Посвящается Авеню Героев в австралийском городе Рома
Я прижимаюсь щекой к тёплому шершавому древесному стволу и закрываю глаза. И он приходит ко мне, мой мальчик. Я смотрю в его голубые глаза, такие же яркие, как и много лет назад, когда он обнимал меня, уходя на ту далёкую войну. Утренний ветерок ласково перебирает завитки его светлых волос, мягких, как шёлковые нити, которыми я люблю вышивать. Ветви дерева, ставшие его руками, касаются моих плеч своими изящными серебристо-зелёными листьями. И я говорю ему: «Доброе утро, сынок! Как хорошо, что ты так близко от церкви, родной… Когда меня не станет, я всё равно смогу видеть тебя глазами оконных витражей и передать тебе своё благословение. Это замечательно, сынок!
А знаешь, я ведь больше никогда не вижу тебя маленьким, нет… Только высоким и сильным молодым мужчиной, каким ты был, когда ушёл на войну. В тот далёкий августовский день 1915 года ты записался добровольцем на войну, которая унесла жизни более десяти тысяч солдат из Квинсленда. Ты обещал мне вернуться и обещание сдержал: ведь ты теперь постоянно рядом со мной. Не вернувшись с той войны, ты победил смерть, сынок… В тот день, когда очередь из затаившегося среди валунов пулемётного гнезда прошила твоё тело, тебе было даровано бессмертие. Мы с отцом были там, на братской могиле в Вилле-Бреттоне на севере Франции, где твоё имя высечено в камне. Там нет тебя, сынок!
Нет тебя и под Нереем, где ты и ещё пятьдесят два солдата из роты майора Фортескью обагрили землю Пикардии своей горячей кровью. Тогда, в предрассветный час пятого апреля 1917 года твоя рота, продвигаясь вперед под обстрелом, атаковала немецкие позиции у железнодорожной ветки, захватив несколько пленных. Когда рассвело, лейтенант Маундер повёл вас вперёд, но немецкий пулемёт, установленный в рощице у небольшого холма, встретил вас смертоносным огнём. И ты, приникнув простреленной грудью к чужой земле, закрыл усталые глаза… Но даже на месте, где из капель пролитой тобой крови выросли алые маки, там нет тебя, сынок!
Ты здесь, на Аллее Героев в австралийском городе Рома, среди других солдат, павших на полях сражений. Вы все стали могучими деревьями с пышными кронами и исполинскими стволами, символизирующими наш край Мараноа, который ты так любил. Место, которое один из первых европейцев, побывавших здесь, назвал Горой Изобилия. Генерал-губернатор сэр Томас Митчелл поднялся на возвышенную северо-восточную оконечность горы, где перед ним открылся вид на одно из самых прекрасных творений Господа – залитую солнцем равнину, где цветущие луга чередовались с рощами, простирающимися до горизонта. И представил себе тучные стада, пасущиеся на её бескрайних просторах, как обещание счастливой жизни для будущих поколений, поселившихся на этой благословенной земле.
Знаешь, сынок, я до сих пор благодарна сэру Мискэмбл, который был мэром города в то время, за идею посадить бутылочное дерево в честь каждого солдата, не вернувшегося с войны. Тогда, сентябрьским днем 1918 года, мы высадили деревья в память о наших двадцати семи сыновьях, погибших на чужой земле. Самое первое дерево, давшее начало Авеню Героев, мы с твоим отцом посадили вместе с родителями Нормана Сандерса, чьё имя открыло длинный список невосполнимых утрат. Сейчас, на этой самой широкой в городе улице растут девяносто три бутылочных дерева. А из всех тех, энергичных и сильных, кто их когда-то высаживал, осталась только я одна. Наверное, это вы не даёте мне уйти, сынок... Ведь если меня не станет, кто будет приглядывать за вами? Вам, как и всем детям, нужна материнская забота. Я пойду, родной, хорошо? Мне надо проведать Бобби Саттона. А завтра утром мы снова увидимся. Дай я ещё раз поцелую тебя на прощанье!».
Я прижимаюсь губами к тёплой мягкой коре, которая, нагревшись на солнце, стала зелёной, как малахит. Не могу понять, почему сэру Томасу Митчеллу бутылочные деревья показались похожими на бочки. Они, скорее, напоминают могучих рыцарей, закованных в броню. Стражей, защищающих город от солнцепёка и порывов ветра. Правда, вот броня у них не стальная, а мягкая и податливая. Ведь там, под корой, хранится бесценная влага, накопленная деревьями. Вода, которая помогала народу Манданданджи, испокон веков населявшему эту землю, переживать засушливые месяцы. А похожие на плоды какао семенные коробочки, набитые вкусными зёрнышками, утоляли чувство голода.
Я иду вдоль Авеню Героев, и мои сыновья встречают меня шелестом серебристо-зелёной листвы. Совсем скоро она начнёт опадать, а на смену ей придут гроздья миниатюрных, похожих на колокольчики ландыша, розовато-кремовых цветов. Привлечённые ароматом изящных цветков, собранных в ниспадающие кисти, жёлтые от пыльцы пчёлы будут наполнять воздух умиротворяющим гулом. А к концу октября цветы начнут опадать, как снежинки, покрывая мостовую пушистым ковром. Как же я люблю это время!
Бутылочные деревья сильные и выносливые. Переживают засуху, холод и жару. Могут даже противостоять огню, от которого их защищает толстый слой коры, пропитанный влагой. Нет на свете дерева, которое бы лучше символизировало мужество солдат, добровольно отдавших свои жизни за родину! Но даже сильные иногда нуждаются в поддержке и помощи. Так произошло и с Робертом Саттон. Вчера я заметила коричневатые сумки-гнёзда, свитые из покрытых серебристой паутиной листьев, на его нижних ветвях. И поняла, что Бобби атаковали прожорливые гусеницы бабочки-листовёртки карраджонг. Вот почему я и захватила с собой ножницы, острыми лезвиями которых сейчас и обрезаю эти уродливые мешочки. Не могу допустить, чтобы с одним из моих сыновей случилась беда! Мы так долго ждали, когда он подрастёт и его ствол начнёт округляться, принимая форму сосуда. На это ушло десять долгих лет, но сейчас он уже стал высоким деревом с могучим стволом. Возможно, что ещё через сто лет он станет таким же исполином, как бутылочное дерево-патриарх, растущее на берегу ручья Банжил Крик, кто знает?
У моего дома тоже растёт бутылочное дерево, когда-то посаженное мужем. Когда я подхожу к нему и обнимаю шершавый тёмно-оливковый ствол, покрытый узором мелких трещинок, тень от его лёгких листьев окутывает меня, словно прозрачный купол. Под этим светлым куполом так приятно отдыхать, сидя на раскладном стуле. На душе становится спокойно, исчезают тревожные мысли и даже боль в колене уходит прочь, словно её никогда и не было. Совсем как сейчас, в таинственный и волшебный предзакатный час, когда отзвук шагов приближающейся ночи преображает всё вокруг.
Я прижимаюсь спиной к тёплому древесному стволу и любуюсь раскинувшейся передо мной панорамой. Заходящее солнце золотит вершины деревьев, растущих на городской окраине. Оно же окрашивает лёгкие облака в цвет румянца на щеках юной девушки. А с противоположной стороны, вступающая в права ночь уже начала зажигать звёзды, которые расцветают серебряными цветами в синих лужицах, ещё не высохших после вчерашнего дождя. Прямо передо мной чья-то любящая рука расстилает светлую дорожку, сотканную из солнечных отблесков и зыбких вечерних теней, как приглашение к путешествию в Страну Снов. И я без колебаний делаю первый шаг по её волшебному полотну…
Мерцающий мост под моими ногами поёт, как волшебная флейта. И с каждой хрустально-звонкой нотой размываются и исчезают стены соседних домов, открывая мне, невесомой и невидимой, вход в любую спальню. Я подхожу к уютной колыбели, в которой крепким сном спит белокурый мальчик, пухлыми ручками прижимающий к груди игрушечную пожарную машину, подаренную ему сегодня отцом. Воспоминания о радостном дне вызывают добрые сны, кружащиеся у его изголовья лёгкой стаей радужных птиц. Внезапно лицо малыша искажается от боли, которую причиняют ему первые молочные зубки, прорезающие себе дорогу через розовые мягкие дёсны ребёнка. Боль гасит яркие краски счастливых сновидений, на смену которым из углов комнаты начинает появляться мохнатая тьма. Мальчик в испуге открывает глаза и начинает громко плакать. Из соседней спальни к нему уже спешит мама, но тьма, поселившаяся в комнате, прячется от неё за комод.
Я возвращаюсь на гладкую, живую поверхность моста, посылающего голубые отблески в окутавшие город сумерки. И, сделав всего несколько шагов, оказываюсь в уютной спальне, где на широкой кровати спят молодожёны: лицом к лицу, сплетя руки, словно не желая расставаться даже на несколько часов. Каштановые локоны юной супруги рассыпались по плечу суженого, обвивая его, словно лоза. А у изголовья молодой пары сидит сама Любовь, которая касаниями нежных пальцев превращает тесное пространство скромной спальни в сказочную поляну, поросшую серебряным папоротником и изящными стеклянными колокольчиками. И влюблённые плечом к плечу, ни на минуту не отводя друг от друга взгляда, идут прямо по зарослям цветов, которые рассыпаются хрустальным звоном под их ногами. Внезапно пение колокольчиков начинает ослабевать, их хрупкие лепестки разбиваются на мириады осколков, которые, утрачивая прозрачность, превращаются в серый пепел, поднимающийся к потолку. Молодая жена отворачивается от мужа, голова которого всё ещё покоится на одной с ней подушке. Даже в счастливом сне, навеянном Любовью, ей не удалось забыть тот оценивающий взгляд, который супруг сегодня бросил на привлекательную незнакомку, случайно проходившую по улице. А ведь сколько раз уверял, что для него на всём белом свете существует только одна женщина – его жена…
Я делаю несколько шагов по прозрачной поверхности причудливо выгнувшегося моста, через которую отчётливо видны серебристые от лунного света кроны деревьев. Неуловимое движение его упругой плоти, похожее на рябь на водной глади, переносит меня к единственному освещённому окну на погружённой в сонную тьму улице. Из приоткрытой форточки доносится запах корицы и яблок. Аромат счастливого детского праздника вырывается из окна уютной кухни наружу, приглашая меня присоединиться к вечернему чаепитию.
С радостным чувством я заглядываю в освещённую золотистым светом маленькую гостиную, ожидая увидеть семью, собравшуюся за накрытым вышитой скатертью столом, на котором гордо красуется свежеиспечённый пирог. А вот и пирог – шедевр кулинарного искусства, мечта любого лакомки, виртуозно украшенный дольками янтарных яблок, чуть присыпанных ароматными облачками корицы. Только вот за столом нет ни обомлевших от счастья малышей, ни ласково взирающих на них родителей. На тяжёлом резном стуле неподвижно застыла сгорбленная от горя фигура пожилой женщины, которая ещё несколько часов назад вдохновенно порхала по кухне, готовясь к визиту внуков. Усилием воли старушка заставляет себя встать, убирает в буфет оставшийся нетронутым пирог и, тяжело переставляя ноги, идёт в спальню. Постель открывает ей свои мягкие объятия, пушистый плед обволакивает уютным теплом. Но все их старания помочь хозяйке напрасны: та изо всех сил пытается уснуть, но тяжёлые, как ртуть слёзы, катятся из-под закрытых век, прожигая старенький прикроватный коврик…
Волшебный мост переносит меня из дома в дом. И я наблюдаю, как девочка-подросток вновь переживает во сне насмешки, которым её подвергли в школе одноклассницы из-за веснушчатого носа и рыжих кудряшек. Вместе с отцом трёх малышей, потерявшим сегодня работу, я мучительно размышляю о том, как теперь свести концы с концами. И стараюсь хоть немного смягчить боль, которая даже во сне продолжает терзать молодую женщину, сражённую известием о том, что ей не суждено стать матерью.
Внезапно лунный свет, ещё недавно заливавший город расплавленным серебром, начинает тускнеть. Через минуту луна исчезает с небосклона, так же, как и мерцающая звёздная россыпь. Их поглотила поднимающаяся над домами мгла, сотканная из людских разочарований, несбывшихся надежд, предательства и боли. Страшная, всепоглощающая чернота окутала город плотным покрывалом, лишив света и воздуха. Грудь сдавило железным обручем, лёгкие словно засыпало песком, ноги подкосились, и я рухнула коленями на острые, похожие на треугольные акульи плавники камни, внезапно возникшие там, где ещё совсем недавно переливался живыми огнями чудесный мост. Теперь я знаю, почему люди так часто умирают по ночам – им не даёт дышать боль от причинённых обид…
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я смогла сделать первый вдох. Несмотря на саднившее колено, я сумела подняться и огляделась вокруг. И увидела сполохи яркого янтарного света над Авеню Героев. Девяносто три стража города сомкнули ряды и, словно по команде, подняли сверкающие мечи, отлитые из подаренной им энергии солнца. Каждый из бесчисленных листьев в кроне бутылочных деревьев отдал свою крохотную искру света для битвы со мглой, которая рассыпается на части под разящими ударами клинков.
Затаив дыхание, я наблюдаю за развернувшейся передо мной эпической битвой Света и Тьмы. Моим сыновьям-воинам удалось прорубить брешь в удушающем город страшном пологе, через которую вновь хлынул поток лунного света и чистого воздуха. Когда светлые силуэты деревьев начинают тускнеть, а их солнечные мечи утрачивают свою разящую силу, то над парком у ручья Банжил Крик, который народ Манданданджи называет Адунгаду, появляются огненные сполохи. Это двухсотлетнее бутылочное дерево, растущее на священной земле, бывшей с незапамятных времен домом для людей, владеющих знанием о её древней силе, посылает помощь утомлённым сражением воинам. Плечом к плечу бьются со тьмой лейтенант Норман Сандерс, рядовые Джеймс Петерсон и Роберт Саттон, ефрейтор Дэвид Мёрфи и остальные защитники города, ставшие строем на Авеню Героев. Солдатам, не вернувшимся с той далёкой войны, сейчас нужна победа, чтобы старики пережили сегодняшнюю ночь, а молодые могли видеть счастливые сны, несущие надежду на добрые перемены. А ещё они сражаются за то, чтобы наступившим утром, увидев меня, спешащую им на встречу, сказать мне: «Здравствуй, мама!».