С иллюстрациями: https://vk.com/club87908871
Эдгар Райс Берроуз.
«Военный вождь»
Глава 1.
Гоят-тлай.
Обнаженный, если не считать тряпки на бедрах, грубых сандалий, куска шкуры на плечах и рогатого головного убора из головы быка, дикий воин прыгал и танцевал под бой барабанов. Окружавшие костры, за которыми ухаживали женщины, поднимали вверх вьющиеся языки пламени и срывающиеся ослепительные снопы искр, прерывисто освещая блестящие от пота плечи, голые руки и ноги.
Искаженные гротескные тени танцевали вместе с дикарем и его собратьями. Над ними, темные, таинственные и магически увеличенные окружающей их тьмой, возвышались Грампианские холмы (Грампианские холмы – горная система в Шотландии).
Грубые луки и стрелы, копья с каменными наконечниками, яркие перья и развевающиеся хвосты животных подчеркивали варварскую атмосферу, которая еще не была загрязнена зловонным дыханием цивилизации – пардон за выражение! — которая еще не ведала о облагораживающем влиянии имперских завоеваний, обученных убивать наемников и отвратительных смертельных болезнях.
Там была свобода. Агрикола (немецкий гуманист, минералог и металлург) еще не родился, Стена Антонина (Стена Антонина, известная римлянам как Валлум Антонини, была торфяным укреплением на каменном фундаменте, построенным римлянами на территории нынешнего Центрального пояса Шотландии) еще не была построена, у Альбиона (старинное обозначение Британии) даже еще не было названия; но Агрикола должен был появиться, Антонин должен был построить свою стену, и они должны были идти своими путями, унеся с собой имя Альбиона, забрав с собой свободу, и оставляя Англию, цивилизацию, предрассудки и религиозные запреты…
Но всегда в семени дикаря таится зародыш дикости, который, похоже, никогда полностью не искоренить никаким налетом цивилизации, никакими отупляющими сознание запретами. Появляясь спорадически у отдельных людей, он прорастает сквозь века — зародыш дикости, семя свободы!
Когда каледонские дикари танцевали в ту давно минувшую ночь, возможно, за тысячу лет до того, как прототипы Джозефа Смита, Джона Александра Доуи и Эйми Сэмпл Мак-Ферсон увидели Вифлеемскую звезду, новое солнце взошло над далекой страной атапасков и другой площадкой для танцев — на земле американских индейцев.
Обнаженный, если не считать набедренной повязки, грубых кожаных мокасин, куска шкуры на плечах и головного убора из головы бизона, дикий воин бесшумно двигался среди стволов огромных деревьев. За ним по пятам, гуськом, следовали другие, а за ними скво с малышами на спинах и другими детьми постарше, следовавшими за ними по пятам.
У них не было вьючных животных, кроме самих скво и собак, но им почти нечего было и брать с собой. Возможно, это было началом того великого похода на юг. Сколько веков на это потребовалось, никто не знает, поскольку не было летописцев, которые могли бы зафиксировать или внятно объяснить этот долгий переход предков апачей с северо-запада Канады вниз, в Аризону и Нью-Мексико, как не было и тех, кто проследил бы родословные потомков каледонских дикарей от Грампианских холмов Шотландии до Нового Света.
Предки Джерри Мак-Даффа привезли с собой в Джорджию зародыш дикости из Шотландии в ранние колониальные времена, и это проявилось в характере Джерри двояко — наполняло его таким радикальным отвращением к всякой цивилизации, что начал он стремиться все дальше и дальше к фронтиру (последняя граница цивилизации), и породнило его с внучкой индейца чероки, в чьих венах пульсировали полностью аналогичные желания и стремления.
Джерри Мак-Дафф и Энни Фоули были, как и почти все другие пионеры Дикого Запада, невежественными, неграмотными и немытыми. У них не было ничего от величия и уравновешенности их диких предков; репрессивная сила цивилизации задушила в них все, кроме голых, непривлекательных зародышей дикости. Они имеют мало общего с этой хроникой, за исключением того, что весной 1863 года Энди Мак-Дафф, их сын, появился на свет где-то в Миссури в полуразрушенном фургоне, который и пронес его несколько сотен миль и несколько месяцев, по бушующему морю жизни.
Почему Джерри Мак-Дафф не был в той или иной армии, или даже не сидел в какой-нибудь тюрьме в 1863 году, я не знаю. Был он крепким мужчиной тридцати лет и в общем-то не трусом, а вся суть дела была в том, что направлялся он в Калифорнию, следуя по старой тропе Санта-Фе. Его движение отнюдь не отличалось большой скоростью, так как страшная бедность, которая всегда преследовала его, вынуждала его всегда делать вынужденные остановки в редких поселениях, где он мог бы заработать некоторые средства для продолжения своего затянувшегося путешествия.
Из Санта-Фе, штат Нью-Мексико, Мак-Даффы повернули на юг, вдоль Рио-Гранде, к тому месту, где потомкам древних каледонских и атапаскских воинов суждено было снова встретиться - быть может впервые с тех самых пор, как они двинулись противоположными тропами из изначальной Родины Человечества в те дальние времена, когда папоротники были деревьями, а неизвестные моря разбивали свои дикие волны о берега материков, которых больше не существует.
Было нечто общее - сидящее глубоко у них в груди - между Гоят-тлаем (GO-YAT-THLAY, Зевающий, индейское имя Джеронимо), апачем по рождению, и Энди Мак-Даффом, белым ребенком. Если бы предки Энди остались в Шотландии, то он, несомненно, превратился бы в вполне респектабельного кэдди, прежде чем стать богобоязненным и законопослушным фермером. За его спиной стояли все поколения цивилизации, которые, как предполагается, оказали очищающее влияние на человечество до такой степени, что мы теперь по своей природе даже более богоподобны, чем наши дикие предки, или какие-нибудь менее привилегированные народы, которым еще только предстоит выйти из дикости.
«Рождение Джеронимо»
За плечами же Гоят-тлая никакой такой «цивилизации» не значилось. Родившийся апачем из общины нед-ни в каньоне Но-дойон, штат Аризона, в 1829 году, был он абсолютным дикарем. Уже в тридцать четыре года он был назначен военным вождем бе-дон-ко-е - общины своей первой жены Алопе, к которому он присоединился после женитьбы на ней. Великий Мангас Колорадас, наследственный вождь бе-дон-ко-е, хорошо отзывался о нем, советовался с ним, при случае даже уступая ему; он часто отправлял его на боевые тропы, командиром рейдерских отрядов.
Сегодня же, вот чем был занят Гоят-тлай: с четырьмя воинами он спустился по склонам хребта Пика Штейна, спрыгнул в лощину и снова взобрался почти на самую вершину возвышенности за ней. Здесь апачи остановились, и Гоят-тлай, спешившись, передал поводья одному из своих товарищей. В одиночестве он ловко и без лишнего шума взобрался на вершину, не потревожив ни малейшего камушка, и лежа на животе, окинул взглядом извилистую и пыльную дорогу внизу. Никакие эмоции при этом никак не отражались на суровых чертах его лица.
Целый час он двигался прямо к этому месту, ожидая, что по прибытии он увидит то, на что сейчас смотрел — одинокий фургон, запряженный двумя мулами; весьма ветхую повозку, надо заметить, с довольно грязным и сильно залатанным тентом.
Гоят-тлай никогда прежде не видел этого фургона, но он заметил издалека пыль от его колес. При этом, прикинув ее размеры и скорость движения, он понял, что это была пыль от повозки, запряженной двумя мулами, ибо пыли было меньше, чем если бы ее поднял фургон, запряженный более тяжелыми и волочащими свои ноги волами, которые не поднимают их так высоко, как лошади или мулы; а также из-за того, что скорость движения пыльного облачка исключала волов вообще, по определению. То, что фургон был запряжен мулами, а не лошадьми, было лишь проницательным предположением, основанным на наблюдательности. Апачи знали, что лишь немногие лошади пережили бы долгий переход из страны белого человека.
В голове Гоят-тлая всплыли воспоминания о многих несправедливостях, которые белый человек обрушил на его народ. В легендах его отцов была еще жива древняя история вторжения испанцев - Коронадо и священников - за триста лет до этого дня. В те дни апачи сражались только за то, чтобы сохранить целостность своих владений от господства иноземной и иноверной расы. В его сердце не было еще в полной мере той горькой ненависти, которую чуть позже породили жестокость, несправедливость и предательство возникших не так давно американских захватчиков.
Подобные ленивые мысли занимали сознание апача, пока он смотрел вниз, анализируя ситуацию; однако, это могла быть хоть какая-нибудь, но все равно - легкая добыча. Мулы имеют ценность у апачей в основном в качестве еды, а среди скудных личных вещей белоглазых эмигрантов почти всегда находились боеприпасы, и еще бывали милые первобытной натуре индейца, всевозможные безделушки.
Так что в сердце Гоят-тлая, когда он смотрел на фургон, на Джерри Мак-Даффа и Энни, были лишь жадность и месть, но эмоционально на его жестком и невозмутимом лице это никак не выражалось.
Апач спустился ниже гребня выжженного солнцем холма, будучи вне поля зрения ничего не подозревающих белых путешественников, и подал знак своим спутникам. Трое из них начали осторожно пробираться наверх к нему; четвертый, оставшийся внизу, придерживал лошадей остальных. Он был еще юношей, практикантом, готовившимся к вступлению в священное воинское сословие апачей.
Гоят-тлай обратился с инструкцией к троим товарищам. Далее, разделившись, четверо апачей поползли к вершине холма. Мулы в это время уныло брели по пыли; их коричневые шкуры выглядели полосатыми от струившихся по ним ручейков пота.
Джерри Мак-Дафф держал за щекой большую порцию табака мелкой нарезки, и как раз смачно сплюнул в сторону. В этот момент Энни Фоули раскуривала свою любимую маленькую трубку. Они редко разговаривали. Они не разговаривали уже много часов, в этом просто не было необходимости. Им не суждено было больше поговорить друг с другом никогда.
Незадолго до того, как до его ушей донесся звук первого выстрела, Джерри Мак-Дафф услышал тихий шлепок и увидел, как Энни согнулась и мягко наклонилась вперед. Когда он потянулся, чтобы удержать ее, пуля ударила его в левое плечо, и он рухнул на землю с правой стороны фургона, когда Энни, уже будучи мертвой, тихо и бесшумно скользнула под левое переднее колесо. Мулы, внезапно озабоченные этим неожиданным препятствием, резко остановились.
Когда воины добрались до места происшествия, Джерри пытался подтянуться к фургонному ящику, откуда он собирался достать свою винтовку. Гоят-тлай ударил его по голове прикладом своего «яугера», и Джерри мешком свалился в мягкую дорожную пыль.
Винтовка Миссисипи 1841, она же Яугер. M1841 «Mississippi rifle», aka the «Yaeger»
Солнце ласково посылало свои золотые лучи с голубого неба; вокруг царил субботний покой; у дороги расцвела большая белая дождевая лилия - немое свидетельство всемогущества Творца.
Аризонская дождевая лилия
Джерри лежал на спине рядом с фургоном. Гоят-тлай оторвал от фургона сломанную стойку и лопатой, привязанной сбоку борта, вбил ее через Джерри в землю. Джерри застонал, но не пришел в сознание — тогда. Впервые за все время бесстрастное выражение лица бе-дон-кое изменилось — его широкий рот растянулся в улыбке.
Один из воинов подозвал его к противоположной стороне фургона, где лежала Энни, и указал на коричневое лицо мертвой женщины. У нее были прямые черные волосы и высокие скулы, доставшиеся ей в наследство от ее дедушки - индейца чероки.
— Индеанка! — сказал он Гоят-тлаю.
Военачальник задумчиво качнул головой.
Другой апач показался из фургона, в котором он ранее проверял имевшееся там имущество. Он широко улыбался. Для лучшего обозрения друзьями, он высоко держал за ножку крошечного Энди Мак-Даффа, и уже было собрался с размаху ударить его о ближайшую железную обивку колеса, когда вдруг Гоят-тлай жестом остановил его, и протянув руку, принял потомка того древнего и давно умершего предка, который был таким же диким когда-то, как и он сам. Семена с северо-запада Канады и с призрачных склонов Грампианских холмов, наконец-то встретились.
Маленький Энди, по-видимому, унаследовал от своей матери больше индейской крови, чем текло в ее собственных жилах; по крайней мере, он выглядел настоящим индейцем, в отличие от нее. Был он круглолиц, с большими карими глазами, и прямыми черными волосами.
Гоят-тлай считал его индейцем. Никакой другой гипотезой нельзя объяснить тот факт, что вместо того, чтобы убить его, вождь дикарей отнес его обратно к хоганам своего народа, несмотря на ворчание вождя Ху, который был не прочь размозжить голову отродью «пинда ликкойи» (белые глаза, белоглазые люди), о камень.
(хоганами – это слово из языка навахо - в Аризоне во время службы там Берроуза, жаргонно называли все примитивные жилища, по аналогии с сибирскими балками. Традиционно же апачи свои шалаши называли гоха, или викиапы)
Так, в куполообразной, крытой соломой хижине Гоят-тлая, на руках Сонс-и-а-рей, его младшей скво, завершилась история жизни Энди Мак-Даффа, и началась история безымянного - пока еще - маленького индейца.
Викиап апачей
В ту ночь, к объединенному лагерю общин апачей бе-дон-кое и нед-ни прибыл посланник с истоков реки Мимбрес. Более ста верст он преодолел пешком, по выжженной пустыне, горящей под огненными лучами Чиго-на-ай, и по суровым горам, по которым не смогла бы пройти ни одна лошадь. Дорога заняла у него шестнадцать часов.
Высокие мокасины с подошвой из толстой сыромятной кожи, с загнутыми вверх защитными носками в виде дисков в дюйм с четвертью в диаметре, бывшими единым целым с самой подошвой, защищали его ступни и ноги от острых камней и колючих кактусов; повязка на голове из дубленой оленьей кожи не позволяла его длинным черным прядям падать на глаза; собственно, только лишь мокасины и набедренная повязка и составляли весь его наряд. По пути он съел лишь немного сушеной кукурузы и вяленого мяса, которые захватил с собой, и выпил немного воды из импровизированной фляги, сделанной из куска лошадиной кишки. Единственным оружием, которое он имел при себе, был нож.
Его тело блестело в свете костра, когда он стоял перед воинами, быстро собравшимися при его появлении. Он рассматривал круг мрачных лиц, окружавших его. Он повернул голову от Ху, вождя нед-ни, и Мангаса, восемнадцатилетнего сына вождя бе-дон-ко-е, потом его взгляд остановился на Гоят- Тлае, Зевающем, и он начал медленно говорить.
-- Би-эр-ле, из чо-кон-ен, принес плохие новости братьям бе-дон-ко-е — объявил он -- Из форта Маклейн пришло известие, что Мангас Колорадас (Mangas Coloradas, Красные Рукава), великий вождь бе-дон-ко-е, мертв!
Среди скво и детей, собравшихся позади воинов, раздались отчаянные вопли — его слова услышали жены и дети Мангаса Колорадаса.
Мангас, сын Мангаса Колорадаса
-- Расскажи бе-дон-ко-е, как умер их вождь -- поросил посланника пораженный этой новостью Гоят-тлай.
-- Сердца у белоглазых злые! -- продолжил Би-эр-ле -- С улыбками на лицах солдаты великого Белого Отца пришли в ваш лагерь, как все вы знаете, и пригласили вашего вождя на совет.
С четырьмя воинами он пошел, полагаясь на честь пинда ликкойи, у которых совсем нет чести; и когда они пришли в форт, где много солдат, пятеро наших братьев были схвачены и заброшены в хоган с крепкими дверями и железными решетками на окнах, а ночью пришли солдаты и убили Мангаса Колорадаса.
Кочис, вождь чо-кон-ен, услышал об этом и послал Би-эр-ле к своим друзьям бе-дон-ко-е, ибо его сердце скорбит вместе с сердцами его братьев. Велика была любовь Кочиса к Мангасу Колорадасу. И это послание он посылает бе-дон-ко-е: «Широка боевая тропа, и множество воинов чо-кон-ен встанут на нее; их сердца наполнены яростью против пинда ликкойи; если бе-дон-ко-е пойдут по тропе войны, чтобы отомстить, воины Кочиса готовы помочь им!».
По кругу воинов прокатился дикий гул одобрения.
-- Кочис вырывает слова Ху из его уст! -- так говорил вождь нед-ни -- Ху со своими воинами пойдет по тропе войны вместе с бе-дон-ко-е против белоглазых!
Той ночью воины бе-дон-ко-е собрались на совет, и хотя Мангас, сын Мангаса Колорадаса, мертвого уже вождя, присутствовал, Гоят-тлай был избран военным лидером, и на следующее утро дымовые сигналы поднялись с горных вершин в сотнях миль одна от другой. Гоят-тлай созывал всех возможных союзников, и Кочис, великий вождь апачей чирикауа, тоже ответил на этот зов; и кровавые случились бои, которые затем последовали, когда неумолимые мстители, следуя примеру врага, начали расправляться как с виновными, так и с невиновными.
Вождь Ху
Но на все это маленький Энди Мак-Даф не обращал внимания. Его большие карие глаза смотрели на мир из отверстия в его тсоче, в котором он сидел, надежно привязанный к спине Сонс-и-а-рей. Он булькал, улыбался и никогда не плакал, так что Утренняя Звезда и Гоят-тлай очень гордились им, и его любили точно так же, как и всех прочих младенцев апачей.
Апачка с тсочем – люлькой / Tsoch (Apache Cradle)
Туда и обратно, пересекая Нью-Мексико и Аризону, под палящим солнцем и лютым морозом, промокая от проливных дождей, Энди прыгал на спине Утренней Звезды и смеялся, или агукал, или же мирно спал в подвешенном к ветке дерева, и мягко покачивающемся на вечернем ветерке тсоче.
За этот год его маленькие уши привыкли к ночному крику койота, внезапному свисту пуль белого человека, диким воинственным кличам его народа, а также – к предсмертным воплям мужчин, женщин и детей. А в следующем году он совершил свой первый спуск на юг, в Старую Мексику.
Во время этого набега в 1864 году апачи бе-дон-ко-е впервые пригнали домой, как говорится «своим ходом», живой скот. Однако, это была изнурительная работа — ухаживать за ранеными в далеком пути животными и удерживать коров от блуждания, потому что апачи традиционно двигались в пешем порядке. Исходя из усвоенного урока, в следующем году Гоят-тлай организовал конный рейд в Сонору, но на этот раз женщины и дети были оставлены дома. В то время маленький Энди был полностью увлечен тем, что учился ходить, поэтому ни рейды на юг, ни все прочее происходившее вокруг, его больше не интересовало.