Три письма.
Брюс.
Земля плохо поддавалась лопате. Сверху она была приморожена. Приходилось сначала пробивать ледяную корку, и лишь потом уже, еще сопротивляясь, с неохотой, она позволяя лезвию войти в свою плоть.
Жаль что собственная моя плоть стала такой незначительной, а то дело шло бы намного быстрее – навалишься на черенок и все…
Передохнуть что ли? Я с сомнением посмотрела на тяжелое небо – ишь набухло, того и гляди обрушит новую порцию снега. Нет, останавливаться нельзя.
Спрыгнув в образовавшуюся яму я принялась выгребать рыхлую землю руками. Так быстрее. Земля внизу была черная и тяжелая, прилипала к ботинкам и пальцам, образуя тяжелую корку, то и дело попадались жирные дождевые черви. Чем глубже, тем их было больше. И хорошо. Процесс разложения пойдет быстрее.
Все же придется сделать передышку. Заодно пойду проверю, как он там.
Так же. Даже позы не поменял, и на мое появление никак не среагировал. По слегка вздымавшейся холке я поняла, что он еще дышит. Присела на корточки и положила руку на голову. Пес слегка повел ухом, и кончик хвоста сделал попытку вильнуть. Немного уже осталось. Побыстрее, что ли, смерть пришла. И где бродит?
Я вернулась к могиле. Сил маловато, но помощи ждать неоткуда – занесло снегом так, что ни соседи, ни ветеринар добраться на мой хутор были не в состоянии. Я думала о нем, Брюсе. Какой был пес! Умный. Преданный. Мужчин только вот на дух не переносил. Подруги шутили: « Смотри, так и проживешь жизнь одна. Он у тебя всех мужиков распугает!» А я так думаю что он лучше меня разбирался в людях. Интуиция у него была хорошо развита. Время показало, что он был прав, когда зубы скалил на некоторых моих поклонников. Хоть и не все, и не совсем сволочами оказывались, но и далеко не ангелами.
Я понимала, что это его последние часы. Есть он перестал два дня назад. Очищался. Животные чувствуют приближение смерти и готовятся к её прибытию. Некоторые стараются уйти подальше с глаз. Иные наоборот, держатся ближе к хозяину, ища у него комфорта и помощи. Думаю, что им тоже бывает страшно. Как и нам, людям. Неизвестность страшит. Всех. Не имеет значения, осознанно это или нет.
Я кончила копать. Надо бы глубже, да сил совсем не осталось и обломанные ногти кровоточили. Я даже думать боялась о том, как его буду тащить. Он хоть и потерял в весе за время болезни, но все равно раза в два тяжелее меня. Мастиф все же.
Я вернулась в дом. Вовремя. Пес поднял голову, будто услышал мои шаги. Хотя я знала, что оглох он год назад, да и зрение уже было не то – поселился в глазах туман. Я села с ним рядом на пол. Он ткнулся носом в мой бок и затих, как бы говоря: «Дождался». Я чувствовала как время вытекает из него минута за минутой. И сердце стучало , как умирающие часы – тик-так, тик – так, все глуше и глуше. И вот маятник остановился.
Ноги затекли, но я еще медлила, не вставала, хотя знала, что тянуть нельзя. Если тело закоченеет, то вот в таком виде, с раскинутыми в стороны лапами, ни в какую могилу он не поместится. С тяжестью на сердце принялась я за работу. Принесла заранее приготовленные простыни.
Через некоторое время он превратился в кокон, туго спеленутый простыней в зеленый цветочек. Я выбилась из сил, да и слезы душили. Нельзя расклеиваться. Надо беречь силы – тащить его предстояло неблизко.
Это я потом почувствовала, что все мышцы в моем теле кричали от боли. Крепко я их перенапрягла.
Снег все же пошел, и начинало быстро темнеть. А я все стояла у его могилы и не могла заплакать – не осталось сил..
Я.
Много лет назад мне приснился сон: Чей-то голос сказал: « Пока ты не допишешь эти стихи – не умрешь». Дальше шли строчки, и, проснувшись я их записала:
« И пока ты всего не свершишь,
Замыкая означенный круг,
Оголенных не тронешь вершин
Запорошенной снегом души, …»
И все. Я, конечно, из упрямства, решила их дописать, и не раз. Но получалась какая-то галиматья, и попытки я эти бросила. Так и остались они на задворках памяти. Но и не забывались.
Бывали моменты, когда смерть дышала в затылок. Как, например, когда в горах, во время гололеда, машина потеряла контроль, и её закрутило на автостраде, пока , передним бампером, она не врезалась в дорожный столб. А дальше была пропасть. Всплыли тогда эти строчки в памяти, но не дописались. И, помню, как вздохнула я тогда с облегчением: значит время не пришло. Поживу еще.
Смешно.
Я думала об этом, сидя с чашкой кофе за порезанным ножом столиком в маленьком ресторане « Глэйшер». А так же думала о Брюсе. Потому что предстояло мне решить кое что очень важное для себя. То, что никому иному за меня решить не дано. У Брюса, по крайней мере, была я , а у меня…
Звук открываемой входной двери на мгновение прервал течение моих мыслей. Да и как было не прервать, когда открывалась эта дверь с трудом, потому что к ней под потолком тянулся трос, а , проследив за ним взглядом, я увидела, что к обратному его, троса, концу, была привязана чугунная сковорода. Когда дверь открывали, трос натягивался, сковорода поднималась вдоль столба вверх, а когда дверь отпускали, то эта самоя сковорода с грохотом обрушивалась вниз, натягивая за собой трос, и дверь захлопывалась. Вот же… как любил говаривать мой папа, «Голь на выдумки хитра.»
Ну, голь не голь, а богатством этот ресторанчик не блистал. Пристанище местных завсегдатаев, по большей части лесорубов и пенсионеров. Да еще горнолыжников и скалолазов, когда сезон. Да вот для таких как я, забредших погреться и подумать о своем без помех.
В одном углу зала висел светофор с вечно горящим зеленым светом, под потолком покачивалась деревянная модель аэроплана, красного цвета. Над красной же дверью прибиты скрещенные снегоступы.
Я жестом подозвала официантку, чтобы подлила еще горячего кофе. Она посмотрела на меня с прищуром, ничего не сказала, но я поняла, что нужно будет что-нибудь заказать – для приличия, и взяла в руки меню.
Собственно, я здесь не для того, чтобы лакомиться произведениями местного кулинарного искусства. Дописать письма и переждать дождь, а уж потом – в поход.
Дождь, видимо зарядил надолго. Письма я все же с грехом пополам я закончила . Лизнула уже подписанные конверты с маркой, стараясь не порезать язык – довольно противное ощущение, и положила их с краешку стола. И в это мгновение сковорода с грохотом взлетела к потолку.
Все, в том числе и я, с любопытством взглянули на вошедшего. А и было на что посмотреть. Статный мужик – сажень в плечах, но с несколько поувядшей шевелюрой, орлиным взором окинул помещение, удовлетворенно икнул, и направился прямиком к чисто одетому в старый аккуратный дождевик и потертые от употребления джинсы мужчине у стойки бара.
- Что, думал не найду? Думал, что свалив из Калифорнии, ты выпал из моего поля зрения? - Грозно навис он над тщедушным.
Тот потер переносицу, на которой сидели бифокальные очки в тонкой серебрянной оправе. (От «Гуччи» - Машинально отметила я фирменный знак, на моих очках был такой же.) – И ничего не ответил. Но по виду было можно понять, что друг друга они узнали.
Вошедший распалялся на глазах. Официантка побежала за поваром, и он незамедлительно явился и встал в дверном проеме – под стать вошедшему, похожий на вышибалу, но потяжелее фунтов на двадцать.
Ногой придвинув к себе стул, мужик сел и, спокойным уже голосом, спросил:
- Какое тут у вас пиво с самым странным названием?
- «Слюни Лося» - ответила все еще настороженная официантка, и налила ему высокий стакан.
Мужик в Гуччи приподнялся было уходить, но сильная рука соседа властно усадила его обратно на высокий стул.
Допив пиво, он развернулся к тому всем корпусом:
- Ну вот и повидались. Да не бойся, бить я тебя не буду. Пока. Сколько же это лет прошло? Почти три? Да не трясись ты, сказал ведь, что бить не буду, значит не буду. Хотя надо бы. Еще мне пива! – Это он уже официантке. Повар к тому времени покинул территорию, так как беседа приняла мирный оборот, но время от времени белый колпак его все же высовывался из кухни – на всякий случай.
Завсегдатаи с увлечением наблюдали за происходящим, но за Гуччи вступаться никто не спешил – видно было, что не самая он тут популярная личность. А, может, он просто проезжий? Хотя нет, Я слышала, как он сказал: «мне как обычно», когда вошел – я еще удивилась, что сковорода тогда поползла вверх, как неродная, настолько робко он открыл дверь.
- Ишь ты, прикид то у тебя какой потертый! И не узнать. Это ты что, с толпой слиться решил, мимикрия это у тебя, под своего канаешь? А ведь помню, помню, как у тебя все от дома Армани, Дольче и Габана, Версаче.. А, нет, Версаче это у меня, ты пестренького никогда не любил, у тебя все тона были под цвет смерти – серые, да коричневые.
В хорошо поставленном голосе у него опять прозвучала металлическая нотка, от которой всем стало не по себе. Выглянул из кухни повар:
- Слушай, шел бы ты, по добру- по здорову. – Посоветовал он.
- А тебе фокус показать? – И из салфетки выпорхнул голубь и, трепыхаясь, взвился под потолок!
Все дружно загалдели:
- Лови птицу! – Кое-кто и впрямь кинулся за пернатым. А мужик вдруг перевернул пустой стакан, потом приподнял краешек, и оттуда высунулся голый хвост – крысиный. Официантка завизжала дурным голосом – Крыса спрыгнула на пол. Пользуясь переполохом, Гуччи юркнул к двери, фокусник ринулся за ним, но был перехвачен ловким поваром:
- Куда, а платить кто будет?!
Швырнув ему в лицо двадцать долларов, мужик вырвался, крича щуплому очкарику вдогонку:
- Я тебя все равно опять найду! Не скроешься! Я еще спляшу на твоей могиле, попомни мои слова!
Опоздал! Дверь захлопнулась с лязгом, по дороге к выходу, он сбил на пол мои конверты, машинально поднял их и сунул себе в карман. Тут уж закричала я, но, выскочив под дождь, увидела только красные сигнальные огни растворившегося в тумане Джипа.
Озеро Энн.
Вернувшись в теплое нутро ресторана я машинально уткнулась в меню. Поесть придется, хотя и не очень хочется. Да и заночевать. Вечером трудно найти попутчиков – в горы обычно стараются отправиться с утра пораньше, так как путь к леднику не близок. А это значит, что мне придется здесь же и заночевать. В планы мои это не входило – очень уж не хотелось засветиться – никто не должен был знать, в какую сторону я подалась. А так придется регистрироваться, права показывать…
Мрачно ковыряя в тарелке уставшего вида салат, я позвала официантку:
- У вас свободные места есть в отеле?
- Вам комнату, или как? – Спросила она, оглянувшись через плечо, и, понизив голос, добавила: я могу подселить к своей подруге, она сейчас на работе, если койка устроит. Но оплата… сами понимаете..
- Понимаю, меня устроит. – Обрадовалась я. Меня это еще как устраивало.
Расплатившись за ужин, я поднялась на второй этаж здания, следуя за плотным задом официантки. Открыв дверь ключом, она впустила меня в страшно захламленную комнату, в которой повис терпкий запах одеколона Фаренгейт.
- Вон там, указала она рукой на узкую кровать за ширмой. – Подруга работает в ночную смену, её не будет до утра, так что располагайся. Белье я сейчас принесу, полотенце тоже.
Расплатившись с официанткой наличными, я быстренько приняла душ и улеглась на свое узкое ложе, наслаждаясь запахом свежевыстиранного белья, отлично понимая, что это – в последний раз.
Проснулась я , почувствовав чье-то дыхание на своем лице, и, открыв глаза увидела смуглое лицо склонившейся надо мной женщины .
Рассмеявшись низковатым голосом, она выпрямилась во весь свой богатырский рост. Ну никак не меньше шести футов, машинально отметила я., а то и выше. Широкие плечи, вьющиеся густые волосы каштанового цвета, привлекательное лицо, покрытое нездешним загаром. Высокая, прямо неестественно тяжелая грудь, которую она поддерживала ладонями, как набухшие виноградные грозди. Да и одета она была причудливо: пальто военного покроя, двубортное и с двумя рядами блестящих металлических пуговиц, а на голых ногах снежные ботинки.
- She-man, - Представилась она кокетливо. – Прихожу домой, а тут такая красота лежит! Вы так хрупки, моя леди, я и глазам своим не поверила. – Подмигнула вдруг она.
- Вы откуда? – Машинально спросила я, все еще сонно моргая.
- Из Нового Орлеана. Поссорилась с мужем. Он меня избил и выгнал из дому, еще и убить пригрозил. Вот я от него здесь и скрываюсь. Он у меня знаменитый продюсер, фильмы ставит. Порнографические. Я раньше у него на первых ролях была, потом уже, видно приелась, нашел другого трансвестита.
Заметив мой удивленный взгляд, она шаловливо подмигнула:
- Да да, я он и она в одном лице. Тут-она дотронулась до своих тяжелых гроздьев – мои бэбички, я женщина, но там то – и она указала себе в промежье – там-то у меня все мужское. И даже ничего себе, по свидетельству многих, очень даже ничего себе. Хочешь посмотреть?
Ну нет, мне не только посмотреть, но и думать ни о чем таком в данный момент не хотелось, и, потому, поспешно приподнявшись, неудобно себя чувствуя под заинтересованным взглядом ши-мэн, я начала быстро одеваться.
Рассвет еще только зарождался, когда, прихлебывая горячий кофе, который предусмотрительно сделал кто-то из постояльцев, я выскочила на улицу. Начал накрапывать дождь, когда, поеживаясь от утренней прохлады, я медленно направилась в сторону Моунтайн Бэйкер хайвэя.
Я с сожалением подумала о пропавших письмах, похищенных вчерашним фокусником. Значит не судьба. Ну нет у меня никаких сил писать их заново. Никаких. Нету. Сил.
В такой ранний час машин на дороге было мало, но мне повезло, одна «Субару» все же остановилась и подобрала меня. К счастью нам оказалось по пути, хотя неразговорчивая женщина не намеревалась ехать к Лэйк Энн , но пообещала высадить меня неподалеку от поворота к нему.
Я неслучайно выбрала именно этот маршрут к Лэйк Энн. Первая половина пути была сплошным крутым спуском вниз. Вниз и вниз. По густому лесу. Только потом было нужно перевалить через хребет по сплошным булыжникам и под палящим солнцем( это было прошлым летом), и тогда перед тобой открывалась чудесная панорама ледника и там, далеко-далеко внизу – выемка между скал, заполненная изумрудного цвета водой – Лэйк Энн. Я отлично понимала, что я не в той кондиции, как раньше. Дай-то бог сил добраться до границы ледника, а уж вернуться назад, да еще осилить крутой подъем обратно к дороге, сил у меня просто не останется. Таким образом я надеялась отрезать себе путь назад. Я шагала по узкой тропе, стараясь не споткнуться о корни и не потерять равновесие, потому что кружилась голова, что, почти уже, стало привычным делом. И в такт моим шагам твердились строчки, которые сложились сами по себе :
Холодно тебе под снегом,
мальчик мой..
Накормить бы теплым хлебом,
привести домой,
чтобы лап твоих соцветья
целовать, любя,
чтобы семя долголетья
посадить в тебя..
Окропить его слезами,
утеплить золой.
Спи, голубый, самый-самый,
мальчик мой.
Ты землица-мастерица
дай ему покой.
Буду за тебя молиться,
мальчик мой...
Чтобы записать их нужно было остановиться, а нельзя. Время не терпит, да и зачем уже, Брюс он ведь и так меня слышит.
Не слышит, конечно, я это прекрасно понимала, но хотелось бы утешиться хотя бы хорошей мыслью. Вот я и продолжала повторять в такт шагам последние строчки:
- Буду за тебя молиться, мальчик мой…
Буду за тебя молиться, мальчик мой…
А за меня кто помолится?