Я уйду, вас не тревожа,
Лишь себя во всём виня...
Будет так же, будет то же,
Только будет без меня...
( Ранний Кулёмин )
- Не знаю, не знаю... - Кулёмин задумчиво смотрел в окно на силуэты недостроенных небоскрёбов на другой стороне шоссе. - Вот прямо и не знаю, что сказать. В чём-то ты, друг мой Гоша, прав, но именно в чём-то. А в чём именно - и сам не пойму. Наверное, я соглашусь с Бобом Тидболом , а не с Акулой Додсоном. Дело не в дороге, которую мы выбираем... То, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу. Хотя много-много лет я убеждал себя в другом, как сейчас понимаю - по недомыслию...
- Кулёмин, ты немедленно подтвердишь этот вывод ! Это будет назидательно.
- Я не знаю, насколько это назидательно, в каждой избушке свои погремушки, но у меня было именно так.
А всё началось неожиданно, для кого-то это было бы пустяком, но в моём случае имелись нюансы. И помню всё отчётливо, как-будто это произошло вчера, а не полвека назад.
Осень 1970 года, мы тогда в десятом классе учились. И вот как-то вечерком...
... Кулёмин с Мишаней играли в буру. Мишаня прискакал внезапно, и не один, а с бутылкой портвейна. Чтобы разнообразить процесс - раскинули картишки. Не успели накатить - позвонил Серёга, мол, родители на даче, флет свободен, мутим сходнячок. Когда Кулёмин с Мишаней прибыли в адрес - там уже сидели Ленка с подругой Наташкой, и Саня, в ту поры считавшийся Ленкиным кавалером, хотя в чём это выражалось конкретно - никто не знал.
Всё было, как обычно - орал маг, пробовали потанцевать, хотя комната была тесновата для молодого задора, трепались ни о чём и все непрерывно курили. Кулёмин уронил зажигалку, и шаркающие ноги танцоров загнали её куда-то под диван. Прикуривать от свечки суеверный Кулёмин не возжелал, а побрёл за спичками на кухню.
А вот возвращаясь - в тёмной прихожей натолкнулся на Ленку. Та стояла неподвижно и пристально смотрела на Кулёмина. А потом вдруг взяла его за уши, притянула к себе и поцеловала. В губы.
При Новом Большом Взрыве планеты ломанулись кто куда, взрываясь и испаряясь, а у самого Кулёмина сердце, как пинбольный шарик, заметалось между звенящих рёбер, сбивая дыхание. Небольшой, но опыт , подсказал Кулёмину правой рукой обнять Ленку за талию, а левая скользнула по её шее, но ... Ленка оттолкнула Кулёмина, потом схватила за руку и втащила в пустую тёмную комнату. Захлопнула дверь и толкнула в грудь. Кулёмин, ещё в ошеломлении, с размаху плюхнулся на диван. Ленка села рядом, и ошалелый Кулёмин одной рукой обнял её за плечи.
Они сидели, как сосватанные, с прямыми спинами отличников, и молчали. Кулёмин без единой мысли в вакуумной голове смотрел в окно, за которым в отблесках уличных фонарей был виден купол Елоховской церкви. За стеной хохотали, но всё перекрывали Битлы : "... Things we said todaaaaaay..." - печалились они.
И ничего больше не происходило...
Шворкнула дверь, в щель просунулась Санькина голова и шёпотом спросила :
-- Вы чего тут..?
Ленка встала, сбрасывая руку Кулёмина, выпихнула голову ревнивца и вернулась на диван. Дверь осталась приоткрытой. Кулёмин сложил руки на коленях, уже не решаясь обнять. Молчали.
За дверью опять зашебуршились, Ленка вскочила, стуча каблучками выскочила в прихожую.
Кто-то сказал:
- Да я просто... Ой!
На ватных ногах Кулёмин вышел в прихожую и залюбовался мизансценой : всегда тихий и смирный даже во хмелю Мишаня с вытаращенными глазами пятился к вешалке, а на него медленно надвигалась Ленка, вытянув к Мишане руки и хищно шевеля пальцами. Мишаня допятился до вешалки, забитой куртками и пальто, вжался в неё - и вешалка ожидаемо рухнула, подсекая Мишаню, который сел на кучу одежды, не сводя глаз с Ленки. Та постояла, потом вздохнула, обернулась на Кулёмина, махнула рукой и скрылась в клубах табачного дыма, валившего из комнаты с Битлами.
Кулёмин подошёл к Мишане, протянул руку, и тот, решив, что Кулёмин хочет помочь ему подняться, протянул руку навстречу. А Кулёмин просто выдернул из кучи свою куртку, накинул на плечи, распахнул входную дверь, щёлкнул выключателем, погасив свет в прихожей с копошащимся Мишаней, и осторожно, чтобы не щёлкнул замок, затворил за собой дверь. Things we said todaaaaay...
... Заснуть не удавалось. В третий раз Кулёмин пришёл на кухню хлебнуть водички. Налил воду в кружку, сел за стол. Глубокая ночь, вдали, над низкими крышами домов Покровки виднелся подсвеченный шпиль высотки на Котельнической...
Нет, ну а что такого произошло? Ну поцеловались, ну что, до этого что ль не целовался? Лукавил Кулёмин, мало ли с кем было, а вот это же была Ленка, которую он знал с первого класса, из-за которой весь этот первый и второй класс он бился то с Разуваевым, то с Беловым, чтобы встать с ней в пару на хореографии. Но пока они устраивали ристалища на втором этаже у буфета - с Ленкой танцевал Сашка Шмелёв. И именно Ленку Кулёмин тайно провожал до дома по другой стороне переулка, поодаль, чтобы на глаза не попадаться. Он рос с этим, это стало частью жизни, привычной и необходимой. Он даже никогда за все годы не взревновал - да лишь бы ей было хорошо.
Почему сам не реализовывался? А он инстинктивно чувствовал Ленкину непохожесть, инаковость, и понимал, что соответствовать не сможет. Не потянет. Объективно так. Чтобы вот надолго, если не на всю жизнь. А на меньшее такое разменивать грех...
Кулёмин посидел ещё, потом встал сходил в прихожую к телефону. Взял телефонную книжку на красной пластмассовой спирали, карандаш, и вернулся на кухню. Света из окно, выходящего на Садовое Кольцо, хватало...
Ну-ка, что там в голове замелькало?
И ты, и ночь, и пламя свеч,
Или свечей? нафиг, так ловчей.
И полумрак пустой гостинной...
Мы ж в спальне сидели вроде... не суть.
И тёмный лик окна пустынный
Хотят на сердце камнем лечь...
Стихи Кулёмин не любил, не читал, наизусть учил с трудом, хотя отрывки прозы шарашил страницами. Песни и то выучивались после ста повторений, но в поддатии забывались напрочь, кроме трёх любимых.
Кулёмин даже не подбирал слова и рифмы, он просто чётко знал, что хочет сказать - остальное ему как-будто кто-то в уши нашёптывал. Его не смущали ни корявость, ни дикий пафос, ни неуклюжая стилизация - просто вот надо было выплеснуть все на бумагу и спокойно...ну, спокойно уснуть.
Твой поцелуй - теперь я знаю,
Был испытаньем для меня,
Хотела видеть ты, как я,,
Свой разум чувствам подчиняю...
Тебя задело то, что я
К твоим губам был равнодушен,
Так торжествуй - весь мир мне душен,
В себе не узнаю себя...
Но все прошло - и ты и ночь,
И полумрак пустой гостинной,
Светлеет лик окна пустынный,
Былое улетело прочь.
И все по-прежнему пойдёт,
За часом час, за годом год...
И не подозревал тогда Кулёмин, что с огромной натяжкой - но это сонет. До Пугачёвой с её пропетым Шекспиром было ещё очень далеко, откуда он взял эту форму - да и он ли?
Кулёмин выдрал из телефонной книжки листок, сложил вчетверо, отнёс в комнату и спрятал под готовальню в нижний ящик письменного стола. Впоследствии никогда это никому не показывал, никому вслух не читал. Это был только их с Ленкой секрет. Хотя Ленка о том ни сном, ни духом.
Вот так незамысловато объяснив самому себе происшедшее - Кулёмин оправился досыпать.
И, кстати, прав оказался ночной сонет - как и прежде Кулёмин смотрел на Ленку, а Ленка смотрела СКВОЗЬ Кулёмина. За больше чем пол-жизни он к этому привык и не удивлялся.
...Через неделю, на репе в красном уголке чулочно-носочной фабрики, слушая нытьё и сетование Шипы, худрука и соло-гитариста, на то, что, мол, вон некоторые на русском лабают, а мы все Роллингов да Манкиз с Битлами - Кулёмин неожиданно даже для себя объявил, что фигня вопрос, инструменталка есть, за час он текст напишет. И правда - пока коллектив, недоверчиво посмеиваясь, пил портвейн - Кулёмин сочинил бессмертную романтическую балладу:
Плеск реклам сквозь капли на стекле,
Шелест шин по мокрому шоссе,
Я вперёд несусь
В стремительном потоке,
К чёрту слёзы, к чёрту грусть!
Я теперь не одинокий!
Четыре куплета с припевом, по мотивам ремарковских "Трёх товарищей".
Выслушав восторги и накатив стакашек портвешка - Кулёмин понял, что перспективы заманчивы.
... Так и покатилось...Как по шоссе, стремительно. Новые жизненные приоритеты.
Он насочинял репертуар группе на русском, в армии его боевые листки со стихотворными итогами боевого дежурства ставились замполитами в пример, на гражданке комсорги буквально молились на него и прощали многое - стенгазеты и поздравительные адреса руководству в стихах очень способствовали их карьерному росту...
А Кулёмин примкнул к мосфильмовскому братству портвешистов, сплошь ёрников и меломанов - и закрутилось : Москва - Питер - Свердловск и прочие Воронежи, дома культуры, кухонники и квартирники... Опусы Кулёмины вызывали полное одобрение будущих Мэтров и Гуру андерграунда, которые, конечно, пока не подозревали, что когда-то ими станут.
И ведь работу Кулёмин знал, и она ему нравилось. И зарплата достойная, и вообще... Классно ж ездить по ВЦ разных городов и даже весей, а там - в белом халате, помавая дымящимся паяльником - поучать почтительно внимающих местных спецов, как правильно перепаять ТЭЗ или перемонтировать модуль печати. И восхищённые взгляды молоденьких оператрисс...
Но вот стоило только отмениться статье за тунеядство - Кулёмин враз бросил свои ЭВМ и окунулся в пучину шоу-бизнеса.
Начались 90-тые и Эпоха Великого Чёса.
Звукачом он исколесил расползающийся союз, заводя знакомства и связи, создавая клиентскую базу, сочиняя тексты для будущих звездочек, звёзд и звездюлей, сочиняя качественно, быстро, недорого. Теперь из года в год, регулярно, Кулёмин становился лауреатом песенных конкурсов, что очень способствовало заказам...
Таким образом, бурные 90-тые Кулёмин пролистнул сытно, денежно, ярко, иногда криминально, но всегда весело....
Хотя вот весело ли... Веселясь, так точнее. Как там про фальшивые ёлочные игрушки?. Радости не было.
И вот однажды, в последний год столетия, на вручении очередного диплома, Кулёмин посмотрел в зал и вдруг окончательно понял , что вся радость, всё то настоящее осталось там, на этих кухонниках и квартирниках, а вот это болото своей гнилой водой уже в ноздри забивается, дышать нечем.
Провидцем Кулёмин не был, предчувствием не обладал, да и интуиция частенько подводила, он и представить не мог, в кого превратятся его клиенты, ныне ещё вроде вполне милые и благорасположенные. Удивительно, как быстро медные трубы выдувают из людей чувство благодарности, как способствует избирательной амнезии.И что наступит время, когда Кулёмину будет зазорно даже признаться, что был он причастен к их возвышению и репертуару.
Видимо, количество знаний об этом серпентарии скачкообразно перешло в качество, и в микрофон Кулёмин сказал :
- Спасибо.
А себе : " Всё. Больше никогда и никому ни строчки".
И слово сдержал.Оборвал все связи, растворился, исчез. Не сочинял. Не скопил, крутился, как умел.
Три жены мелькнули, трепета не оставив, чужими пришли - чужими и ушли. Тем более, что им было сугубо пофигу, чем он зарабатывает. Подумаешь, песенник, говна пирога. Деньги давай.
Когда в интернете могучими борщевиками расцвели литсайты - писал иногда что-то ёрническое, чисто по приколу и за компанию. Даром. И лишний раз убеждался - не моё. Душа не требует. Всё было просто прибыльным ремеслом.
Начало томить - не свою жизнь прожил. Что уж тут с самим собой лукавить, с ярмарки едучи. Много знал, много умел - а выбрал вот это всё. Когда свернул не туда? Уж не тогда ли, когда понял, что может сочинить лучше многих тогдашних? Нет, таланта не было, способности некоторые, а он раздухарился. На всю жизнь. А всё тот сходнячок у Серёги...
А вот при этой мысли стало стыдно. Невыносимо, до запоя. Это по-нашенски - искать виноватых. Предателем почувствовал себя Кулёмин.
И тогда Кулёмин навсегда разделил прожитое и...
... тот осенний вечер, и бессонную ночь времён незапамятных, и единственный поцелуй самой красивой, лучшей на свете девчонки...
И чем ближе безвременье - тем чаще мелькает это солнечным зайчиком из тех давних времён, когда все были молоды, беззаботны, все-все были ещё живы, из тех времён, когда были убеждены, что жизнь правильна и хороша, а самое главное - наивно, но свято верили, что так будет всегда.