ДОНЕЦКИЙ МЕРИДИАН
Первый мой день в весеннем Донецке начинал понемногу идти к своему завершению.
После посещения «Парка Мастеров» меня доставили обратно в Донецкий Дом работников культуры.
Гостеприимная Виктория Алексеевна к моему возвращению неожиданным сюрпризом приготовила вместе со своими помощницами роскошный обед: великолепную солянку, бутерброды с паштетами и свежими дольками огурцов, выпечку к чаю. И даже – по природному донецкому радушию – попотчевали рюмкой замечательного, слегка терпкого, но очень мягкого коньяка.
И вот, уже после такого застолья, собравшись с новыми силами, я вышел на самостоятельный променад по городу.
17 часов вечера для конца мая – ещё, можно сказать, день. Погода тиха. Небо светло. Люди, после работы решившие передохнуть, гуляют по скверам и бульварам. Кто-то сидит за столиками в уличных кафе – столики вынесены прямо на широченные тротуары, нисколько не мешая прохожим. Кто-то просто отдыхает, читая книгу или газету на лавочке под вовсю цветущими каштанами. Неспешно прогуливаются пары. Кто-то выгуливает домашних питомцев – собак, кто-то – своих детишек.
Автомобили мчат по своим автомобильным делам. У троллейбусной остановки стоят ждущие транспорта пассажиры…
И, если бы глаза случайно не натыкались на витрины, проемы которых остались без стёкол – и были заделаны большими листами фанеры или ДСП, на такие же слепые она в жилых домах, на щербины в кирпичной облицовке, отколотые куски штукатурки или острые оспины в тротуарных камнях – такое ощущение, что можно порезаться, прикоснувшись к этим выбоинам – то можно было бы принять улицу Артема, по которой я медленно шёл с фотоаппаратом в руках, за одну из обычных улиц Москвы, Рязани, Твери, Ярославля, Ижевска, Казани, Нижнего. Да за ничем не примечательную улицу любого среднего города России…
Неспеша дошел до площади Ленина, перешел по подземному переходу эту главную улицу Донецка – и пошёл в обратную сторону.
Было очень тепло. И даже немного парило…
Навстречу шли обычные люди. Кто-то уткнулся в смартфон или разговаривал по нему, кто-то – под руку со своей спутницей или спутником – просто шли и молчали.
Навстречу попался очередной подземный переход. Над ним аршинными буквами красовалась дугообразная надпись «Столовая». Вообще – для Донецка очень хорошая идея – разместить точки общепита в подземных переходах. Это намного более безопасно, чем сидеть у застеклённой витрины во время нежданного прилёта. Притом, что у подземного перехода всегда как минимум два входа-выхода…
Из «Столовой» вышла девушка со стаканчиком мороженного. Я хотел было её сфотографировать, но она, отчего-то, то ли застеснявшись, то ли испугавшись моего действа, резко замотала головой и, повернувшись ко мне спиною, быстро побежала к трамвайной остановке, у которой стоял давно уж не виданный мною в столице красный трамвайчик…
Пожав плечами, пошел дальше.
Мне уже издали были видны сияющие в лучах упрямо не желающего уходить на ночь майского солнца купола какого-то храма. Через несколько минут я был уже рядом с ним.
На площади перед храмом, своей небесной устремленностью и, одновременно, величием напомнившим мне Елоховский собор в Москве, стоял на столбе-постаменте Ангел. С щитом в одной дляни, и с огненным мечом – в другой. На фоне ещё светлого неба его силуэт казался почти черным – будто вырезанным из бумаги. И только нимб над ангельской главою, да крест на щите и меч горели золотом.
Звонница улетала в голубую высь, как бы стараясь дотянуться своим шпилем до Небесных чертогов. Часы на звоннице напоминали о неумолимом Времени, и о скоротечности здешней, земной жизни.
За звонницею располагались – более приближенные к этому миру – купола самого Храма: будто два сторожа – по бокам две маленькие башенки с куполами, далее большой и основательный главный купол. И, в одной с ним и звонницей оси, купол дальнего предела, за которым стояли так же ещё две башенки-сторожа…
Весь храмовый комплекс был окружен чугунной оградой. С левой стороны от Храма, вне его ограды, стоял небольшой обелиск. Два креста как бы в обнимку: православный с косою перекладиной снизу, и – старый армянский – в виде цветка, снизу раздвоенный…
Пока я всё это фиксировал на фотоаппарат, практически потерял чувство времени и пространства – так всё увиденное произвело на меня впечатление. Бело-бежевые стены Донецкого Кафедрального Собора, темные, практически без изысков, аскетично выполненные купола. И только маленькие маковки да шпили с крестами на них отражали в своих позолоченных поверхностях лучи вечернего солнца.
Вдруг чья-то рука легла на моё правое плечо, и слегка хрипловатый тихий голос за спиной произнёс: «А Вы знаете, что стоите здесь на костях? Что под Вашими ногами лежат трупы?..»
По моей спине пробежал холодок. Я обернулся. Передо мной стоял невысокий пожилой – лет 77-80, а может и старше – старичок…
В выгоревших почти до белизны, когда-то голубых, джинсах. В лёгкой тенниске с синими клетками. В левой руке он держал простой картонный стаканчик с пластмассовой крышечкой – в таких обычно продают кофе или чай.
Старик был невысокого роста – где-то мне по плечо. Волосы были – как и джинсы – практически выцветшими. Не седыми белыми, а именно – выцветшими – до невесомой прозрачности. И малое их число на голове делало их почти что невидимыми.
Да и глаза потеряли уже давно свой, то ли серый, то ли голубой, цвет – и были такими же полупрозрачными, как и пряди волос, что слегка шевелил почти не ощущаемый ветерок.
- Да-да. – Подтвердил неожиданно обретенный собеседник, увидев, что я вопросительно смотрю на него. – Я не преувеличиваю. Здесь, под ногами Вашими, молодой человек, гробы лежат. А в них солдаты.
От старичка не пахло спиртным. Обычно на улицах любят поговорить с незнакомыми людьми выпившие – слегка или сверх меры – пожилые люди. Выплеснуть то, что накопилось у них на душе, выговориться – если дома некому или не дают этого сделать.
От этого же старика пахло слегка дешевым кофе из картонного стаканчика и тем спокойным благообразным ожиданием неизбежности нового дня – сколько бы их ему не осталось – которое я иногда встречал в своей давней молодости у одиноких деревенских бобылей. У дедов, переживших всех и вся – и достойно готовившихся завершить свой жизненный путь, потому как всё, что они могли, что было им по силам и сверх сил – они сделали, выполнили в этом мире.
Всё это как бы автоматически было зафиксировано в моём сознании. А новый мой визави меж тем продолжал.
- Вы, я вижу, приезжий. – И, прочитав в глазах моих вопрос, пояснил. – Собор в будни кто фотографирует, а? Только приезжий человек. Наши местные фотографы либо на какой праздник сюда приходят – когда народу много, либо днём свою работу делают, всякие там ракурсы ищут. А ежели в будни, то репортажи разные или опросы снимают. И их двое сразу: тот, который с камерой, и этот, репортер. А вы тут один, и вечером. Вот я и подошел к Вам. Про город наш рассказать…
- Да, приезжий я. Из Подмосковья. Второй раз в Донецке. Первый раз осенью был. А сейчас – как в совсем другой город попал!
- Это да. Город наш любит всякие неожиданности новым людям преподнести. Такой у него секрет имеется, характер такой вот.
Мой собеседник сделал пару глотков из стаканчика.
- Так вот, насчёт могил. Вот здесь. – Он притопнул ногой по выложенной брусчатке перед забором, за которым находился Кафедральный Собор. – Мы пацанами, как город освободили, по земле здесь бегали. А она под ногами нашими прогибалась. Хлюпала досками от гробов. Что тогда с нас, мальчишек, взять было? У кого отца убило или немцы замучали. У кого батя ещё воюет. А мамкам не до нас совсем было – кто работал, кто в госпиталях круглыми сутками пропадал… Мы и были – как бы беспризорные…
Я пригляделся к старичку. Если он в 1943-44 годах был пацаном, то ему уже точно больше 82-85 лет! Надо же! А выглядит моложе своего возраста.
Я поискал глазами скамейку или лавочку. Пригласил деда вместе со мною присесть – мол, ногами сегодня находился. Устал слегка…
Мы сели на лавку недалеко от пешеходного перехода.
- Так вот. Эти гробы немцы, когда своих хоронили, пропитали чем-то от гнили – чтоб они лучше сохранились, не испортились. Ведь здесь не просто обычные солдаты были похоронены – из группы «Эдельвейс». Слышал про такую, а?
- Помню из Михаила Анчарова строки «…А внизу – дивизии «Эдельвейс» и «Мертвая голова»…
- Во-во. Те ещё головорезы были. Элитные егерские части. Их потому так и хоронили, чтобы позже в Германию, в «Фатерлянд» ихний переправить – чтоб там перезахоронить… Но наши похерили этот план своим быстрым наступлением. Вот так-то вот.
Старик помолчал. Ещё раз – несильно уже, потопал одной ногой.
- А я с друзьями бегал по этим крышкам гробовым… Показывали ловкость друг перед дружкой – кто не провалится в промежуток или в сам гроб – через треснутую или поломанную доску. Веселились…
А потом – по окраинам лазили. В засыпанных окопах и в порушенных блиндажах патроны, оружие всякое искали.
У этих эдельвейсов специальные ракетницы были – ни у кого таких больше не было, я уже взрослым был, и сам специально об этом узнавал – в армии когда служил, наш взводный с ними сталкивался в войну – и подтвердил про ракетницы. В ствол ихний вставлялась маленькая гранатка в виде грибка – её цилиндрическая ножка внутрь ствола засовывалась. И, когда стреляешь из такой ракетницы, то ракета собою выталкивала эту гранатку, и метров на 80-100 закидывала, вот.
У меня друг был, Толян. Так он, бывало, полные карманы штанов этих гранаток насобирает – и мы с ним идём в овраг. Там костер запалим – и сверху в него эти гранатки и швыряем. Они несильно хлопали, но костер в стороны метров на десять разлетался, а многие головни вверх. Насечки для осколков у них только на шляпке были – и до верха оврага они не долетали. Вот я до сих пор удивляюсь – как это Толька с полными карманами гранат тогда не подорвался, не покалечился? Ведь несколько моих друзей в том же 43 году на минах подорвалось, или когда обыскивали немецкие трупы – и случайно гранатное кольцо дергали…
Помню, раскопали мы с Толяном одного такого немца в блиндаже полуразбомбленном. Уже это в сорок четвертом было, в начале апреля где-то. Вот-вот снег тока сошел. Мы тогда у немецких трупов шоколадки искали – у них в карманах или в сумках с боеприпасами иногда шоколадки попадались. Особенно – у офицеров. А нам сладкого хотелось очень. Дома сахар мать на карточки не брала – меняла на хлебные или на масло.
И вот, откопали мы кое-как этого еще не оттаявшего фашиста. Он на спине лежал. Руки раскинуты. В одной руке – пулемет МГ-42, но ствол погнутый. А в другой руке термос немецкий, дырявый весь – то ли от осколков и пуль, то ли за полгода проржавел. А на груди, почти под самой шеей – поверх кителя – мешочек замшевый такой висит. Мы его сдёрнули, тесемки порвали. А там под ним – четыре немецких креста, один даже с листьями – типа дубовых. Я потом, уже когда вырос, узнал, что такое давали за особые заслуги. И приравнивалась эта ихняя награда как знак получения дворянства… Но нам эти кресты ни к чему были, и мы их выкинули. А потом мне этот фриц долго снился, почти с месяц – эт когда я проболел после всех наших этих поисков – воспалением лёгких... Приходил и руку мне протягивал, будто эти свои кресты назад просил отдать…
А Толька, пока я валялся с воспалением, погиб: раскапывал в окопе что-то. А там рвануло. Пацаны, что неподалёку тем же занимались, говорили, что большой грохот был, они аж оглохли сперва. Потом прибежали – а Тольки нету. Воронка одна большая – и всё…
И потом всем запретили в тех местах шляться. Саперы приехали, солдаты. Почти месяц там всё работали, копали, собирали оружие и боеприпасы, хоронили…
Старик допил из стаканчика. Встал, подошел к стоявшей неподалёку урне. Потом вернулся. Сел. Спросил:
- Я Вам ещё не надоел своей болтовнёю?
- Да нет, что Вы! Интересно рассказываете… Видать, много тогда чего видели…
- Много? Ну да. Я в середине 50-х по глупости как-то на работе – только на металлургический устроился – вот эту самую историю с «Эдельвейсом» и рассказал. Так за мною на следующий день из органов пришли. Две недели мурыжили, всё выпытывали про эти могилы и про этих самых элитных егерей. На это вот место возили. Не верили.
Потом раскопали эту площадь. Тогда Собора не было – немцы старый разбомбили ещё при наступлении, а вот этот, новый, ещё не построили… И потом большую часть выкопанных немцев перезахоронили. А меня выпустили. На работе оформили как очередной отпуск, даже денег за этот «отпуск» заплатили.
Правда, месяца через три или четыре – не помню уж – от месткома путёвку в санаторий один дали, для укрепления здоровья. На две недели тоже. Юмористы…
Мой собеседник тихо засмеялся.
Мимо, по улице Артёма, в обе стороны проносились яркие красивые автомобили, иногда проезжали крытые тентом грузовые машины. Тормозили на светофоре, что был неподалёку от места, где мы сидели.
Гуляли люди. Поднявшийся теплый ветерок носил по воздуху белые лепестки осыпающихся каштановых соцветий – а под самими каштанами почва была будто присыпанная снегом.
- Вот улица как раздалась здесь! Широкой стала – будто река на простор вырвалась! А у завода моего ещё узкая полоса туда, полоса обратно. Только чтобы троллейбусам разъехаться… – Дед неожиданно показал рукою на улицу перед нами.
Потом посмотрел на меня, хитро так посмотрел.
- А вот Вы знаете, что улицу Артёма в Европе некоторые люди называют «Массонский меридиан»? Именно – в Европе. Как «Гринвичский», только не в Англии, а здесь, в Донецке. И на 12 лет старше этого английского. Что, не слышали такого?
- Честно – не слышал. – Признался я, готовясь услышать очередную конспирологическую байку на тему масонов, сионистов и мирового заговора…
- А Вы найдите карту побольше, или в магазине купите. Где европейская часть России показана. В прямоугольной проекции. Потом соедините город Новороссийск и город Москву линией. Прямо карандашом по линейке. Получится практически параллельная другим меридианам – географическим вертикальным линиям на карте – такая же линия. И она будет проходить точнёхонько через Донецк!
И старик торжествующе поднял вверх указательный палец.
- А ежели увеличить масштаб, то окажется, что эта самая линия проходит по улице Артёма – от самого завода и до изгиба, который уже на год попозже был сделан продолжением улицы – он на железнодорожный вокзал ведёт. Такие вот дела!
Но это не всё. В Москве эта самая линия упирается в ВДНХ, почти в центр фонтана «Дружба народов»! Представляете! Отклонение – от Новороссийска до этого самого фонтана составляет всего четыре с половиной градуса. Ну, по сравнению с другими меридианами.
Я уже на пенсию вышел, делать мне нечего было, я через одного из своих племяшей отправил запрос в Крымскую астрономическую обсерваторию, что около Бахчисарая. Он, племяш мой Валька, там одно время научным работником каким-то трудился. Ещё при СССР.
А в этом запросе просил посмотреть, где был полюс Земли в 19 веке – когда Юз приехал сюда и основал город. Мне диаграмму прислали. И – вот интересно что: именно в начале 70-х годов 19 века меридианы Земли были как раз полностью параллельны этой вот самой линии! А сейчас полюс дрейфует – и, естественно, отклоняется потихоньку… А та диаграмма у меня дома до сих пор где-то лежит…
Дед торжествующе посмотрел на меня. Потом как бы спохватился.
- Да, забыл сказать. Этот самый Джон Юз, англичанин, был масоном. Да-да, без всяких выдумок. Знаете масонский символ – циркуль и наугольник? Концов этой фигуры – шесть. Они, соединяясь, получают вытянутый шестиугольник с четырьмя – верхними и нижними – длинными гранями и двумя боковыми – короткими. Именно по углам такой фигуры расположены все старые кладбища Донецка. Например – вершина этого шестиугольника – Щегловское кладбище. Тоже, между прочем, как бы на улице Артёма располагается. В самом её конце.
Конечно, возникает у вас вполне законный вопрос: а почему линия начинается в Новороссийске, а не, скажем, в Сочи или там в Батуми? Да всё очень просто: этот Юз, оказывается, являлся не только основателем Юзовки, но и учредителем Новороссийского общества каменноугольного, железного и рельсового производств! Мало того – я Вам больше скажу: этот самый меридиан начинается с армянской апостольской церкви Субр Григор Лусаворич (церковь Св.Георгия Просветителя), что рядом с улицей Сакко и Ванцетти в Новороссийске. А в Донецке Юз строит англиканскую церковь Св.Георгия…
Казалось, у моего визави закончились все те сюрпризы, которыми он поделился со мною. Старик просто сидел молча, опустив голову – будто что-то вспоминал – и не мог вспомнить. Или – не хотел. Пальцы правой руки, казалось, с силой вцепившиеся в деревянный брусок скамейки, почти побелели. Да и само лицо этого очень пожилого человека тоже заметно побелело – то ли от пережитых воспоминаний, то ли от такой долгой, утомительной для его возраста беседы.
Я встал, чтобы попрощаться со своим внезапным собеседником. Он поднял голову, поглядел снизу вверх.
- Посидите ещё – хотя бы немного – со стариком. – Попросил он, смотря на меня своими светлыми, выцветшими почти что, глазами. – Я ещё кое-что Вам расскажу. Вот только храбрости наберусь. Выпивает из меня силы эта чертова семейка Юзов, когда я о них рассказываю. Затягивает к себе, туда.
Он топнул несильно ногой о брусчатые камни площади.
Минуты три-четыре мы сидели молча. Потом он повернул своё лицо ко мне.
- Свой первый каменный дом Джон Юз построил рядом с заводом. Одноэтажный. Эт потом уже к нему двухэтажный пристроили – жена Юзовская попросила. А пока строили – жена возьми и помри. Вместе с младшим сынком Юзовским…
Этот одноэтажный дом на территории металлургического завода до сих пор стоит. А вот большой, который двухэтажный, разрушили ещё в войну. Потом хотели восстановить его – да рукой на это дело махнули. А в маленьком, одноэтажном, компрессорную решили поставить. Но перед этим и его надо было привести в соответствие. Подлатать, фундамент новый подвести кое-где.
Я тогда на заводе уже работал. Ну, после того, как побывал в органах по причине своего неуёмного языка, со мной особо никто и не общался тесно – оно и понятно было. Вот я ремонтником компессоров и стал. Бригада у нас маленькая тогда была – четыре человека и бригадир – Евдокимыч. Старый был, ещё в гражданскую воевал – правда, за кого, не говорил…
И вот мне дали задание – один из углов этого домика, где заводскую компрессорную хотят сделать, укрепить. Угол осел, стена рядом трещинами пошла. Ну, в зубы кайло, в руки лопату, лом под мышкой – и каждое утро там этим инвентарём махаю. Почти неделю рыл, яму копал, потом старый фундамент по кусочкам отколупливал. Крепко тогда фундаменты делали. Да…
И скажу я прямо – как только этим делом занялся – спать отчего-то плохо стал. Утром просыпаюсь – будто и не спал вовсе, а ночью мешки ворочал. Весь день потом как чумной хожу. Всё в сон тянет. А ночью – опять та же история. Умотался я от такой напасти за неделю – будь здоров! А вот что сниться – вспомнить утром не мог.
Дед передохнул – будто это повествование и точно силы у него отбирало. Посмотрел на улицу перед собой.
- И вот как-то, уже под конец рабочего, дня лом вдруг из рук выскальзывает – и проваливается внутрь возникшего от удара отверстия. Почти весь в эту дырку ушел – на ширину ладони снаружи торчать остался.
И вот нет, чтобы мне кого позвать, показать эту пустоту непонятную. Решил сам раскопать её. Лом вытянул и продолжаю расширять дыру.
Мимо ребята идут домой, шутят: вон, мол, стахановец новый выискался. Бетон чуть ли не зубами грызёт, забыл даже, что домой пора.. Такого впору в забой, на уголёк – он там на гора десять норм зараз давать будет при таком-то усердии.
Я насупился, молчу – и только инструментом орудую.
Все прошли. Евдокимыч издали крикнул: «Шабаш! Кончай работу!» – и тоже к проходной заторопился. А я – то кайлом, то ломом ворочаю.
Как-то раз удачно лом воткнул – и целый кусище вдруг отвалился в яму, которую я под углом дома выкопал. И дыра это стала такой, что я мог запросто туда голову с плечами просунуть.
Я сбегал к проходной, взял у охраны фонарь, спустился в свою яму и просунул голову с фонарём внутрь.
На меня смотрел черными глазницами небольшой человеческий череп…
Охрана вызвала милицию. Те вместе с руководством завода осмотрели всё это. Потом меня допросили – за год уже второй раз! Правда, на территории завода, в кабинете кадровика. Поставили у этой дыры охранника. И уехали. Меня домой отпустили.
И тут вот все эти непонятки со мною достигают самого пика. Ночью мне приснился этот самый Юз – я его портрет как-то в музее заводском видел – и что-то не по-нашенски, не по-русски, мне говорит. Сердито так. Кулаком трясёт. А рядом с ним маленький скелетик стоит – чуть ниже пояса этого англичанина. И ко мне костистые свои пальцы всё тянет и тянет.
Утром меня мамка спрашивет, не заболел ли я. Всю ночь ворочался, стонал, что-то кричал… Я на себя в зеркало глянул – под глазами круги черные, лицо осунулось совсем – будто голодал неделю или больше. Да и голова что-то кружится. Вместе с предыдущими недосыпами этот сон сильно мне на душу давит.
Я еле до завода добрёл. Евдокимычу сказал, что пойду к врачу. А бригадир уже в курсе вечерней находки. Перекрестил меня и говорит: «Лучше иди сейчас в нашу столовую – я с коммутатора туда позвоню – пусть накормят тебя плотно, мяса побольше дадут. И пусть нальют стакан водки. И будешь ты как огурчик! Это старый казацкий способ есть такой – страх из головы в живот загонять».
Я в столовку пришел, а там уже все в курсе. Усадили меня за стол, принесли борща полную тарелку, две порции шашлыка с картошкой, четвертину хлеба. И стакан водки поставили. И я всё это враз – будто в самом деле неделю не жрамши – со стола смёл. Посидел несколько минут. В голове прояснилось, не кружит она больше. Да и чувствую себя уже вполне нормально.
Поблагодарив женщин-поварих, пошел работать.
А у раскопа меня уж Евдокимыч дожидается. И рассказывает, что мне здесь работать до самого победного. Потому как за ночь трёх охранников поменяли – лежали они беспамятства на дне ямы. Еле сначала одного привели в чувство. Поставили другого. Через пару часов подошли проверить – и тот без сознания валяется. Сам начальник охраны остался тогда. Но под утро и его нашли в таком же состоянии. Снова милицию вызвали. А она что – приехала и сразу же уехала. Начохра в больницу увезла – у него сердце в яме той прихватило.
И вот наш главный инженер приказал, чтобы тебя тут оставили. Скоро бетон сюда подвезут, опалубка делается, а арматурные прутья вон, уже здесь лежат, недавно притащили. И моя задача – новый фундамент здесь залить вместе с этой дыркой. А другой работы для меняя не будет – пока эту не сделаю. Мол, парень я молодой, должен выдюжить. А кормить меня в столовке будут до отвала. И по стакану водки на завтрак, на обед и на ужин. Тот же главный распорядился – по бригадирской подсказке. Так-то.
И вот Евдокимыч перекрестил меня опять и пошел. Потом вдруг вернулся, расстегнул спецовку, снял с себя верёвочку с крестиком и мне отдал. Чтоб я этот крестик носил, пока здесь тружусь…
И я три дня – с утра до вечера – бетонировал новый фундамент. Спал у охраны на проходной, там у них топчан стоял. С утра – сразу в столовую. И так вот – пока всё не залил подчистую…
И меня домой отослали – на неделю. Чтобы, значит, отдохнул от всего этого. И дома я первую ночь проспал спокойно. Вообще без кошмаров. Что-то лёгкое снилось. И утром встал бодрым и отдохнувшим... А на топчане в проходной – от работы и от выпитой водки сны, наверное, и не снились. А, может – и снились. Но я их не помнил. Только разбитым весь вставал…
И вот на следующий день, когда я так хорошо выспался, я пошел – ближе к вечеру – домой к Евдокимычу. Крестик чтоб вернуть. А открывает мне его старуха. Баба Клава. И смотрит она на меня, не узнавая будто. Потом с криком: «Это ты его убил!» дверь передо мной раз – и захлопывает…
Оказывается, что на следующее утро после того, как я виделся с Едокимычем в последний раз, он помер. И вчера его уже похоронили…
С тех пор крестик Евдокимыча ношу, не снимая.
Дед расстегнул пару пуговиц на рубашке и показал мне тусклый, почти почерневший от времени, маленький крестик с простой тесёмкой на своей белой впалой старческой груди.
Застегнув пуговицы, он закончил свою историю.
- После того случая меня ещё несколько раз всякие серьёзные люди опрашивали. Нет, уже не допрашивали. Просто разговаривали, спрашивали о тех моих ощущениях, о снах. Возили на машине в горком, там эти беседы в небольшом таком кабинетике велись. Потом так же домой отвозили.
Вся эта бодяга с месяц продолжалась.
Из всего этого я тогда понял, что нашел случайно захоронение младшего сына Юза. И этот угол его дома как раз и был нижней точкой, нижним углом того вытянутого, масонского, шестиугольника. А верхушка, как Вы понимаете – то самое Щегловское кладбище…
Иногда, когда болею сильно, мне снится этот проклятый Юз и его сынок – правда, уже не как скелет, а обычным мальчишкой – правда, лица не разберу. И после таких снов опять приходит слабость, головокружение. И жена моя – царствие ей небесное – вместо лекарств наливала тогда мне рюмку водки. И сны больше такие не снились. И я поправлялся… Но они, эти Юзы, давно уж ко мне не приходят…
И, кстати, вы сегодня с Гросовым Сашей, наверное, виделись? – Я удивлённо посмотрел на моего загадочного рассказчика. – Так вот, спросите его, почему местным краеведам до сих пор не дают разрешения по исследованию дома Юза. Того самого, одноэтажного, что всё ещё стоит на территории металлургического завода. Даже не пускают к нему никого из краеведов…
Я смотрел вослед уходящему старику.
Он подошел к «зебре» и на «зелёный» вместе с другими пешеходами пересек улицу Артёма. И скрылся среди густой зелени кустов и темнеющих на фоне гаснущего неба каштанов.
И только потом я опомнился, что даже не спросил – как его зовут. И кто он такой вообще…
На следующее утро, заявившись в Донецкую библиотеку для взрослых на Челюскинцев, я поведал о необычном вечернем разговоре с незнакомцем Оксане Иванченко. Она очень хорошо знает историю Донецка – и вчера, пока мы шли от библиотеки до Дома работников культуры, рассказала мне о городе много интересного.
- Откуда Вам это известно? – спросила она меня, не поверив вначале в того незнакомого старичка, что встретился со мною вчерашним вечером. – То, что рассказано сейчас Вами, крайне интересно. Настолько, что даже я не знаю многого из того, что здесь услышала. Но даже то, что мне известно, Вы не могли вот так, запросто, на улице, узнать! Нужна проверка…
В Доме работников культуры Ярослав – молодой человек, занимающийся его IT-обеспечением – посмотрел после моего рассказа на мониторе карту России. И линейкой соединил Москву с Новороссийском. Линия прошла через Донецк. Кликнув мышкой по этой линии, он увеличил масштаб – и точка от клика оказалась на улице Артёма…
- Вот тебе и «Донецкий меридиан»! – только и смог промолвить он.