Недавно я обнаружил в Интернете воззвание одного модного писателя к своим ученикам, скучающим в режиме самоизоляции, — браться дописывать незавершённые произведения классиков литературы (по его теории — такая практика способствует развитию в начинающих писателях чувства стиля и позволяет испытать «на своей шкуре» все тяготы писательского труда). Я никогда не воспринимал этого писателя всерьёз, однако задумался над тем, какое незавершённое произведение я взялся бы дописывать. И вдруг ответ всплыл откуда-то из мрачных глубин моего подсознания — роман Франца Кафки «Замок».
Роман Франца Кафки «Замок» я прочёл ещё будучи школьником средних классов и был сильно разочарован, так как практически ничего в нём не понял. Главный вопрос, который возник у меня тогда, был приблизительно следующий: «Зачем?..» Маниакальное стремление землемера — г-на К. непременно попасть в Замок с неосознанной им самим целью, по моему мнению, противоречило здравому смыслу; бесконечные диалоги персонажей, основанные исключительно на предположениях, «выносили мне мозг». С насморком и головной болью, кутаясь в шарф, я упорно шёл по глубокому снегу вместе с опиравшимся на меня Землемером в Замок, но чем дальше я шёл, тем дальше Замок отдалялся от меня. Надо сказать, что в отличие от г-на К. у меня была вполне определённая осязаемая цель: получить в Замке заслуженную мной награду — ответ на вопрос: «Зачем я туда иду?» Но роман неожиданно для меня оборвался в самом начале очередного, по всей видимости, такого же нудного и изматывающего, как и все предыдущие, диалога г-на К. с матерью г-на Герстекера, и я, по милости Франца Кафки, оказался в неприглядном положении обманутого ребёнка, развернувшего пустой фантик от конфеты. Наверное, именно тогда — в детстве, под влиянием обиды на Франца Кафку, в моей голове, словно заноза, засело подсознательное стремление стать настоящим писателем.
Будучи уже в старших классах школы, я узнал от одного малоизвестного писателя, проводившего встречу с читателями в библиотеке, что Франц Кафка якобы потерял интерес к своему роману, посчитав его неудавшимся, и что после его смерти, в его личных бумагах нашли высказывание о том, что Землемер никогда не попадёт в Замок и умрёт в его предместье — Деревне, получив из Замка, незадолго до смерти, письменное разрешение проживать на её территории. То есть, по Кафке, г-н К. только перед смертью узнал, что жил в Деревне нелегально с момента своего прибытия. Каков парадокс?!
Так получилось, что в детстве я прочёл роман Кафки только в самой первой, сокращённой редакции, в виде замусоленной самиздатовской копии (в те годы Кафка официально не издавался на территории Советского Союза), и только недавно, с подачи модного писателя, я прочёл роман в последней редакции (в электронном виде), обогащённой большими отрывками ранее не публиковавшегося текста. После второго прочтения романа, я пришёл к выводу, что его первые редакторы, пытаясь придать роману логически завершённый вид, попросту его изуродовали, отказав читателям в праве самостоятельно восстановить в воображении все его оборванные сюжетные линии и утраченные смыслы. Только теперь, прочтя полный текст романа, я, как мне кажется, понял его замысел и причину, по которой Кафка отказался от его продолжения.
Как известно, на творчество и стиль письма Франца Кафки огромное влияние оказали такие классики русской литературы, как Николай Гоголь и Фёдор Достоевский. В период работы над романом «Замок», Франц Кафка, без сомнения, находился в состоянии творческой зависимости от своих кумиров, характерной для молодых писателей. В первом варианте начала романа, размещённого в последней редакции, мы видим надутого господина, остановившегося в гостинице и требующего к себе особо почтительного отношения со стороны персонала; во втором варианте — землемера, улёгшегося спать прямо на полу постоялого двора, но также требующего уважения к своей персоне. Почти так же начинаются произведения Николая Гоголя «Мёртвые души» и «Ревизор», не правда ли? В то же время, упомянутые мной выше многочисленные диалоги, полные психологизма, отсылают нас к Достоевскому (одна только надрывная сцена с отцом семейства у проезжей дороги тянет на все девять баллов по шкале Достоевского).
Судя по всему, Кафка начал писать роман «Замок» «по мотивам» комедии «Ревизор», применив инверсию известного сюжета (ненастоящий ревизор — настоящий ревизор), но со временем убедился, что даже с инверсией в сюжете роман останется всего лишь этнически адаптированной копией комедии Гоголя, так как инверсия, по иронии сюжета, должна сработать только ближе к финалу. Осознав свою ошибку, Кафка в отчаянии взялся перекраивать роман, разрезая и выдёргивая из него сюжетную нить ревизора. Но роман, как и следовало ожидать, распался на лоскуты, заново сшить которые оказалось уже невозможным. Этим и объясняется, на мой взгляд, оригинальный абсурд романа.
Следы изначальной сюжетной линии можно без труда обнаружить даже в первой редакции романа. В самом деле, если предположить, что г-н К. — настоящий ревизор, тайно прибывший под видом обычного землемера в Замок, то многие события в романе встают на своё место: отсюда — его ночное прибытие не в сам Замок, а в его предместье — Деревню, очевидно, имевшее целью оценить окружающую обстановку; отсюда — его живой интерес ко всему, что связано с Замком; его заносчивый тон по отношению к окружающим; его настойчивое желание встретиться с чиновником из Замка — неуловимым г-ном Кламмом; и, наконец, — помощники, присланные из Замка, то ли помогать, то ли следить за ним (кстати, очень напоминающие вездесущих Бобчинского и Добчинского).
Несмотря на то, что Кафка перед смертью завещал уничтожить рукопись незавершённого романа, его верный друг и душеприказчик поступил иначе: он привёл роман в читабельный, по его мнению, вид, тем самым добавив в него ещё больше абсурда, и опубликовал. В результате абсурд стал главной идеей и движущей силой романа Франца Кафки. Именно поэтому этот удивительный роман невозможно завершить, его можно только прервать на полуслове.
Не уверен, благодарить мне Франца Кафку за моё подсознательное стремление к писательству или винить, но в том, что его творчество глубоко запало в мою детскую душу — не сомневаюсь, иначе теперь я не написал бы о нём так много слов.