Благолюбов

 

Возможно, 17 сентября 1937 года, Париж
Двое прилично одетых господ – один средних лет, второй гораздо старше – беседовали за столиком уличного кафе.
 –  А знакома ли вам, любезный декадент, такая фамилия – Благолюбов?  – спросил старший.
– Подождите, – младший задумался, – издатель, кажется? Верно?
– Браво! Похвально. Из вашего поколения его не каждый знает. Сейчас шли мимо тумбы с афишами, и я вспомнил о нем. Любопытная судьба!
Старший достал папиросы, закурил.
– Господь дал ему слишком много всего. Переборщил. Вот он и метался всю жизнь… Во-первых, наружность. Гигант! Красавец! Отменный вкус. Чутье на все талантливое и бездарное в литературе. Еще студентом был близко знаком с Плещеевым, Михайловским, Глебом Успенским. Его, правда, выслали из столицы после студенческих беспорядков, и он очутился в какой-то земледельческой колонии «толстовцев» на Волге, вблизи Самары. И тут, дорогой мой Егорий  Викторович, надо упомянуть еще об одном подарке господа Благолюбову. О его голосе, уникальном басе. Те, кто слушал его в девяностых в Большом, уверяют, что даже в Европе не много таких голосов.
– Как? Он пел в Большом театре?!
 – Представьте себе. В Самаре всех так восхищал его голос, что  нашлись меценаты, дали деньги  на поездку Благолюбова в Италию. Там пять лет его обучали пению, ставили голос. Когда вернулся в Москву, сразу был принят в Большой. Взял сценический псевдоним П. Благов. Вот тут-то и начинается самое интересное! Для меня, во всяком случае.
Простите, я вас не заболтал? – Господин постарше достал часы на цепочке. – Вы на свой автобус не опоздаете?
 – Нет, нет, Иван Алексеевич! Рассказывайте. Мне интересно.
– Так вот! Голос у него был действительно поразительный, – продолжал рассказывать тот, кого звали Иваном Алексеевичем. – Но пел он почему-то только партии второго плана: Гремина в " Онегине", царя в "Аиде", слугу в "Демоне"... А лет через пять и вовсе уволился из театра. Уехал в  Петербург. Спрашивается, почему? И почему добился там ошеломительного успеха совсем на другом поприще?
В этот момент подошел официант. Спросил, не надо ли господам еще чего-нибудь. Оба ответили «мерси», и старший продолжил.
 – Обратите внимание! Он не коммерсант. И вдруг! Покупает никому не нужный "Журнал для всех". Назначает смешную подписку – рубль в год! Согласитесь, похоже на самоубийство. Но! К всеобщему удивлению, превращает этот журнал в один из самых популярных! Сто тысяч экземпляров в год! Привлекает в него Андреева, Горького, Ахматову, Куприна, Мамина-Сибиряка, меня, грешного… Чехов отдает ему свои рассказы. Толстой поддерживает. Каково?!
– Да! Любопытное преображение, – согласился господин, которого звали Георгием Викторовичем.
– В том-то и дело! Но почему, почему же не сложилось у него с первым подарком господа – феноменальным голосом?!
Возможно 17 сентября 1893 года, Самара
Петр Сергеевич Благолюбов приехал на неделю из Москвы в Самару. Поделиться радостью своего поступления в Большой театр. Поблагодарить всех, кто помог ему отправиться  на учебу в Италию.
Когда на вокзале он торопливо шагал к извозчику, цыганка с ребенком на руках догнала, попросила позолотить ручку. Благолюбов прибавил шагу. И услышал вслед:
– Зря торопишься, барин! Пустые хлопоты!
Благолюбов усмехнулся.
На третий день его приезда избранные люди города собрались в трехэтажном доме крупного землевладельца Колодина. Все они – Горбуновы, Буреевы, Вощакины, Растрепины, Назаровы, – были рады за Благолюбова. Поздравляли. Желали успехов. Гордились им и собой. Благолюбов был в ударе, пел арии, романсы. Аккомпанировала ему, как и всегда раньше, Наталья Грачева, подруга дочери хозяина дома, Дарьи.
После сытного застолья пошли разговоры обо всем на свете. Благолюбов обходил с бокалом шампанского людей. Раскланивался, улыбался, благодарил. И думал о том, как бы улучить момент и поговорить с Дашей Колодиной.
Когда он отошел к распахнутому окна закурить папиросу, к нему подошла Наталья.
– Петр!..
– Так точно, Петр, – дурашливо кивнул Благолюбов, – горластый, хмельной Петр.
– Петр!.. – Наталья заговорила торопливо.  – Почему ты вынуждаешь меня объясняться... первой? Я так ждала этого дня. Наши письма... Мой приезд к тебе в Москву в июле...  Та ночь…
Наталья  осеклась.  Боголюбов не глядел на нее. Пристально разглядывал папиросу.
– Тебе… нечего мне сказать?
–Наташа… Ты самая… самый близкий человек здесь, в Самаре. Я не могу, не должен тебе лгать. Прости! Июль… это было ошибкой. Моей. Прости ради бога… Мое сердце занято. 
–  Как… занято? Кем?!
Наталья в упор смотрела на Благолюбова. Тот, озираясь беспомощно, остановил свой взгляд на Дарье, отдававшей какое-то распоряжение прислуге.
Наталья все поняла. Глаза ее сузились от гнева. Она отрывисто прошептала:
– Никогда… Никогда ты этого не забудешь… Нигде!
Благолюбов попятился. Сбежал по лестнице вниз, на первый этаж. Наталья зигзагами, как пьяная, пошла в сторону Дарьи. Та услышала шаги за спиной. Обернулась.
– Наташа! Ты не находишь, что мы с тобой птицы одной стаи?
Дарья покружилась в своем синем платье, намекая на его сходство с платьем подруги, тоже синим.
 – Занято, – пробормотала Наталья, думая о своем.
 –  Что? Занятно? И вправду занятно! – весело согласилась Дарья.
Наталья спрятала руки за спину, сцепила пальцы, чтобы сдержаться и не ударить со всего размаху по румяному, счастливому лицу.
– Что с тобой? Почему ты так смотришь на меня? – спросила Дарья.
– Подлец… Хамелеон… 
– Ты о ком, Наташа? О чем?
– Благолюбов. Он сейчас… Он сказал о тебе и твоей семье гадость.
– Петр?! Не может… 
– Представь. Может. Как же он… А-а… Он сказал, что весь сегодняшний балаган твои родители затеяли, чтобы выдать тебя за него. И что его от этого тошнит.
– Он так сказал?!
Наталья пробормотала, что у нее разболелась голова. Развернулась и ушла.
Через десять минут Благолюбов нашел Дарью в оранжерее.
– Даша! Ты здесь… Нам надо поговорить.
– Разве? А я думаю – не о чем.
– Даша, это очень серьезно.
– Петр Сергеевич!
Дарья резко встала со скамейки. Выкрикнула с отчаянием, смешанным с презрением:
– Если вас… так серьезно… тошнит!.. То ступайте вон! Фигляр!..  Ненавижу!
Она отшвырнула платок, который нервно мяла в руке. Выбежала из оранжереи.
Наутро Благолюбов проснулся в доме своего старого приятеля. Тот рассказал ему, что он, Боголюбов, сильно напился вчера. Подрался с фабрикантом Гребеновым. Рыдал, хотел выброситься из окна третьего этажа. Потом потерял сознание, и его привезли сюда.
– Господи… Все пропало… Это конец.
Благолюбов трясущимися руками закрыл лицо. Приятель похлопал его по плечу.
– Ну, ну… Все это нервы, Витя! Нервы и перевозбуждение. Должно быть, от радости.
Возможно 17 ноября 1893 года, Москва
Перед выходом на сцену Благолюбов поправил золоченый царский браслет на левой руке. Трижды перекрестился. Прошептал: «Господи, помоги!» Шагнул навстречу  своему успеху.
Зазвучало вступление к романсу «Милая Аида». Благолюбов набрал в легкие воздуха. И в этот момент ему показалось, что от амфитеатра через партер целенаправленно идет к сцене какая-то женщина…
 «Наталья!» – огненными буквами вспыхнуло имя. Благолюбова охватил ужас.
Зрители вопросительно переглядывались: могучий Радамес пел восхитительным голосом, но вел себя не по-царски. Он озирался пугливо, мелкими шажками перемещался в глубину сцены, к колонне, словно хотел спрятаться за ней. Аиде приходилось выворачивать голову, стоять чуть ли не спиной к залу, чтобы обозначать свое внимание к царю.
Первая сцена закончилась. Взмокший, трясущийся, как в лихорадке, Боголюбов двинулся в сторону кулисы.
Он отчетливо понял: его муки только начинаются. Теперь на каждом спектакле он будет ждать появления Натальи или ее фантома. Ждать скандала, позора. И никуда ему теперь от этого не деться.
Возможно, 17 сентября 1937 года, Париж
– Иван Алексеевич, а вы не знаете, жив Благолюбов?
– Не знаю. Знаю только, что остался в России. После переворота сотрудничал с какой-то эсерской газетенкой. А что дальше, бог его ведает.

Возможно, 17 сентября 1937 года, Ленинград
Когда мужской голос ответил «войдите», она толкнула дверь. Вошла. Из-за стола, стоящего у окна, заваленного бумагами, папками, встал старик. Белый. Высокий. Худой.
 – Добрый день. С кем имею честь? – спросил он.
Женщина помолчала. 
– В прошлом году. Даша. Умерла. В Праге.
Благолюбов с удивлением смотрел на женщину. Он знал только двух Даш. Секретаршу в издательстве Советской Энциклопедии и Дашу Колодину в Самаре. Даша-секретарша умереть не могла по причине своей молодости. Выходит, Даша Колодина?
Он прошептал: «Царствие…» Занес руку, чтобы перекреститься.  Взглянул на незнакомку. Рука застыла в воздухе. Пригладила волосы.
Седая женщина в строгом темно-сером костюме подошла к столу. И неожиданно рухнула на колени.
– Прости! Ради бога прости! За все!
Благолюбов бросился к ней.
– Что вы! Встаньте сейчас же!
– Прости, умоляю! Не могу больше! Не могу!..
Она прятала от него руки, не давая поднять себя.
– В чем? За что? Кто вы?!
– Наталья! Наташка Грачева! Играла на рояле, помнишь? В Самаре…
– Наташа... Да, да… Встаньте, Наташа! Да встань же, ради бога!
Она отчаянно замотала головой.
– Нет! Сначала прости! Я страшно, страшно виновата перед тобой. Я тогда… Только не спрашивай ничего, ладно?! Просто прости. И все!
– Хорошо, хорошо! Да, конечно… И  вы… ты тоже, тоже прости, если…
 Он помог ей подняться. Усадил на стул.
Сначала они робко разглядывали друг друга. Вытирали слезы. Потом заговорили. Почему-то сбивчиво, торопливо.  Она приехала к дочери, к внукам. А как у тебя с внуками? Никак. Всю жизнь прожил холостяком. Всю жизнь? Да. Всю жизнь. Работал в кооперативных издательствах. Скоро вот снова устроюсь. Знакомые помогут. Твердо обещали. А пока вот, подбрасывают кое-что. Рецензии всякие. Иногда.
Она закашлялась. Попросила воды. Он извинился, что не может угостить ее чаем. Она и сама видела по его одежде, по обстановке, что не может. Когда он вышел на коммунальную кухню, достала из ридикюля деньги, торопливо засунула их между папками на столе.
Он вернулся со стаканом воды. Она залпом выпила его. Протяжно вздохнула.
– Скажи. Если когда-нибудь… к тебе…
Она замолчала. Смотрела не в глаза ему, а на его родинку на подбородке.
– Что, Наташа?
Благолюбов ждал ответа.
– Ничего. Извини. Мне пора.
Она попятилась к двери. Запоминая. И снова ушла из его жизни.
Возле машины, стоящей у подъезда, нервно прохаживалась высокая женщина в легком плаще. Она то и дело придерживала рукой шляпку, чтобы ту не сорвало порывом ветра.
– Мама! Ну, просила же – не долго! Сколько ты там сидела, у своей подруги?! Ты же целых… 
Дочь взглянула на ручные часики.
– Целую жизнь, – тихо сказала Наталья Андреевна.
И посмотрела на родинку на подбородке дочери.