Жаркие дни мая для конверзов были такими насыщенными трудами праведными, что и головы некогда было поднять к небу. Их призывали только для краткой молитвы, а всё остальное время – работа. Не жизнь, а гонка со временем.
Пищу вкушали нечасто, хотя она была сытная и вкусная, но все послушники невольно постройнели, подтянулись, а некоторые даже осунулись немного.
Среди рабочего люда не принято жаловаться на плохое самочувствие, особенно в страду, пока хворь не свалит окончательно. В монастыре был госпиталь, тамошняя братия хорошо лечила, применяя не только народные средства (отвары трав, мази, молитвы), но и передовые лекарства того времени.
Может от перенапряжения или ещё чего-нибудь, Эгрим захромал больше обычного и стал испытывать сильные боли в покалеченной ноге. Поначалу он старался не обращать внимания на них, читал молитву, приостанавливал работу, когда было невтерпёж, садился и вытягивал ногу, давая мышцам и суставам отдых.
Но настало время, когда жгучая боль не отпускала ни на минуту, Эгрим скрипел зубами, а во сне стонал. Филип почувствовал неладное, как-то подсел после трапезы, во время короткого отдыха, к нему и спросил:
- Друг, что с тобой? У тебя что-то болит? Нога?
- Да, болит проклятая, - засычал Эгрим, растирая бедро и колено.
- Тебе надо обратиться в госпиталь, доложи старосте, или хочешь, я поговорю с ним?
- Нет. Думаю, пройдёт, у меня так бывает.
И он замолчал, не рассказывать же всем о своём прошлом, когда он был на грани жизни и смерти.
Но боль не только не проходила, а с каждым днём усиливалась. И настал день, когда Эгрим не смог встать. Он только опустил больную ногу на пол с кровати и по привычке быстро вскочил, как нога подкосилась, и он упал между столом и кроватью, больно ударившись плечом. К невыносимой боли в ноге прибавилась такая же в руке, и рука повисла.
Филип и ещё один сосед по спальне бросились поднимать его и укладывать обратно в кровать, а дежурный побежал за старостой. Выслушав его, староста позвал лекаря из госпиталя, и они уже вдвоём пришли к Эгриму.
Послушники, наскоро умывшись, поспешили на молитву, возле больного остался только Филип. Эгрим и его уговаривал отправляться хотя бы на завтрак. В монастыре были строгие правила, трапезничали в определенное время и быстро, кто опаздывал, оставался без еды.
Но Филип не ушёл. И только, когда лекарь стал осматривать и расспрашивать больного о том, что случилось, и что он ощущает, бегом бросился в столовую. Эгрим скрипел зубами и бледнел, когда лекарь ощупывал больную ногу и руку.
- Так… Так… - только и повторял он, а лицо всё больше хмурилось.
Наконец осмотр был закончен.
- Что с ним? – беспокоился староста, когда лекарь укрыл несчастного одеялом и отошёл немного в сторону.
- С ногой не совсем понятно, скорее всего хворь в костях, кровоток тоже нарушен, нога холодная. А вот ключицу при падении он сломал. Я приведу братьев – санитаров, они перенесут его в лазарет. Плечо придётся плотно зафиксировать, а с ногой будем ещё думать. В ближайшие месяцы он – не работник. Мне очень жаль. Господи, прости нам все наши грехи!
- Боже, помоги! Мы будем молится о нём, - ответил староста.
- Мы сейчас вернёмся и перенесём тебя в госпиталь, - сказал лекарь, возвращаясь к больному и прикоснувшись к здоровому плечу Эгрима.
Они удалились. Эгрим закрыл глаза. Последние два месяца он не жил, а летал. Его не покидало ощущение крыльев за спиной. Прощённый, он наслаждался весенним солнцем, с радостью перенося усталость монастырских трудов. Его прошлое стало забываться, не от амнезии, а вытесняемое радостным настоящим и мечтами о будущем, которые тешили душу. И вот теперь прошлое снова напоминает о себе, истязая его слабое тело болью. Эгрим прочитал молитву, давая себе зарок перенести всё стоически и безропотно.
Вернулись лекарь и два брата – санитара с носилками. Они уложили Эгрима и понесли по коридору к выходу, затем через двор в пристройку, где был устроен госпиталь.
В переднем покое, его обтёрли губкой, смоченной дезинфицирующим раствором, переодели в больничную холщовую рубаху с огромным вырезом, который запахивался на спине. Во время переодевания, Эгрим чуть не выл от боли в руке.
- Потерпи, брат, - уговаривал его санитар, - нужно. Без обработки нельзя, тебе же будет лучше.
Затем его перенесли в другую комнату, где по центру стоял огромный стол, а на полках во всю стену баночки, скляночки, тазы, кувшины, висели сушёные травы. На Эгрима повеяло домом Ксавии, и защемило в сердце.
Не будем описывать, как фиксировали ему ключицу, скажем лишь, что чурбанчик, который дали больному в зубы, чтобы он от боли не прикусил язык, трещал и крошился, а сам мужчина рычал, как медведь.
Но всё когда-нибудь кончается, закончилась и эта пытка. Рука была зажата между двух шин, дощечек, корпус его был обтянут корсетом из плотной кожи и металла, а под прямым углом сбоку торчала обмотанная тряпкой палка, на которую крепилась рука. И вот так нужно было ходить, а в случае Эгрима, лежать всё время, пока ключица не срастётся. Сказать, что это неудобно, ничего не сказать.
- Брат, - обратился Эгрим к лекарю, - и сколь долго я должен буду ходить в этой кольчуге?
- Не меньше месяца. Ключица срастается долго. А куда тебе спешить, знай, лежи, молись и поправляйся.
«Господи! Я сойду с ума» - вздохнул больной. Но делать нечего.
Его перенесли в большую общую палату, набросали на кровать подушек и валиков, удобно усадили на них. Лекарь принёс несколько порошков и отвар в чашке, велел сейчас же выпить. Эгрим повиновался.
Голодный желудок в момент всосал лекарство, и Эгрим почувствовал, как боль отпускает его. Голова налилась сонливой тяжестью, все чувства притупились и даже стало как-то приятно. Тело расслабилось, и впервые за долгое время мужчина заснул глубоким бесчувственным сном, будто провалился в темноту и небытие.
Проснулся он ближе к вечеру. Солнце ещё не скрылось за деревьями на западе, но уже чиркнуло своим золотым венцом вековые кроны. На стенах и потолке прыгали солнечные зайчики и тени.
Эгрим лежал неподвижно, боль ещё не вернулась, он чувствовал себя отдохнувшим и повеселевшим, как после легкого опьянения. Хотелось смеяться без причины. Он понимал, что это действие наркотиков, и очень скоро это действие закончится, и боль вернётся.
Ему стало страшно, хотя он и давал себе зарок, терпеливо сносить все испытания, которые посылает ему Господь (а в том, что это испытание от Бога, Эгрим не сомневался), но избавившись хоть на время от боли, испытываешь ужас перед её возвращением. Лучше уж не знать этих пауз.
И вот, начиная от кончиков пальцев ноги, пошла волна несильной ноющей боли. Заныла и рука, а также Эгрим почувствовал, что затёк здоровый бок, на котором он лежал, мурашки побежали по здоровой руке, когда он опустил её. Нужно было попробовать сесть или хотя бы перевернуться на спину.
- Чего ты хочешь? Проснулся? – Подошёл к нему санитар.
- Сесть и воды, - еле слышно проговорил больной.
Брат помог ему сесть, легко, как пушинку, приподнял и поправил подушки. Затем дал воды из специального глиняного поильника, на подобии чайничка с небольшим носиком, чтобы удобно было пить в лежачем положении.
- Есть будешь? – спросил монах.
- Если можно.
- Обожди минуту, принесу.
И монах заспешил между кроватями, стоящими в длинной комнате с колонами в два ряда.
Почти на всех лежали больные, и у них виднелись перевязанные разные части тела, у кого рука, у кого нога, а у кого и голова. Кто-то спал, кто-то стонал, кто-то шёпотом молился.
Высокие окна уходили к арочному потолку и были огромные, но воздух стоял спёртый, чувствовался запах трав, мазей, человеческих естественных испражнений, хотя их и выносили сразу же, а немощных сразу же мыли и переодевали, но тем не менее…
А ещё в воздухе летал еле ощутимый дух смерти. Смерть от болезни, особенно от травмы в те времена была делом привычным. Нет, монахи и лекари пытались спасать, но всё было в руках Господа, как, наверное, и сейчас.
Вскоре санитар принёс сытную похлёбку, кусок хлеба и витаминный отвар из сушёных ягод и трав. Он неспеша покормил Эгрима, отрицательно кивнув на его «я сам как-нибудь». Затем последовала очередная порция порошков, от которых больной снова забылся тревожным сном.
На следующий день после завтрака у кровати Эгрима собрался целый консилиум из лекарей. Они осматривали и ощупывали больную ногу. Так как спасительные порошки и отвар пациент ещё не принял, боль была невыносимая. Он только бледнел, кривился и стонал, а ещё заторможенно отвечал на вопросы лекарей. Экзекуция закончилась, ему дали лекарства, и он снова отключился.
Когда Эгрим проснулся, то почувствовал, что что-то изменилось, нога была обмотана каким-то снадобьем и укутана теплым шерстяным материалом. Он чувствовал, что она стала теплая, пока боли не было, мужчина пошевелил пальцами.
Нога, как нога. Его настроение улучшилось, он улыбнулся, может теперь всё кончилось с ногой.
А рука? Что рука, это уже не так страшно, переболит. Но проклятущая боль, снова появилась в кончиках пальцев больной ноги и покатилась к колену, затем к бедру. Он аж выгнулся, такая она невыносимая была в этот раз, и застонал. Санитар сразу же подошёл к нему.
- Что? Больно? Сейчас лекаря позову.
И он пошёл к выходу.
Там за деревянной перегородкой был кабинет дежурного лекаря. Вскоре они вернулись и напоили Эгрима каким-то отваром.
— Это немного приглушит боль, но совсем не удалит. Нельзя так часто тебе давать опиум. Придётся потерпеть.
Эгрим блаженно закрыл глаза, хоть немного бы, чтобы не стереть все зубы и не рычать, и то будет хорошо.
Лечение длилось целый месяц. И если рука зажила, и конструкцию снял, а руку прибинтовали к телу ненадолго, то с ногой было всё хуже и хуже.
Уже к концу первой недели, несмотря на все лекарства, процедуры, кровопускания и осторожные массажи, пальцы, а затем стопа посинели и потеряли чувствительность.
Лекари пришли к выводу, что стопу нужно ампутировать, и сколько бы Эгрим не кричал «Нет! Не дам!», операцию провели. Эгрим видел и чувствовал это варварство, хотя его и накачали обезболивающими, но наркоза ещё не придумали в те времена.
Потянулись безнадежные дни. Боли не прекращались, плюс перевязки и депрессия. Эгрим думал, мол, теперь уже незачем жить, и хорошо было бы, если бы Господь закончил его мучения. Не знал он тогда, что это было только начало.
Две недели спустя послеоперационные швы вроде затянулись и стало легче. Но ненадолго. Внезапно культя воспалилась, Эгрима лихорадило, большую часть времени он пребывал в бреду. Его состояние характеризовалось то жаром, то ознобом. Было понятно, что идёт заражение.
Но если вначале лечения лекари стремились оказать ему помощь, пробовали что-то новое, то теперь вдруг как будто потеряли к нему интерес. Может, они решили, что бессильны помочь и не хотели тратить на безнадёжного пациента время и силы. Как бы то ни было, они ничего нового не предпринимали, оставив больного на волю Бога. Выживет, значит хорошо, нет, что ж, все в руках Господа.
А Господь милостив, состояние Эгрима постепенно улучшалось, вот только нога продолжала чернеть и дурно пахнуть. Лекари собрались на очередной обход и решили убрать ещё часть ноги, до колена.
Выслушав их приговор, Эгрим молчал. У него не было сил даже на протест. Он сильно похудел, кожа стала серого цвета, глаза запали, черты заострились, как у мертвеца. Не лучше обстояло дело и с душевным состоянием больного.
Ему уже было всё равно. Казалось, его глаза просили: «Хватит. Остановите это. Освободите меня от этой жизни. Дайте уйти». Лекари и санитары понимали его просьбы без слов во взглядах, которые он бросал им, когда его обслуживали, кормили, осматривали.
«Крепись! Всё в руках Божьих» - бормотали они, пока находились возле страждущего.
Вторая операция далась Эгриму намного тяжелее, несколько дней он не приходил в себя, был мертвенно бледен, но сердце билось, и он дышал.
Очнулся он утром. Вокруг было тихо, только иногда кто-нибудь вскрикивал или стонал. В полумраке комнаты Эгрим четко ощутил, что его мучения закончились. Боль была, но появилась уверенность, что испытание он прошёл, и теперь жизнь станет лучше. Он выжил и будет жить.
Эгрим пошевелился, потянулся рукой к культяшке, нога ампутирована чуть ниже колена. Он осознал, что теперь калека, урод безногий.
Но отчаяния не было, была жалость к себе и своим мечтам. И он заплакал, зарыдал, беззвучно, только иногда всхлипывая.
Монах – санитар услышал, встал со своего места за столиком в центре комнаты между кроватей, подошёл. Эгрим успокоился, совестно мужчине реветь при свидетелях.
- Очнулся. Вот и слава Богу, вот и молодец. Сейчас водички дам. Дам, а чего же не дать, живому-то.
И он по-доброму улыбнулся. За окном серело небо. Эгрим напился воды и порошков, и застыл, улыбаясь. «А и правда выжил» - думал он. Значит, будет жить во что бы то ни стало.
После обеда в этот день впервые к нему был посетитель. Следует сказать, что для мирян, которые лечились в госпитале, посещения были разрешены и даже приветствовались, так как помогали больному быстрее выздоравливать. Будешь стараться жить, если ты нужен родным и близким. И вот, о чудо, к Эгриму тоже пришли.
Санитар приблизился и шепнул:
- Брат, к тебе гостья, женщина, пустить?
- Какая гостья? – удивился Эгрим. – Ну, давай, приводи. Посмотрим.
Он оправился, как смог, сел вертикально, ощупал свою жиденькую бородку, которую санитар иногда подстригал, пригладил волосы и стал ждать.
По проходу, между кроватями шла женщина. Эгриму стоило кинуть один взгляд, даже на таком немалом расстоянии, чтобы узнать Ксавию. Это была она. Казалось, знахарка ещё больше постарела и сгорбилась, а ведь прошло не так уж много времени.
Узнав его, старушка прибавила шагу, радостно восклицая:
- Милый мой! Что случилось? Боже, как ты похудел, осунулся. Мне отец Марк рассказал о твоей болезни. Дорогой мой, как мне жаль. Ты не должен падать духом, и так люди тоже живут. Главное – выжил, остальное приложиться.
- Здравствуй, Ксавия. Как ты здесь? Как нашла меня?
- Специально к тебе приехала, потому что есть два дела к тебе. И оба не терпят отлагательства и оба для тебя будут радостными. Только вот не знала и не ожидала я, что у тебя такое положение. Ну, да нечего делать, батюшка мой.
Она обняла Эгрима и по-матерински прижала к груди, и Эгрим почувствовал родное тепло этой женщины всей своей душой. Он был счастлив видеть её, да так, что и говорить не мог какое-то время. Так и сидели они обнявшись.
Затем Ксавия очнулась, стала развязывать котомку и доставать оттуда вкусняшки: пирожки, варёные яйца, овощи, которые так любил он есть, когда жил у неё.
- Сначала подкормлю тебя телесной пищей, а потом и к душевной перейдём. Ешь, миленький, ешь. Теперь всё будет хорошо. Поверь.
Она гладила его по голове, как маленького, пока он с удовольствием поглощал гостинцы.