Делать дело с удовольствием, не особо утруждаясь, что может быть лучше? Сижу в кафе на улице Рубинштейна, рассматриваю сквозь стеклянную стену старый дом на противоположной стороне улицы. Стена дома залита солнечным светом, цвет стены невнятен, штукатурка местами осыпалась. Сцена декорирована.
Конец ноября. Впервые за последние несколько дней небо над Питером очистилось. Надобно и мне пролить свет на территорию, которая во мне застраивается: литературный уклон, колючая проволока слов изгородью, за ней воспоминания.
Свет на стене по ту сторону узкой улицы медленно обращается в полосу, солнечная полоса всё уже, тень растёт, подымается, скоро достанет крышу. В зале кафе преобладают оранжевые и жёлто-зелёные тона. Меланхолическая музыка с испанским акцентом сменяется прозрачными звуками фортепьяно. Подходящий фон для странных занятий…
Пишу, стучу по клавишам. Слышу разговор пары посетителей в другом конце небольшого зала. Пью через трубочку странный напиток из сосуда в виде маленькой тыквы… нет, не всё странное мне нравится.
Подходит официантка, предлагает выбрать наудачу листочек из сумочки у неё на поясе. Сам себе попугай, извлекаю, разворачиваю:
Мелькают наших дней мгновенья –
с их постоянной суетой –
над изумрудною водой,
над камнем розовых ступеней.
Но и мгновению дано
постичь: есть вечное на свете.
Дворцы встают из тьмы столетий,
хоть их творцы мертвы давно.
Венеция, Хулио Кортасар.
Средиземноморская Венеция существует, довелось убедиться. Северная Венеция ближе, но редко бываю. Оба города для меня скорее книги и кино, чем очевидная реальность.
Сеанс продолжается. Шагаю по Фонтанке, спиной к Невскому в сторону Сенной площади. Небо чистое, впереди по ходу, над самым горизонтом, на розовом краю неба пепельная синева размазанных облаков, вдали купол архитектурного чуда. Череда классических фасадов разной степени сохранности. Побродить лет десять по набережным и улочкам, и появятся в окнах силуэты из прошлых столетий.
В метро раскрываю потрёпанный источник знаний, блеклую брошюру со статьями о городе на Неве, с удивлением обнаруживаю, что Иоахим Риббентроп по происхождению петербургский немец. Учился в одной школе с Молотовым. Во время официального визита в Москву хлопотал перед Молотовым за Анну Ахматову, по поводу которой готово уже было постановление ЦК. Молотов обратился к Жданову и хлопоты увенчались успехом. Интересно, легенда или реальность? Источником указан поэт Анатолий Найман. Кому и создавать легенды, как ни поэтам…
Бесконечный эскалатор возносит из подземелья метро в мрак ночи. Магазины, светофоры, тёмные дворы, кнопки у двери подъезда, лифт, дверь в квартиру. Разговоры за столом. Соло на клавишах. Лодка качнулась и поплыла во тьму кромешную…
P.S.
Пишу, потом забываю, что писал, читаю как чужое. Выслеживаю самого себя, переходящего из одного дня в другой, из часа в час, от одного окна к другому, нечаянно оказываясь на улице Рубинштейна.
Вернувшись к версии "Риббентроп – Молотов – Ахматова", нахожу у Валентина Пикуля в романе-размышлении «Барбаросса».
«… – Господи, даже не верится… опять я в России!
Проезжая по улицам Москвы вместе с Молотовым (они учились когда-то в одной петербургской гимназии), Риббентроп спросил, как поживает предмет их общего юношеского увлечения. Молотов понял, что Риббентроп спрашивает об Анне Ахматовой, и он ответил, что она… жива. Живет и работает!
– Ты уж, Вячеслав, – дружески просил Риббентроп, – сделай так, чтобы ее ваши держиморды не обижали…
Может, не случись такой беседы, и гибель талантливой поэтессы была бы приближена, а Риббентроп невольно "спас" ее от неизбежной расправы. Сталин принимал Риббентропа очень радушно, о чем впоследствии Риббентроп рассказывал: "Я чувствовал себя в Кремле словно в кругу своих старых партийных товарищей…"».
На самом деле Риббентроп родился в городе Везель в Рейнской Пруссии и никакого отношения к петербургским немцам не имеет. Дважды побывал осенью 1939-го в Москве как министр иностранных дел Германии, остальное фантазии.
Анатолий Найман не создавал легенды, лишь упомянул её. В рассказах об Анне Ахматовой он пишет: «Между тем „чужая жизнь“, по крайней мере, на уровне легенды, творилась, сочинялась для нее уже на ее глазах, и не только из-за недобросовестности или злонамеренности критиков и мемуаристов, но подчиняясь законам людской молвы, действующим и всегда действовавшим по своей собственной логике. Ахматова знала это и делала опережающие шаги, предупредительные записи и в то же время знала, что логика молвы, как мутирующий вирус, ускользнет от всяких ее лекарств и нападет на ее биографию с неожиданной стороны».
Нападение состоялось. Соединение в одном сюжете Ахматовой и Риббентропа обязано некой даме не в своём уме… далее череда подробностей, лишних там, где сейчас нахожусь, далеко от Питера, в стороне от Ахматовой.
P.P.S.
То кафе осталось в 2013 году. В 2017 несколько дней пребывал в питерском отеле "1913 год". Замечательные года, перекличка столетий. Обитая в 1913-м первый раз посетил дом Набоковых на Малой Морской и квартиру Николая Пунина в Фонтанном доме, где Ахматова жила с 1924 по 1952 год. В Фонтанном заглянул в «Кабинет Иосифа Бродского» – комната со множеством фотографий и предметов, имеющих к Иосифу отношение. В доме на Литейном, где жил Иосиф, тогда ещё не было музея.
Что же ещё было в 1913-м? – Маяковский… нет, это 17 ноября 1912-го, "Бродячая собака".
«Мое знакомство с Владимиром Владимировичем состоялось в "Бродячей собаке" в конце 1913 года, когда появилось течение футуристов, а затем акмеистов. "Бродячая собака" – очень любопытный литературный кабачок, который организовал небезызвестный Пронин на Михайловской площади в Санкт-Петербурге, в подвальном этаже бывшей прачечной, помещение которой он специально купил. Расписывали ее разные художники, а больше других – Судейкин. Здесь и оборудовали литературный кабачок. На пригласительных билетах нарисовали собаку.
Туда приглашалось все передовое в области искусства левого направления…».
Ивнев Рюрик, "Маяковский и его время".
Маяковский, Набоков, Бродский… Иосиф, впрочем, принадлежит другой эпохе. А вот его отец, Александр Иванович (Израилевич) родился в Петербурге 7 ноября 1903 года, в семье владельца часовой мастерской. Иосиф замечательным образом раскрывал тему времени, но мастерская ни при чём. Дед Иосифа, Израиль Янкелевич Бродский, оставил мир в 1908 году, задолго до появления внука на свет.
А в конце того же 1903 года в Петербурге родился Гайто Газданов, один из шести писателей, образовавших для меня компанию "авторов двух полушарий". Двое не упомянутых здесь – Михаил Булгаков и Генри Миллер, оба из 1891 года.
Всё, года и имена перечислены. Вечер. Солнечный свет на стене леса гаснет…