С мужиком на заводе работали. Владимиром Ивановичем звали. По отчеству — потому, что в должности мастера был. Но на вид — бомж, да еще и с большим стажем. Летом — в спецовке поверх линялой рубахи, зимой — в засаленной куртке, которая даже в лесу неприлично выглядит, встретится незнакомый человек — перепугается. А во всем остальном — нормальный мужик, толковый даже, и компанию всегда рад поддержать. Трудились на вредном производстве, заработки, по тем временам, вполне приличные шли, и алиментов не платил — прибарахлиться имелось на что. И скрягой назвать ни у кого язык не поворачивался: остановишься с ним у пивного ларька, он всегда первым заплатить норовит. Нормальный, говорю, мужик, если приглядеться. Вот только приглядываться у нас не очень любят, а если начинают, то обязательно с другого бока.
А историю с его одеждой я все-таки узнал. Не клещами тянул. Зачем человека пытать, может, у него причины имеются. Сам рассказал. Сидели на травке возле пивной точки. Я как раз вернулся из Рыбинска, с Волги, синца вяленого привез. Лучшей рыбы к пиву нет ни в Сибири, ни на Дальнем Востоке, поверьте уж. Хорошо сидели, до полной откровенности. Работу обсудили, рыбалку, историю с Эдиком Стрельцовым вспомнили, Высоцкого... И как-то незаметно переключились на тряпки. Оказалось, что в молодости к нему привязалась эта зараза всерьез и надолго. И в школе, и в институте в первых пижонах ходил. И "дудочки" с мылом натягивал, и клешами тротуары мел... После института уехал по распределению на ударную комсомольскую со значком на лацкане. Завод молодой, но город старый, с культурными и злачными местами. Было где себя показать. Потому и на работу — как на праздник, в самом парадном, чтобы после проходной хоть на танцы, хоть в ресторан не стыдно заявиться. Выпили с друзьями. Идут, никого не цепляют, но, справедливости ради, все-таки заметно, что не кефир употребляли. И вдруг — милиция. Тары-бары-канцтовары... Сначала вроде отбрехались. Да и о чем спорить — нормальные парни, нормально поработали, нормально выпили, нормально возвращаются по домам. Отпустили, но его оставили в поле зрения. Через квартал та же машина догнала и — здравствуйте еще раз, извольте с нами прокатиться. Попробовал объяснить, что доберется к себе без посторонней помощи, — не дослушали, под белы рученьки и — в будку. К вечеру, правда, выпустили, но штраф — по полной программе. Из всей компании пострадал только он один. В первый раз не придал этому значения. А через неделю все повторилось. Опять выдернули его. А когда утром отпускали, пошутили:
"До свидания, товарищ инженер, до скорого свидания".
Ему, конечно, не до шуток, но все же ответил:
"Давайте, лучше попрощаемся".
А те:
"Свинья тоже зарекалась".
У него хватило ума не обижаться на милицейский юмор и не затягивать беседу, но нужных выводов все-таки не сделал. Прошло какое-то время, и снова замели. И опять намеки на инженерство и пижонский вид. Мало того, бумагу вдогонку отправили. В маленьком городе кляузная бумага грохочет, как телега по асфальту. На работе осложнения. Общественности плевать, что у человека способности, что работу не прогуливает и даже к холодной воде по утрам не тянется. Такой даже подозрительнее. Возвращается в общагу после судилища, в кафе заглянул — надо же где-то ужинать холостому парню. А там без ста граммов не обслуживают. Выходит из кафе и возле остановки видит знакомую машину.
"Товарищ инженер, — кричат. — Здравствуйте! Опять за галстук пропустили? Добро пожаловать в гости!" — и опять увезли в самую дорогую из советских гостиниц.
Больше чем на ночь туда не селят, но с перерывами — всегда, пожалуйста. К постоянным посетителям и отношение особое, иногда не заставляют ночевать. С таким вот завсегдатаем Владимира Ивановича и выпустили. Правда, по разным причинам: он штраф уже заплатил, а с того нечего было взять. Хотя, с какой стороны посмотреть: для иных — это никчемный человечишко, а для кого-то — нужнее отца и мудрее учителя. Кстати, постоялец как раз учителем и оказался. Бывшим, но из тех, кто остается таковым пожизненно. Вышли. Разговорились. Новый знакомый предложил не тратить деньги на повышение материального уровня жлоба из таксопарка, а взять бутылку и отправиться к нему, благо, живет рядышком и, опять же, знает бедную старушенцию, которая гонит для хороших людей вполне пристойное пойло.
В те годы еще без опаски приглашали в гости случайных встречных и так же смело шли выпивать с незнакомыми в чужие дома.
Уселись.
Выпили.
Полегчало.
Владимир Иванович думал, что хозяин свою историю станет ему рассказывать. Он, в общем-то, и не против был, человек любознательный и добрый. Но учитель в благодарность за лекарство начал не о себе, а о нем, молодом да необстрелянном. Объяснил, почему для одних слово “медвытрезвитель” с мягким знаком пишется, а для других — с твердым. Начал с простого — с одежды и значка институтского. Видят, мол, что идет подвыпивший, модно одетый инженер — и у милиции непроизвольно начинают чесаться руки, их словно подталкивает кто-то. У Владимира Ивановича своя голова на плечах, он тоже философию проходил, знает, что дважды два не всегда — четыре, и в состоянии собственные сомнения иметь, и высказывать их не стесняется. Например, почему самого учителя забрали — не модного и без ромба? Но тут оказался особый случай. В вытрезвителе работал его бывший ученик, естественно, двоечник. Но забрал не из мести, наоборот, о здоровье заботился, потому что на улице осень и спать на земле опасно. Потому и подобрал. А когда учитель проспался, выставил его, чтобы разговорами не надоедал и перед сотрудниками не позорил. По блату, можно сказать, арестовали. К тому же выводы насчет значка и модных тряпок вовсе не учителю принадлежат, а его сердобольному двоечнику в сержантских погонах. А сам он смотрит гораздо глубже, он понял, почему чешутся милицейские руки при виде именно Владимира Ивановича, а, когда им встречаются другие подвыпившие инженеры, чесотка, может быть, и возникает, но блюстители вынуждены ждать, к чему придраться, чтобы объект не просто под газом был, — а на хорошей кочерге. Главная причина — в лице. У Владимира Ивановича типичное лицо человека-жертвы. А пижонская одежда это выражение не маскирует, не отвлекает от него враждебный взгляд, наоборот, подчеркивает...
Потом Владимир Иванович целую неделю искал перед зеркалом это самое жертвенное выражение на своем лице. И не нашел. Но к сведению все-таки принял. Значок забросил на дно чемодана, а парадную одежду стал надевать в самых крайних случаях, даже когда женился и переехал в другой город, к незнакомым милиционерам.
Так и ходил в спецовке. Потом узнал, что милиция никогда не забирает мужиков, пьющих синявку. Видят, лежит бедолага, принюхаются и, если синявкой шибает, оставляют в покое, боятся, как бы не окочурился в отделении. У них это идет по другой статье: отравление, а не опьянение. Хитрая система. И когда Владимир Иванович про это узнал, начал постоянно таскать с собой бутылку синявки. И не в кармане, а в дырчатой авоське, чтобы сразу в глаза бросалась. Остановится, допустим, у пивного ларька пару кружек пропустить, сетку на локоть вешает, а если столик имеется, то прямо перед собой кладет. Машина подходит, милиционер взглядом по синявке скользнет и сразу же переводит прицел на других.
Я, грешным делом, и раньше замечал, что он каждый день с работы по бутылке синявки уносит, думал, коммунизит понемногу со склада, только удивлялся, зачем человеку столько стеклоочистителя.
Такая вот судьба.
Но не постоянно же, спрашиваю у него, в робе и с бутылкой синявки ходить?
"Разумеется, — говорит, — надоело и неудобно. А что делать? Один раз пошел с женой в театр. Я в костюме, в белой рубашке с галстуком. И вдруг — милиция. Не в театре, конечно, что они в театре забыли? На остановке. Подходит почти вплотную и чуть ли не принюхивается. А я совершенно трезвый. Кроме шипра, никаких спиртных запахов. Но милиционер все равно стоит и ждет. Не будь рядом жены, обязательно нашел бы, к чему придраться".
Короче, у человека две заступницы — жена и синявка. И синявка, по его мнению, надежнее.
После того разговора я стал осторожненько присматриваться к лицу Владимира Ивановича. И мне показалось, что какая-то странноватость в нем все-таки есть, какая именно, сказать не могу, но... может быть, и прав был тот пьяный учитель?