Солнце красное с серой поперечной полоской тучи, как на поплавке у моей удочки, тоже плюхнулось, но сразу не нырнуло за горизонт. Притормозило. Целый день оно ожидало, когда же этот, так похожий на него и так обласканный им шарик, скроется в воде, а оно - в туче, и можно будет отдохнуть. И мне, как и небесному созерцателю, видно, надоело глядеть на лежебоку. Я размахнулся банкой с червяками- высыпал их на прилипший к воде поплавок и крутанул катушку. Вот тут-то и ахнулиа первая поклёвка! Солнышко затормозилось не напрасно! Ёрш! Да какой! Почти с локоть! Попытался схватить, зажать в кулаке, но он растопырился и жгучие колючки на жабрах, плавниках и хвосте ужалили до крови, обожгли кожу и ладонь стала такая же красная, как застрявшее на горизонте солнце. Оно смеялось, расстянув в улыбку до ушей ту тучку. В жизни ничего подобного не было! Хотя...
Уставшие мужики рассупонивали и выводили из оглоблей телег и волокуш не менее заморённых лошадей. Взрослые и девчонки после уборки сена возвращались с заливного луга в деревню на лодках, а мальчишки - верхом. Без сёдел и стремян, с одной лишь уздечкой без грызла в губах, лошадки не то, что покорно, а радосно и угодливо подставлялись всадникам для запрыгивания на них с телег. Пришла пора, когда ветка ивы, а не вица - прут из неё, будет ласково отгонять оводёнков, а не хллестать и понукать тащить воз. Да и брод по самую шею сполоснёт, освежит ссадины от сбруи, а в стойле конюх угостит распаренным овсом.
- Вижу, однако, тебе охота тоже прокатиться верхом. Ну пущай буде так. Однако, в первый раз. Не след тебе в своре топать, нельзя. Они-то все горазды, не впервой скаком, а ты еще не горазд, хватки нет, тебе только шагом дозволено, а скаком да рысцой - не удержишься, уронишься.
С этими словами дедушка подставил две сплетёные ладони и подбросил меня на хребет Долгуна.
- Топай загодя, пока бригадир не проверил, все ли справно и по местам схоронили до завтра сбруи. Давай, пока свора не обогнала тебя. Луж болотных сторонись, ка бы жажда не увязала Долгуна. Он дюже долго цедит эту кислицу. Ну, c Богом!
Вогнутая спина худого старого Долгуна оказалось почти такой же удобной, как спинка лошадки на карусели в парке Горького. Только ноги надо широко расставлять и пятками вдавливаться в бороздки между рёбрами, чтобы удержаться от качки с боку на бок, когда Долгуну вздумывалось бежать рысцой. Ему так хотелось сбежать от тучи оводов, преследующей нас. Мои отмашки веточкой ивы ему почему-то мало помогали. А мне его хребет при переваливании с боку на бок во время рысцы очень мозолил ягодицы. Конь дорогу домой знал лучше меня и приходилось натягивать узду только для того, чтобы удержать его от рыси. Но вот он явно свернул с дороги и поспешил не то к большой луже не то к озерцу. Узда не помогла, не удержала. Пятки мои окунулись в воду. Долгун медленно цедил сквозь губы и зубы воду, зайдя в неё выше брюха. Я не торопил- пусть работяга напьётся вволю. Но прошло наверное более трёх минут а он всё цедил и цедил. Причём последнее мгновенье я не слышал журчания воды по его горлу и в его брюхе. Понял, что уже не жажда, а что-то другое удерживает его в воде.А ЧТО? Через минут пять догадался. В воде конь спрятал низ живота и пах от оводов. Помахивание веткой ивы их отгоняло во время ходьбы от его головы, шеи, крупа, а туда не доставало. Вот и приходилось бедняге отгонять оттуда кровопийцев частыми взмахами ног и ветерком при быстром движении. Хитряга только делал вид, что пьёт. Я решил подождать и, пожалуй, не отмахивал, а нежно поглаживал веткой моего дружка... Вдруг он поднял высоко голову, уши его, как радары, повернули её в сторону дороги и он заржал.
Я никак не мог осадить или свернуть с дороги моего старика-мерина. Видно, вспомнилось былое и он, не так лихо, как вся свора, отставая, но, точно, будто по её команде то мчался галопом, то трусил следом рысцой. Сидеть на горячей сковороде я уже не мог. Я прижался к шее Долгуна и каким-то чудом успел разогнуться, увидеть и повиснуть на перекладине ворот конюшни, когда он ворвался в неё.
Ноги, согнутые в букву "о", как после скачки у поваров-мушкетёров в старинном голливудском фильме, еле довели меня до дома.
Утром, услышав бабушкино "Ну-ко, Володюшко, испей парного", я привычно вскочил с постели, протянул руку к баночке с молоком, но тут же вскрикнул от резкой боли. Первый же шаг разорвал слипшиеся ночью в ущельи ягодиц кровяные мозоли.
Я чуть не выбил из бабушкиной руки молоко, а она как-то жалеючи улыбнулась и по-доброму воскликнула:
- Ну-ко, знамое дело! Внучек-то наш ёрша схлопотал!
Бабушкино лицо было тогда, как вот это солнышко, застрявшее на горизонте.
***