Сидел на подоконнике, что-то перебирал из бумаг. За окном идет паренек, где-то моих лет, где-то так. И говорит:
Эй, мужик!
Я ему говорю эй, уже не смотрю на него. Чего это он вообще ко мне обратился.
Мужик, что ты там делаешь вообще?
Что я делаю?
Ну да, спрашиваю.
Пытаюсь как-то жить, полагаю.
Вот так?
Ну да, а что еще.
Слушай, заканчивай.
М? Вот так и заканчивать?
Да, заканчивай это дело.
Что посоветуешь?
Заканчивать?
А потом? Ты что имеешь в виду?
А ты не знаешь? Прямо же тебе сказал.
Это у тебя там прямо, а мне бы с комментариями, я человек ученый.
А, вон что. Ну, смотри, я шел вот по той улице. Указывает. (Да, знаю эту улицу). Там дом один есть. И там у окна девчонка. Симпатичная такая, хмурая. Стоит посуду намывает. Волосы разложила на плечах. Трет тарелку, еще тарелку трет, еще одну. Обмакивает, проходит губкой, снова обмакивает, и уже насухо. И солнце на нее светит, и проходит солнце, и Луна вырастает на окне у нее, и вянет Луна, оголяя острые бивни.
Окликнул ее?
Нет, но надо бы. Однако, я пошел дальше.
Куда же?
А вот, в сторону твоего дома. И знаешь, что я увидел? Сад. Сад яблонь. А ты бы сказал, наверное…
Яблоневый сад.
Деревья, деревья. И на каждой ветке яблоки, но знаешь, что? Яблоки сами висят в воздухе, не соединяясь с веткой. Я решил украсть одно яблоки или, если повезет, пару, но они не двигаются с места. Висят и висят в воздухе. Только притворяются, что принадлежат яблоням. Тянул, долго тянул – ничего.
Так может быть это не яблони? Потому и яблоки к ним не присоединены, а просто висят рядом с ветками в воздухе.
Не думало об этом. Ответил он.
Думаю – я. Ты скорее человек действия.
Может яблоки льнут к веткам, потому что не желают быть без дома и без любви, не хотят быть безродными.
Может они притворяются? То есть, может быть это ветки притворяются, что у них яблоки. Хотят показать свою плодовитость и пригодность?
Все притворяются. И только потом узнаешь, что скрывалось за притворством. И ты тоже притворяешься.
Вот как?
Да. Вот что делаешь?
Живу. Живу здесь.
Притворяешься, что сидишь на подоконнике и перебираешь какие-то бумаги.
Как ты понял?
Ну, ты ведь это и делаешь, что здесь такого нужно понять сверх?
Теперь мне кажется, что думаешь ты, а я…
Знаешь, я видел, во дворе неподалеку, пса. Знаешь ли ты, что неподалеку живет пес? Косматый, черноносый. Знаешь ли ты, что собаки умеют? Они умеют улыбаться. Я улыбнулся псу, но он только тяжело и рассеяно на меня глянул. Я ему присвистнул, а он только ухом повел. Он что-то сторожит. И давно.
Думаешь, стоит прогуляться?
Хуже не будет.
И я подумал, а почему бы и нет. Почему не прогуляться, оставив на пару минут свои дела. Мои дела смотрели на меня с удивлением, прикасались к рукам, чихали, прятали ключи, обувь, потом держали дверь. Но я таки добрался до замочной скважины и буквально сквозь нее – на улицу. На улице парилка как в самоваре. Паренек уже шел куда-то в сторону. Я побрел следом.
Вот пес. Смотри на него.
Перед нами во дворике сидел пес. Он спокойно смотрел то на нас, а то отводил глаза куда-то еще.
Ты взял с собой какую-то писанину, во даешь. Сказал мой спутник.
Действительно. Но такой уж я.
Ладно. Смотри, как думаешь, почему пес не улыбается нам?
Может он нам не рад. Или он злой. Хотя, мне кажется, он очень добрый. Да, видно, что очень добрый.
И я это вижу.
Может зной свел его на нет? С такими космами и в такое лето. А где же вода для него?
Я склонился над гигантским псом и потрогал его нос свободной рукой. Мокрый. Пес не возражал и воззрился на меня. Смотрел ли вам в глаза такой хороший пес? Если смотрел, то вы знаете, что в сердце образуется еще одна комната, и там то смеются, а то плачут дети, там угощают пряниками и водят хороводы.
Ах, какой же ты хороший и добрый пес. Я сказал. Я положил бумаги на землю и стал пробираться пальцами в шерсть, чесать и мять этого исполина. Пес устало заулыбался, в его глазах затеплилась радость. Он вывалил язык, засверкал белокаменными зубами, перевернулся на спину. И задул ветер из его пасти.
Гляди, твои странички. Невозмутимо сказал мой спутник
Гляжу, а странички, схватившись за подол сильного ветра, устремились, одна за другой, прочь. Как одна громадная птица они вспорхнули, а потом бросились вниз и превратились в водоем. Наш косматый понюхал воздух, тяжело поднялся на лапы, тряхнул шерстями и припустил к воде. С каждым ударом лап о землю, он бежал все легче, грациознее и резвее. Издалека он вдруг стал напоминать мне вовсе не пса, а дикого коня. Вот он бросился в воду, и стал купаться, пить, резвиться. Капли воды радостно звенели, подлетая к небу и сливаясь снова со своим началом.
Здесь никогда не было такой воды
Правда? Теперь есть. Не жалеешь?
Конечно нет. Смотри, как он плещется.
Это конь или пес?
В каждом радостном псе есть конь. Как и в коне – пес.
Какая глупость, мужик. Что ты несешь?
Не жалеешь?
Да куда там. Знаешь, что я видел, когда шел сюда? Видел города под землей. Там люди. И живут они все лежа на спине и глядят вверх.
Не продолжай, это же мертвые.
Как ты понял?
***
Мы шли и вдруг услышали:
Пардон, джентльмены. Не могли бы вы отрубить мне голову?
Перед нами сидел на коленях человек. На шее у него, довольно высоко висела электрогитара, а ниже, из живота торчала рукоять короткого меча. Земля под ним была щедро обагрена кровью.
Не слишком ли много искренности, уважаемый? Спрашивает мой спутник.
Можно ли иначе? Отвечает ему музыкант. Иначе вранье.
Вот как? Что же, тогда мы ждем от тебя правду. Сказал мой спутник с вызовом.
Музыкант поморщился, потом лицо его стало бледным и сосредоточенным. Он сжал гриф, ударил медиатором по струнам. У меня потемнело в глазах. Мне захотелось заплакать, и я плакал. Хотелось смеяться, и я смеялся. Это была правда.
Теперь отрубите мне голову? Спросил музыкант, закончив музыку.
Давай попробуем вынуть эту штуку, мужик. Сказал мой спутник.
Но разве он сможет без нее? Спросил я.
Без головы точно нельзя будет вообще никак. К тому же, боль никуда не уйдет. Вот, бери.
Мой спутник протягивает музыканту зеркальце. Меча в животе у музыканта уже нет. Музыкант смотрит в зеркало. Брови у него натягиваются. Прячет зеркало в халат, под сердцем.
Пожалуй, ты прав. Нужно иметь голову на плечах, чтобы испытывать боль. Пожалуй, стоит помнить о боли, чтобы понимать, зачем жить. Искренне жить. И сказать об этом еще кому-то. Сказать, что боль – это меч жизни и ее зеркало. Сказал музыкант.
Здесь недалеко есть сад. Ты бы мог взять оттуда яблоко. Ответил ему мой спутник. Гляди, а вот и наш пес.
Правда, к нам, весь мокрый и радостный приплелся пес. Что это у него в зубах. Страница. Мой спутник вынимает бумагу у зверя из пасти. Гляди-ка, это же одна из твоих страниц, а? И протягивает. И я беру эту влажную страничку, как будто бы она все еще вода, а не бумага. Читаю, что же там:
И пока ты читаешь это на бумаге и читаешь это в воде, я скажу:
Я стою у окна и любуюсь девушкой. Русые волосы, навалившиеся на плечи, капелька пота на высоком лбу. Сосредоточенная, моет и моет тарелки своими нежными ручками. Само очарование и сама тоска. Вот уже и садится солнце, а вон оно встает. Луна распускается цветком и грозит мне желтыми рогами. Она вытирает тарелки, ставит их в сушку. Почему бы ей не поднять глаза? Нужно окликнуть ее. Через толщу запахнутого окна мои слова, возможно, легким сквозняком доберутся до ее слуха. Она обернется туда, а потом сюда. Кто же это меня окликнул, кто меня отвлекает? Будет недовольной, еще сильнее насупится. Хмурая такая, прелестная. А потом посмотрит в окно, поднимет взгляд. Гляди-ка, а вон там, в соседнем доме сидит на подоконнике паренек. Сидит и перебирает бумаги. Господи, он сидит и перебирает бумаги. Что-то записывает, что-то думает. Всё что-то думает. И он тоже посмотрит в окно.
Я дочитал эти строки и вот, стою у ее окна, совсем один. Не пойти ли к тому парню и не рассказать ли ему о той девушке? Вон он, сидит на подоконнике, перебирает бумаги.
Вот я сижу на подоконнике и дочитываю эти строки, как вдруг...
Вот я, мою посуду и смотрю в воду, забывая обо всем. Но кто там за окном?
ЦВ (Цененко Виктор)