Глава 106
Знакомство со слишком большим количеством молодых и прекрасных дам никогда не доставляло мне беспокойства. Но порой знакомство было излишне тесным, а дамы были излишне известными. В этом случае подобные знакомства могли становиться хлопотными.
Я почти не скрывал от своих друзей более чем тесную дружбу с герцогиней Марией де Шеврёз. Были среди моих знакомых дам и другие, как, например, её кузина. Казалось бы, разум должен был велеть мне сторониться близких отношений с другими родственниками этих двух дам, и, в особенности, в случае такой степени родства, которое ставит этих дам в положение, близкое к положению матери. Я говорю о свекрови Марии, господе де Монбазон.
Но что я мог с собой поделать в том случае, когда свекровь оказывается на десять лет моложе своей невестки? Судите сами!
Мария д’Авогур де Бретань была на десять лет младше Марии де Шеврёз, а также младше меня на те же десять лет, и она была весьма хороша – стройна, мила, умна, и при этом вовсе не ханжа. Выйдя замуж за Эркюля де Рогана, 2-го герцога де Монбазона, который был старше её на сорок два года, она, естественно, была расположена заводить нежную дружбу с мужчинами более молодыми и более ей приятными. Герцог Эркюль де Роган был в родстве с графом де Рошфор, поскольку был сыном Луи VI де Рогана, первого принца де Гемене, и Леоноры де Роган, наследственной графини де Рошфор. Может показаться удивительны, что эти родственные связи не помешали Марии де Шеврез и графу де Рошфору яростно враждовать, но, во-первых, эта вражда была ничуть не более удивительной, чем вражда Месье и Короля, состоящих в более близком родстве, или, например, вражда Короля и Королевы-матери, во-вторых, она прекратилась со смертью Ришельё. Итак, я не мог не заметить первую красавицу при дворе, Марию де Монбазон, герцогиню и красавицу, молодую и бойкую.
Я не был единственным среди тех, кто обратил на неё внимание. Сам герцог де Монбазон относился к весёлым затеям герцогини снисходительно, при условии, что внешнее приличие не нарушается. Мария де Монбазон была, между прочим, единственной знатной красавицей при дворе, которая нравилась мне, и с которой моему конкуренту Франсуа де Ларошфуко не удалось установить желаемого им более чем дружественного отношения. Это подтверждает чрезвычайно тонкий ум и вкус этой дамы. Она была хороша и если я не распространяюсь на этих страницах об её достоинствах, то только лишь из уважения к ней и из благодарности, которая требует мне сохранять скромность, не позволяющую мне отдать ей должное.
Поскольку у герцогини хватило ума не увлечься Ларошфуко, её внимание было обращено на господина Генриха II Орлеанского, герцога де Лонгвиль, который был на двадцать семь лет моложе её супруга. Он также отдавал должное её достоинствам.
В описываемые мной времена на сцене придворной камарильи взошла новая звезда, не уступающая герцогини ни в знатности, ни в красоте, ни в уме, но более молодая, на целых девять лет моложе госпожи де Монбазон, что обеспечивало ей полную победу. Это была Женевьева де Бурбон, дочь принца де Конде, сестра герцога Энгиенского. Её брат, герцог Энгиенский, как раз совсем недавно покрыл себя славой победами при Рокруа, что также возвысило и её. Господин де Лонгвиль обратил не неё столь пристальное внимание, что всерьёз вознамерился жениться на ней. Это слишком сильно огорчило господу де Монбазон, которая почувствовала себя ущемлённой и оскорблённой.
Скажу в порядке самокритики, что я уже успел завести дружбу и с госпожой Женевьевой де Бурбон, так что мне приходилось выслушивать описание всех недостатков госпожи де Бурбон от госпожи де Монбазон в чрезвычайно преувеличенных красках, не противореча и порой соглашаясь, после чего через несколько дней приходилось выслушивать также и описания отвратительных недостатков госпожи де Монбазон от госпожи Женевьевы, которая также не скупилась на негативные краски и на преувеличения, и опять-таки приходилось соглашаться и поддакивать.
Меня это порядком утомляло, но я говорил себе, что если я не научусь скрывать свои чувства и быть приятным тем, с кем общаюсь даже в том случае, если тема разговора меня не увлекает и даже неприятна мне, то мне не место в политике, не место в Ордене, и уж конечно не место в рядах священнослужителя.
Итак, дамы говорили мне гадости друг про друга, но это их не охлаждало в достаточной мере. Обе жаждали скандала, в центре которого была бы та, ревность к которой переполняла душу и не давала покоя.
В 1642 году свадьба состоялась и Женевьева стала называться госпожой де Лонгвиль. Престарелый супруг наскучил Женевьеве задолго до окончания медового месяца, поэтому она обзавелась нежным другом в лице Мориса, графа де Колиньи, который был всего лишь на год её старше, поэтому обладал и должной ретивостью, и привлекательностью, и романтическими мечтами. Бедняга был влюблён в неё настолько, что почти не скрывал своих чувств.
Тремя годами раньше того времени, о котором я пишу, я встретил повзрослевшую дочь кузины Марии, госпожи де Буа-Траси. Я знавал её ещё девочкой и как-то в шутку она сказала мне, что хотела бы выйти за меня замуж после того, как ей исполнится шестнадцать лет. Встретив её в этом возрасте, что было два года тому назад, я был ошеломлён её красотой. На мою беду её также звали Мария, а это имя имело странную власть надо мной. Мадемуазель Мария де Буа-Траси завладела моим воображением. На протяжении недели я почти не спал, мечтая о ней. Я убеждал себя, что не должно встречаться с дочерью той, с которой я был весьма близок. Но убеждения, которые смиряли мои желания днём, ничуть не действовали на моё воображение по ночам. Я позволил себе ответить несколькими комплиментами на страстные признания Марии, и между нами, каюсь, произошли три свидания, после чего я понял, что мне предстоит либо жениться на ней и отказаться ото всех своих амбиций в политике, либо расстаться. Я не мог не отдаваться этому чувству целиком, полностью, без остатка. Я решил порвать с ней и постарался сделать это как можно мягче.
— Я избрал духовную стезю, — сказал я Марии. — Я давал Господу обет безбрачия. Вместе с тем наши отношения соблазняют меня на отказ от этого обета. Нам следует расстаться.
— Но вы, шевалье, насколько мне известно, легко нарушаете этот обет с весьма многими вашими прихожанками, — возразила Мария.
— Утешать бедную замужнюю даму, которой её супруг не уделяет достаточно внимания, не есть грех нарушения обета безбрачия, — лицемерно ответил я. — Даже кардинал Ришельё не отказывал в таких милостях страждущим, и могу ли я, простой аббат, осуждать кардинала или же не брать с него пример?
— Шевалье, я не желаю больше видеть вас, отныне я вас не знаю, и если мы встретимся, я не узнаю вас, так и знайте! — воскликнула Мария, после чего мне пришлось удалиться.
Итак, три года я её не видел, но на праздновании победы при Рокруа я увидел одну супружескую пару. Это была та, кого я знал под именем Марии, мадемуазель де Буа-Траси, а также её супруг, пожилой и знатный дворянин, господин де Фокероль. Мария сделала вид, что не узнала меня, я ответил тем же. Однако через полчаса, гуляя в саду, я наткнулся на неё одну, поскольку её супруг удалился для того, чтобы составить партию в ломбер.
— Шевалье, мне кажется, мы знакомы, — сказала Мария с некоторой усмешкой, в которой была и гордость, и презрение, и сожаление о несбывшемся, что составляло весьма соблазнительную смесь чувств.
— Сударыня, вы вопреки своему обещанию узнали меня и заговорили первой, что меня чрезвычайно радует, — ответил я. — Могу ли я вновь принести извинения за своё недостойное поведение и постараться вымолить прощение?
— За что? — с улыбкой спросила она. — Вы были правы. Вы никогда бы не женились на мне, а мне не следовало бы мечтать о браке с вами. Теперь я достаточно знатна и ещё более богата, чем была, и совершенно свободна, поскольку мой супруг отнюдь не дорожит своими исключительными правами, которыми пользуется столь редко, что и вспомнить нечего.
— Меня чрезвычайно огорчает такое пренебрежение вами и вашими неотъемлемыми правами с его стороны, — солгал я.
— Вы хотели сказать, что вас это чрезвычайно радует? — спросила Мария. — Уж если вы хотите лгать себе, то не следует лгать мне, ведь я вас прекрасно знаю и понимаю ваши чувства.
— Признаюсь, вы раскрыли меня, — согласился я. — Мне приятно, что ваш супруг не слишком вам докучает.
— Вы, вероятно, подумали, что поскольку я теперь — замужняя дама, встречи со мной теперь не вступают в противоречие с вашими принципами? — спросила она с усмешкой.
— Я не смею отрицать то, что вы прочитали в моих глазах, — ответил я, поскольку это было правдой.
— А подумали ли вы о моих чувствах? — спросила Мария.
— Я полагал, что ваши чувства ко мне остались неизменными, — ответил я.
— Вот именно! — воскликнула она. — Вопрос лишь в том, какие именно чувства? Те ли, о которых я говорила вам в счастливые часы наших встреч, или же те, которые я проявила при нашем расставании? Подумайте об этом, шевалье!
Я склонил голову и вознамерился уйти, но Мария остановила меня жестом.
— Скажите мне, шевалье, но только откровенно, — сказала она. — Надеетесь ли вы на возобновление наших отношений?
— Я всегда буду на это надеяться, — ответил я. — К чему лгать себе и вам, если вы столь легко разоблачаете мою неискренность? Я всегда восхищался вами и намерен делать это и впредь, вне зависимости от того, что вы об этом думаете, и что вы на это ответите.
На этот раз я действительно откланялся и скрылся. Три недели мы не имели никакой возможности свидеться наедине и обменяться какими-либо письмами или знаками.
После этого на одном из приёмов я увидел её, но не смел подойти, поскольку присутствовало много посторонних. Мария взглянула на меня и поймала мой ответный взгляд, после этого она глазами указала на свой кармашек, из которого она извлекла платок, уронив при этом на ковёр небольшую записку. Она немедленно прикрыла её своим платьем и посмотрела на меня. Я глазами дал знак, что заметил записку и готов её поднять, после чего Мария безмятежно покинула место, где до этого пребывала, предоставив мне возможность овладеть запиской.
Мне требовалось сделать лишь три шага, но как только я сделал два шага, меня остановил господин Ларошфуко.
— Скажите мне, Шевалье, как часто вы виделись с герцогиней де Шеврёз во время её ссылки? — спросил он.
— Вы ведь и сами знаете об этом, герцог, — ответил я. — Если бы Ришельё был жив, я бы ответил, что не видел её ни разу, но теперь вам проще расспросить её самому. Я не отрицаю, что виделся с ней раз или два, кажется, передавая ей приветы от кого-то из наших общих знакомых, не помню уже от кого конкретно.
— Не сочтите за дерзость, шевалье, — ответил герцог. — Я хотел бы спросить, не говорила ли с вами герцогиня обо мне? Мне кажется, что со времени своего возвращения она стала относиться ко мне более чем прохладно, тогда как до её ссылки нас связывала крепкая дружба.
— При мне она о вас не вспоминала, герцог, но я уверен, что она о вас не забывала, ведь она избрала вас в качестве хранителя её драгоценностей, — ответил я.
— Вам и это известно? — удивился Ларошфуко.
— Я не знал об этом наверняка, но вы только что подтвердили мою догадку, герцог, — с улыбкой ответил я и постарался продолжить свой путь к записке.
В эту минуту я увидел, что на ковре никакой записки уже нет. Меня прошиб холодный пот.
— Господа! — сказала в этот самый миг госпожа де Монбазон. — Минуту внимания! Я нашла какую-то записку на ковре! Что бы это значило?
— А кто её адресат? — спросил кто-то из придворных.
— Кем она подписана? — спросила какая-то дама.
— Представьте себе, здесь нет ни адреса, ни подписи! — воскликнула госпожа де Монбазон.
— В таком случае это письмо никому не принадлежит, и мы имеем полное право ознакомиться с её содержанием! — воскликнул кто-то ещё, и все остальные подхватили эту идею.
Общество уже несколько раз утомилось различными ликёрами и настойками, поэтому то, что, вероятно, не позволила бы себе более трезвая компания, произошло к моему огорчению и ко всеобщей радости. По счастью, Мария в это время уже была далеко, поскольку она удалилась сразу же после того, как оставила эту записку для меня.
— Читайте же! — говорили одни дамы.
— Не томите! — говорили другие.
— Это будет забавно! — предвкушали мужчины.
— Итак, я читаю! — сказала госпожа де Монбазон. — Вот что здесь сказано. «На что вы надеялись после столь долгого отсутствия и молчания? Разве вы не знаете, что гордость, ранее заставившая меня оценить ваши чувства, ныне защищает меня от страданий, которые могла бы мне причинить ложная видимость на продолжение наших отношений?»
— Что здесь происходит? — услышали мы властный голос Королевы. — Госпожа де Монбазон! Где вы взяли это письмо и почему вы устраиваете здесь подобные публичные чтения?
— Я нашла это письмо на ковре, — ответила Монбазон.
— По какому праву вы читаете это письмо вслух? — спросила Королева.
— Я надеялась, что мы сможем узнать, от кого оно, или кому оно адресовано, — ответила Монбазон. — Впрочем, дальше можно не читать. Я догадываюсь, от кого это письмо и кому оно адресовано. Возьмите, сударыня, это, по всей видимости, потеряли вы.
С этими словами Монбазон подошла к герцогине де Лонгвиль и вручила ей записку.
— Да как вы смеете подозревать меня в такой гнусности? — воскликнула де Лонгвиль, шарахаясь от записки как от ядовитой змеи.
— Что ж, в таком случае я сама передам это письмо адресату, — продолжала свой фарс Монбазон, после чего подошла к Морису де Колиньи и протянула ему эту записку.
— Вам же сказали, что вы глубоко заблуждаетесь, сударыня, — ответил сквозь зубы Морис де Колиньи, после чего развернулся даже не взглянув на записку и отошёл на несколько шагов.
— Дайте сюда эту записку! — проговорила Королева властно.
Монбазон вынуждена была подчиниться.
— Как это гадко – читать чужие письма! — воскликнула Королева, вспоминая дни своего унижения, когда её переписку читал Король и кардинал, а также канцлер Сегье. — Госпожа де Монбазон, я прошу вас покинуть мой дом и подумать о своём поведении.
После этого Королева отвернулась от госпожи де Монбазон, а вслед за ней все гости перестали её замечать.
(Продолжение следует)