Когда Лёне Швакину стукнуло сорок, ему захотелось, чтобы его отвергли. Чтоб у него произошла несчастная любовь на разрыв аорты, несовпадение душ, полный раздрай и всё остальное.
Конечно, странное желание. Нормальные люди, наоборот, мечтают о счастной любви. Они хотят, чтобы их привергли. Чтоб их аорта была в целости и сохранности, и даже потолстела на радостях. Люди хотят совпадения душ и бабочек в животе. А Швакин как-то выбился из ряда.
Секрет в том, что Лёня всю жизнь кропал стихи. Он умел складывать разрозненные слова в рифму, но с драмой, чувственностью и внутренней энергетикой стиха у Швакина всегда было плохо.
Лёнины стихи не продирали слушателя до печёнок, не было в них боли и огня. А без этого считать себя состоявшимся поэтом нельзя.
В поисках драмы и энергетики Лёня переживал и терзался, пока один друг, понимающий в поэтической кухне, не заключил:
- На сытый желудок, Швакин, настоящие стихи не пишутся! Поэт должен страдать, а у тебя кругом всё гладко и ровно, как у дежурного хорька на птицефабрике. В твоей жизни не было тяжёлых и безрадостных минут. Тебя никто не отвергал, ты никогда не бился в муках неразделённой любви. Правильно?
Лёнина жизнь и вправду не блистала душещипательными вывертами. Не била безжалостным кулаком по темечку. Швакина никогда не отвергали женщины, потому что он их не домогался. Даже будущая жена в молодости не мучила его неизвестностью, а сразу вышла за Лёню замуж, вырастила с ним детей и вежливо ушла к какому-то другу детства.
По наивности своей Швакин всегда радовался, что жизнь у него течёт без ссор и нервотрёпки. Но теперь выяснилось, что из-за этого он не стал великим, в гвоздодёр его, поэтом!
- Хоть бы подралась со мной напоследок, что ли? – подумал Лёня о бывшей жене. – Что за женщины пошли? Скандал при разводе – и тот устроить не умеют. И от нехватки душевных страданий я влачу жалкое существование, как каторжник Сэлдон в Гримпенской трясине! Ни единого дельного стиха родить не могу! Фигово, граждане…
Итак, после сорока лет Швакин стал грезить несчастной любовью. Она была позарез ему нужна в качестве творческого толчка, источника страданий для неотложных поэтических нужд.
Объект явился Швакину в лице Ариадны Михайловны, живущей в соседнем корпусе. Она как раз вышла выгуливать собачку на вечерний променад. В лучах заходящего солнца по двору поплыли копна её волос и пышная грудь.
Чем занимается Ариадна – Лёня не знал, но дамочка не из простых, это точно. Голосистая, резкая, материально обеспеченная. Муж Ариадны был полковник какой-то винно-водочной службы. Семейка серьёзная, во дворе её побаивались. Но поскольку грешить с ней телесно Лёня не собирался, то наличие мужа-офицера мало его заботило.
- Это даже лучше, когда дама сердца прочно занята, - сделал вывод Лёня. – Она меня с ходу отвергнет, а мне только того и надо! Буду погибать в сердечных муках и писать стихи кровью своей души!
Имя Ариадны тоже подходило для трагичных стихов. Столько рифм набирается: Ариадна – отпадно, неповадно, складно, досадно, ладно… Не женщина, а находка!
Ариадна по-прежнему гуляла с пёсиком и Лёня решился. Спустившись во двор, он заговорил с соседкой о погоде, литературе, фотонных излучателях и мариновании капусты.
Разговорились. В излучателях Ариадна не шарила совершенно, однако в других темах разбиралась, а капуста вообще была её коньком. Внимание молчаливого соседа женщину слегка удивило, но заняться было всё равно нечем: её пёс обгадил ещё не все дворовые цветники.
Так они простояли довольно долго, а потом Лёня пошёл провожать её до подъезда, и всё говорил, говорил, и поедал её глазами… тут Ариадна не выдержала:
- У вас ко мне какой-то конкретный вопрос, уважаемый Леонид? Если да, то излагайте! Вы сегодня на себя не похожи!
Швакину тоже не терпелось взять быка за рога, чтоб его поскорее отвергли, дав тем самым волшебного пенделя в творческий полёт. Поэтому он погнал телегу напрямик:
- Ариадна Михайловна, я уже не первый год любуюсь вами из окна. Смотрю, как вы гуляете с Чупиком. Ловлю момент, когда вы спешите утром по делам вот по этой дорожке. Вижу, как вы трясёте коврики на лоджии.. ах, как чарующе вы их трясёте!...
- Уже не трясу, - поправила Ариадна. – Я купила новомодный моющий пылесос!
- …и сердце моё трясётся, прямо как эти коврики! – не унимался Лёня. – Я долго стеснялся, но сегодня иду ва-банк! Вы – симфония звёзд и моя бессонница! Ах, как я страдаю!
Теперь Ариадна Михайловна поняла. Сдвинув соболиные брови, она скрестила руки на выдающейся груди и сразу перешла на «ты»:
- Вот ты фрукт, Лёнечка… никогда бы не подумала! Закрой рот и слушай меня! Ты хоть в курсе, сморчок плавленый, какой пост я занимаю? Ты хоть знаешь, пергидрата пробирка, кто мой полковник-муж? Ты хоть знаешь, какая шишка мой депутат-любовник? Только тронь меня – и твои останки даже во вторсырьё не примут!
Вид у Лёни был самый удручённый, но внутренне он торжествовал.
- Увы, всё знаю! – воскликнул горестно поэт.– Не будет мне счастья, Ариадна, ибо семья, депутат-любовник и общественное положение – это святая святых! В одну из ночей, обливая слезами подушку, я даже написал стихи...
Здесь Лёня приврал: стихи родились только что. Не зря же он столько лет кропал любительские вирши!
- Ариадна, Ариадна!
Как же грудь твоя отпадна!
Ты губами мармеладна
И глаза – как огоньки!
Брось меня, о Ариадна!
Чтоб мне было неповадно,
Так и надо мне, и ладно!
Пусть отброшу я коньки!...
Это была только заготовка, но Лёня чувствовал, что поймал Музу за хвост. Процесс страданий пошёл, лёд тронулся!
- Швакин, ты мерзавец и нахал! – вскричала Ариадна, хватая пса под мышку. – Всё мужу расскажу, он тебя в табельном стакане утопит, понял?
Дверь подъезда с грохотом закрылась. Окрылённый Лёня тоже полетел домой. Следовало срочно обдумать продолжение трагической оды, прежде чем ревнивый полковник прибьёт Швакина своим табельным пузом.
***
…Лёня писал третью или четвёртую строфу, когда дверь его квартиры открылась настежь и в прихожую вошёл… нет, не разъярённый полковник. В Лёнино жилище вошла сама Ариадна Михайловна.
В одной руке у Ариадны был чемодан, в другой – новомодный моющий пылесос, а глаза блестели в полумраке словно дивные сапфиры.
- Швакин… - сказала Ариадна нежно. – А я ведь бросила своего полковника. Давно уже хотела бросить – и вот… И депутата бросила. Я всех бросила на фиг! Мне хочется составить тебе счастье, милый, глупый мой поэт… только не отбрасывай коньки, пожалуйста!
Швакин мешком осел в кресле. Муза сразу куда-то испарилась.
- А я-то полагал, что у меня несчастная любовь на разрыв аорты, несовпадение душ, полный раздрай и всё остальное… - пробормотал Лёня. – Сижу тут… как бы страдаю немножко…
Ариадна поставила на пол чемодан и села Швакину на колени.
- Не волнуйся, Лёнечка, – сказала она. – Твои страдания только начинаются…
(использована иллюстрация из открытого доступа)