30 июня 2005 года вышла моя книга «Материнское приданое»
***
БЫВАЛЬЩИНЫ (из названной книги)
***
Послала мать Мотю Касьянова лен сеять. А в деревне было заведено правило - на дно мешочка с семенами класть яички, сваренные вкрутую: отсеешься, - съешь прямо на полосе, как награду за труд.
Ходит парень по полю, - этакой статной, высокий. Старается парень, чтобы все-то ладно, истово получилось. Бросает семена, а яичек в мешке нет и нет. Вот и последняя горсть. Даже вывернут мешок. Но ведь яйцо не иголка же в стогу сена! Нет, так нет!
А тут и мать на «кружок», значит, на окончание работ подходит. Мотя, завидя ее, становится на четвереньки, лбом упирается в свежевспаханную землю и кричит:
- Расти, лён, до ушей!
Мать услышала и заругалась, ой, как заругалась, – на чём свет стоит:
- Да что тебя лешой-то!
А сын, не расклоняясь, говорит:
- Так ему и надо, чево яички не положила!
- Забыла старая, забыла. Вот нарочно их принесла. На, ешь!
Мотя разгибается, встает во весь свой завидный молодецкий рост, берет, улыбаясь, яички и повторяет ту же самую фразу:
- Всё равно, расти, лён, до ушей!
- То-то, - согласно закивала головой мать, - а то сперва-то ишь чево сгородил!
***
Продавал дядька кринки, торговля шла не ходко. А на улице было холодно, вот дядька и решил сбегать в чайную,- остограммиться, а, может, и побольше принять на душу, - для смелости. И в самом деле, смелости поприбавилось: бойчее стал предлагать свой товар:
Налетай – подешевело,
Расхватали не берут!
Посуда пошла влёт. А дядька еще больше подзадоривает покупателей:
А вот кринки вечные,
Разбирай,
Пока пьяный,
По рублю отдам!
Всю посуду разобрали. Одной бабке только не досталось: всё та приценивалась, осторожничала да посматривала на торговца. Бабка подошла к дядьке и тихохонько спросила:
- Батюшко, а когда протрезвеешь, поскоко станешь кринки-то продавать?
- Поскоко, поскоко, по полтиннику, вот поскоко!
***
Слыл Мотя таким гончаром, что днем с огнем не сыщешь. Горшки, квашни, кринки из глины стряпал, свистульки всякие - на детскую утеху. Забросал округу своими изделиями. Никому больше не требовалась - больно крепкие делал! Вот и приходилось возить посуду в город. Нагрузит полные со стогом чунки, закроет тряпками, увяжет веревками и едет.
А на городском базаре - шум, гам-тарарам стоит, каждый кулик свое болото на все лады расхваливает.
Мотя достал плоды собственного рукомесла. Налетели бабы. Хватают. Продавец каждой купившей в поход говорит;
- А чтобы не на век!
Услышали это бабы и возмутились:
- Почему же?
- Потому что мне делать будет нечего, если кринки перестанут биться.
Хотели его исколотить за «халтурные» вещи, однако отдумали, так как выложил Мотя на землю оставшиеся квашни да горшки и от ду¬ши поплясал на их донышках, – и вся посуда целехонькой осталась.
***
Упало ведро в колодец. Мотя пытался достать его длинным багром. Наклонился на сруб, да и свалился вниз, кричит во всю ивановскую: «Тону, тону!».
Услышал вопль прохожий, подошел, раскрутил ворот, опустил цепь, вытащил.
До ниточки промокший Касьянов и благодарить не знает как. А идти им было в одну и ту же сторону.
- Вот если бы не я, так ты бы, верняком, закупался?
- Еще бы как закупался, - униженно поддакивает спасенный.
- Иду это я, и слышу - орешь. Дай, думаю, помогу,
- Всей оставшейся жизнью обязан.
- Тяжелый ты, черт. Другой бы плюнул, да растёр.
- Точно, не каждый бы остановился.
- И недосуг совсем, а вот ведь пришлось, хотя два-то солнца для меня всё равно не взойдут.
- Добро сделал, мил человек, ох, какое добро!
- Ты бы меня ни за что не спас?
- Как же, как же!
- И надо было с тобой связываться: поблагодарить даже не знаешь как.
Слушал Мотя, слушал да вдруг резко и повернул на сто восемьдесят градусов.
- Эй, парень! Куда ты?
- Да, обратно, в колодец!