ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ДЖЕССИ ИЗ СТАИ ЛЮБИМОЙ МАМОЧКИ.
Мы живем втроем: Джейн, Джесси и Домра, вернее вчетвером. С нами еще живет наша мама, или мамочка. Хотя разные люди, что время от времени приходят в наш дом называют ее по-разному: кто Дана, кто Дина, кто Даниэлла Георгиевна. Но мы зовем ее исключительно мама.
Как же я люблю, когда она наклоняется к нам и спрашивает:
- А, кто любит мамочку?
Мы наперебой пытаемся облизать ей лицо.
- Я! Я! Я! – хочется воскликнуть каждой, но мы держимся – мамочка не любит, когда мы начинаем громко кричать в доме. На улице – это пожалуйста! На улице все кричат…То есть лают. Кто-то делится новостями, кто-то на кого-то жалуется, кто-то хочет кого-то испугать. На улице это нормально. Обычное общение. Правда не все человеческие особи это понимают.
- Ай! – вопят. – Уберите своих собак!
Мамочка обычно извиняется. А мы что? Мы ничего! Как любит говорить наша мама: «шествуем важно, в спокойствии чинном» и не ведемся на провокации.
Ах, да! Я ведь еще толком и не представилась. Я – Джесси. Практически, чистопородная лайка. Почему «практически»? Ну, как говорит наша мамочка, кто-то из моих ближайших родственников немного погулял на стороне. О чем это она, я не понимаю, поэтому не смогу вам объяснить, что это значит. Лично и я и, Домра, и Джейн мы постоянно гуляем в самых разных сторонах – и ничего! А вот я из-за этого «практически» долгое время жила в довольно странном месте.
Там было много собак, все сидели в маленьких комнатках, и на мир мы смотрели сквозь проволочные квадратики, которые были вместо передней стены. Нас кормили, даже иногда выпускали побегать в небольшом загончике рядом с тем местом, где были расположены наши комнатки, но никто не трепал по холке, никто не чесал за ушком, не наклонялся и не говорил нежным голосом: «А, кто любит мамочку?» Я тогда и слова-то такого не знала: ма-ма… Хорошее слово! Такое нежное… Наверное, самое лучшее!
А потом пришла она. Моя мама. Я сразу заметила ее, замахала хвостом, залаяла, стараясь привлечь к себе ее внимание. Но разве я была одна такая, кому она понравилась? Все дружно лаяли и виляли хвостами. Я замолчала и ушла в дальний угол. Легла на подстилку, укрывшись своим большим пушистым хвостом.
Но мама сразу поняла, что ей нужна я! Она встала рядом с моей комнаткой и засунула пальцы в проволочные квадратики. Я поднялась и, не веря своим глазам, подошла, осторожно вильнула хвостом и еще более осторожно лизнула ее пальцы. Она улыбнулась.
- Ты такая грустная, - сказала она. – Или гордая? Хочешь жить у меня?
От радости я подпрыгнула – мы ведь, лайки, очень прыгучие, я не говорила? Я подпрыгнула так высоко, что чуть было не задела потолок своей комнатки.
- Ого! – восхитилась мамочка. – Вот это кенгуру! Давайте ее.
Она огляделась по сторонам и грустно проговорила.
- Просто сердце разрывается! Я бы забрала их всех, но сами понимаете… - она развела руками.
«Как всех? Не надо всех!» - забеспокоилась я. – «Я буду любить тебя за них всех! Нам будет хорошо вдвоем, вот увидишь!»
Но тогда оказалось, что я поторопилась с выводами. Когда мы приехали в наш дом. Там нас уже встречала Джейн. Она была такая большая, что я даже поначалу испугалась. Мамочка погладила ее по спине и дала ей понюхать меня, не спуская с рук.
- Знакомься, Джейн, - сказала она. – Это Джесси. Она будет жить с нами. Ты ведь не обидишь ее?
Джейн вильнула хвостом и лизнула руку моей мамочки. Ну, ладно. Нашей мамочки.
В общем-то, она оказалась вполне ничего. Эта Джейн. Мы подружились.
Из нас троих она самая большая и самая старая. Но все еще ничего. Даже сейчас. Мама в шутку называет ее «маленький слон» или «смесь бульдога с носорогом».
Иногда я пытаюсь с ней как бы подраться, оспорить ее главенство в нашей маленькой стае – ведь она считает себя главной после мамочки! Но эти драки, заметьте, «как бы». Чтобы держать старушку в тонусе! Ну, подумаешь, кусанет она меня за губу, а я ее за ухо – делов-то! Заживет, как на собаке! Но мы не часто затеваем подобные ссоры – мамочка этого не любит.
Она все воспринимает всерьез и очень расстраивается. После этого она подолгу сидит с нами и говорит, что драться плохо, что дерутся только глупые шавки, жадные и злые, а мы совсем незлые и совсем нежадные, что, живя под одной крышей, надо любить или, уж по крайней мере, уважать друг друга…
Мы все прекрасно понимаем, мы знаем это, но она все говорит и говорит… Глаза начинают слипаться сами собою. Мы лежим и слушаем ее голос. Самый замечательный голос в мире…
Так вот, про Джейн. Оказывается, маленькие комнатки, в которых я жила, не самое плохое место в мире! Джейн рассказала, что, как только она открыла глаза, ее с сестрой сунули в пакет и отнесли в еще более странное место. Там было огромное количество разных запахов: одни были довольно приятными, пахли едой, другие раздражали собачий нос и заставляли чихать.
В пакете оказалось очень душно и жарко. Кроме того, на них сверху падало еще что-то. Становилось все тяжелее и тяжелее двигаться. Сестра тихонько выла от страха, а Джейн решила во что бы то ни стало выбраться на свободу. Она с силой царапала стенки этого ужасного узилища, пока сквозь узкие щели не начал пробиваться свет. Тогда она залаяла и завизжала, что было мочи.
Послышались голоса. Джейн слегка прикусила ухо сестры, чтобы она помогла ей звать на помощь.
Наконец пакет вытащили и развязали. Тогда Джейн впервые увидела лицо мамочки. Она замолотила хвостом, замахала лапами, стараясь выбраться из пакета. Ей не терпелось забраться к маме на руки, облизать ей лицо и поблагодарить за спасение. Она даже и подумать не могла о том, что будет жить у этой милой, доброй женщины, вызволившей ее из вонючего душного пакета.
Мама взяла ее на руки. Потом заглянула в пакет и, увидев сестру Джейн, крикнула кому-то:
- Здесь еще одна. Вроде, живая.
Сестру забрал мужичок, помогавший маме разгребать мусорные пакеты на свалке после того, как они услышали отчаянный собачий крик о помощи. Доставая ее из пакета он в сердцах выругался и зло проговорил:
- Вот до чего люди дошли! Живое существо – на помойку…
Затем, как бы извиняясь добавил:
- Двух взять не смогу… Итак жена выступать будет. Но ничего. Она у меня отходчивая. Повыступает и примет. А ты бери, девка, вторую. Такого пса вырастишь, ростом с дом! Ни один гад на участок не сунется.
- Так-таки и с дом? – рассмеялась мама.
- А, то! – с видом знатока проговорил мужичок. – Смотри, какие у них лапы здоровые! Тут не обошлось без алабая, - пошутил он. – Окрутил какую-нибудь немочку или девочку из восточно-европеейских, и был таков! А деток, значится, на помойку…
Он сердито сплюнул, сунул сестру Джейн за пазуху и пошел своей дорогой.
Последней в нашу семью попала Домра. Мама называет ее «балалайка – пустолайка», но я против! Какая она лайка? Ничуть непохожа! И, вообще, лайки – это не от слова «лаять», как часто напоминает нам мама, это от слова «любить». А Домра… Она, скорее, «недодоберман», как еще по-другому называет ее наша мама. От добермана у нее черный окрас с красивыми желтыми подпалинами на ногах, брюхе и вокруг глаз, но нос курнос, ушки-лопоушки и хвостик – пушистым колечком, да и росту в ней – Джейн по колено. Недодоберман, одним словом! И точка.
Когда Джейн рассказала мне свою историю, я начала относиться к людям с опаской. Когда мы отыскали Домру, я поняла, что такие люди, как наша мама и тот мужик, что помог ей спасти Джейн, скорее исключение, чем правило. Люди жестоки.
На краю нашего поселка у самого леса есть пруд. Зимой он замерзает, и люди там катаются на коньках. Там мы и встретили нашу Домру. Мальчишки играли ею в хоккей. Безжалостно гоняли ее, как шайбу, деревянными клюшками по льду. Она визжала от страха и боли, а они смеялись.
- Взять, - коротко сказала мама и отстегнула наши поводки. – Только аккуратно! – крикнула она нам вслед.
Да мы и сами понимали. Что мы, мальчишки какие! Осторожно уложили парочку нелюдей на лед, остальные разбежались сами.
Мама подняла Домру. Она была еще совсем щенок, наверное, немногим старше, чем Джейн, когда мама принесла ту домой, но так звонко лаяла: то ли благодарила маму и нас, то ли кричала своим обидчикам: «Ну, что? Съели? Так вас! Так!!» Скорее всего, она говорила все это одновременно, поэтому мы с Джейн ничего не понимали.
- Ух, ты какая звонкая! – восхитилась мама. – Прям балалайка! Хотя нет, будешь Домра, чтоб соответствовать именам нашего бабьего царства.
Сейчас Домра значительно подросла, но все такая же неугомонная и шумная. Маме приходится гулять с нами по отдельности: сначала мы с Домрой, потом Джейн.
- Вот было бы у меня три руки, - говорит мама. – Гуляли бы все вместе! А так, как мне вами всеми рулить?
Пока мы с Домрой гуляем, Джейн бегает по двору и переговаривается с соседними собаками.
Мы проходим мимо Макса. Он воет. Сидит в своем вольере и воет о свободной жизни. Дурак! Что он не видел в этой свободной жизни? Голод? Тычки и ругань? Машины, которые так и норовят на тебя наехать? Дворники, которые не прочь огреть тебя по загривку лопатой? Конечно, у него нет такой доброй мамочки, которая возьмет его на поводок и поведет по новым местам, читать письма, оставленные на столбах, изучать новые запахи, слушать сообщения из соседних подворотен, но его мама тоже, по-своему заботится о нем. Вон какой вольер ему выстроили! Он сыт, у него есть мягкая подстилка, да и мы время от времени, проходя мимо его двора, делимся с ним новостями.
А здесь надо выдержать характер. Держись, Джесси, держись. Здесь живет эта зазнайка Белка, которая тоже считает себя лайкой. Ха! Видали мы таких лаек. Выскочка! Что?! Сама такая! Прости, мамочка, но «шествовать важно» не получится…
Грозный оклик заставляет остановиться. Мама умеет и так. Ну, что ж! Мы еще встретимся. Мы еще обратно пойдем…
Домра во всем со мной соглашается. Умная девочка. На обратном пути позволю тебе повыпендриваться и потаскать меня за поводок, изображая альфа-самку. Хотя… какая она альфа!
- Пррривет! Прривет, - доносится из-под следующего забора. – Как дела на воле? Есть новости?
Это Тарт. Круглый и толстый, как пирожок. Да и цвет у него такой же. Я не удостою его своим вниманием, пусть Домра налает ему все, что нужно.
А это очень интересно… Кто это там тявкает? Раньше не слышала никаких звуков из-под этих ворот! Спрошу кратко и спокойно, чтоб мама не заподозрила чего недоброго.
- Ты кто?
- Охррраник! Охррраник! Прочь отсюда! Прррочь!
Больно надо связываться! Охранник! Это не для тебя сеточку внизу повесили, чтобы под воротами не пролезал? Смотри сквозь нее не просочись! «Охранник»… Ну-ну!
Щелк. Щелк. Мама взяла нас на короткий поводок. За забором бьется Амур. Сквозь редкие доски видно, как он носится вдоль забора, наскакивает на него всем телом и заливисто лает. Зовет.
Ах, Амур, как бы я хотела побегать с тобой по этому чудесному свежему снегу! Как бы я хотела вдохнуть в себя твой запах. Он снится мне по ночам… Но я иду, не поднимая глаз. Я не должна вестись ни на какие провокации… Даже такие красивые и сильные!
Наконец мы входим в лес. Сколько здесь всяких запахов! Как приятно хрустит снег под нашими лапами! Он такой сладкий, такой освежающий, такой манящий…
Мама отпускает нас, и начинается пора веселья.
Домра, конечно, сразу же запутывается в каких-то кустах, я спешу к ней на помощь. Теперь надо пробежаться по этому следу. Куда он ведет? А вот еще один! И еще… Ворона нахохлилась на березе. Надо сказать ей все, что я о ней думаю. Конкретно о ней и вообще обо всем вороньем племени. Не выдержала. Улетела. Бегу за Домрой. Догоняю, валю в снег. Неожиданно обе мы скатываемся в овраг. Знакомый свист. Выбираемся. Все облепленные снегом и необыкновенно счастливые спешим к маме.
Пока мама гуляет с Джейн, Домра оповещает всех окрестных собак о нашей прогулке. Рассказывает о пушистом снеге, о запахах, о вороне, не забывает упомянуть о новом охраннике, о том, что Макс опять жалуется на свою жизнь, а Белка снова пристает к нам. Она даже пытается растрепать всем про мои отношения с Амуром. Но тут приходится поставить болтушку на место.
Жизнь идет своим чередом. По утрам мы все собираемся в маминой комнате и ждем, когда она проснется. Джейн, как самая высокая внимательно следит за ее глазами. Стоит ей чуть приоткрыть один глаз, и Джейн бросается лизать ей лицо, тут подключаемся и мы с Домрой. Мама закрывается, смеется, а мы лижем ей руки, запрыгиваем на кровать, пользуясь тем, что в полусне она, если и будет нас ругать, то несерьезно, и совсем не сердито.
Если накануне она долго сидела у своего маленького окошка, в котором вылезают разные закорючки или картинки, то она встает поздно, но в этом случае плюс к еде мы получаем разные вкусняшки, что весьма неплохо!
Иногда мама берет две длинные дощечки, которые люди называют лыжами и палки и уходит гулять без нас. Это грустно, но мы терпеливо ждем.
- Дайте мне от вас немножечко отдохнуть! – говорит мама и хмурит брови. Но мы знаем, что она притворяется. Пусть идет! У нас тоже есть окошко.
Сквозь него мы наблюдаем, как птицы прилетают к кормушке – это мы утром с мамой насыпали туда крошки и семечки. Мы видим, как крадется к кормушке соседский кот. Домра не выдерживает и заходится громким заливистым лаем. Кот в недоумении замирает, оглядывается по сторонам, но когда вступаем мы с Джейн, резко подпрыгивает на месте и предпочитает убраться восвояси. Макс воет в своем вольере. Собаки лают, заслышав незнакомые шаги около своих владений. Где-то гудит электричка. Время от времени доносится шум проезжающих по трассе автомобилей…
Однажды мама вот так же ушла со своими досками и палками. Солнце уже скатилось к закату, а она все не приходила и не приходила. Стемнело. Домра начала поскуливать, жалуясь на то, что ей хочется есть, а Джейн сообщила, что не плохо было бы сходить погулять. А во мне зрело чувство какой-то страшной потери, какой-то жуткой опасности.
Внезапно я поняла, что если сейчас, немедленно я не помчусь искать мамочку, случится непоправимое. Я завыла, как Макс, как волк, как мои далекие предки в том неведомом краю, где светит загадочная штука под названием Северное Сияние.
Уходя, мама оставляла окно чуть-чуть приоткрытым.
- Чтобы вы в ваших шубах не зажарились здесь к ужину, - шутила она.
Я начала дергать окно, просовывать в щель то лапу, то нос. Оно не поддавалось. Тогда Джейн отодвинула меня. Одного удара ее лапы оказалось достаточно, чтобы что-то щелкнуло, и окно отвалилось. Мы вылетели во двор.
Мне было проще всех. Взобравшись на сугроб я просто перепрыгнула через забор и рванула к лесу. Запах мамочки слабо ощущался в морозном воздухе.
Уже в лесу меня нагнали Джейн с Домрой. Не знаю, прорыла ли Домра под забором лаз или Джейн просто выломала калитку, а, может, обе последовали моему примеру и перескочили через забор… Хотя, куда им! Неважно. Дальше мы бежали вместе, внимательно принюхиваясь.
Длинные полосы от лыж, уже почти занесенные снегом, разбегались в разные стороны, но это мало нас волновало. Запах звал нас все дальше и дальше. Самый родной и любимый запах.
Мы перескочили через замерзший ручей, миновали бревенчатый домик. Он стоял в самой чаще леса, и вряд ли здесь кто-то мог жить, но мама точно была здесь. Была… Мы несколько раз пробежали вокруг и даже обнюхали крыльцо. Здесь мамой не пахло. Но вот Домра нашла след, который вел прочь. Вперед. Вперед.
Запах вывел нас к реке, что протекала за лесом. Летом мы часто ходили сюда с мамочкой. Мы спускались по старой деревянной лестнице к самой воде, и мама позволяла нам плескаться и плавать… Как это было чудесно!..
Не отвлекаться! Держать след. Какое-то время мы бежали вдоль высокого берега, мимо старого деревянного моста, засыпанного снегом, все дальше и дальше. Внезапно запах пропал. Мы в замешательстве остановились. Вот он был. А вот его не стало. Почти совсем. Ухватившись за это «почти», мы завертелись на месте, старательно принюхиваясь.
Запах шел снизу. Очень сильный запах. Но внизу был обрыв…
Домра завыла. Села на зад и попятилась. Джейн, наоборот, подошла к самому краю и принялась лаять. Я подошла к ней.
Здесь ясно были видны следы разлома. Внизу торчали ветви деревьев. Снег покрыл их целиком, и образовавшаяся шапка казалась продолжением берега. Мамочка, наверное, хотела полюбоваться видом, неосторожно выехала на самый край, и снег осел. И теперь она где-то там внизу. Что если она упала в воду?
Я заметалась по берегу. Как спуститься? И тут Джейн побежала назад. Куда она? Надо спасать мамочку! Я залаяла, призывая ее вернуться, но она неслась все быстрей и быстрей, и тут я вспомнила: «Лестница!».
По лестнице мы спустились на лед. Кое-где он был обнажен, лапы скользили и разъезжались, но мы упорно бежали вперед к тому месту, где произошло обрушение снега.
Первыми мы нашли обломки дощечек – лыж. Потом Домра, уткнулась носом в снег и принялась активно копать, мы бросились ей на помощь. Вот из-под снега показалась одна рука, потом знакомая шапка. Джейн ухватила маму за воротник куртки и принялась тянуть мы с Домрой продолжали копать.
Мы откопали ее! Домра залилась веселым лаем. Она прыгала и кружилась на месте. Я осторожно подошла к маме и ткнулась носом в холодную, покрытую инеем щеку. Она не закрылась, не засмеялась, не сказала мне «Фу, Джесси! Пора бы тебе почистить зубы!»
Она лежала холодная и безучастная ко всему. Внезапно Домра прекратила свое веселье и протяжно завыла. Джейн подхватила ее плач. А я стояла и не знала, что мне делать. Я не верила, что вот так… Так просто мы потеряли самого дорого человека… Тогда я решила: «Лягу здесь и никуда не уйду!»
Я положила морду на грудь мамы и приготовилась умереть. Джейн и Домра выли, и их вой далеко разносился над лесом. Он был намного печальнее и страшнее воя Макса. Возможно, их вой даже долетел до него, и он понял, что значит настоящее горе. Настоящая потеря…
Внезапно я ощутила, что волоски на моем ухе очень слабо шевелятся… Вот опять… и опять… Уху даже стало как-то тепло и приятно…
Я вскочила и, стараясь перекричать весь этот поминальный вой залаяла:
- Она жива! Она дышит! Надо согреть ее!
Весь остаток ночи мы, плотно прижавшись к нашей маме, делились с ней своим теплом. Лишь только появились первые лучи солнца, я отправила Домру за подмогой. Она – мелкая ее не так бояться, как нас с Джейн. Она сумеет подластиться, сумеет позвать. Нам же предстояло оттащить мамочку поближе к лестнице.
Все время, пока мама лежала в больнице, к нам приходил высокий худощавый молодой человек с бородкой. Он нас кормил и выводил гулять. Он разговаривал с нами. Рассказывал, что у мамы сложный перелом ноги, но она скоро поправится. Он говорил, что мы молодцы, что, если бы не мы, мама, наверняка бы замерзла в снегу.
Иногда он брал нас собою. Он ведь работал врачом в той самой больнице, где лежала мама – разве я не сказала? Мы сидели под окном, а мама махала нам рукой. Домра кружилась на месте, как она это любит делать. Я прыгала, стараясь допрыгнуть до окна ее комнаты, а Джейн вставала на задние ноги, буквально превращаясь в огромного медведя. Из других окон тоже выглядывали люди и улыбались. Может, они все-таки не такие уж плохие? Или становятся хорошими, когда им плохо?
Вечером Анатолий Петрович, так называли девушки в белых халатиках того молодого человека, врача нашей мамы, вел нас домой и нес целую сумку вкусняшек – подарков от выздоравливающих больных, как он говорил. А еще он сказал, что это мы помогаем им выздоравливать. Уж и не знаю, как мы это делаем, но все равно приятно!
Когда мама вернулась домой… Анатолий Петрович привез ее на своей машине. Он протянул ей ключи от дома и робко спросил… (Как я заметила, он вообще, очень робко разговаривал с нашей мамой – боялся, что ли, что она снова откуда-нибудь упадет, и ему придется снова ее лечить?) Так вот, он спросил:
- Можно я пока буду приходить гулять с вашими собаками? Ну… пока вы полностью не поправитесь… Вам ведь пока… нельзя много ходить, а им не хватает двора… Им надо бегать…
Он говорил очень умные вещи! Я с нетерпением ждала, что ответит мама, но она как-то странно посмотрела на него и накрыла его руку с ключами своей.
Потом… Лучше спросите об этом у Домры и Джейн. Я смутилась и легла на свой коврик под лестницей, а вот они вовсю пялились на мамочку и Анатолия Петровича с площадки второго этажа. Домра, кажется, хихикала, пока Джейн сердито ни рыкнула на нее.
Домра позже шепнула мне, что кажется, у них что-то там намечается, и у нас скоро появится папочка.
Мне бы, конечно, хотелось, чтобы у мамочки наметилось что-нибудь с хозяином Амура… Хотя… Зачем ей этот очкастый толстяк? С Амуром, думаю, мы итак как-нибудь разберемся…