На дне глубокого колодца сидела, съёжившись, душа.
Закрыта под семью замками, томилась узница моя.
Бывали дни, в былые годы, бежали с ней вперегонки,
она — обычно нараспашку, я — крепко сжав себя в тиски.
Ей всё казалось слишком мало: простора мало и любви
в погоне за своей судьбою, не опасаяся молвы.
Рвалась вперед. На те же грабли, на те же острые шипы
не раз ступала без оглядки — то были юности плоды.
Лечила ей я синяки да раны. То нож, вонзённый со спины,
извлечь пытаясь, укоряла: "Будь поразборчивее ты…"
Я так боялась: "Покалечат, сломают, наплюют в тебя".
И оттого-то в подземелье от глаз чужих сокрыла я.
Она стенала и кричала, ломала крылья. Но крепка
броня темницы, что, её спасая, в себе соорудила я.
Она и к разуму вызвала: "Как жизнь построишь без меня?
Одумайся, пусти на волю, возьми меня в сомастера".
Душа болела и слабела, стонала, кошкою скреблась.
Я молча все это терпела, ни с кем печалью не делясь.
Она взывала и молила: «Родные души, где вы, где?»
Но люди проходили мимо -- не слыша, на своей волне.
Душа смирилась, очерствела. Я ж невзлюбила зеркала,
увидев как-то в отраженьи:
иллюзий расступилась мгла,
со дна глубокого колодца, на цыпочки привстав, дрожа,
из глаз моих, как в два оконца, печально вдаль глядит душа.