ушла! Оставив нас в задумчивости. Кот в раздумьях стал катать по полу огурец, соловей насвистывать
реквием, а я соображать — где заначку делать. Дожили, еду заначивать. Это вам не деньги, тут думать надо…
Ко всему привыкаешь. Привыкли наедаться до шести, даже кот, и всё! Всё в холодильник, даже котовскую
миску и под пломбу! Для порядка, а не из-за недоверия, проистекающего из слабостей человеческих. И кота.
Перестроилась ночная жизнь. Ну, как перестроилась. Всё как обычно, поел и в интернет.
Но теперь я прислушивался к её ночной жизни. Слушал её комнату, когда заснёт. Услышав, сам засыпал.
Немного позже. Всё отладилось.
Но однажды… Вот всегда это — «однажды». Плохое ведь тоже кончается? Вот! Потому однажды я не стал
слушать её комнату, а от сильной усталости просто уснул.
Подозреваю, очень рано уснул. И спал так сладко, но! Теперь и «но» вмешалось. Так вот, услышал я сквозь
сладкий сон вопль. Полный негодования, горечи, боли, потери веры во всё человеческое.
Соскочил, конечно, и со всей своей прытью кинулся на кухню, откуда этот вопль и донёсся. Конечно,
прыть у меня ещё та, скрипит суставами несмазанными, сильно, потому часть события пропустил.
Увидел только, как она большой ложкой, прямо из банки, ела малиновое варенье, обильно смачивая его
бегущими ручьём слезами.
Зрелище, конечно, подкосило мои ноги, вопреки стажу, я плюхнулся на стул, уставившись на неё.
- Скотина... Подлец… Представляешь, выхожу, а он сардельку жрёт! Смачно так, урчит, морда блаженством
полна. Мы же одна семья! Просила ведь помощи… Как же… Дождёшься…
Все вы мужики сволочи…
Всхлипнула, ещё быстрее заработала ложкой, насыщая изголодавшийся от диет организм.
Кот догрыз сардельку, понюхал пол — не завалялся ли кусочек? И повихлял к открытой по случаю жары
входной двери. Оглянулся на неё, блеснул зелёным глазом, выпустил из под хвоста горячую и вонючую струю
на её туфли, да провалился в ночную темень.
Скотина! Конченная! Раскопал мою заначку. Сожрал… Но теперь после шести мы едим. Особенно кот.