Современная цивилизация как-то незаметно сместила акценты с принципа «работать, чтобы жить» на принцип «жить, чтобы работать».
Если раньше, в менее индустриальном обществе, человеку нужно было больше работать на земле и думать о хлебе насущном. Работать, чтобы выжить, в том числе в силу сложных природных условий, изменения климата и ареала обитания.
Промышленная революция и урбанизация принесли с собой не только технический прогресс, но и кардинальную смену всей ИДЕОЛОГИИ ЖИЗНИ, разрушение прежнего провинциального социума.
В нынешних условиях локальное пространство пожирают монстры - транснациональные корпорации. Для них человек становится не просто винтиком в шестерёнке общего механизма, с помощью которого извлекается прибыль отдельным держателям «золотой акции» и даже не пешкой в шахматах, которая при определённых обстоятельствах может стать ферзей, а расходным материалом, который в обязательном варианте будет списан в утиль после того, как из него выжмут все соки.
Людям всё сложнее становится сопротивляться такому давлению извне. Никаких особых вариантов в борьбе с монополией человечество не придумало. Это объединение усилий трудящихся в борьбе за свои права вне зависимости от границ, или попытка отклонения в найденных лагунах от всевидящего ока. Так как найти место на планете, где можно было бы спрятаться от контроля глобальных корпораций, становится всё труднее ввиду цифровизации, то остаётся только первый вариант.
Однако, пока многие люди пытаются реализовать для себя второй вариант – убегания от проблемы тотальной зависимости от корпоративного влияния в другие страны, в Богом забытые местности и пр. Раствориться, стать невидимым, чтобы пожить своей жизнь, без указания «сверху».
Община, где люди устанавливали свои порядки, пытаясь жить по законам и традициям предков, а не царей/королей, и раньше раздражала сильных мира сего. Сегодня такая вольница становится для «вершителей судеб» просто невыносимой. Поэтому, вместе с приходом возможностей научно-технической революции, они пытаются похерить основу для общинного, кооперативного, солидарного развития граждан, атомизировать общество, лишить его родственных, дружественных социальных связей, превратив в болванчиков-исполнителей воли ростовщиков и дельцов.
Понимая, как непросто оказывается загнать людей в общее стойло, инициаторы такого действа по смене парадигмы человеческого развития принципиально значение придают смене идеологической и культурной доминанты в жизни людей.
Отформатировать сознание под одно клише, навязать «западные» ценности всему миру – это всё становится альфой и омегой их деятельности.
Многие граждане, ради мнимого комфорта и уюта, поддаются на такие уловки и попадают в сети, из которых выбраться оказывается чрезвычайно сложно, а порой уже и невозможно.
Не такие ли разрушительные и неотвратимые по своей силе процессы семимильными шагами сегодня идут и в России.? Равно, как и такие же ситуации мы можем наблюдать воочию и в других странах.
О том, как это происходило в Японии и к чему всё это привело, рассказывает в своей книге «Япония без вранья» писатель и журналист Юра Окамото, который прожил в Стране Восходящего Солнца два десятка лет.
Вот выдержка из его произведения:
«— А война в Японии никогда не кончалась, нам и цунами никакого не надо. Где ещё в мире мужчины приходят домой с работы только ночью, а? В какой ещё стране у людей друзей нет? И почему именно у нас появилось слово карооси — смерть от перенапряжения на работе?
От поля обломков по недавно расчищенной дороге идёт солдат в камуфляжной форме, идёт к горстке домов, которые, хоть волна их и накрыла, смогли устоять на возвышении в километре от моря. Возле одного из них — маленький сарай для инструментов, в котором местный старик собирает всякие памятные вещи. Солдат протягивает ему альбом с детскими фотографиями. Старик улыбается, берёт, низко кланяясь в ответ, осторожно кладёт альбом так, чтобы фотографии поскорее просохли, рядом с другими такими же.
— Я вообще в Кобэ живу, у меня маленькая бригада, делаем оснащение для супермаркетов. Рабочие у меня все бразильцы: наши-то, знаешь, грязную работу не больно любят. Ну вот, мы с бригадой работу закончим, откроется супермаркет, а потом приезжаешь туда через полгода — и вся торговая улица рядом с ним как вымерла, все лавки закрытые стоят. А с ними и община, считай, всё — накрылась. Потому и нет в Японии общин, откуда им появиться без торговых улиц? И друзей ни у кого тоже нет. А вот бразильцы, знаешь, они другие: и развлекаются всё семьями, сплочённые такие. Как закончится контракт, все на озеро куда-нибудь едут, палатки расставят и так живут себе неделю. Я пробовал тоже с ними ездить, да как-то не получается. Они работают, чтобы жить. А у нас всё наоборот: живём, чтобы работать. Потому я сюда волонтёром и приехал: тут сейчас людям не до новых машин да телевизоров. Ощущение в воздухе совсем другое.
В Кобэ, откуда приехал мой собеседник, шестнадцать лет назад было землетрясение, вполне сравнимое с теперешним. Тогда люди впервые за много лет почувствовали, что такое взаимопомощь, неправительственные организации стали появляться как грибы после дождя, и все, кого землетрясение сколько-нибудь затронуло, с тоской вспоминают чувство сплочённости сразу после катастрофы.
Работать, чтобы жить, или жить, чтобы работать
В этот раз первые волонтёры приехали в Фукусиму как раз из мест недавних катаклизмов.
— Первыми приезжают сумасшедшие вроде меня. Неустроенные, недовольные, те, что участвовали в студенческом движении в семидесятых. А потом собираются и другие, помоложе. Христиане, романтики, выпендрежники. Приезжают не в старых джинсах и свитерах из UNIQLO, а в дорогих брендах для хайкеров. Эти ищут другой способ жить, но, приехав, по привычке начинают вкалывать как сумасшедшие, а когда работы нет, садятся на корточки и рвут сорняки у тротуаров, чтобы всё время чувствовать себя хоть немного полезными. А новоприехавшие смотрят на них и стараются вкалывать ещё больше, чтобы их не считали лентяями. И выходит в результате то же самое: все живут, чтобы работать, будто под дулом. Но это волонтёры, а пострадавшие живут иначе. И нужно им совсем другое — просто разделить с кем-то горе. Особенно здесь: этот город никто восстанавливать не станет.
Мой собеседник закуривает и снова заговаривает о войне.
— Понимаешь, после войны у власти ведь те же самые люди остались, те же семьи всем и заправляют. Вот и жизнь идёт всё та же — по законам военного времени. Гляди, сотни километров в воду смыло, радиация кругом, а народ живёт себе, как жил, не жалуется — привыкший. Я вот недавно смотрел старый документальный фильм о том, как в Японии появились атомные электростанции. Показывали старика-американца, который вместе с газетным магнатом организовал тогдашнюю психологическую атаку. Никто тогда с атомом дела иметь не желал — что мы, дураки, что ли, после Хиросимы и Нагасаки? А американец — хитрый, говорит, японцы прочитывают в день минимум три газеты и только потом формируют своё мнение. Устроим в газетах кампанию про мирный атом, передовые технологии да энергию будущего, и купятся все. У вас, японцев, говорит, целые редакции, а в каждой — штат отменных да покорных подчинённых. Отменные да покорные, это уж точно».
Сможем ли мы найти в себе силы, чтобы противостоять разрушению ценностного мира, который оставили нам предки?
При этом попытаться создать оптимальные условия для полноценной и реально счастливой жизни для каждого, когда не будет и труда до изнеможения, приводящего к ускоренной старости и износу организма, но и не будет ничегонеделания и тунеядства, которое разрушает душу и сердце.
P.S. Юра Окамото ЯПОНИЯ БЕЗ ВРАНЬЯ. Исповедь в сорока одном сюжете. М.: ОГИ, 2013 – 240 с.
На заставке – картина Алексея Бортникова «Весна пришла»