С картинками: https://vk.com/club87908871
Глава 3
“No Sabe!”
Шоз-Дихихи вышел вслед за Джеронимо и двумя сопровождавшими его воинами из кабинета генерала Крука. Белая девушка случайно проходила мимо штаб-квартиры. Взгдяды апача и девушки невольно пересеклись, и в глазах последней вспыхнул свет узнавания и радости.
-- Шоз-Дихихи! — воскликнула она — Я так рада снова тебя видеть!
Воин остановился и серьезно посмотрел ей в лицо, как бы прислушиваясь к ее словам.
-- Я здесь в гостях у миссис Каллис. Ты не заглянешь к нам?
— No Sabe! (не понимаю; исп) — наконец ответил Шоз-Дихихи, и пройдя мимо нее, присоединился к своим товарищам.
Румянец огорчения окрасил лицо Уичиты Биллингс, и гневный огонь обиды зажёгся в её глазах. Но румянец быстро пропал, и так же скоро выражение обиды сменилось легким неудовольствием. Мгновение она стояла, глядя вслед высокому стройному апачу, который подходил к своему коню; затем, вздохнув, она продолжила свое путешествие.
Белый мужчина, вышедший из canteen (исп: кантина, столовая), стал свидетелем встречи Шоз-Дихихи и Уичиты Биллингс. Он сразу узнал в индейце того самого, который незадолго до этого разбил бутылку виски об пол в его задней комнате.
Он был удивлен, увидев Уичиту Биллингс на посту, и когда она снова повернулась в его сторону, он быстро спрятался за угол здания и подождал, пока она не проследует дальше.
Естественное выражение, отражавшееся на лице Грязного Читима практически постоянно - какая бы неизвестная науке субстанция ни выполняла сомнительные функции его души – это была злоба; но особенно нездоровым было выражение его глаз, когда он наблюдал за девушкой, бойко идущей по дорожке, ведущей к «офицерским квартирам».
Проводив ее этим своим недобрым взглядом, он оглянулся на удаляющегося апача, скачущего через плац на пегом жеребце, и задумчиво нахмурил брови. Где же он раньше встречал этого buck? (самца). Довольно таки давно. В его облике явно было что-то очень знакомое — что-то, чего Читим не замечал до того момента, пока не увидел индейца, разговаривающего с Уичитой Биллингс; но и в этом случае ему не удалось связать между собой те мысли, которые подказывали о прежнем знакомстве с этим апачем, поэтому, прекратив ломать голову, что давалось ему совсем непросто, он плюнул и пошел дальше по своим делам.
Джеронимо же в это время, тихо и молча вернулся в лагерь бедонкое. Для него было так же невозможно понять точку зрения белого человека, как для белого человека было невозможно понять точку зрения апача. Он чувствовал, что то как с ним обошлись, являлось ни чем иным, как вопиющей несправедливостью и предательством. Внутри Джеронимо просто кипел от ярости, но его суровое, непроницаемое лицо не выдавало никаких признаков того, что происходило в его диком мозгу. Он не разглагольствовал и не роптал, возвышая голос в громких ругательствах, как мог бы поступить какой-нибудь белый человек, пребывающий в аналогичной стрессовой ситуации.
Военный предводитель спешился перед своим хоганом и повернулся к Шоз-Дихихи и другим воинам, сопровождавшим его.
— Скажи храбрецам бедонкое, что Джеронимо уходит из Сан-Карлос — сказал он --- Возможно, они захотят прийти и поговорить с Джеронимо, прежде чем он уйдет.
Когда трое воинов ускакали, Джеронимо сел перед входом в свой хоган.
— Джеронимо не может жить в мире с ворами и лжецами, Утренняя Звезда. — обратился он к своей жене -- Поэтому мы уйдем и будем жить так, как это и было задумано Усеном. Думаю, он не предполагал, что мы должны жить вместе с белоглазыми людьми.
— Мы опять вступаем на тропу войны? — спросила Сонс-и-а-рей.
Джеронимо покачал головой.
— Нет! — ответил он — Если они оставят Джеронимо в покое, он больше не будет драться с пинда-ликкойи (белоглазыми). Джеронимо только хочет прожить свою жизнь по-своему, вдали от всяких пинда-ликкойи. Только так будет сохранен мир.
— Сонс-и-а-рей будет рада покинуть Сан-Карлос! — сказала скво -- Она будет рада пойти куда угодно, лишь бы уйти совсем от белоглазых мужчин. Они плохие. Их женщины плохие, и они думают, что из-за того, что их женщины такие плохие, то и женщины апачей плохие тоже. Белоглазые мужчины плохо разговаривают с Сонс-и-а-рей, когда она проходит мимо них по пути в агентство. Она будет рада больше не слышать этих разговоров. Джеронимо знает, что Сонси-и-а-рей, мать его детей, хорошая женщина. Почему же белоглазые мужчины так плохо про нее говорят?
Военачальник покачал головой.
— Не знаю! — сказал он -- Я не понимаю белоглазых людей.
Среди сходящихся воинов бедонкое, почти все пожилые мужчины выглядели встревоженно. Они были грустными и обеспокоенными, в то время как молодые люди были возбуждены и веселы. Многие из последних уже раскрасили лица для предстоящей военной тропы, но заметив это, Джеронимо нахмурился и покачал головой.
-- Джеронимо уходит — начал он свое обращение — потому что он не может больше жить в условиях, которые навязывают белоглазые, и при этом сохранять самоуважение; но он не имеет в виду -- как, по-видимому, думают некоторые из молодых воинов -- что собирается встать на тропу войны против пинда-ликкойи.
Со своей семьей он уходит в район форта Апач, и будет жить там в горах, где ему не придется видеть белоглазых.
-- Мы пойдем с тобой! — крикнули многие из собравшихся бе-дон-ко-е.
—Нет! — возразил Джеронимо -- Если вы пойдете со мной, то агент скажет, что Джеронимо снова совершил побег со своими воинами, но если уйдет только один Джеронимо и его собственная семья, агент не сможет сказать, что Джеронимо вступил на тропу войны! Если вы пойдете со мной, они пришлют за нами солдат; а потом будет война, а у нас и без того уже достаточно убитых. Поэтому Джеронимо идет один.
— Шоз-Дихихи, мой сын, останется здесь на некоторое время и узнает, не собираются ли белоглазые создать проблемы апачам из-за того, что Джеронимо покинул Сан-Карлос. Если они это сделают, он расскажет мне; и тогда я буду решать, что делать дальше; но я не вернусь в Сан-Карлос, чтобы со мной обращались как с глупцом и ребенком — нет, только не Джеронимо, военачальник всех апачей!
В ту же ночь Джеронимо со всей своей семьей, кроме Шоз-Дихихи, молча ушел на север, в направлении форта Апач; а в Сан-Карлос индейцы, агент и солдаты спали в мирном неведении об этом событии, которое так скоро должно было привести к написанию одной из самых кровавых страниц истории.
После того как Джеронимо ушел, Шоз-Дихихи разыскал Гиан-на-та, с которым у него не было возможности поговорить с момента их схватки на свином ранчо. В сердце Черного Медведя была только любовь к своему другу детства; и хотя он знал, что Гиан-на-та был очень зол на него, он приписывал это главным образом воздействию выпитого им виски, полагая, что когда оно закончится, у друга будет время трезво обо всем подумать, и он перестанет на него злиться.
Шоз-Дихихи нашел своего друга сидящим в одиночестве у крошечного костра, подошел и сел рядом с ним на корточки. Ни один из них не заговорил первым, но в этом и не было необходимости. Рядом, перед его хоганом, скво молилась луне. — Гун-ху-ле, клего-на-ай! — слегка раскачиваясь, нараспев повторяла она.
Неподалеку другой воин подбрасывал в воздух ходдентин (священная пыльца рогоза), и молился: «Гун-ху-ле, чил-джилт, си-чи-зи, гун-ху-ле, инзайу, иханале» — «Будь добра, о Ночь; Сумеречная, будь хорошей; не дай мне умереть». Мир и покой царили в лагере общины бе-дон-ко-е.
-- Сегодня — сказал Шоз-Дихихи — я узнал белоглазого, который продает апачам дурную огненную воду. Это человек, который пытался украсть белоглазую девушку в тот день, которую Гиан-на-та и Шоз-Дихихи проводили разведку недалеко от хогана ее отца. Я думал, что убил его в тот день, но сегодня я снова увидел его, продающего огненную воду Гиан-на-та. Он очень плохой человек и когда-нибудь я убью его, но никто не узнает что это сделал я, потому что белоглазые глупцы так же быстро посадят меня в тюрьму за убийство плохого человека, как и за убийство хорошего.
Гиан-на-та ничего не ответил. Шоз-Дихихи повернулся и посмотрел в лицо своему другу.
- Гиан-на-та все еще сердится? -- спросил он.
Друг детства встал, повернулся и снова присел на корточки, но уже спиной к Шоз-Дихихи. Черный Медведь печально покачал головой, затем приподнялся с места. Мгновение он колебался, как будто собираясь заговорить, но вместо этого повернулся, поплотнее закутался в одеяло и пошел прочь. На сердце у него все еще было тяжело. За свою, пока еще не слишком длинную жизнь, он видел как многие из его друзей погибли в бою; он видел, как маленькая Иш-кей-най, его первая любовь, умерла у него на руках, сраженная пулей белого человека; он видел выражение ужаса в глазах белой девушки которую он любил, и когда признался ей в этой любви; сейчас он наблюдал, как его отец и мать ушли из резервации из-за несправедливости белых завоевателей, покинув общество себе подобных; а теперь он потерял еще и своего лучшего друга. На сердце Шоз-Дихихи, Черного Медведя, действительно было очень тяжело.
Уичита Биллингс гостила в доме Маргарет Каллис на посту. Они сидели в скромной гостиной, пожилая женщина шила, а молодая была погружена в чтение. Вскоре Уичита закрыла книгу и положила ее на стол.
-- Кажется, мне это не очень интересно. — разочарованно сказала она -- Сегодня я не в ладах с литературой.
— Да ты весь день не в ладах сама с собой! — заметила миссис Каллис — Ты плохо себя чувствуешь?
-- Физически я чувствую себя хорошо. -- ответила девушка. — Но я грущу.
-- О чем же?
— О, ничего особенного, дорогая тетя, мне просто грустно. Разве вы никогда не чувствовали себя так же, даже когда для этого не было никакой причины?
— Ну, причина обычно бывает.
— Наверное, да. Возможно, она витает в воздухе.
Наступила тишина, длившаяся минуту или две.
— Лейтенант Кинг зайдет сегодня вечером.
-- Я уверена, что тебе от этого не станет еще хуже, моя дорогая девочка! — воскликнула Маргарет Каллис, смеясь.
-- Ну, меня это не очень-то и веселит, потому что я хорошо знаю, что он мне скажет; и еще я знаю, что я ему отвечу. Это всегда одно и то же.
— Не понимаю, почему ты никак не полюбишь его, Уичита? Это была бы прекрасная партия для тебя!
-- Может для меня, но не для него. Его окружению будет стыдно за него.
-- Не мели чепуху! Нет такого мужчины или семьи, которые были бы слишком хороши для тебя — здесь уже все зависит от тебя самой!
— Вы милая, но факт остается фактом: это упрямые бостонцы, более культурные люди, чем в том штате, откуда я родом, а их генеалогическое древо началось с саженца в Эдемском саду, в то время как я получила большую часть моего образования из каталога почтовых заказов; и если у меня когда-либо и было генеалогическое древо, то оно, должно быть, было сметено канзасским торнадо, когда мои предки сражались с индейцами… Кстати, об индейцах. Как вы думаете, тетя, кого я сегодня случайно здесь повстречала?
-- Кого же?
-- Шоз-Дихихи!
Маргарет Каллис быстро подняла голову. Или ей это показалось, что как-то странно поменялась интонация голоса девушки, когда она произнесла это имя? Пожилая женщина нахмурилась и рассеянно оценила свою работу.
— И что же он тебе сказал? -- спросила она.
-- Да ничего!
— О, ты не смогла даже поговорить с ним?
-- Я хотела, но он сам не стал со мной разговаривать! — он просто отделался этим ихним, просто сводящим с ума «No Sabe!», которое они всегда говорят незнакомцам!
— И как ты думаешь, с чего бы это он так поступил с тобой? — спросила миссис Каллис.
-- Я причинила ему боль — в последний раз, когда я его видела! — ответила Уичита.
— Оскорбить одного из ренегатов Джеронимо? Деточка, но ведь это же очень опасно!
— Они - люди! — ответила девушка. — Я узнала об этом в те дни, которые провела в лагере Джеронимо, пока вождь Локо отсутствовал по своим военным делам. В своей среде это совсем другие люди, чем те, которых мы привыкли видеть в резервации. Все кто наблюдал за тем, как они обращаются со своими детьми, кто видел их за играми, слышал, как они молятся Рассвету и Сумеркам, Солнцу, Луне и Звездам, бросая по ветру свой священный ходдентин, никогда больше не усомнятся в том, что они обладают тонкими инстинктами, глубокими чувствами и весьма развитым воображением!
То, что они не открывают свое сердце напоказ, или что они не выражают открыто свои более тонкие чувства, еще не означает, что они не испытывают любви или что они неспособны испытывать духовных страданий.
— Возможно. — согласилась Маргарет Каллис. -- Но мы, прожившие всю свою жизнь в индейской стране, видевшие бессердечную жестокость, которую они причиняют своим беспомощным жертвам, знающие их вероломство и нечестность, не можем не признать, что какими бы добрыми качествами они ни обладали, их во многом превосходят другие качества – те самые, которые заставили ненавидеть и бояться их везде вдоль и поперек на юго-западе!
-- Каждое преступление, которое они совершили, — не сдавалась Уиичита — они могут сравнить с подобным же преступлением, совершенным над ними белыми. О, тетя Маргарет, это тот самый старый случай, когда горшок обзывает чайник черным! Мы издевались и обижали их намного больше, чем они пытали и обижали нас.
Мы почитаем личный комфорт и жизнь, как два наших самых священных достояния. Когда апачи пытают и убивают нас, мы верим, что они совершают против нас самые отвратительные из мыслимых преступлений.
С другой стороны, апачи не так высоко ценят личный комфорт и жизнь как мы, и следовательно, по их меркам — а мы можем судить о народе справедливо только по их собственным меркам — мы не так сильно страдаем, как они, ценящие святость своих древних обрядов и обычаев и целомудрие их женщин выше, чем собственную жизнь и личное благосостояние. Со времени первого контакта белого человека с апачами он только и делал, что высмеивал одних из них и осквернял других.
Я разговаривала с Шоз-Дихихи и Джеронимо, с Сон-и-а-рей и со многими другими мужчинами и женщинами из бе-дон-ко-е; они открыли мне свои сердца, и никогда больше никто не сможет убедить меня, что мы не пытали апачей с более злобной жестокостью, чем они пытали нас!
— Да ты просто сама - настоящая маленькая апачка, Уичита! — изумленно воскликнула, всплеснув руками, Маргарет Каллис. — Но интересно, что сказал бы твой отец, если бы услышал тебя сейчас?
-- А он и слышал меня! Не подумайте ни на минуту, что я боюсь высказывать кому-либо свои взгляды!
— И как же они ему понравились? Он согласен с тобой?
-- Не то чтобы да... Он проделал все что угодно, только не рвал на себе волосы и не запирал меня в дровяной сарай. Вы знаете, что Мейсон был убит около двух месяцев назад, и все указывало на то, что это сделали апачи. Мейсон был одним из лучших друзей отца. Теперь каждый раз, при упоминании об апачах, его глаза застилает ненависть.
-- И я его не виню! – быстро согласилась Маргарет Каллис.
-- Но ведь это глупо. - огрызнулась Уичита -- Я ему так и говорю. Было бы столь же логично ненавидеть всех франко-канадцев за то, что Гито убил президента Гарфилда.
(Покушение на Джеймса Гарфилда произошло в Вашингтоне, округ Колумбия, 2 июля 1881 года в 09.30 утра в здании железнодорожной станции «Baltimore and Potomac Railroad Station». Адвокат Шарль Гито дважды выстрелил президенту в спину почти в упор из револьвера «Бульдог»).
-- Ну и как же, скажи мне на милость, дорогуша, при этих твоих глубоких чувствах к апачам, которые ты к ним испытываешь, у тебя тем не менее хватило ума так сильно обидеть Шоз-Дихихи, что он даже отказался с тобой разговаривать?? – тетя Каллис явно была поражена.
-- Я не хотела этого! – отпиралась девушка. — Это... просто так случилось. Мы были вместе много дней после того, как чи-и-а-хен (апачи-чирикауа) напали на ранчо Принджа, и Шоз-Дихихи отобрал меня у них. Страна была полна врагов, и поэтому он отвез меня в самое безопасное место, какое только смог припомнить — в лагерь бе-дон-ко-е. Они держали меня там до тех пор, пока не убедились, что все враги пересекли границу с Мексикой. Он был добр ко мне — никакой белый человек не мог бы быть более внимательным — но когда он снова отвез меня домой и собирался уходить, он вдруг признался мне, что любит меня!
Я не знаю что это было, тетя Маргарет, возможно унаследованный инстинкт, но осознание этого факта невольно вызвало у меня отвращение, и он должно быть понял это по моему лицу. Он тогда ушел, и я больше никогда его не видела до сегодняшнего дня! Целых три года!
Пожилая женщина забыла уже про свои рукоделия. В голосе девушки, когда она произнесла эти последние слова, прозвучала интонация отчаяния, которая пробудила внезапное опасение в груди Маргарет Каллис.
-- Уичита! – собравшись с духом, требовательно спросила она – ты… что же это, влюбилась в этого... в этого апача?!
-- Тетя Маргарет, – вяло ответила ей девушка -- ты всегда была мне как старшая сестра или мать. Никто другой был бы не в праве задать мне этот вопрос. Но я даже сама пока не осмеливаюсь спросить себя об этом! -- Она сделала тяжелую паузу. – Наверное нет, ведь я просто не должна любить его!
-- Было бы немыслимо с твоей стороны влюбиться в индейца, Уичита. -- вздохнула пожилая женщина. - Это навсегда отрезало бы тебя от твоего собственного народа и возможно, принесло бы тебе презрение даже самих индейцев. Белой девушке лучше умереть, чем выйти замуж за индейца.
Уичита понимающе кивнула.
-- Да, я это понимаю, -- прошептала она -- и все же, он намного лучше любого из мужчин, будь то белый или краснокожий, которых я когда-либо знала.
-- Возможно, но факт остается фактом: он - апач.
-- Молю Бога, чтобы он превратился в белого! -- воскликнула девушка.
Стук в дверь положил конец их разговору, и встав со стула Уичита пересекла комнату, чтобы открыть дверь и впустить гостя. Когда же дверь распахнулась, на пороге, улыбаясь, стоял высокий и симпатичный младший офицер.
-- Вы как раз вовремя -- сказала Уичита.
-- Хороший солдат всегда появляется вовремя. -- заметила миссис Каллис.
-- Это равносильно медали почета от жены моего командира отряда. -- рассмеялся упоминаемый ранее женщинами лейтенант Кинг, входя в комнату.
-- Отдай мне свою кепку – обратилась к парню Уичита -- и притащи сюда, к столу, вон то милое мягкое кресло.
-- Я собирался предложить нам прогуляться -- сказал Кинг - если конечно вы, леди, не откажетесь. Сегодня просто великолепная ночь!
-- Меня это вполне устраивает. -- легко согласилась Уичита. А как насчет вас, тетя Маргарет?
-- Мне хотелось бы закончить свое шитье, а вы, молодежь, идите прогуляйтесь, и возможно, капитан Каллис тоже будет здесь, когда вы вернетесь. Если это так и будет, то мы все вместе сыграем в euchre (euchre, перехитрить, карточная игра).
— Я хочу, чтобы вы пошли с нами. – сказала тете Уичита.
— Да, пойдемте! — умолял ее и Кинг, но миссис Каллис только улыбнулась и покачала головой.
-- Бегите -- весело отмахнулась она -- и не забудьте об игре!
— Мы ненадолго. — заверил ее Кинг. — Я бы хотел, чтобы вы пошли с нами.
-- Милый мальчик! — выдохнула Маргарет Каллис, когда за ними закрылась дверь и она осталась одна. — Однако, не слишком правдивый.
Когда Уичита и Кинг вышли на свежий, прохладный воздух Аризонской ночи, голос часового из ночного караула отчетливо прозвучал в тишине: «Номер один, восемь часов!» Они остановились, чтобы послушать, как следующий часовой передал отзыв: «Номер два, восемь часов. Все хорошо!» По цепи часовых пронеслось, затихая вдали, и снова возвращаясь по кругу: «Все хорошо! Номер один»...
— Я было подумала, что как ты и заявил, сегодня просто великолепная ночь! — заметила Уичита Биллингс. – Но луны нет, облачно и темно, как в кармане!
-- Но я все еще настаиваю на том, что это великолепная ночь. — сказал Кинг, улыбаясь. -- Все ночи в Аризоне такие.
-- Мне не нравятся эти черные ночи. -- сказала Уичита. -- Я слишком долго жила в индейской стране. Предпочитаю побольше лунного света.
— Апачи почти никогда не нападают ночью! — напомнил ей Кинг.
— Я знаю это, но всегда может случиться исключение, опровергающее общее правило.
-- Ну, весьма мала вероятность того, что они нападут на наш пост. — сказал Кинг.
-- Не спорю, но факт остается фактом: черная ночь всегда предполагает для меня такую возможность.
-- Я думаю, что только часовые обеспечивают основную безопасность в такую ночь. — сказал Кинг. -- Мы по крайней мере знаем, что они успеют подать сигнал, прежде чем какой-либо апач окажется среди нас.
В тот самый момент, когда Кинг это произнес, между двумя часовыми, под номерами три и четыре, медленно шедшими в противоположных направлениях по своим маршрутам, проскользнула тень. Это был Шоз-Дихихи.
Хотя апач и продемонстрировал, вполне себе убедительно, что интуитивное отвращение Уичиты Биллингс к темным ночам иногда могло бы быть полностью оправданным, но тем не менее, в данном конкретном случае белым обитателям армейского поста не угрожала никакая опасность, поскольку миссия Шоз-Дихихи была враждебной только в том плане, что она была посвящена разведке против них.
Джеронимо поручил ему выяснить отношение белых офицеров к его уходу из резервации, и с этой целью Черный Медведь придумал дерзкий план: проникнуть на пост и лично доложить об отъезде Джеронимо человеку, который смог бы узнать из первых рук о реакции Нан-тан-де-ла-пар-ена (Nan-tan-des-la-par-en’s, Nantan Lupan, Нантан Лупан, Волчий Вождь – апачское прозвище генерала Крука).
Он мог бы зайти на пост и открыто, при свете дня, без каких бы то ни было помех со стороны военных, но ему захотелось проникнуть внутрь тайно; он проделал это чтобы продемонстрировать превосходство военной тактики и хитрости апачей, а также - чтобы в полной мере выразить этим свое презрение к законам белого человека.
Он бесшумно двигался в тени зданий, направляясь к глинобитной хижине, которая удостоилась звания штаб-квартиры. Лишь один раз он был вынужден остановиться на несколько минут, в густой тени строения, когда увидел две медленно приближающиеся фигуры. Они подходили все ближе и ближе. Шоз-Дихихи рассмотрел, что одной из фигур был офицер, военачальник пинда-ликкойи, а другой оказалась женщина. Видимо, между ними был серьезный разговор. Когда они подошли совсем близко к апачу, белый офицер остановился, и мягко положил свою руку на руку своей спутницы.
— Погоди, Уичита. — сказал он. -- Прежде чем мы войдем, не могла бы ты дать мне хоть немного надежды на будущее? Я готов подождать. Не думаешь ли ты, что когда-нибудь сможешь немного позаботиться обо мне?
Девушка медленно шла, а за ней и мужчина.
— Я очень забочусь о тебе, Эд. — услышал Шоз-Дихихи ее тихий голос как раз перед тем, как они оба исчезли из поля его слышимости. — Но я никогда не смогу заботиться о тебе так, как тебе самому этого хотелось бы.
(Этого последнего ее замечания, Шоз-Дихихи уже не расслышал).
— Ты любишь кого-то другого? – спросил девушку офицер.
В темноте он не заметил горячего румянца, залившего ее лицо, когда она ответила.
— Боюсь, что так и есть! — сказала ему она.
-- Боишься этого? Что ты имеешь в виду?
– Это то, чего я не могу тебе сказать, Эд. Мне больно даже думать об этом.
— Он знает, что ты его любишь?
-- Нет.
— Это кто-нибудь, кого я знаю?
— Пожалуйста, Эд, я не хочу об этом говорить.
Лейтенант Сэмюэл Адамс Кинг молча шел рядом с девушкой, пока они не уперлись в двери миссис Каллис.
— Я буду ждать и надеяться, Чита! — сказал он прямо перед тем, как они вошли в дом.
Капитан Каллис еще не вернулся, и все трое сидели и болтали несколько минут; но для Маргарет Каллис было очевидно, что что-то произошло между ними и сильно испортило настроение ее юных гостей, и ей совсем не трудно было догадаться, что именно. Очень любя их обоих и будучи полностью уверенной в том, что они в высшей степени подходят друг другу, и кроме прочего, будучи прирожденной свахой, Маргарет Каллис была полна решимости не оставить камня на камне на том, кто мог бы помешать осуществлению ее планов.
— Ты знаешь, что Чита утром покидает нас? — спросила она Кинга, начиная свою «предвыборную кампанию».
-- Да нет! -- удивился он -- Она мне не говорила.
-- Я сказала бы тебе прежде чем ты ушел. — быстро откликнулась девушка. — Я бы не уехала не попрощавшись, знаешь ли.
-- Надеюсь, что нет. -- ответил Кинг.
— Возможно, ее не следует отпускать так далеко одну. — ненавязчиво предположила миссис Каллис.
— Да ерунда! — воскликнула Уичита -- С тех пор как себя помню, я всегда и везде каталась одна.
-- Конечно, не должна. — подхватил эту мысль Кинг. -- Это небезопасно. Я позволю себе проводить тебя до дому. Разрешишь мне?
-- Я бы хотела, чтобы ты был рядом, но на самом деле в этом нет никакой необходимости.
— Думаю, что есть. — сказал Кинг. — Сейчас я пойду в штаб и все устрою. Надеюсь, возражений со стороны начальства не будет.
— Я уезжаю довольно рано. — предупредила Уичита.
-- Насколько рано?
-- В пять часов.
-- Я буду здесь!