Я спустился с пригорка и оглянулся. Белые облака висели над одноэтажной деревянной школой. Грязно-зеленые доски, в сочетании с облезлыми оконными рамами, наводили уныние, усиливающееся от мысли о "четверке" по физике.
Еще утром полная и высокая учительница сказала мне:
— Я удивлена. Так хорошо учился, и вот... Четверка, увы. Но думаю,— к маю выйдешь на прежний рубеж, годовая оценка будет "пять".
И вписала цифру "четыре" в клетку напротив моей фамилии в классном журнале. Его обложка была того же цвета, что и доски, которыми было обшито здание нашей школы.
...Снега не было, стоял холод. В голове — пустота: "четверка" по физике оказалась неприятным сюрпризом. Сознание сопротивлялось реальности: возникла мысль — это происходит не со мной, со мной такое произойти не может.
Окна нашего класса выходили на север. Странно: в пять часов вечера, в зимних сумерках, он был освещен тусклым светом люминесцентой лампы.
"Забыли выключить?" — задался я вопросом и повернул обратно.
Велико было мое удивление, когда, открыв белую дверь, я увидел одного из своих одноклассников и учительницу физики. Они сидели друг напротив друга, перед учительницей — раскрытый классный журнал, перед одноклассником — раскрытые учебник и тетрадь. Он отвечал, она слушала.
Увидев меня, они улыбнулись — в изумлении: одноклассник — широко и учтиво-настораживающе, как палач Сансон у гильотины, учительница — скомканно, конфузливо, как Мона Лиза.
Педагог сдалась сразу (как бы девяностые не корежили людей, но гены у нее были здоровые — честных родителей):
— Он попросил пересдать, чтобы исправить оценку по полугодию. Поэтому мы тут.
Я знал, какую оценку он хотел исправить — "четверку". Еще я знал, что его тетя работает учительницей в нашей школе, и что он люто ненавидит меня.
Моя мама дружила с женой его дяди, которая поведала о следующем случае: как-то меня похвалили в присутствии вышеупомянутого одноклассника. Он побледнел, начал гримасничать и позволил себе несколько пренебрежительных замечаний в мой адрес.
Кроме того, на занятиях в секции карате, во время тренировочных кумитэ, он, вопреки правилам, старался бить меня в глаза, а после спаррингов, лицемерно нахмурившись, с деланой заботой во взгляде, выговаривал мне:
— Почему ты боишься драться? Почему не защищаешься? Тебе следует больше работать.
Из уголков его глаз и губ, при этом, прорывалась плохо скрываемая радость.
Я хорошо знал цену его широкой улыбке.
В другой ситуации я бы растерялся. Но сейчас меня предавала учительница (много лет спустя я понял, что подобные ситуации закладывали основу для моего последующего неприязненного отношения к учителям). И я заявил:
— Хочу пересдать и исправить свою "четверку".
Учительница, глядя на меня исподлобья, тяжело роняя слова, ответила:
— Ладно, садись.
Возражать она не решалась — боялась возможной огласки своего лицеприятного непрофессионального отношения к племяннику коллеги.
Одноклассник продолжал улыбаться, но уже натянуто, кисло: явно не ожидал, что я проявлю инициативу.
Пара вопросов, "хорошо, пять", голубоватые стены, красный пол — через десять минут я — счастливый — покидал территорию школы.