10
Заседание политбюро завершилось. Маршал Егоров не прибыл. Сведений о его местонахождении не поступало. Вопрос о состоянии дел в наркомате обороны решили перенести.
— Все свободны, товарищи, — махнул рукой Ежов. Участники совещания потянулись к двери.
Пропустив последнего выходящего, в кабинет шагнул Агранов. Став наркомом, он убедил Ежова и должность начальника ГУГБ поручить ему же — ввиду необходимости оперативного решения насущных вопросов безопасности.
— Товарищ предсовнаркома, есть опасения, что нарком обороны погиб! — доложил он, когда закрылась дверь, и немного погодя спросил: — Вопрос закрыт, Коля?
— Откуда известно?
— Радиосвязь с самолётом Егорова потеряна шесть часов назад. Развёрнуты поиски места катастрофы.
— Есть версии?
— Версия единственная, прежняя. Она же официальная — несчастный случай из-за халатности авиатехников.
Избавиться от непонятного и поэтому опасного военачальника была личная затея Ежова, всю жизнь мерившего других по себе. Именно маршала Егорова германские кураторы переворота видели диктатором. Так вышло, что главе НКВД удалось выхватить власть из-под носа у Александра Ильича, который чересчур размеренно, хладнокровно и непростительно честно, можно сказать, наивно следовал расписанному чуть ли не по минутам плану действий. Преимущество компактной спецслужбы перед армейской махиной в том и состоит, что работает она оперативней и гибче. Вместо того, чтобы готовить почву для воцарения Егорова, миниатюрный нарком пошёл своим путём. Этим финтом он и рассердил немцев.
То, что не получалось найти признаки интриг Егорова с целью перехвата власти, по логике Ежова говорило лишь о том, что они есть, но глубоко законспирированы. Следовательно, маршал опасен втройне. А раз так, он должен погибнуть. И погибнуть не иначе, как в результате несчастного случая.
Глядя на довольного, оскалившегося в улыбке Ежова, Агранов продолжил:
— Как только будет найден самолёт, киевское УНКВД возьмёт в оборот этих раздолбаев. Сознаются, куда они денутся.
— Чего ждать-то? Пусть возьмут немедленно, — Ежов сжал кулак, будто схватил кого-то за шиворот. — Пока найдётся самолёт, их подготовят к полному признанию. Ну, ладно. Достань-ка из шкапика!
Николай Иванович разлил «Московскую» и со словами: «Ну, за власть Советов!» опрокинул в себя содержимое стакана, Агранов чуть пригубил. Вздохнул. Эх, Коля, Коля… Как ты был мещанином, пусть и партийным, так и остался.
Закурили.
— Нет, Николай. Пока не отыщется аэроплан, никого хватать нельзя. Концепция разрушится. Всё должно выглядеть естественно. Сам знаешь, немцы за ситуацией следят пристально.
— Концепция? Гляжу, ты много умных слов выучил? Ну-ну… — Ежов налил ещё полстакана и, не предлагая товарищу, опрокинул в себя. Занюхал рукавом и внезапно сменил тему: — Скажи-ка, друг мой Яша, ты доверяешь этому… басурманину? — Заметив недоумение собеседника, уточнил: — Ну, тому чернявому, долговязому. Не начнёт он трезвонить о своём тайном подвиге?
— Никому я не доверяю, Коля. Но Ибрагимов вроде не из болтливых. Кучерявый твой его хвалит.
— Кто, кто хвалит?
— Кудрявцев.
Ежов рассмеялся. Водка согревающей волной пошла по организму, привычно расслабляя и поднимая настроение. Он представил выбритую до лакового блеска голову бывшего сотрудника, на которой в солнечный день играли зайчики.
— Кучерявый? Это Кудрявцев-то? Ну-ну… Шутник ты, Яша. Ещё бы он его не хвалил! А если серьёзно, помнишь, на чём он погорел?
— Таки имеете претензии к моей памяти? — с утрированным местечковый акцентом поинтересовался Агранов. — Или хочете сделать мине выгодное предложение?
— Оставь свои еврейские штучки, — Ежов поморщился. На публике он гордился тем, что с «незаконченным низшим» образованием достиг заоблачных карьерных высот, но на деле комплексовал из-за своей темноты и культурной неразвитости. Когда Яша начинал свои «штучки», Николай Иванович не мог взять в толк, издевается тот, безобидно шутит или говорит всерьёз. Яша был не простым человеком. Несмотря на то, что в образовании ушёл от Ежова не так уж и далеко, тем не менее, имея за плечами четырёхклассное городское училище*, в двадцатые годы курировал от ОГПУ творческую интеллигенцию, дружил со многими знаменитыми писателями, поэтами и артистами, приятельствовал с Маяковским и Лилей Брик. А ещё Агранов умел, в отличие от друга Коли, читать книги, не шевеля губами.
— Помню. Дело держу в личном сейфе, — посерьёзнел лицом Яков Саулович.
— На всякий случай я его тогда выручил, вдруг пригодится, — Ежов повертел пальцами в воздухе. — На побегушках держал, подай-принеси. Присматривался. Он мне обязан жизнью, но знаешь, что-то я ему не очень верю. Мутный он какой-то. Хитрожопый.
— Не хитрожопей меня, — усмехнулся Агранов. — Моя-то хитрость имеет тысячелетние национальные корни.
— Совет тебе, избавься от этого узбека, — вернулся к теме Ежов.
— Он таджик. Да и жалко как-то. Пацан ведь ещё, тридцати нет.
— Жалко ему. Смотри, если что, он тебя не пожалеет! Взгляд у него… змеиный. А-а, хер с ним! Дай ему «Почётного чекиста»**, и пусть катится на Колыму начальником лагеря. Но если твой узбек проболтается, с тебя спрошу всерьёз.
«Дался ему этот «узбек»! Ревнует Коля, что ли?» — подумал Яков Саулович и ответил:
— Так и сделаю. Пусть катится сопли морозить. А кого поставишь на егоровское место, товарищ предсовнаркома? Иону или Иеронима?
— Якира? Ни за что! Он ведь неуправляемый, когда ему вожжа под френч попадает. А это в последнее время всё чаще. Амбиции попёрли из него. Тоже мне Иона Красно солнышко! Требует «пряников» за участие в нашем деле. А какое его участие было? Я не припоминаю. А ты помнишь? То-то… За что его поощрять? За то, что он до первого мая не настучал мне про мой же заговор? — Ежов рассмеялся. — У нас ведь на Иону давно дело заведено?
— Само собой.
— Держи под рукой. Чувствую, вот-вот пригодится!
— А Уборевич? — спросил Агранов.
— Этот пока нужен на своём месте. Он с немцами на дружеской ноге, тронь сейчас его, сильней развоняются. Да и не высовывается Иероним, ведёт себя умнее Якира. Но дело на него тоже далеко не прячь, пополняй. Думаю, пора самому маршальские звёзды нацепить. Давай-ка, ты на следующем политбюро внеси предложение о моём назначении наркомом обороны. Наливай, выпьем с тобой за демократический, мать его, централизм!
— Остынь, Коля! Опять ты за своё? Какой из тебя нарком обороны? Ты ведь не Троцкий! К тому же, верхом ездить не умеешь. Как парады принимать будешь? Он, правда, тоже не умеет, — Агранов улыбался, но глаза оставались серьёзными. — Сам знаешь, какой в армии после пере… после смены власти бардак. А мы этому способствуем, изымая лучших командиров по первому доносу. Не горячимся ли? От выступлений, может, и обезопасимся, а воевать, если честно, теперь некому. Зачем тебе подставляться? Мы же говорили об этом: был один царский полковник, поставь другого, Шапошникова. Если что, ответ на все случаи готов — классовый враг замаскировался и вредит.
— А-а, Троцкий! — вскинулся Ежов, отреагировав на имя харизматичного революционера. — Видал, как землю роет, рвётся в Союз? Не навластвовался, падла, «демон революции». Гляди, Яков, не проспи его. Ставлю главную задачу НКВД! Троцкий не должен появиться не только в Союзе, но даже поблизости. Средства — на твоё усмотрение. На кой нам здесь его анти… альти… тьфу ты, как его там, правительство?
— Альтернативное, — подсказал Яков Саулович.
— Вот именно, антирвативное! — Ежов пьяно мотнул головой. — А насчёт Шапошникова, это ты… это мы хорошо придумали! Его надо использовать.
— Товарищ предсовнаркома, разрешите идти, — поднялся Агранов со стула, — бороться с Троцким?
Имя «демона революции» сорвалось с языка неспроста. Оговорка по Фрейду. Агранов, умный и циничный специалист тайных операций, за прошедшее с переворота время всё больше убеждался, что поставил не на ту лошадь. Ежов со своими тупыми, отдающими паранойей методами, комплексами и алкоголизмом долго не протянет на вершине власти. Он всегда был только исполнителем. Идеальным и фанатичным. Самостоятельная роль оказалась ему не по плечу. И кой чёрт дёрнул Колю плюнуть на сценарий переворота с утверждённым распределением ролей?
Количество арестов командиров армии и флота и работников, занимающих ключевые должности в оборонных отраслях, растёт день ото дня и уже вышло за разумные пределы. Среди военных первыми, ещё в мае, пошли под пулю комкор Тимошенко, комдивы Рокоссовский и Мерецков, комбриг Жуков. Комдив Конев, комбриги Толбухин и Говоров расстреляны неделю назад. Арестованы полковники Василевский, Чуйков, Баграмян, Захаров — не бог весть какие высокие чины, но сигналы об их неблагонадёжности выглядели вполне убедительно. Флотских тоже почистили без пощады и скидок на происхождение: Галлер, Юмашев, Трибуц, Исаков, Кузнецов, Головко.
Обвинение Рокоссовскому в спешке построили на «показаниях» Адольфа Юшкевича, соратника комдива по гражданской, несмотря на то, что он погиб в двадцатом году под Перекопом. Ежов гнал, не дал времени на придание обвинению мало-мальской правдоподобности, дело шили на скорую руку гнилыми белыми нитками.
Из командармов первого ранга Ежов мечтает первым «уконтропупить» непременно начальника генштаба Шапошникова, причём внятно объяснить своё жгучее желание кремлёвский карлик не может. Личную неприязнь он к Шапошникову испытывает, что ли? Или не может взять в толк, несмотря на свою осведомлённость, отчего Сталин относился к бывшему царскому полковнику подчёркнуто уважительно и доброжелательно? Трогать Бориса Михайловича, которого называл исключительно по имени-отчеству — единственного из всего окружения, Сталин не разрешил, даже ознакомившись с показаниями подозреваемых в заговоре.
Однако то, в чём можно было обвинить Шапошникова при Сталине, совершенно не годится ныне!
Дела военачальников высших рангов, начиная от комдива, проходят исключительно через Агранова. Материалы на Шапошникова, сработанные в числе прочих отделом «хитрожопого» Кудрявцева, выглядят самыми бесперспективными из всех. Они так благоухают липой, что остаётся удивляться, отчего вокруг папки не жужжат пчёлы. На упрёки Агранова, что дело слеплено крайне халтурно, майор разводит руками и ссылается на бестолковость подчинённых.
Ежов хочет провести над Шапошниковым непременно громкий, сенсационный процесс. Да, сенсация может состояться, но совершенно нежелательного для узурпатора направления, поскольку выходить с неуклюжими, высосанными из пальца «фактами» на открытый процесс не просто бесполезно, а вредно для международного авторитета предсовнаркома Ежова. Уж лучше с начальником генштаба поступить как с наркомом. Да вот беда — трагические случайности с высшим командным составом столь часто происходить не могут, даже если изнасиловать теорию вероятностей с особым цинизмом. То есть, теория-то отдастся, но густая холодная тень некомпетентности упадёт на органы, не сумевшие обеспечить безопасность высокопоставленного военного. В конце концов Ежов согласился с мнением Агранова, что дело начальника генштаба надо довести до ума без спешки, но с пристрастием, а пока пусть послужит громоотводом — на посту наркома обороны.
Последнее время доносы от «мёртвых душ» и «свидетельские показания» несуществующих людей перестали быть исключением. Того и гляди, станут нормой. Коля истерит, боясь не успеть обезопаситься от выступления армии. Мясорубка набирает обороты. Яков Саулович и сам нет-нет, да и думает теперь не о каком-то подобии соблюдения законности, а о том, чтобы ненароком не попасть в ломающую кости машину, потратив однажды непозволительно много времени на сортировку кляуз. Инстинкт самосохранения…
Лавинообразно росли репрессии и на местах. Отчётность с периферии поступала регулярная и порой вызывала оторопь даже у видавшего виды Агранова. Сверхнормативные расстрелы нарком не приветствовал, но и помешать возможности не имел. Красные бояре — партийные владыки силами местных УНКВД под шумок расправлялись с неугодными, укрепляя свою феодальную власть в республиканских, краевых и областных вотчинах, пуская тем самым машину репрессий вразнос. Московский партийный секретарь, хитроглазый изворотливый Никита Хрущёв не далее, как десятого июля подал в политбюро свою заявку. По первой категории, то есть к расстрелу требовал приговорить восемь с половиной тысяч человек (из них две тысячи «явных троцкистов»). По второй, к высылке — 3369 «кулаков», две с половиной тысячи подозреваемых в троцкизме и 26936 уголовников. Бумажка была в духе Никиты, сделанная с «крестьянской смекалкой»: по первой категории и по троцкистам круглое число, по второй — с точностью до человека… Почему не наоборот? Ведь лишить человека жизни — это не отправить его на другое место жительства!
Разумеется, ставить вопрос, откуда в Московской области летом тридцать седьмого года взялось столько явных троцкистов и кулаков, никому в политбюро не хотелось: своя голова дороже. Сам Ежов долго хмыкал, с изумлением разглядывая хрущёвскую бумажку, потом набулькал полстакана, махнул, крякнул и сократил расстрельную категорию вдвое. Агранову было ясней ясного: звериным чутьём Никита уловил панический страх Ежова перед «демоном революции», вновь появившимся у границ СССР, и решил продемонстрировать бдительность. Хрущёв близко знал Ежова с конца двадцатых. Да и первым секретарём Московского горкома Хрущёв стал благодаря дружбе с Ежовым, в то время заведующим орграспредотделом ЦК партии, ведавшим всеми кадрами: партийными, советскими, производственными, научными и даже отчасти армейскими и ОГПУ.
В результате «прополки» не только армия и флот несли потери. Лишались управленцев и квалифицированных кадров промышленность и сельское хозяйство, транспорт, энергетика и связь. Не прошло и трёх месяцев с даты переворота, а трудности снабжения, особенно продовольственного, стали заметны даже в Москве. Донесения о возрастающем недовольстве населения нехватками продуктов поступали в наркомат ежедневно.
«Кой хер меня дёрнул Троцкого упомянуть!» — Агранов пожалел о сорвавшемся с языка имени отставного вождя. Он видел, что Коля боится Льва Давидовича как чёрт ладана, зная, что тот горазд на головоломные интриги, беспринципен и безжалостен. Поэтому старается предотвратить его «второе пришествие», шлёт через НКИД ноты протеста в страны, где только появляется «демон революции». И делает это не без причины: невооружённым глазом видно, что Запад снова подыгрывает Троцкому. Ежов выучил мутную историю его приезда в семнадцатом году. По пути из Америки Троцкого сняли с парохода «Кристианиафиорд» канадские военные моряки в Галифаксе, зачислили в германские военнопленные и интернировали. Но англичане его освободили, так как министр иностранных дел Временного правительства Милюков обратился через русского посла Набокова к британским властям. Милюков что, спятил? Отнюдь. Просто без его обращения британцам не удалось бы выйти из сложившейся ситуации без потери лица. Ну, они и попросили Милюкова попросить.
Было ясно: со смертью Сталина Троцкий словно второе дыхание обрёл и теперь намерен сделать то, что не удалось после ухода Ленина — стать единоличным лидером мировой революции. Финансовым воротилам Троцкий не чужой, они ему помогали и помогают. Вот уже и правительство СССР в изгнании сформировано, «антирвативное», по словам Коли. Возглавил его, разумеется, Лев Давидович.
Ежов взглядом проводил Агранова до двери, посмотрел на стакан с водкой, так наркомом и не выпитый, усмехнулся. Яша последнее время стал непрозрачным. И, гляди-ка, за Шапошникова вступается.
Он ткнул пальцем кнопку звонка. Вошедшему беззвучно дежурному секретарю приказал:
— Найди мне Кудрявцева. Немедленно!
— Вызвать в Кремль, Николай Иванович?
— На кой он мне в Кремле сдался! Соедини по телефону.
Минут через пятнадцать объявился искомый Кудрявцев. Из трубки прозвучало:
— Здравия желаю, товарищ председатель совнаркома!
— Кудрявцев, слушай сюда. Этот, как его, ну, узбек твой… Ибрагимов, что ли… Он больше не нужен. Совсем. Ты понял?
— Николай Иванович! Я прошу выслушать…
— Мне насрать на ваши отношения. Я сказал, совсем! Знать об этом приказании никому, кроме тебя, не следует. И вот ещё что. Ты там в конторе присматривай за Яшей. Да, да, за Аграновым! Докладывать будешь мне лично. Всё.
Предсовнаркома бросил трубку на рычаг и снова нажал кнопку вызова секретаря.
— Машину мне. На квартиру поеду. Устал…
Через час машинописная страница с расшифровкой стенограммы разговора начальника СПО*** майора госбезопасности Кудрявцева с председателем Совета народных комиссаров Николаем Ивановичем Ежовым легла на стол наркома внутренних дел.
___________________________________
*) В четырёхклассных училищах курс первых двух классов продолжался по два года, а третьего и и четвёртого классов — по одному году. Учебный курс городских училищ содержал следующие предметы: 1) закон Божий; 2) чтение и письмо; 3) русский язык и церковно-славянское чтение с переводом на русский язык; 4) арифметика, 5) практическая геометрия; 6) география и история отечества с необходимыми сведениями из всеобщей истории и географии; 7) сведения из естественной истории и физики; 8) черчение и рисование; 9) пение; 10) гимнастика.
**) В ноябре 1932 года к пятнадцатилетию органов ВЧК-ОГПУ был утверждён нагрудный «Почётный знак ВЧК-ГПУ» в качестве высшей награды для органов и войск ОГПУ. Вручался он вплоть до 1940 года. Кавалеры этого знака также именовались «Почётными работниками ВЧК-ГПУ».
***) СПО — секретно-политический отдел ГУГБ НКВД СССР занимался борьбой с политическими противниками.