АНАТОМИЯ ДОБРЫХ ДЕЛ.
Любовь Петровна быстрым шагом возвращалась из храма. Но это ей только казалось, что она шла быстро, поскольку скоро её нагнали две моложавого вида старушки. Они были возбуждены, что-то говорили, перебивая друг друга. Оказывается, продолжалось обсуждение произнесённой батюшкой проповеди о необходимости добрых дел, без которых вера мертва. Одна из старушек вспомнила, как отдала своей свояченице мешок картошки, да ещё помогла её докатить на тележке. Другая, вспомнила, как ходила ставить банки больному ветерану войны, живущему аж за речкой. Воспоминания продолжались всю дорогу, прерываемые вздохами – ой, грешная я, грешная. - «А ты что молчишь, Петровна?», - услышала старенькая учительница, обращённый к ней вопрос, - спасаться то надо, добро творить надо. А ты копаешься в своём закутке, тебя не видно и не слышно». Сёстры явно подзадоривали свою спутницу, вызывая её на откровенность. - « Какие тут добрые дела? С ними одна морока, - ответила пожилая женщина, - вон мой Мишутка, внучек, тоже доброе дело сделал, очень хотел мне помочь, посуду взялся мыть…» и, не закончив мысль, махнула рукой. Ей вообще не хотелось ни о чём говорить, она, раба Божия Любовь, сегодня была удостоена Святого Причастия. Случайной, спутницей старушек, оказалась и я. В школе я вела тот же предмет - литературу, что и Любовь Петровна несколько лет назад. Дети её любили, и признавали, чуть ли не своей, за молодость души, юмор, справедливость и требовательность по отношению к ним и к себе. - « Зайдём ко мне, - неожиданно предложила Любовь Петровна, распрощавшись с двумя спутницами на перекрёстке, - зайдём, зайдём, - повторила она, видя мою нерешительность, - я тебе что-то покажу про добрые дела». В светлой горнице Любовь Петровна неторопливо взяла со стола какие - то листки бумаги и протянула их мне. - «Вот можешь почитать на досуге, это я вместо исповеди написала, сама над собой решила потешиться, чтоб нос не задирался от добрых дел». Всё сказанное, было в духе Любовь Петровны. Она никогда не боялась посмеяться над собой, заражая и других подобным самообличением.
Придя домой, я вскоре уже с большим интересом стала читать:
« Моя соседка, Ольга Семёновна заболела. От крыльца моей хаты до крылечка её дома всего 6 – 7 метров. Но забор, возведённый между нами в какие то доисторические времена, удлинил это расстояние в несколько раз. Суета сует, неизбежная спутница любого крестьянского подворья, тем ни менее, не смогла удержать меня от посещения больной старушки. Ольгу Семёновну было не узнать. Закутанная в несметное количество платков, шарфиков и платочков, она почти ничего не слышала, а, раскачивая головой, свистящим шепотом произносила: «Ой, ухи мои, так болят, так болят, сил нету». - «Так уши болят или одно ухо», - переспросила я её, прокричав несколько раз свой вопрос. - «Да это вот болит не можно как, а это чуток полегше». Сразу же нахожу причину заболевания – не побереглись, а главное, предлагаю скорый рецепт помощи: «Вам надо к врачу, ухо показать, с ним шутки плохи», - прокричала я, стараясь, покороче строить фразы, чтоб не сорвать голос. Моя мудрая мысль не произвела на больную никакого впечатления. - «Так наши все на работе, им не отпроситься», - слышу в ответ. «Наши» – это её внук с семьёй, который живёт метрах в 150 от бабушки, если идти напрямую огородом. Лучше её понимаю, чего стоит отпроситься в наше время с работы, да ещё по причине болезни бабушки. А ехать то надо в районный центр, своего отоларинголога, или как говорит Семеновна – ушника, станичная поликлиника не имеет. - «Так Галина (мать внука, сноха бабушки), могла бы свозить вас на такси туда и назад», - советую я со знанием дела. - «Да ты же знаешь, Петровна, что не могу я никуда ездить, до магазина и то с трудом отлучусь и в церкву не могу пойти». Да, я это знала, но так хотелось помочь старушке, что я не унималась. «Пусть она, (Галина), договорится с тем врачом и привезёт его сюда с прибором и он посмотрит». Когда до Ольги Семеновны дошёл смысл моего предложения, она махнула на меня рукой и, потеряв ко мне всякий интерес, опять стала раскачиваться и постанывать. Исчерпав все возможности обойтись руководящими функциями, я обречённо спросила: « А капли есть какие-нибудь?». В глазах болящей опять блеснул огонёк надежды. Она рукой показала на место их нахождения. Достаю, читаю. Одни просрочены, другие для глаз в первую очередь, а уже во вторую для ушей. Но свежие. Знакомлюсь с предписанием. В первые дни надо капать через два часа, а потом 3 – 4 раза в день. Открываю рот, чтоб донести эту врачебную истину до бабушки, и со скорбью понимаю, что никто, кроме меня, ей этих капель капать не сможет. Представила и свои заботы, и возникающую для меня зависимость, но, не придумав ничего лучшего, распоряжаюсь разматывать платки - будем капать. Предварительные процедуры бабушка претерпела с кротостью необыкновенной, и вот подогретые капельки опускаются по месту их назначения. Неподдельная радость от того, что удалось помочь болящей, и следом же ропот, что опять через два часа надо идти сюда и повторять всё заново, а потом опять и опять. Бодрым голосом докладываю, что приду через два часа, попутно рекомендуя покушать, чтобы были силы побороть болезнь. Уходя, кидаю взгляд на стол, плиту и без дополнительных исследований убеждаюсь, что есть ей нечего. Не до приготовлений видать было. Мелькнуло раздражение на родственников за их невнимание к бабушке, на бабушку за её беспечность. Возвращаюсь через десяток минут с провизией, наливаю, подогреваю, увещеваю. Домашние дела меня терпеливо дожидались, но не успела я хорошенько в них вникнуть и закончить самое необходимое, как прозвенел телефонный будильник - пора к бабушке. Последний раз в этот день я шла от неё уже по темноте, спотыкаясь и едва удерживая себя от нового ропота. Зато утром так радостно было услышать: «Ой, Петровна, спасибо тебе, чуток приутихло, болит, но хоть терпеть можно». Мелькнула самодовольная мысль – вот что значит правильное лечение. Но капли скоро закончились, а новые сноха забыла купить и принести. Лечение нельзя прерывать. Молча натягиваю пальто, беру протянутые деньги и иду в аптеку. Чувствую, как самая настоящая досада, если не злость стоят на пороге моего настроения. Начинаю подкреплять себя молитовкой и сразу становится легче. Больше того, появилось какое то ощущение, что я выполняю свой долг, что нет в моих поступках никакой жертвенности, тем более подвига. Что если я православная христианка, я и не могу поступить иначе. Трудно? Да. Хлопотно? Да. Но что с этого? Господь повелел так поступать, и какое значение имеет все остальное?! «Возлюби ближнего своего…». Что я хуже самарянина? На шестой день нашего лечения радостная, сияющая Семёновна не знала, где и посадить меня и чем только и отблагодарить: «ухи» у неё перестали болеть. Чувствую, как тщеславная волна самодовольства, накатывает на меня. Ближе к вечеру, теперь уже через моего внука, Ольга Семёновна вновь вызывает к себе. Иду, уже плохо скрывая своё раздражение и недовольство, теперь то, что? Оказывается, моя подопечная решила меня отблагодарить. На столе лежали деньги и кулёк со снедью. И поползли из темноты души моей твари подколодные во главе со сребролюбием - чревоугодие, сластолюбие. Но, не колеблясь, разворачиваюсь уходить. С настоящим воплем кидается за мной некогда болящая, отчаянно протягивая деньги. И тут, возвысила свой голос, прятавшаяся дотоле в тёмных углах души, гордость: «Как это, мне и деньги, что я из-за них разве ухаживала? Неужели не понятно, что я их не возьму?!». Слава Богу, денег Господь всё же не попустил взять. Соборно порешили, затратить их на церковные нужды. Дома у меня не преминули заметить, что я зачастила к бабушке. Вначале еле сдержала себя, что - бы не нажаловаться, а после, опять еле удержалась, что бы не похвастаться. Удержалась с трудом от дел, а помыслы то полелеяла. Вспомнила слова святых отцов на эту тему, и стало понятно, почему говорят святые, что нет у них никаких добрых дел. Да ведь живём мы, постоянно нарушая Заповеди Божии. И за каждым из добрых дел стоят такие страсти, которые вмиг уравновешивают, если не усугубляют наше духовное «добро». На великое повечерие, по окончании которого в нашем храме обычно проходит исповедь, я шла с внушительным списком грехов. И это, всего за одно «доброе» дело – помощь больной старушке. Зато утром, после Божественной Литургии, возвращалась домой, словно в тумане, сотворённом в глазах от непрошенных слёз. Я ощущала себя ребёнком, забыв о шести десятках лет, что Господь даровал мне, грешной. Да, оказывается, и такие «добрые дела» принимает от нас Господь. Мы, грешные, понуждаем же своих малолетних детей, внуков к добрым делам, собирая затем за ними разбитые черепки, и стирая испачканную одежонку, отмывая их самих. Да ещё и хвалим, благодарим. А как же нас терпит и любит Господь?! Нас, немощных в добродетели, не только терпит, но понуждает к ней, привлекает, создаёт условия для её проявления, просвещая и подавая затем мысль к покаянию. И ещё награждая, Своими Тайнами… Мои мысли были прерваны, что называется, в одно мгновенье. Я увидела, как навстречу мне неуверенно шёл, постукивая палочкой по земле, дедуля. Да только шёл то он не прямо, а на дерево, в сторону дороги. Оглядываюсь – никого. Мелькнула мысль – дома ждут неотложные дела, дела семейные. Вспоминая и перебирая их в памяти, в порядке очерёдности, все же, подхожу к дедуле… Да, на следующей исповеди мне опять будет в чем каяться».
После прочтения этого рассказа-воспоминания старой учительницы, мне вспомнились мои «добрые дела» и первые слова, появившиеся на тетрадном листке, предназначенном к исповеди и лежавшем на письменном столе, были – « Каюсь, Господи…»