Чем добрее твоя душа, тем сложнее складывается твоя судьба.
Весёлые люди, обычно – самые смелые люди, которые погибают первыми…
Неудач не бывает, только когда начинаешь писать впервые. Тогда всё написанное представляется замечательным и чувствуешь себя прекрасно. Кажется, что писать очень легко, и делаешь это с большим удовольствием. Но думаешь о себе, а не о читателе. Ему твои писания особого удовольствия не доставят. Позже, когда научишься писать для читателя,<…> от любой написанной вещи в памяти остаётся только ощущение того, как трудно было её писать.
Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве.<…> Избавляясь от одиночества, он вырастает как общественная фигура, и нередко это идёт во вред его творчеству. Ибо творит он один, и, если он достаточно хороший писатель, его дело — изо дня в день видеть впереди вечность или отсутствие таковой.
Мне не раз грозили смертью после выхода моих книг.
Писатель — как священник. Он должен испытывать по отношению к своей работе такие же чувства.
Лучше не иметь идеологии, чем работы.
Даже если ваш отец умирает, и вы с разбитым сердцем стоите у его постели, то и тогда вы должны запоминать каждую мелочь, как бы это ни было больно.
Я никогда не думал, что арифметика важна для понимания литературы. Меня ругали за то, что я слишком кратко пишу, а я нашёл рассказ Бабеля ещё более сжатым, чем у меня, в котором больше сказано. Значит, это признак возможности. Можно ещё крепче сжать творог, чтобы вода вся вышла.
Мне кажется, писатель не может описать всё. Есть, следовательно, два выхода — описывать бегло все дни, все мысли, все чувства или постараться передать общее в частном — в одной встрече, в одном коротком разговоре. Я пишу только о деталях, но стараюсь говорить о деталях детально.
Всем приходится лгать, но ты выбери для себя кого-нибудь, чтобы ему уже не лгать никогда.
Плохо писать о чём-то действительно случившемся. Это всегда убивает. Единственная стоящая литература — это когда ты создаёшь, когда придумываешь. Тогда всё становится правдой.
Писателю необходимы два качества — чувство справедливости и органическая, не подавляемая никакими потрясениями способность видеть всю мерзость жизни.
Майс. Какие книги следует прочесть писателю?
Ваш корреспондент. Ему следует прочесть всё, чтобы знать, кого ему предстоит обскакать. <…> Большинство живых писателей просто не существуют. Их слава создана критиками, которым всегда нужен очередной гений, писатель, им всецело понятный, хвалить которого можно безошибочно. Но когда эти дутые гении умирают, от них не остаётся ничего. Для серьёзного автора единственными соперниками являются те писатели прошлого, которых он признаёт. Всё равно как бегун, который пытается побить собственный рекорд, а не просто соревнуется со своими соперниками в данном забеге.
Все боятся. Только матадоры умеют подавлять свой страх, и он не мешает им работать с быком.<…> Если бы не этот страх, в Испании каждый чистильщик сапог был бы матадором.
Ни одна хорошая книга никогда не была написана так, чтобы символы в ней были придуманы заранее и вставлены в неё. Такие символы вылезают наружу, как изюминки в хлебе с изюмом. Хлеб с изюмом хорош, но простой хлеб лучше.
Война сейчас – готовится и приближается с неотвратимостью давно и хорошо запланированного убийства.
Писатель может сделать недурную карьеру, примкнув к какой-нибудь политической партии, работая на неё, сделав это своей профессией и даже уверовав в неё. Если дело партии победит, карьера такого писателя обеспечена.<…> Но всё это будет не впрок ему как писателю, если он не внесёт своими книгами чего-то нового в человеческие знания.
Нет на свете дела труднее, чем писать простую честную прозу о человеке. Сначала надо изучить то, о чём пишешь, затем нужно научиться писать. На то и другое уходит вся жизнь. И обманывают себя те, кто думает отыграться на политике. Это слишком легко; все эти поиски лёгкого выхода слишком легки, а само наше дело непомерно трудно.<…>
Книги нужно писать о людях, которых знаешь, которых любишь или ненавидишь, а не о тех, которых ещё только изучаешь. И если написать правдиво, все социально-экономические выводы будут напрашиваться сами собой.
Непосредственно после войны мир, был гораздо ближе к революции, чем теперь. В те дни мы, верившие в неё, ждали её с часу на час, призывали её, возлагали на неё надежды — потому что она была логическим выводом. Но где бы она ни вспыхивала, её подавляли.<…> Изучая историю, видишь, что социальная революция не может рассчитывать на успех в стране, которая перед этим не перенесла полного военного разгрома.
В чём эти специалисты по психотерапии ничего не смыслят, так это в писателях, и в таких вещах, как угрызения совести и раскаяние, и что с ними делать. Надо заставить всех психиатров пройти курс литературного творчества, чтобы они поняли, что такое писатель. <…> Какой смысл в том, чтобы разрушать мою голову, подрывать мою память — моё главное достояние — и выводить меня из строя. Это великолепный курс лечения, но при этом теряется пациент. Это пустое занятие, Хотч, просто ужасное. Я просил руководство клиники лечить меня, но они ничего не знают о возмездии, которое меня ждёт.
Когда идёшь туда, куда должен идти, и делаешь то, что должен делать, и видишь то, что должен видеть, — инструмент, которым работаешь, тускнеет и притупляется. Но лучше мне видеть его потускневшим и погнутым и знать, что придётся снова выпрямлять и оттачивать его, но знать, что мне есть о чём писать, чем видеть его чистым и блестящим и не иметь что сказать или гладким и хорошо смазанным держать его в ящике и не пользоваться им.
Настоящий писатель будет признан почти при всякой из существующих форм правления, которая для него терпима. Есть только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта — фашизм. Потому что фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами. Писатель, который не хочет лгать, не может жить и работать при фашизме. <…>
И когда он уйдёт в прошлое, у него не будет иной истории, кроме кровавой истории убийств. <…>
Писать правду о войне очень опасно, и очень опасно доискиваться правды. <…> когда человек идёт на фронт искать правду, он может вместо неё найти смерть. Но если едут двенадцать, а возвращаются только двое, — правда, которую они привезут с собой, будет действительно правдой, а не искажёнными слухами, которые мы выдаём за историю. <…> Впереди у нас, по-видимому, много лет необъявленных войн.
— Речь на II конгрессе американских писателей.
— «Писатель и война»(The Writer and War), 4 июня 1937
Прочитайте<…> «Войну и мир» Толстого, и вы увидите, что все пространные исторические рассуждения, которые ему, вероятно, казались самым лучшим в книге, когда он писал её, вам захочется пропустить, потому что, даже если когда-нибудь они и имели не только злободневное значение, теперь всё это уже неверно и неважно, зато верным и важным и неизменным осталось изображение людей и событий.
Неплохо было бы заглянуть в один из магазинчиков, торгующих подержанными армейскими товарами, и купить себе куртку. Куртка, хорошо потрёпанная зимой в окопах, выглядит куда более убедительно, чем Военный крест.<…>
Куртка и армейские ботинки позволят тебе сразу же войти в братство фронтовиков. А братство фронтовиков — это единственное, что приобрели те, кто воевал.<…>
Очень неплохо было бы выучить мотивчики «Мадемуазель из Армантьера» и «Маделон». Насвистывай эти священные баллады на задней площадке трамвая, и в тебе каждый признает бывшего фронтовика.<…>
Купи или возьми почитать хорошую историю войны. Изучи её тщательно, и тогда ты сможешь вести вразумительную беседу о событиях на любой части фронта. Более того, тебе придётся не раз доказывать ветерану его ошибки, если даже не полное невежество. Солдат, как правило, обладает никудышной памятью на даты и названия. Воспользуйся этим.