Перевоплощение

Небылица.
               
                Предисловие.

                Быть может кто-то скажет спал,
                Но я запомнил тот оскал.
                Копыта, роги,
                С ворсою ноги.

                Прохлада зябкая в ночи,
                Дрожали тени от свечи.
                И запах гари,
                Мой мозг в ударе.

                Но мне не страшно, я встаю
                И в рожу мерзкую плюю.
                За между прочим
                Она ж хохочет.

                И говорит, ты будешь мой,
                Ты потерял давно покой.
                И жажду к жизни,
                Хоть кровью брызни.

                Меня не тронет твой плевок
                И не чеши устало бок.
                Взгляни на вещи
                Как можно резче.

                А думать вовсе не к чему,
                Я отведу тебя к нему.
                Туда где тени -
                Он мрака гений.

                Представь, во мгле блаженства миг
                И ты его почти достиг.
                Давай мне руку
                И бросим скуку.

                Награда будет, а пока
                Мы будем мчаться сквозь века.
                По преисподней,
                Ведь ты ж мне сродни.

                Я отворю пошире дверь
                И ты мне милый мой поверь.
                Что там не хуже
                Готовят ужин.

                Быть может кто-то скажет спал,
                Но я запомнил тот оскал.
                Копыта, роги,
                С ворсою ноги.
 
               
                ***
                Как жаль, что огню не преграда
                С распятьем бревенчатый храм.
                Горят головешки от сада
                В упрёк умудрённым богам.

                Хорошее плавится в пепел,
                Золой устилая тропу.
                И вот уж без песенки репел,
                И жжёт угольками стопу.

                От боли кляня пепелище,
                Оставив кровавый узор.
                Мы всё таки Господа ищем,
                Сквозь дым устремляя свой взор.

                Мы ищем душевного рая,
                Для тела мы ищем покой.
                Найдём ли мы это не знаю,
                Не знаю что будет со мной.

               
                Глава первая.

  Красными всполохами давно выгорел закат, навалилась темень, притаилась. Мрак плотно окутал землю, и лишь на небе
весело перемигивались звёзды. Чёрные тени спешили слиться воедино, стремясь спрятаться в темноте. Дружно и весело
заиграли скрипки сверчков и цикад. Наступила ночь. Но едва она утвердилась в своём праве на тьму, как восток побледнел,
всходила луна. Она выкатилась из-за горизонта и поплыла своей проторенной дорогой по небосводу. Звёзды потускнели.
Вернувшиеся тени скромно прятались от жёлтого света. Луна ярким глазом висела над кронами деревьев, как бы
небрежно роняя свой свет во мрак ночи, серебря листья деревьев и покрывая позолотой полустлевшие кресты старого,
заброшенного кладбища. Чёрные тени от деревьев и покосившихся крестов впитывали тьму ночи. В небе задумчиво
перемигивались звёзды, изредко посылая своих посланцев к планете, прокалывая купол. Добавив серебра листве и крестам,
длинная, яркая полоса пронзила небосвод и чёрною кляксою шлёпнулась в глубине кладбища. Земля вздрогнула.
Шевельнулся воздух, зашелестели листья. Разнообразные трели сверчков притихли, замолчали и перепела со своим вечным
"фить-перю"(спать пора). А из-за бугра, с болота громче расквакались лягушки стараясь перекричать друг друга.
  Рядом с тропинкой, которая вела с болота и проходила по самому краю кладбища, в сторону посёлка, лежал человек.
Голова его приникла к едва заметному бугорку чьей-то могилки. Он одной рукой как бы обнял холмик, другая же
покоилась на лежащем рядом кресте. Точнее сказать, то что осталось от него. Лежащий как будто вслушивался, что делается
там в глубине под землёй. Кто он? И что он делает в полночь на кладбище?
  Невысоко, бесшумно летел сова. Пролетая мимо, она заметила лежащего и сделав полукруг, села на перекладину креста.
Сразу же насторожилась, приподняла крылья и напрягла мышцы. Недалеко пробегала мышь, но сова была не голодна
и не погналась за ней. А взглянув ещё раз на бегущую расслабилась, крутанула головой на триста шестьдесят градусов,
осмотрелась, а потом пристально стала рассматривать человека. Внимательно всмотревшись она угукнула.
Переступив с лапы на лапу, ещё раз угукнула и издала звук вроде короткого утробного смеха. Наверное узнала.
Это был не кто иной, как Миша Брысь. Можно Брысь Михалыч или же просто Брысь. Это слово прилипло к нему как лак,
так как он часто употреблял его в разговоре.
  Если бы у совы был не клюв, а нос, она бы сморщила его только от одного запаха, который облаком висел над лежащим.
А запах, запах-то какой: смрад болота со спиртным перегаром, в дополнение аромат блевотины. С головы до ног весь в грязи,
в ряске, в тине, за ухо какие-то водоросли прицепились. А лицо-то, лицо: у индейцев боевая раскраска поскромнее выглядит.
Но сова, рассматривая Брысь Михалыча, пощёлкала клювом и угукнула, потом отвела взор куда-то в сторону, в темноту и,
подморгнув жёлтым глазом и кивая головой, как будто утверждая что-то, ещё раз угукнула.
  Вдруг эта неподвижная грязь зашевелилась, заворочалась. Сова, бесшумно вспорхнув, перелетела подальше и села
на перекладину другого креста, который стоял как раз под луной. Михаил тяжело задышал, облизнул пересохшие губы.
Ужасно хотелось пить. Он пошарил рукой и нащупал кусок гнилого дерева. Нет, это не стакан.
  Брысь Михалыч, а если точнее по паспорту, Борис Михайлович Хмелёв, с трудом приоткрыв глаза, скорбно вздохнул.
Его взгляд невольно остановился на луне. без всякой мысли он долго всматривался в этот шар над головой.
"Где же это я?" - просверлила мысль в голове. Хотелось пить, внутри горело. Сделав попытку подняться,
он сразу же принял исходное положение. В голове у него всё перевернулось, луна поехала куда-то в сторону, а деревья
закачались. Откуда-то взялись кресты, они зловеще покачивались, своими тенями стараясь дотянуться до него.
Михаил болезненно застонал, тупо всматриваясь в покачивающиеся кресты, пытаясь сосредоточить свои мысли.
На одной из перекладин креста, под луной увидел два ярких жёлтых глаза, смотревших прямо на него. Михаил со стоном
хрипло выдохнул: "Брысь." - Сова легко вспорхнула, и пролетая над головой лежащего, громко расхохоталась.
К горлу подкатило что-то неприятное, холодок пробежал по его спине. "Слинять отсюда надо." - Подумал он.
- "И чем быстрее, тем лучше". Но не успел он так подумать, как вдруг в глубине кладбища увидел чёрный силуэт.
Сердце сжалось. Он сделал попытку вскочить, но тело не слушалось его. В голове гудело.
"Что делать? Кто это?". Михаил затаив дыхание, пристально следил за этим силуэтом. абсолютно чёрная фигура человека,
не отражавшая не единого отблеска лунного света, бесшумно двигалась между крестами приближаясь к нему. А впереди её,
изгибаясь как змея, на бугорках и крестах, чернее чёрного ползла тень.
Михаилу стало страшно. Он, затаив дыхание и прищурив глаза, подумал: "может не заметит?". Мысли обрывками крутились
в голове. Никак он не мог сосредоточиться. Хотелось тишины, но сердце не слушалось его. Оно всё громче и громче стучало,
словно колокол, как маяк указывающий дорогу: "Вот он, вот он лежит!". Страх заполнил все клеточки его тела.
Он перестал соображать, и увидел как тень подкравшись к нему, уже ползла по лицу. Скрылась луна и Михаил потонул
во мраке. Он до боли зажмурил глаза с промелькнувшей мыслью: "Всё, конец". Тело напряглось до предела. Ему казалось,
что ещё чуть-чуть и его разорвёт на мелкие кусочки. Будто огромным насосом кто-то накачивал его. В голове звенело,
изнутри распирало. Михаил, стиснув зубы до ломоты в скулах, старался не проронить ни звука, что бы не выдать себя.
Но внезапно всё кончилось. Вдруг посветлело, стало тихо. Он отчётливо услышал трели сверчков да смех лягушек,
доносившихся с болота. И где-то совсем рядом закричал перепел: "фить-перю" (спать пора). Он осторожно приоткрыл
один глаз. Луна так же висела над кронами деревьев, щедро поливая его своим светом. Кресты уже не качались,
а тоскливо стояли покосившись от времени. Так он пролежал несколько минут, вслушиваясь в тишину, боясь пошевелиться:
"Вдруг кто сзади затаился?". Потом он осторожно повернул голову: "никого, неужели всё это мне привиделось?".
Михаил резким движением оторвал тело от земли, потом встал, посмотрел по сторонам и увидел вдалеке огни посёлка.
Он ринулся к свету, торопясь покинуть это место. Сильно покачиваясь, спотыкаясь, он бежал к посёлку, боясь
оглянуться назад. Он и не заметил, как преодолел довольно большое расстояние оказавшись в посёлке. Подбежав к
фонарному столбу, обнял его и долго стоял, переводя дыхание. Отдышавшись, он сел на бордюрину и прикрыл лицо руками,
стараясь сдерживать дрожь во всём теле и успокаивая себя. Особенно дрожали колени, ноги сами выстукивали какую-то
замысловатую чечётку. В голове смерчем кружились мысли. Не давало сосредоточиться пережитое. Михаил старался
поглубже дышать, чтобы прийти в себя. Дрожь отступала. Чуть успокоившись, он потёр виски и поднял голову.
Его взгляд остановился снова на луне. Теперь она лежала на крыше дома стоявшего напротив. Михаил долго рассматривал
жёлтый диск. В голове вспоминались обрывки разговора про какие-то пятна на солнце, которых он ни разу не видел.
"Вот на луне вижу, если они есть, так они есть", - пробубнел он себе под нос. "А на солнце не видел".
  В это же время, по дому, на котором лежала луна, прогуливался кот. Он остановился прямо напротив диска и стал
приводить себя в порядок. У Михаила расширились глаза. Кот ему улыбался, да к тому же лукаво подмигивал.
И на хриплое: "Брысь, брысь", кот громко, призывно замяукал. Его поддержал где-то другой, потом третий кот.
Михаил закрыл глаза. Здесь под фонарём ему не было страшно. Он даже не заметил как подъехала машина и из неё вышли
трое милиционеров. "О, старый знакомый, Брысь Михалыч. Что опять переночевать негде?" - спросил старший,
- "Садись в машину, мы тебя отвезём. А то твоя койка вторую неделю пустует. Ребята, помогите ему". Двое других
подошли ближе: "Да ну Петрович, он мне всю машину выделает. Ты посмотри на него". Второй поддержал: "Действительно
Петрович, поехали отсюда, а то нас в химчистку сдавать придётся". Михаил открыл глаза, повернул к ним голову
и хриплым голосом произнёс: "Что замараться боитесь? Раньше за мной надо было приезжать, а теперь я и сам дорогу найду."
"Давай шуруй!" - Сказал старший, - "Вот жена обрадуется, когда увидит тебя".
"Не увидит, она в больнице лежит".
"Это ж не от хорошей жизни она туда попала" - С ухмылкой заметил шофёр, хлопая себя по упругому животику, который
внатяжку сдерживали начищенные пуговицы форменки. "Тогда детей напугаешь" - продолжал Петрович.
"Не напугаю. Они у бабушки в гостях. Вопросы ещё есть? Так давайте побыстрей и лучше в письменном виде.
У меня сегодня неприёмный день".
"Да ты хоть расскажи, где грязи столько нашёл в такую сушь?" - Хихикнул шофёр.
"Места знать надо" - Сухо твердил Михаил.
Шевеля могучими плечами и перекатывая мышцы под мундиром, который потрескивал по швам, не удержался второй милиционер:
"Слышишь, Брысь Михалыч, я бы на месте твоей жены на строгом ошейнике, да на коротком поводке тебя держал, что бы
ты не бегал по своим местам".
"По себе судишь? Помогает, а?" - Огрызнулся Михалыч, - "Я вольный ветерок, не то что некоторые". И усмехнувшись
продекламировал:

                У меня на этом свете
                Был приятель, вольный ветер.               
                С ним гулял по полю я,
                Счастье разумом куя.

Потом поднял палец вверх и продолжил: "Главное внутренняя свобода! Душу в кандалы не закуёте!"
Старший приподнял фуражку, потёр рубчик на лбу, пригладил редеющие волосы и, водружая её на место, сказал:
"Так вот что ветерок, дуй домой, пока тебя никто не видел, да в зеркало на себя посмотри".
Михаил, поднимаясь, ответил: "Посмотрю, если не забуду". И покачиваясь, поплёлся в сторону своего дома.
Потом остановился, развернулся и на его грязном лице расплылась широченная улыбка, на все тридцать два зуба,
а может и более. Погрозил им пальцем: "Да вы мне честь должны отдавать, своему работодателю. Да по стойке смирно
стоять, перед такими как я". И вывернув карманы брюк наизнанку, вытряхивая весь мусор из них, с сарказмом сказал:
"А вещички-то пропадают в некоторых заведениях, и частенько. Только попади туда". И развернувшись по-солдатски
через левое плечо, двинулся дальше, пританцовывая и приплясывая, нараспев гундося:

                Пока руки мои ещё резвые,
                Заточу я когда нибудь лезвие.
                Да пойду погулять,
                Не кори меня мать.
                Я не пьян и клянусь мысли трезвые.

Милиционеры между собой переглянулись. А шофёр обратил внимание на столб: "Петрович, глянь как выделал, а ты хотел
его ко мне в машину посадить. Да после него весь медвытрезвитель хлоркой пришлось бы мыть. А машину, Грише отдуваться?
Никто не поможет. Ну что Петрович, давай команду по машинам, да поехали."
  Придя домой, Михаил вошёл в ванную, наклонился к крану, открыл его и принялся с жадностью пить воду. Утолив жажду, начал раздеваться.
Снял с себя одежду, ткнул ногой её под ванну, тяжело сопя залез в неё и открыл душ. Грязь ручьями потекла по его телу.
Отмывшись кое как, что не домыл, растёр полотенцем. Потом переоделся и пошёл в спальню, прихватив большую кружку с водой,
что бы не бегать ночью. Постель ждала его незаправленная, так как утром некогда было, ждали друзья. Срочно надо было идти
опохмеляться после субботней попойки. Поставив кружку на край стола, что бы легко было дотянуться рукой, он тяжело
повалился на кровать. Но Михаила и тут ждали видения. Он увидел за столом сидящий скелет, курящий сигарету. В луче
лунного света, падавшего из окна, ему хорошо было видно, как дым заполняет пустоту грудной клетки, потом струйками
выходит из носового отверстия. Он даже увидел, как большой кусок пепла упал на стол и услышал цокотание зубов скелета.
В тоже время его уха коснулся какой-то потусторонний глухой голос.

                Не вернуть нам потерь,
                Прах развеялся в поле лохматом.
                Мы жалеем теперь,
                Унесённое ветром когда-то.

Быть может сказалась усталость или потрясение, пережитое на кладбище. Это не тронуло его. Он молча повернулся на другой
бок, но тут же почувствовал, что кто-то стягивает с него одеяло. Повернув голову, он увидел сидящего у ног чёртика
с большой квадратной бутылкой. Чёртик манил его к себе, предлагая выпить, шелестя длинным красным языком:

                Сведу тебя к русалочкам,
                На берег у реки.
                А можно в рощу к хамочкам,
                Те снимут и носки.

Михаил потянул одеяло на себя со словами: "Завтра на работу вставать". И засыпая бормотал себе в подушку:

                Обласканный, обруганный
                От времени обугленный,
                Колючей обливаюсь я слезой.
                Забыл о чём мечталось мне,
                Но в памяти осталось в ней
                Девчоночка с шатеновой косой.

               
                Первое послеглавие.

На том самом кладбище, на котором мы нашли Борис Михалыча, собралась очень странная компания.
"Теперь он наш", - процокотал зубами скелет.
Сидящая рядом на перекладине сова согласно угукнула, поддерживая мнение скелета: "Теперь никуда не денется".
Лупая глазами, щёлкнула клювом она.
"Не знаю, не знаю", - виляя хвостиком, облизнувшись сказал чёртик, который сидел на той же перекладине, только
с другой стороны.
"Тебя сомнения берут?" - мурлыкнул кот, который тёрся о ногу скелета. Чёртик пошевелил пяточком носа, втянул ноздрями
воздух, потом повернулся к тому месту, где не так давно лежал Миша Брысь сказал: "До сих пор не проветрилось.
Ну и вонь". Потом повернулся к скелету и продолжил: "Выпить-то он со мной не захотел".
С дерева каркнул ворон и заговорил, проговаривая слова чётче попугая ара: "Надо было Рыжего в оборот брать,
он пошустрей и бесшабашней".
Мурлыкнул кот: "Как ты сказал, безбашенный?"
"Какая разница!", - огрызнулся ворон.
А кот в ответ: "Какая разница, какая разница! Один дерётся, а другой дразнится, есть разница?".
Чёртик хихикнул, глядя на сорящихся. Хихикнув, угукнула сова: "Не будем ссориться. Я думаю так, раз мрак коснулся
тенью чела его, значит должен подойти нам по всем статьям".
Скелет одобрительно кивнул черепом, соглашаясь с совой. Потом поднял пустые глазницы к луне и процокотал:

                Свой бледный свет она роняет,
                Но нет тепла в душе моей.
                Тоску лишь больше навевает
                Она прохладою своей.

                Глава вторая.

                Просыпаясь, Брысь Михалыч бормотал:

                Вышел я погулять, да в широкую степь,
                А в итоге попал в непролазную крепь.
                В непролазную крепь, как же я угодил?
                Неужели вчера много браги испил.

И потягиваясь, протянул руку к кружке, но вспомнил, что там пусто. Придётся вставать. Во рту пересохло, да уже и расцвело.
Глянул на часы - стоят. Сколько же сейчас времени? Приподнялся, посидев минуту, встал, включил радио, чтобы узнать
который час. Направился в ванную, сделав несколько глотков воды, Михаил посмотрел в зеркало. Почесав небритый подбородок,
что-то буркнул на отражение. Взял с полочки бритву, включил её и начал медленно бриться. Он не уловил того момента,
когда в зеркале появился Борис Борисович - начальник стройки, на которой работал Михаил. Борис Борисович стоял
в такой же майке и неспеша сбривал щетину. Увидев друг друга, оба разом открыли рты и опустили бритвы.
Несколько секунд рассматривали друг друга, пока Михаил не увидел через зеркало стоящего скелета в проёме дверей.
Скелет, скрестивши руки на груди, смотрел на них пустыми глазницами. И вдруг зубы его зацокотали, и вновь, как и ночью
донёсся потусторонний глухой голос:

                Утро брезжит за пригорком,
                Полетела спать сова.
                Я же вспять стремлюсь к вечёркам,
                Но трезвеет голова.

Михаил резко обернулся - никого. Выглянул за дверь, и там никого. Обернулся к зеркалу, Борис Борисовича в нём не было.
"Да-а-а", - протянул он, "Допился, галлюцинации начались. Пора завязывать с пьянкой". Михаил быстро добрился,
почистил зубы и умылся. Глядя в зеркало, взялся за полотенце и произнёс: "Вот теперь ты хоть на человека похож".
В голове мелькнула мысль: "Пивка бы сейчас холодненького", а вслух произнёс: "Нет, только чай" и пошёл напевая:
"Чай пьёшь - орлом летаешь, водку пьёшь - свиньёй лежишь". На кухне, набрав воды в чайник, поджёг горелку и,
ставя на огонь, решил: пока закипит, надо кровать заправить. Направляясь в спальню, вспомнил, что на этой неделе
жена выписывается из больницы и подумал: "Не мешало бы марафетик навести в квартире. Ладно, приду с работы, займусь".
Войдя в спальню, Михаил увидел на столе в луче солнечного света большой кусок пепла. Тут припомнилась вся эта
кошмарная ночь, начиная с пробуждения на кладбище и заканчивая чёртиком, предлагавшим выпить. Да ещё утренние
галлюцинации. "Что это, сон или явь?". Тут в ухо влетел голос диктора: "Послушайте программу передач, на сегодня,
вторник четырнадцатого". Михаил вздрогнул и повернулся к радио: "Как это вторник? А понедельник где?".
В голове закружилось. Он переспросил: "Как это вторник?". Посмотрев по сторонам, он машинально нагнулся, глянул
под кровать, под стол, приподнялся, сдул со стола пепел и принялся быстро заправлять постель. Потом осмотрел всю квартиру,
заглядывая везде, где только можно: в шифоньер, в шкафах, на всех полках, во всех углах, не осознавая что ищет.
Из радио донеслись сигналы точного времени: "Московское время шесть часов". Он взял часы чтобы завести. Время ещё есть.
Вдруг в квартире засвистело. Михаил вздрогнул и чуть не выронил будильник, но вовремя подхватил его. Он не сразу
сообразил, что зовёт его чайник на кухне. Немного успокоившись, поставил часы на место и пошёл готовить себе завтрак.
В холодильнике было пусто. "Зачем бедняга работает?". Выдернул шнур с розетки "Пусть отдыхает". В столе тоже ничего
не было. В хлебнице нашёл несколько кусочков засохшего хлеба, оставшихся от лучших времён. Макая сухарики поочерёдно,
то в чай, то в соль, чтобы был хоть какой-то вкус, Михаил размышлял: "Субботу помню: проснулся, голова болит, пошёл
пить пиво. Потом к пиву взяли водочки. Из пивной пошли к Рыжему. Вина набрали, там посидели. От Рыжего в кафе пошли,
там выпили. И вроде бы по домам. Да, помню на углу расстались. Помню ключ искал, дверь открывал. Воскресенье тоже
помню - за мной ребята пришли. Пошли в пивную подлечиться, а оттуда за вином и в парк, на наше место. Когда кончилось
вино, с Генкой пошли в магазин. Он мне ещё про солнце что-то рассказывал. А когда шли обратно, его жена заарканила.
Пришлось самому всё вино тащить в парк. Там я ещё стакан выпил. А дальше что? Что было потом? Вина-то много было.
Не припомню". Как Михаил не напрягал свои извилины, не мог он вспомнить понедельник. "Да-а-а, погуляли, чудно
время провели. Ничего не помню". Подкрепившись немного, вытер пот со лба, встал и пошёл собираться на работу.
В голове затеплилась надежда: "Может всё-таки сегодня понедельник, а в радио ошибочка вышла". Но эта надежда
рассыпалась как песок. Выйдя на лестничную площадку, он встретил соседку. И на вопрос: "Какое сегодня число?".
Она ответила: "В понедельник было тринадцатое, а сегодня четырнадцатое".
От этих слов у Михаила холодок пробежал по спине. В ушах звенело эхо: "В понедельник было тринадцатое... в понедельник
было тринадцатое..."
Стук захлопнувшейся двери вернул его к действительности. В подавленном настроении Михаил пошёл на работу.
Мысли наезжали одна на другую: "Как оправдаться перед начальством? У кого узнать за вчерашний день?".
В ушах продолжал звенеть голос соседки: "В понедельник было тринадцатое".
Да ещё эта кошмарная ночь, в голове всё путалось. Но больше всего его тревожил прогул. Борис Борисович предупреждал,
ещё раз и уволит по тридцать третьей статье. А он сдержит своё слово.
"Что бы такое придумать, чтобы пронесло?". Михаил перебирал разные варианты в оправдание. На душе было пасмурно,
не смотря на то, что утро было прекрасное. Прозрачная голубизна неба и утренняя прохлада не поднимали ему настроение.
Остановившись, он поднял голову вверх. Пустота бездны висела у него над головой, не во что упереться взором.
Где же предел? И если он есть, то дальше что? Опять ничего. От этих мыслей стало ещё тоскливей. Он почувствовал
себя таким маленьким, беспомощным в этом мире. И вдруг его взор поймал два плывущих облака. Наблюдая за ними,
он увидел как они соединились в одно облако, потом разъединились и так соединяясь и разъединяясь они растаяли
в синеве. Михаил пробормотал:

                Облака, барашки кудрявые,
                Заглотила вас синяя пасть.
                Стали мысли мои дырявые,
                обогретое некуда класть.

  Ужасно не хотелось идти на работу. "Может справочку достать из больницы или военкомата? Так их там уже, не считая
справок из милиции. Да и Борис Борисович грозился узнать, действительны ли они? Нет, этот вариант не подходит. Ну
чтобы придумать?" - Размышляя об этом, Михаил не заметил, как пришёл на стройку.
"Миха, Брысь!".
Услышав окрик, Михаил обернулся. Ему махал рукой Валёк Чирин.
"Иди сюда" - позвал он.
Михаил направился к Валентину, но тут над головой раздалось громкое карканье, Михаил от неожиданности присел.
Взглянув вверх, он увидел на столбе сидящего ворона, косящего на него круглым глазом. "Ах ты змей порхатый, а ну брысь
отсюда". И он схватил с земли то, что попало под руку. Ворон, хлопая крыльями и громко каркая, полетел в сторону
конторы. Михаил, ругаясь и грозя кулаком, запустил вслед ему половинкой кирпича. Валентин рассмеялся:
"Для такого случая, рогатку с собой носить надо".
Михаил плюнул в сторону летевшего ворона и взглянул на Валентина. Увидев, что он в рабочей одежде, быстро спросил:
"А сколько времени сейчас?".
"Да рано ещё, сюда иди".
Михаил подошёл: "А где ребята?".
"Переодеваются".
"Меня никто не спрашивал?".
"Когда?".
"Да вообще".
"Сегодня ещё нет, вчера искали".
"А кто искал?".
"Да наверное Борис Борисович интересовался, секретарша Людка спрашивала про тебя".
"Так может мне не стоит и переодеваться?".
"Не знаю. А ты зайди к нему, что он скажет?".
"Что он может сказать? По тридцать третьей грозился".
"Там видно будет, а ты слезу пусти. Скажи: жена в больнице, при смерти. Что-то я тебя не узнаю".
"Я сам себя не узнаю. Ты лучше расскажи, что было потом?".
"Когда потом?".
"Когда я вино припёр, а то у меня провал в памяти".
"А ты думаешь я помню? Проснулся - башка трещит. Так я хоть дома спал, а Рыжий на работу оттуда пришёл. Говорит
проснулся, весь в росе, мокрый. Хотел опохмелиться, какой там - одни газеты валяются. Ну а ты как?".
"Что я? Я проснулся, уже вторник".
"Ну а вчера где ты был?".
"Так я ж тебе объясняю: полный провал в памяти".
"А вон и Рыжий бежит, Евгений добрый наш приятель. Сейчас и Генка подойдёт. Остограмимся и всё вспомнишь".
"Нет, мне ещё надо Борисычу показаться. Если всё обойдётся, тогда можно".
Подбежал женя Глинкин, не переводя дыхания выпалил: "Ну чего стоишь, беги переодевайся. И Генку там подтолкни. Ты ему
сказал, что у нас есть?". Валентин утвердительно кивнул. - "Мы будем, - Продолжал Евгений, - Вон там, за плитами".
И он указал рукой вправо от вагончика, перед которым они стояли.
"Жалко тебя вчера не было" - Скороговоркой строчил Рыжий. "Мы стянули пол ванны плитки, вместе с ванной. Самогоночка класс.
Утром проснулся, как огурчик. А вчера до обеда болел, после той бормотухи. Ну а ты как?".
Михаил пожал плечами: "Не помню".
"Что не помнишь? Болел или нет?".
"Да он вообще понедельника не помнит". - Вмешался в разговор Валентин. "Говорит в воскресенье выпил, а проснулся
во вторник".
"Рыжий засмеялся: надо было одну бутылочку мне оставить, тогда бы помнил. А то прихватил все флаконы и на природу.
Ты ж всё агитировал на речку, искупаться хотел. Что, не помнишь? Вот видно и купался, пока не кончилось.
Ну что ты раскис, успокойся. Один день проспал, ну и что? Вот мне товарищ рассказывал: вышел он из тюрьмы,
в конце зимы, начало весны. Почки только набухать начинали. А в погребе виноградного вина скопилось много, пить-то
некому было. Вот он и нырнул туда. И проснулся только тогда, когда оно кончилось. Вылазит, а на деревьях спелые груши
висят. Когда они цвели! Видишь, человек зимой выпил, а летом проснулся и ничего. Земля как вертелась, так и вертеться
будет".
"На следующий выходной, весь виноградник на даче вырублю". - Рыкнул Михаил, и продолжал оправдываться. "Когда я лёг
спать, гляжу, а за столом у меня скелет сидит курит. Я отвернулся, а с меня одеяло чёртик стягивает, да ещё с бутылкой,
выпить предлагает".
"Ну а ты?" - Оживился Рыжий.
Валентин присвистнул. Они видели по растерянному лицу Михаила, что дружок их не шутит.
"А что я? Натянул одеяло на себя и не помню как заснул".
"Может тебе это приснилось?" - спросил Чирин.
"Не знаю. Вот сегодня утром брился, вижу в отражении зеркала, за спиной в дверях скелет стоит. Обернулся, а его нет.
Так я всю квартиру обшарил".
"Ну и что? Что он тебе сделал?" - Успокаивал Михаила Рыжий. "Вот один друг рассказывал, что его чёртики одолевали.
Сидит, телевизор смотрит, а они из-за него выглядывают, рожи корчат, языки показывают. Он туда, а их там нет.
Они уже из-под дивана выглядывают. Он туда и там чисто. А те босяки уже из-за двери соседней комнаты дразнят.
Он их и ловить пытался и кидал в них, что под руки попадётся, и искал по всей квартире. А потом привык. И когда их
не стало, говорит скучно стало, не в кого и башмаком запустить. Так что не бери дурного в голову. Сейчас Генка
подойдёт, выпьем и всё пройдёт. А зря ты к чёртику не встал. Я бы с ним замочил бутылочку".
Здесь в кругу друзей Михаилу стало легче. все кошмары отодвинулись куда-то на задний план, казались чем-то несерьёзным.
Да и Борис Борисовича он уже не боялся. Только раскрыл рот рассказать про случай с зеркалом и что он увидел в
зазеркалье, как тут раздался голос Генки: "О п-пропавшая душа п-появилась". Он подошёл бесшумно, со своей крадущейся
походкой. Немного заикается, правда в разговоре ему это не мешает, даже придаёт какую-то оригинальность. Язык его
плохо слушается, тогда только, когда он волнуется. А виновата в этом собака, которая в детстве перепугала его.
Интересно со стороны наблюдать за друзьями, когда они беседуют. Генка на пол головы выше Рыжего и Михаила, стоит,
немного сутулится, ноги в коленях согнуты, будто прыгнуть собирается, локти тоже согнуты, держится за полы пиджака.
Напротив Валентин стоит - как статуя. Немного полноватый, с невозмутимым лицом. Он ниже всех. Ноги расставлены
шире плеч, руки постоянно в карманах, если не заняты чем нибудь. Не пошевелится, только глазами водит.
Рыжий, так тот, как юла вертится, с ноги на ногу переминается, будто пританцовывает. А головой вертит на все
триста шестьдесят градусов. Руками жестикулирует быстрее чем говорит. А Михаил как бы взял у всех понемногу.
Ноги слегка расставлены. То на одну обопрётся, вторую подогнёт, как Генка, то на другую. Медленно поведёт глазами,
как Валентин, вдруг резко поведёт головой. Одна рука в кармане, а другой помогает при разговоре. Да и характер
у Михаила от всех по чуть-чуть. Рыжему жена скажет, сделай там что-нибудь, через минуту кричит готово. Давай ещё
работу, всю сразу, а то меня ребята ждут. Валентин может молча подняться и уйти, никто и знать не будет, когда ушёл
и куда. А Генка из дома, если жена не отпустит, никуда не пойдёт. Другое дело с работы, как товарищей оставить?
На какие только хитрости он не решался пойти, если его жена встречала, что бы домой отвести. Убегал и в форточку
вылазил, то в ящике прятался. Кажется в тот ящик и кошка не поместится, а он сложится в три погибели, худой ведь.
И нет Генки, ушёл куда-то. А сейчас вот он стоит перед ними, улыбается своей девичьей улыбкой: "А т-тебя
Б-боря Боря с-спрашивал. Говорил как п-придёт, чтобы к нему зашёл не п-переодеваясь".
"Зачем?".
"А это т-ты потом расскажешь з-зачем. С-соскучился наверное".
Михаил тяжело вздохнул: "Выгонит по тридцать третьей" И помолчав, добавил: "Трудовую изгадит".
Рыжий что бы поддержать дружка затараторил: "Не волнуйся раньше времени, может пронесёт. А если выгонит, мы тогда
пол стройки продадим, а тебе новую трудовую купим". И смеясь ободряюще похлопал по плечу: "Может ты пять капель для
смелости потянешь?". Михаил пожал плечами.
"П-потом выпьешь, мы т-тебе оставим. Т-ты давай иди. А то он н-не любит ж-ждать".
"Слышишь, Миха!". - Хотел что-то сказать Валентин. Но его перебил Михаил: "Ну ладно, брысь, брысь за плиты, а то
у вас пойло прокиснет. А я пошёл к его сиятельству, пред светлы очи". И не договорив остановился. Чёрных кот перебегал
ему дорогу. Михаил плюнул под ноги, свернув в кармане кукиш, другой рукой взялся за пуговицу. Потом трижды плюнул
через левое плечо и неохотно направился к конторке, на ходу декламируя:

                Вспоминаю нервно
                Дно бутылки первой,
                Пробки, как медали за спиной.
                От закуски тошно,
                Но и это в прошлом,
                Что же будет дальше-то со мной?
               
               
                Второе послеглавие.

  В пелене утреннего тумана, тянувшегося с болота, на том же кладбище и на том же месте та же компания.
Ёрзая на перекладине, чёртик, виляя хвостиком и облизываясь, рассуждал: "А всё таки ворон прав, надо было рыжего в
оборот брать. Вы же слышали что он сказал, что он со мной вмазал бы бутылочку и побеседовал. А я ему кое-какие
наставления дал бы".
Сова хихикнула: "А внял бы он твоим наставлениям? Он же крученный!".
"Ну и что" - Ответил чёртик. - "Одна шевелюра его что стоит! Огненно-рыжие волосы, как пламя в преисподней, любо
дорого посмотреть".
"А чем вам Валентин не подходит?" - Мурлыкнул кот. - "Он так вкусно готовит" и облизываясь стал тереться о ноги скелета.
С дерева каркнул ворон: "У него позднее зажигание, слишком медлительный".
"Угу" - поддержала ворона сова. - "И Генка не подходит, слишком рассудительный".
Кот мурлыча подошёл к кресту и принялся точить когти, вслушиваясь в прения товарищей, потом мяукнул: "Будет день -
будет пища. Поживём - увидим, кто на что годен".
Сова хихикнув, щёлкнула клювом: "Что теперь об этом толковать. Что будет, то будет. Выбор сделан".
Скелет усмехнулся, дзеленча костями: "Может хватит прений. А то вы тут до вечера рассуждать будете, а его-то
контролировать надо. Не пора ли нам раствориться в тумане?". И постучав костяшками пальцев по кресту, продекламировал:

                Трали-вали, дили-тили,
                Крест кому-то сколотили.
                Ну а я то во даю,
                в кремле мраморный стою.

                Глава третья.

  Приоткрыв несмело дверь, Михаил робко спросил у секретаря: "Люда, Борис Борисович у себя?". Людмила не переставая
печатать на машинке, кивнула головой: "У себя".
"Можно к нему?".
"Сейчас спрошу".
Она вспорхнула из-за столика, за которым сидела и скрылась за дверью начальника.
В голове у Михаила промелькнули такие строчки:

                В основном забавы наши
                Закружились в кураже.
                Нет ведь русских девок краше,
                Это ясно всем уже.

Дрожащей рукой, закрывая за собой дверь, он не переставал шептать: "Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло".
Какое-то странное предчувствие не давало покоя. Что же его ожидает за дверью начальника? Вот она бесшумно открывается
и он видит перед собой Людмилу, слышит её голос: "Заходи".
Михаил хотел было что-то спросить у неё, но Людмила уже строчила на машинке, не обращая внимания на него.
"Заходи, заходи Хмелёв", - раздался голос Борис Борисовича. Михаил переступил порог страшного кабинета. "Откуда на
этот раз справку принёс Борис Михайлович или Брысь Михалыч, или как тебя там? Михаил, медвежонок эдакий?"
"Ниоткуда" ответил он глухим дрожащим голосом.
"А почему вчера на работе не был?".
"Да понимаете, Жену в больницу положили, в тяжёлом состоянии". Михаил старался выдавить из себя слезу, жалобно
моргая слегка вздрагивающими веками.
"Что с ней?", - спросил Борис Борисович.
"Я ещё не знаю, анализы берут. Сегодня схожу узнаю, а завтра всё вам расскажу".
"Зачем завтра, когда я могу узнать сегодня". И подвинул к себе телефонный аппарат.
"Не надо", - дрожащим голосом остановил его Михаил. "Борис Борисович, простите меня. Последний раз, больше не повториться.
Я уже пить бросил, сегодня предлагали, я отказался. Больше не буду, вот увидите. Простите, последний раз!".
Михаил видел, как шея Борис Борисовича багровеет, как он сжимает кулаки, встаёт с кресла. Казалось, что сейчас здесь
произойдёт драка, но раздался довольно таки спокойный голос: "Я устал слушать твой лепет. На позапрошлой неделе был
уже последний раз. На той неделе был самый-самый последний, но тогда у тебя была возможность по собственному желанию
уйти. А сегодня извини, я тебе обещал". Борис Борисович нажал кнопку звонка. Не успел Михаил раскрыть рот, как дверь
распахнулась и в кабинет впорхнула Людмила: "Вы меня звали?".
"Да, напечатай приказ об увольнении этого голубчика по тридцать третей статье, сегодняшним числом".
"Всё?".
"Пока всё".
И Людмила так же бесшумно выскользнула из кабинета, как и появилась.
"А ты что ждёшь? Иди, обходной лист бери".
"Борис Борисович, подождите, я объясню".
"Я знаю, что ты мне объяснять будешь. Свободен!". И указал пальцем на дверь.
"Послушайте, я хотел вам сказать".
"Не мешай мне работать", - перебил его начальник. - "А то я сейчас попрошу, чтобы тебя вывели отсюда".
"Борись Борисович, я хотел вам сказать".
"Я сейчас милицию вызову", - повысил голос начальник.
"Причём здесь милиция? Вы представьте, если бы вы были на моём месте".
"Я не хочу представлять", - закричал Борис Борисович. - "И никогда не буду на твоём месте. Понял?".
У Михаила потемнело в глазах, всё закружилось. И вдруг он увидел себя со стороны, такого жалкого, подавленного и
Борис Борисовича, грозно смотревшего на него. В углу у сейфа он заметил уже знакомого скелета. Тот стоял, облокотившись
на стенку. Одной рукой он костяшками пальцев постукивал по сейфу. Рот его был слегка приоткрыт, он будто смеялся
над ними. А из сейфа выглядывал чёртик, поглаживая бутылку. Всё закружилось ещё быстрей и вновь потемнело, а когда
Михаил начал различать предметы, он смотрел на себя из-за стола начальника. Он невольно повернул голову в сторону
сейфа, там никого не было. В ухо вонзился до боли знакомый его собственный крик: "У каждого своё место. А теперь вон
из моего кабинета. Да ты! Ты!". И вдруг крик осёкся. Михаила поразило, как его Михаилово тело нервно начало себя
ощупывать и осматривать, потом подбежало к зеркалу. Михаил в свою очередь начал осматривать себя: посмотрел на руки,
потрогал полы тщательно выглаженного пиджака, поправил галстук которого ни разу не носил. "Да это я до сих пор сплю",
- подумал он, - "Так не бывает". И медленно погрузился в кресло, следя за своим телом в котором несколько секунд назад
находился сам. Лукавая мыслишка кольнула Михаила: "А пока я сплю, задам-ка я ему парочку вопросиков. Ты говорил, что
никогда не будешь на моём месте. Ну а сейчас, что теперь скажешь? А?". Михаил усмехнулся.
Борис Борисович всё ощупывал себя, смотрел то в зеркало, то на своё тело, сидящее в кресле за столом, щипал себя,
кривился от боли и вновь щипал.
"Мне здесь удобно", - снова заговорил Михаил, - "Ну а ты, что скажешь? Что замолчал? Что-то ты тут про увольнение
базарил, я не врубился. А ну повтори, холоп. И не вертись, стой по стойке смирно". Михаил засмеялся, ему захотелось
побольнее уколоть Борис Борисовича. Он думал, как бы поострее съязвить, чтобы такое сказать, чтобы вывести его из себя.
Раздался душераздирающий крик: "Что ты со мной сделал? А ну, вылазь из меня! Убью гад!". С этими словами он бросился
к столу. Михаил едва успел нажать кнопку звонка и выпрыгнуть из кресла. Приоткрылась дверь и заглянула Людмила.
Как раз в это время, Борис Борисович схватил телефонный аппарат и силой запустил в Михаила, но шнур остановил этот
снаряд у самого носа растерянного Брысь Михалыча. Испугавшись, Людмила быстро закрыла дверь. Убегая от Борис Борисовича,
Борис Михайлович больно стукнулся об угол стола. И вот кривясь от боли, потирая ушибленное место, он хотел проснуться.
Со стороны это выглядело конечно забавно: как взъерошенный Борис Борисович, худощавый и в помятой рубашонке гоняет
вокруг стола солидного, и на голову выше него, аккуратно причёсанного Бориса Михайловича. Вот они внимательно следят
за движениями друг друга. Вот Борис Борисович сделал резкий наклон вправо и с криком: "А ну вылазь гад! Удавлю!".
Ринулся влево, чтобы перехватить его у стены. Михаилу и на этот раз удалось увернуться от ловкого соперника.
А в это время в кабинет вбежали бригадир штукатуров Николай и прораб Сашка, в сопровождении Людмилы.
"Ага, попался!" - закричал Борис Борисович, - "Теперь не уйдёшь. Ребята, держите его, это же Брысь Бориска - самозванец.
На царствие моё покушается". И он ловко запрыгнул на край стола, пробежал по нему, сбивая всё, что на нём лежит и
прыгнул на Михаила. Но Сашка с Николаем поймали его в полёте.
"Что вы меня держите? Его держите! А то убежит", - с визгом закричал Борис Борисович, - "Вы что, не узнаёте меня?
Уволю!".
Но Сашка не обращая внимания на крик, уже заламывал его левую руку за спину. Тот вырвал правую из рук Николая и с силой
двинул кулаком Сашку в нос. У Сашки потемнело в глазах, но он быстро пришёл в себя. И не обращая внимания на кровь,
заливавшую футболку, ударил коленом ноги своего начальника в живот. В это время Николай поймал освободившуюся руку
начальника и заломил её за спину. Пленник увидев в дверях стоявшую секретаршу, закричал ей: "Люда быстрей, быстрей
вызови милицию. Видишь меня избивают. Скажи, чтобы срочно выезжали". Переведя дух он закричал: "Пустите шакалы!
Уволю! Пересажаю! Всех пересажаю!".
Людмила вопросительно смотрела на Михаила, ждала его команды. Михаил, поправив галстук, сказал: "В милицию не надо,
в больницу позвони. И ещё позови кого нибудь, пусть принесут верёвку, связать надо".
И пробормотал себе под нос:

                Раз можно исправить, так надо искать,
                Пока разрешается грудью дышать.
                Пока отпускают в дорогу меня,
                Не мешкаясь выйду, судьбу не виня.

Людмила исчезла за дверью. Михаил не знал, что будет дальше. Это уже не походило на сон. Ему приходилось подчиняться
обстоятельствам. Мысли в голове путались. Он смотрел на собственное своё лицо покрасневшее от натуги, которое он
сегодня утром брил перед зеркалом. И вспомнилось отражение начальника в зеркале, и голос соседки зазвучал в ушах:
"В понедельник было тринадцатое". Но мысли не успели улететь в прошлую кошмарную ночь, так как в кабинет вошли
двое парней с верёвкой. Вчетвером они быстро привязали Борис Борисовича к стулу, так что теперь он мог вертеть
только одной головой. Тяжело дыша, он гневно смотрел на всех. Сопротивление было тщетно. Ему удалось только один
раз укусить одно из парней, вошедших с верёвкой, и пнуть ногой бригадира. Угрозы не действовали ни на кого. И даже
Людмила просила, чтобы его привязали покрепче. Ему не верилось, что с ним могли так обойтись. Всегда услужливые,
десять минут назад всячески старались угодить. А тут на тебе, привязали к стулу. Ещё и по бокам надавали,
руки и ноги чуть не вывернули. "Последний раз говорю, - прохрипел Борис Борисович, - развяжите, а то хуже будет".
"Куда уж хуже", - проговорила Людмила.
Борис Борисович бросил гневный взгляд на неё: "И тебя уволю, слышишь? Иди отпечатай приказ на всех, общий.
По тридцать третьей и звони в милицию, всех сдам! Когда же они приедут?"
Присутствующие молча переглядывались и украдкой, посматривали на Михаила. А тот, делая вид, что с сочувствием
смотрит на связанного продекламировал:

                Я не знаю, что тому виною
                Водка, толь неверная жена.
                Только вижу болен ты душою,
                В твоём теле мается она.

"Успокойтесь Борис Борисович. Ой, ой, Борис Михайлович, - поправил себя Михаил, - я не буду тебя увольнять, при
всех говорю. Люда, принеси приказ. Порви, чтоб он видел."
"Я тебе порву, - закричал Борис Борисович, - ты что, хочешь чтоб он и дальше у меня кровь пил?"
"Борис Борисович, ой Борис Михайлович, успокойся. Вот подлечишься, я тебе отпуск дам, отдохнёшь."
"Это ты у меня отдохнёшь! - заорал Борис Борисович. - Лет десять отдыхать будешь, понял?"
Один из парней толкнул другого и шепнул: "Пойдём отсюда." И они вышли. Едва закрыв за собой дверь, переглянулись.
Потом, подталкивая друг друга, смеясь, помчались разносить свежую новость.
Людмила принесла недопечатанный приказ и подала Михаилу. Он бегло просмотрел его и с лукавой улыбкой показал
Борис Борисовичу. Потом сложил вдвое и разорвал его, потом ещё разорвал, и ещё. Листки выкинул в корзину.
"Успокойся, нет приказа. Всё в нашей власти. Хотим наказываем, хотим милуем." Немного подумав, Михаил добавил:
"А захотим поощрить, поощрим!"
Борис Борисович молча смотрел на Михаила. Он никак не мог осознать всего того, что с ним произошло. Голова
отказывалась соображать, была тяжёлая, будто с похмелья. А всё тело болело, дышать было трудно от верёвок,
которыми он был опутан. "Что же это со мной происходит?" - Думал он, глядя на всех потухшими глазами.
  Потирая ушибленное место, заговорил Николай: "Кажется здесь мне делать нечего. Пойду я."
"Нет, никто не уходите, - остановил Михаил, - пока не приедут. Люда, пойди позвони ещё раз. Спроси, выехали?"
Людмила кивнув головой, пошла к своему телефону. Сашка подошёл к рукомойнику, умылся, потом посмотрел в зеркало.
Он потрогал распухший нос, потом снял футболку и начал тщательно её застирывать. Борис Михайлович тоже
не мог сосредоточиться. В голове не укладывалось то, что с ним произошло. Вошла Людмила:
"Выехали уже, сказали скоро будут." И как раз в этот момент, все услышали сирену скорой помощи.
"Я сбегаю встречу. И Людмила скрылась за дверью. Сашка быстро выкрутил футболку и надел на себя. В кабинете
наступила гробовая тишина. Все с напряжением смотрели на дверь. Михаил перебирал в голове разные варианты, как
лучше объяснить доктору об этом происшествии. Сашка на время оторвал взгляд от двери, посмотрел в зеркало ещё
раз, потрогал пальцами нос и вновь обернулся к двери. Дверь открылась, и в сопровождении Людмилы, вошли люди
в белых халатах. "Здравствуйте в вашей хате, - заговорил пожилой доктор, - кто у нас здесь приболел?"
Он провёл глазами по кабинету и остановил свой взгляд на Борис Борисовиче. Подошёл ближе. "Ну что, на что
жалуемся?" - Обратился он к нему.
"Людмила, пока шли от машины, рассказала врачу о том, что здесь произошло. Теперь доктор хотел услышать,
что скажет сам пациент.
Борис Борисович оживился: "Развяжите меня, сейчас я вам всё объясню."
"А ты сначала объясни, потом мы тебя развяжем."
"Мне дышать трудно."
"Ну уж потерпи дорогой и расскажи, за что ты вон тому молодому человеку, - доктор показал пальцем на
Сашку, - нос разбил?"
"Он мне руки крутил."
"Ага, так тогда скажи, зачем ты телефон кидал в своего начальника и гонялся за ним?"
"Он не начальник, это я начальник. А он переоделся в меня и теперь смеётся."
"Ага, а как он это сделал?"
"Не знаю. Я хотел уволить этого алкаша, а он гад переоделся."
Доктор посмотрел на Михаила, Потом на Борис Борисовича и, поправив очки, спросил: "Ага, а костюмчик тебе его
не великоват будет?"
"Как раз по мне, в ателье шил."
Доктор посмотрел Михаилу на ноги, обратив внимание на туфли огромного размера. "А туфельки не великоваты?"
"Немного жмут, ну ничего, я их разношу. В первый раз одел."
"Михаил, чтобы его не рассматривали, пошёл сел в кресло." А Людмила принялась наводить на столе порядок,
поднимая с пола всё, что упало.
"Так-так, ну что ж, давай с тобой договоримся так, - заговорил доктор, - мы тебя сейчас развяжем и ты поедешь
с нами. Там мы тебя познакомим с профессором. Великого ума человек. Молодой, а какая перспектива перед ним
открывается. А я уже старенький, мне на пенсию пора. Так что пусть профессор решает ваши проблемы с переодеванием.
У него голова, он сообразит как отобрать ваш костюмчик. Ну так что,  согласен поехать с нами?"
"Нет! - Взвизгнул Борис Борисович, - Причем здесь костюмчик, он полностью в меня переоделся. Там и тело моё.
Я должен сидеть там, а он здесь, неужели это вам не понятно?"
"Ага, напротив, ещё как понимаем."
Доктор подошёл к столу, положил на него свой чемоданчик, раскрыл его и, наполняя шприц какой-то жидкостью,
сказал Михаилу: "Сейчас мы его заберём."
"Нет! - закричал Борис Борисович, - Я должен вытряхнуть этого гада из моего тела. Развяжите меня!"
В это время доктор ловко воткнул иглу прямо через брюки, предварительно смочив их спиртом и выпуская жидкость
сказал: "Вытряхнешь."
От неожиданности Борис Борисович вздрогнул. "За что, Зачем вы меня колите?" И обмякая на стуле, он упёр свой
бессмысленный взгляд в стену. Доктор же, складывая свой чемоданчик, дал распоряжение одному санитару сбегать
за носилками, а другому сказал: "Развяжи его."
"А он не будет буянить?" - Забеспокоилась Людмила.
Доктор улыбнулся. "Нет, он у нас теперь смирненький будет." - Сказал он, поглаживая Борис Борисовича по голове.
Принесли носилки, уложили на них Борис Борисовича. А он так же бессмысленно смотрел в потолок и чуть
напрягшись прошептал: "А как же он?"
"Отдыхай, отдыхай, вернёт он тебе костюмчик."
"Причём здесь костюмчик." - чуть слышно прошелестел губами Борис Борисович. Доктор махнул рукой и санитары
вынесли носилки из кабинета. Михаил облегчённо вздохнул, ему стало легче. Теперь он начинал себя чувствовать в
этом кабинете полноправным хозяином. "Извините, - обратился Михаил к доктору, - а что с ним? Это серьёзно?"
"Да как вам сказать, приложим все силы, чтобы вернуть его вам крепеньким и здоровеньким. Одним словом,
постараемся починить. Извините, если заставили вас ждать. В следующий раз постараемся быстрее приехать."
И направился к выходу.
"Надеюсь следующего раза не будет!" - вслед уходящему доктору сказал Михаил.
Раздался телефонный звонок. Михаил испуганно посмотрел на аппарат. "Люда, возьми трубку, только смотри,
меня нет. Заболел, ушёл куда-то. Придумай что-нибудь. Голова идёт кругом. А вы свободны, - обратился
он к Сашке и Николаю, - я хочу побыть один."
Михаилу нужно было время, чтобы подумать. Как быть дальше и что делать? Молнией промелькнули события
прошлой ночи и в голове зазвучали такие строчки:

                По бездорожию в пыли, сухие травы подминаю.
                Они ещё вчера цвели, теперь колючки извергают.
               
Слух о случившемся быстро разлетелся по стройке. Из всех щелей и из-за углов выглядывали любопытные.
Среди них из-за вагончика выглядывали и друзья Михаила. Они видели, как вынесли его и погрузили в машину.
Как скорая тронулась и уже без всякой сирены увезла ихнего друга.
  Первым заговорил Рыжий: "Я сразу заметил, что у него крыша поехала. Гляжу согнулся, крылья опустил. Думаю,
что-то тут не так, подхожу и точно - сдвиг по фазе. Я хотел контакты поправить, не получилось. Надо было
не пускать его неопохмелившегося, а налить стопарь, чтобы поправился. А ты не надо, не надо!" - Обратился
он к Генке.
"Но т-тогда от него п-перегаром бы н-несло."
"Ну и что? Ты думаешь Боря бы его нюхал?"
"Кто же знал ч-что так с-случится?"
Валентин стоял молча, слушая товарищей, не вмешиваясь в разговор.

               
                Третье послеглавие.

  На том же кладбище, только в глубине его, деревья разрослись, сплелись кронами и к земле не пропускали ни
единого лучика солнечного света. Пахло плесенью, сыростью и гнилой листвой. Кресты давно перегнили, лишь
холмики напоминали, что здесь находятся чьи-то могилки. Сюда уже давно не ступала нога человека. У самого
толстого дерева с дуплом в стволе, из которого выглядывала сова, собралась та же компания. Ворон прохаживался
по земле, вслушиваясь и всматриваясь в почву. Вот он разрыл лапой листву, что-то клюнул, проглотил. Потом
поднял голову и глядя одним глазом на чёртика, другим на скелета, каркнул: "Ловко у вас всё получилось."
Чёртик, сидевший на корневище дерева, потирал руки: "Теперь его надо правильно направить и перестройка
пойдёт полным ходом".
Скелет, сидевший на просевшей могилке, процокотал: "А ты сомневался?"
Мурлыкнул кот: "Утром, когда я ему дорогу перебегал, он и фигу крутил, и плевался, думал поможет, - И хихикнув
продолжил, - а прораб чуть в штаны не наложил, когда я на него взглянул, перебегая ему дорогу."
Из дупла угукнула сова: "Не зря ты ему видно дорогу перебежал, теперь ходит с распухшим носом. А Борюнчик наш
не теряется, уже к креслу привыкает и мне думается, с него будет толк".
Каркнул ворон: "А я бы Рыжего в авангард пустил, - и подмигнул чёртику, - Огненно-рыжая шевелюра, как пламя
в преисподней."
Чёртик, вильнув хвостиком и облизнувшись, вопросительно глянул на скелета.
Скелет процокотал: "Думаю с Борюни будет толк, а иначе нам удачи не видать."
Из дупла вновь угукнула сова: "А чтобы не упустить удачу, его контролировать надо, так что лучше займитесь
делами. А я до вечера вздремну." И спрятавшись в дупло, закрыла глаза.
"Сова права. - Сказал чёртик. - Контроль, контроль и ещё раз контроль."
Скелет поднялся с могилки и процокотал: "Тогда все по местам. А на совещание будем собираться здесь, -
и усмехнувшись продолжил:

                Я вспоминаю часто дедсво,
                Как в поле бегал босиком.
                И находил любое средство,
                Чтобы не мыться перед сном.

                Глава четвёртая.

 Оставшись один, Михаил осмотрелся вокруг, дважды глянул в угол, где недавно стоял скелет, перевёл взгляд на
приоткрытый сейф, всматриваясь в него. Оттуда никто не выглядывал. Потом пошарил по карманам, достал кошелёк,
заглянул в него: "Ого, - вслух произнёс он и подумал, - да тут нам неделю гуливанить можно." Положив кошелёк
обратно в карман, Михаил осмотрел ящики стола, потом встал и осторожно подошёл к сейфу, открыл его.
На второй полке он увидел две бутылки коньяка. "А вот это в самый раз", - Чуть слышно прошептал Михаил.
Достал одну бутылку, откупорил её и сделал несколько глотков с горлышка. Облизываясь, посмотрел по сторонам,
увидел около графина стакан и подошёл к нему. Взял стакан в руку, снова посмотрел по сторонам, на открытый
сейф, из которого отбрасывая солнечные зайчики, сияя одиноко, стояла бутылка коньяка. Посмотрел в угол в
котором никого не было, потом перевёл взгляд на кресло Борис Борисовича. Чему-то улыбнувшись, он подошёл и
сел в него. Наполнив стакан до половины, поставил бутылку в стол, снова посмотрел по сторонам, задержав
взгляд на пустом углу, заглянул в открытый сейф и уперев взгляд в янтарную жидкость в стакане, подумал:
"А может всё-таки я сплю?" И опять чему-то улыбнувшись, выпил содержимое и удобней уселся в кресле.Хмель
начинал кружить голову. Мысли его сосредоточились на Людмиле. И он подумав немного, плотоядно улыбнувшись,
нажал кнопку звонка. Через секунду вошла Людмила и, глядя на развалившегося в кресле и масленно улыбающегося
начальника, спросила: "Звали?"
"Да, да, - облизнувшись ответил он, - заходи Людочка. Иди сюда красавица."
Людмилу насторожила поза и интонация голоса начальника, и она спросила: "Что вы хотели?"
"Да понимаешь, не могу никак прийти в себя после случившегося. Успокой меня."
"Как?" - Напряглась Людмила.
"Ну как, как? Как успокаивает женщина мужчину?"
"Что вы ходите Борис Борисович? Я не пойму вас."
"Что тут не понятного? Примкнёмся, прикроем шторку и ты меня успокоишь. Или же ты хочешь сказать, что ни
одного мужчину не успокаивала. Так я тебя научу."
"Я, я? Вы что!" Людмила не могла найти слов чтобы ответить.
Отступив назад, она испуганными глазами смотрела на своего начальника.
"Ты что, боишься? Я никому не скажу, это будет между нами. Закрой дверь, а я сейчас шторку прикрою." Михаил
приподнялся. Людмила попятилась к двери.
"Что вы хотите? Вы в своём...", - Она не договорила этой фразы. К горлу от обиды подкатился ком.
"Людочка, подожди, послушай меня. Я тебе отгулов дам сколько захочешь, отпуск дам с двойным окладом, финансами
помогу." Михаил достал из кармана кошелёк.
"Я не хочу, - сквозь слёзы сказала Людмила, - мне ничего не надо."
Михаил привстал и выходя из-за стола сказал: "Если по правде, я на тебе жениться хочу. Выйдешь за меня?"
Людмила увидев, что он направляется к ней, приоткрыла дверь. "Не подходите ко мне, а то закричу."
Михаил остановился, положил кошелёк обратно в карман и сказал: "Подумай, ты многое теряешь."
"Ну и что!", - Глаза её загорелись, голос зазвучал более твёрдо: "Я сейчас напишу заявление на расчёт и пойду домой.
А вы ищите себе нового секретаря"
Михаил засмеялся: "Успокойся, ты что шуток не понимаешь? Я ж пошутил. Ты давай сейчас сбегай, найди друзей
Хмелёва. Пусть придут, я хочу с ними побеседовать."
Людмила не знала как себя вести, после этой наглой шутки своего начальника. Не знала что ответить и спросила:
"Каких друзей?"
"Рыжего, Заику и Толстого. Ты что не знаешь?"
"Знаю.", - Растерянно ответила Людмила.
"Ну что стоишь, брысь отсюда. И что б через пять минут они были здесь."
Людмила вышла, а он глядя на закрывшуюся дверь, кулаком правой руки силой ударил в ладонь левой и прорычал:
               
                Я вырву из сердца жало
                И брошу к твоим ногам.
                Таких ведь как ты не мало,
                Уйду я в поля к стогам.

Потом развернулся и направился к креслу. Зазвонил телефон. Михаил остановился, посмотрел на него. "Кому это делать
нечего? - Подумал он, - Раззвонились с самого утра. Надо было спросить у Людки, кто первый раз звонил. А вообще
оно мне не нужно.", - Успокоил он сам себя.
Сев в кресло, Михаил достал бутылку, посмотрел сколько в ней осталось, сделал глоток из горлышка и поставил
обратно в стол. Телефон замолчал. Михаил, усевшись в кресле поглубже, задумался: "Как же мне это всё объяснить
ребятам? Они ведь не поверят. Может быть пускай пока думают, что перед ними Борис Борисович. А потом что нибудь
придумаю." С такими мыслями он с нетерпением смотрел на дверь: "Когда же они придут."
Минуты тянулись медленно. Михаил то и дело поглядывал на часы. Время томило его. Он было потянулся за бутылкой,
как вдруг открылась дверь и вошла Людмила. Михаил вопросительно посмотрел на неё: "Почему одна? Не нашла?"
"Нашла, они здесь, можно пригласить?"
"Да. А ты смотри к нам сюда никого не пускай. Я буду очень занят."
Людмила вышла. А в дверь робкой походкой вошли долгожданные друзья. Вид у них был удручающий. Они как
провинившиеся дитя прятали свои глаза от взора Михаила. Остановились прямо у двери, не решаясь пройти в глубь
кабинета. Михаил, глядя на них, чуть было не засмеялся, но удержал этот порыв. И стараясь, как можно серьёзней,
произнёс: "Закройте дверь, берите по стулу присаживайтесь к столу."
"Да ладно, - за всех ответил Рыжий, - нам рассиживаться некогда. Мы здесь постоим, а то там нас работа ждёт."
"Работа подождёт. Работа не волк - в лес не убежит. Присаживайтесь, я с вами беседовать буду."
Ребята переглянулись, взяли по стулу, подошли ближе и нерешительно топтались на середине кабинета.
"Ну что остановились? К столу, к столу присаживайтесь. Не бойтесь меня. Вы что думаете, если начальник, то
уже не человек. Не поймёт простого работягу."
"Мы так не думаем.", - Опять за всех ответил Рыжий.
"Ну и хорошо. Рассаживайтесь поближе и не стесняйтесь."
Усевшись вдоль стола и стараясь не дышать в сторону начальника, они думали, что же будет дальше.
"Вы наверное уже слышали, что здесь произошло?" Спросил Михаил. И не дожидаясь ответа продолжил: "Вы думаете
мне не больно? И душа не болит за людей? Ещё как болит." Михаил посмотрел на товарищей, те смущаясь и
переглядываясь перед собой, в то же время смотрели и на Михаила.
Михаил продолжал: "А мне по долгу службы, вас надо хоть немного в руках держать. Понимаете? А то вы совсем
разбалуетесь. И Хмелёва я мог бы давно выгнать, но куда он пойдёт? В другом месте его могут не понять. А я
знаю, у него золотые руки. А то что он после работы любитель за воротник заложить, так это его личное дело.
Согласны?"
Михаил внимательно смотрел на товарищей, те молча переглянулись между собой. А он продолжил:
"Бывает и прогуляет, после перепоя. Ну с кем не случается? Гена, а ты посчитай свои опоздания, да чуть ли не
каждый понедельник. Ты думаешь я про них не знаю? А прогул, который отгулом оформили? Я же с тебя ни одного
процента не снял." Геннадий опустил голову. "А ты Женя, помнишь свой прогул, когда меня не было? К концу
рабочего дня заявился и доказывал всем, что это просто опоздание. Людке коробку конфет предлагал, чтобы та
восьмёрочку поставила. А она отказалась. Но ты ей такую душещипательную историю рассказал, что та аж прослезилась.
И всё таки поставила тебе восьмёрочку. А вы, потом посмеиваясь, закусывали теми же конфетами. А?"
Женя как и Генка опустил голову. "Валёк, и про твои справочки я прекрасно знаю, что они липовые."
Михаил испытывающе смотрел на ребят. Под взглядом начальника, они ниже опустили головы. Михаилу стало нравиться
его положение. Никто не пререкается. И даже Рыжий, которого трудно перекричать, и тот сидит молча. Михаил,
подумав немного, продолжил: "Но а наш Хмелёв - Хмельницкий. зачастил с прогулами. Надо же было его как-то
приструнить. Припугнул его тридцать третьей, а оно видите как вышло. Ну что молчите? Скажите что нибудь."
Ребята молчали, они не ожидали такой исповеди от начальника. "Так-так, ну ладно. Я вижу у нас на сухую разговора
не получится. А ну Женя, сгоняй-ка, принеси то, что вы Мишке оставили."
"А что мы ему оставили?"
"Как что, самогоночку."
"К-какую с-самогоночку?" - Вдруг встрепенулся Генка.
"Да ту саму, что вы вчера обменяли на плитку с ванной."
Друзья испуганно переглянулись. "Кто вам мог такое сказать? - Заговорил Валентин. - Если Мишка, так он в таком
состоянии, что угодно мог наплести."
А Генка добавил: "А к-кто свидетели, к-кто в-видел?"
Михаил улыбнулся: "Я видел. Видно плохо вы своего начальника знаете, но не бойтесь, я не буду выметать сор из
избы. Это останется между нами. Так сходишь? - Михаил испытывающе посмотрел на Евгения. - Или мне самому сходить?
Там, между четвёртой и пятой плитой тайничок есть."
"Схожу." - Растерянно ответил Рыжий.
"Это другой разговор. Тут у меня немного есть, но маловато для четверых. Да, кстати, ты ещё так и тормозок
захвати, а то у меня здесь загрызнуть нечем."
Рыжий, медленно вставая со стула, что на него не было похоже, вопросительно заглядывал в глаза друзьям.
Всё ли правильно он делает. Видя замешательство дружка, Валентин поддержал его: "Мою сумку знаешь же, цветастая,
там на втором гвоздике висит. В неё и пузырёк положишь. Не видно будет."
"Правильно, - поддержал Михаил, - и поменьше там афишируй, да постарайся, чтобы и Людка не поняла, что ты несёшь."
"Понял." - Уже у двери проговорил Рыжий и выскользнул из кабинета. Михаил засмеялся. Ребята, переглянувшись,
настороженно смотрели на своего начальника. У обоих промелькнула одна и таже мысль: "Может ловушку какую-нибудь
строит." Но Михаил их сомнения сразу же развеял. Смеясь, он выхохатывал слова: "Нравится, нравится мне Рыжий,
как реактивный, через минуту здесь будет. Но, а если тебя Валёк послать, то мы бы твой обед до ужина ждали."
Смеясь он хлопал себя по коленям. Уколов словесно одного товарища, Михаил встал и, перегнувшись через стол,
ткнул пальцем Генку в бок, продолжая подшучивать: "Геннадий, а что ты согнулся вопросительным знаком? А ну
выровняйся восклицательным и улыбнись." - Говоря, Михаил усаживался в кресло, которое всё больше и больше
нравилось ему. Усевшись поудобнее и глядя на Генку, ему припомнился случай, когда того держали под домашним
арестом. Генка сидел в зарешётчатой лоджии, покуривая боцманскую трубку, и с тоской смотрел на бутылочку
пепси-колы. Выручили друзья, они привязали бутылку с более серьёзной жидкостью к верёвке, которую Генка спустил
вниз через решётку. Вспоминая этот случай, Михаил, подмигнув Генке, продекламировал:

                Дымок от трубки вьётся,
                Столешница, стакан.
                И очень много пьётся,
                От горечи и ран.

И обратившись к Генке, указал на графин: "Пойди, вылей воду и неси сюда. Мы в нем коктейль будем замешивать.
Вы думаете начальство не люди? Да такие же человеки, как и вы." И встав, направился к сейфу. Подошёл, открыл
его пошире и внимательно осмотрел ещё раз. За бутылкой он увидел лимон и две шоколадки. Усмехнувшись, он взял
всё это добро и с лукавой улыбкой повернулся к ребятам: "Смотрите, смотрите, что белые люди пьют, - засмеявшись
добавил, - а вы самогоном давитесь. Вот сейчас мы смешаем эти два благородных напитка и да здравствует наш
нерушимый союс." Вернувшись к столу, он поставил бутылку, положил рядом шоколадки с лимоном и, садясь в кресло,
спросил у ребят: "Вы думаете начальники по утрам не опохмеляются? - И достал из стола начатую бутылку, - Ещё
как опохмеляются. Я тут одну немножечко пригубил." Ставя её рядом с первой. Ребята переглянулись. Генка молча
встал и пошёл за графином. В это же время, хлопнув дверью, в кабинет вбежал Рыжий и, глядя на Михаила, заговорил:
"Борис Борисович, там Людка что-то плачет. Может у неё что случилось?"
Михаил усмехнулся: "Случилось, случилось. Я тут до вашего прихода ей кое-что предлагал, а она дура отказалась.
Теперь видно поняла, что многое теряет и расстроилась наверно. Одумается, сама подойдёт. Её главное не спугнуть
бы." Михаил слащаво потянулся в кресле: "Классная деваха. А вы представьте, что Господь такую прелесть из одного
Адамового ребра сделал. Ой да Бог! Ой да талант! Да я ему ещё пару рёбрышек дал бы, что б он мне таких девочек
сделал." Ребята рассмеялись. "Ну что ржёте? - Прикрикнул Михаил, - Сливайте всё в графин, да начнём беседу."
Рыжий вынул бутылочку, отдал сумку Валентину и взял в руки графин.
"Гена, там на окне стаканы стоят, - сказал Михаил и указал пальцем на штору, - возьми три штучки и сполосни
их." Генка, вставая хотел прихватить и тот стакан, который стоял на столе, но Михаил остановил его: Этот не
надо, он чистый."
Пока Рыжий сливал содержимое бутылок в графин, а Генка полоскал стаканы, Валентин развернул тормозок и, ловко
орудуя ножичком, готовил закуску. Михаил с наслаждением наблюдал за суетой своих дружков. А им и в голову не
могла прийти такая мысль, что в кресле сидит ни кто иной, как Брысь михалыч, ихний закадычный дружок. А он
удобней усевшись в кресле, внимательно следил за руками Валентина. Ему всегда нравилось, как Валёк накрывал
на стол. Да и самому Валентину нравилось это занятие. Попав в свою стихию, он уже никого не видел. Всё внимание
было приковано к тому, чем он занимался. Порезав хлеб тонкими пластинами и распустив каждую пластину по
диагонали, он из этих треугольничков выстроил что-то вроде винтовой лестницы или же старинной башни. Порезал
сырок и вот рядом с этой башней стоит колодец. Вокруг колодца стоят пирамидки из тонких колёсиков копчёной
колбаски. Очистил два яичка, разрезал их пополам. Вокруг каждой половинки, как лепестки, скибочки помидор. К
этому соцветию, как листья, тянутся полоски тонко порезанного свежего огурчика. Букет готов. Каждому по цветку.
Генка поставил рядом вымытые стаканы. Рыжий, уже немного осмелев, но ещё с неполной уверенностью в голосе,
спросил у Михаила: "По сколько наливать?"
"Давай по половине, нам спешить некуда." Рыжий быстро налил по пол стакана и поставил графин на стол. Валентин
вынул из сумки бутылку кваса и поставил тоже на стол. Михаил, широко улыбнувшись, взял в руки стакан: "Берите,
чокнемся за великую дружбу." Ребята взяли по стакану, по кабинету поплыл лёгкий стеклянный звон. Михаил взял
кусочек хлеба, понюхав его, произнёс: "Ну, вздрогнем." И выпив содержимое, ещё раз шумно понюхал хлеб. Рыжий
тоже не заставил себя ждать. Прицмакивая, ставя стакан на место, другой рукой он подбросил скибочку помидора
вверх и поймал её ртом. Закусывая, он бросал взгляды то на друзей, то на Борис Борисовича, потирая руки.
Валентин, хлебнув из бутылки квасу, выпил коктейль и, набрав ещё квасу, пополоскал во рту, передавая бутылку
Генке. Генка взял её в руку и, не спеша, принялся пить коктейль. Выпив его, он вернул бутылочку со словами:
"Т-такой н-напиток грех з-запивать." Взял кусочек колбаски, посмотрел с обоих сторон, как будто что-то хотел
найти, положил её на язык и спрятал во рту. Выпив, друзья молча начали разбирать поделку Валентина. Михаил,
слегка захмелев, прохрустев огурчиком, заговорил: "Вот что ребята, отбросим чинопочитания. Для вас я не Борис
Борисович, а Борюня - так меня в детстве звали. Рыжий поперхнувшись, закашлялся, а проглотив прожёванное,
заметил: "А Брысь Михалыча, тоже в детстве Борюней звали."
Борюна улыбнулся, хлопнул в ладоши: "Ну вот и ладненько. Пока он в больнице, я вместо него буду. Согласны
со мной дружить?" Те переглянувшись, заулыбались. А похмелка за плитами и добавка коктейля здесь, тоже слегка
кружила им голову. Генка, скромно улыбаясь, кивнул: "К-конечно, можете на н-нас рассчитывать." Валентин, жуя,
проплямкал: "Что скажете, всё сделаем."
Рыжий посмотрел на часы и обратился к Михаилу: "Борис Борисович, может после работы побеседуем, а то скоро
бетон должны подвезти." И постучал пальцем по циферблату.
Михаил приподнялся: "Как ты меня назвал?"
"Борис Борисович." - Протянул Рыжий.
Михаил, наклонившись ближе к ребятам, проговорил по слогам: "БО-РЮ-НЯ. Для вас я Борюня, мы же друзья! И
не будем до вечера ждать. Я объявляю сегодня выходной."
"А как же бетон, он застынет."
"Не застынет, проедишь по частникам, толкнёшь кому нибудь. И наберём водки, праздник устроим строителям."
"С одной машины всех не напоишь, - вмешался в разговор Валентин, - сейчас две машины с кирпичом должны
подойти. Если бы одну сбагрить, тогда быть может и хватило."
"Дорогие мои, обе толкнём. Всё в ход пустим: песок, цемент, плитку, ванны, унитазы. Так что насчёт денег не
беспокойтесь. Неделю гулять будем."
Рыжему понравилась эта идея и он, привстав со стула и заискивающе заглядывая в глаза Борюне, спросил: "Может
ещё по чуть-чуть плеснуть?"
"Всё разливай, что на неё смотреть. Сейчас пойла будет, хоть залейся." Рыжий разлил поровну, в четыре стакана
и отставил в сторону пустой графин.
Генка усмехнулся: "Г-гляди, точность к-как в аптеке.
Борюня скомандовал: "Берите, вмажем за наступающий праздник!"
Друзья вновь чокнулись и, опустошив стаканы, принялись дружно закусывать. В ход пошли и шоколадки с лимоном.
Генка толкнул Валентина в бок: "Т-ты запить з-забыл."
"Так ты ж сказал, грех запивать этот напиток. А я не хочу грешить."
Ребята рассмеялись. Рыжий смеясь добавил: "Гена, ты ему скажи, что и закусывать много грех. А то за ним не успеешь,
гляди как работает."
Борюня громко рассмеялся и приподнявшись с кресла, потянулся к Рыжему: "Женя, дай я тебя поцелую."
Ребята освоились в кабинете, осмелели и Борис Борисович - ихний новый друг Борюня, чем-то неуловимо напоминал
Брысь Михалыча.
Людмила, печатая ведомость, дошла до фамилии Хмелёв и на минуту задумалась: "Что же с ним делать? Надо у Борис
Борисовича спросить." Она достала зеркальце, глянулась в него. "Ой, ой, - испуганно проговорила она, - А я сижу."
Людмила быстро достала из своей сумочки парфюмерные принадлежности и начала приводить себя в порядок.
Вытерла засохшие потёки туши и размазанную краску, и принялась наносить свежий макияж. Через несколько минут
за столиком сидела прежняя симпатичная Людмилка. Она встала, поправила юбку с кофточкой, подошла к большому
зеркалу, осмотрела себя со всех сторон, поправляя волосы и ещё посмотревшись в зеркало, направилась к кабинету.
Постучав и открыв дверь, она от удивления открыла рот, не решаясь переступить порог. Как раз в этот момент
Борис Борисович целовался с Рыжим. Генка, громко смеясь, пускал кольца табачного дыма. А Валентин, запивая
квасом из бутылки, тщательно пережёвывал закуску. Людмила, постояв немного и не решившись войти, хотела было
закрыть дверь, как вдруг её окликнул начальник: "Заходи Людочка!"
"Я хотела узнать." Начала оправдываться Людмила.
"Все вопросы потом, а сейчас пойди и собери всех рабочих на площадку, я сделаю одно очень приятное объявление.
Как соберёшь, доложишь. И ещё, если пришла машина с бетоном, чтобы не разгружали. А шофёра ко мне направь,
срочно. Вопросы есть?"
"Нет." Растерянно ответила Людмила.
"А что стоишь, выполняй, брысь отсюда."
Дверь закрылась, Борюня посмотрел на Генку: "А тебе кто разрешал курить в кабинете?" Тот испуганно забегал
глазами, ища куда выкинуть сигарету. Борюня засмеялся: "Кури, кури, разрешаю. Наедай шею. То-то ты и худой
такой, потому что с этой соской расстаться не можешь." Генка виновато улыбнулся: "Ты посмотри на Валька,
как он со своим дизайном управляется. Ему-то дистрофия не грозит."
Друзья, глядя на Валентина, дружно рассмеялись. Тот хотел было что-то сказать, но у него не вышло.
Он сделал глоток кваса, стараясь быстрее проглотить закуску, чтобы не поперхнуться. В то время, пока
друзья одаривали друг друга шутками и строили планы на предстоящий праздник, Людмила бегала по стройке,
собирая рабочих на площадку. Перед подъездом она столкнулась с Сашкой. "Кого ты ищешь?"
"Всех."
"Кого всех?"
"Борис Борисович сказал, всем рабочим собраться на площадке, объявление будет делать."
"Какое объявление?"
"Не знаю. Слышишь Саш, а машина с бетоном ещё не приходила?"
"Нет. А что?"
"Да он сказал чтоб не разгружали, шофёра требует."
Сашка посмотрел в сторону и произнёс: "Да вон кажется и она едет."
"Ой Саш, пройди пожалуйста по подъездам и всех из здания на площадку пригласи, а я к машине побежала."
"Так что там случилось?"
"Не знаю Саша. Выйдет - скажет." И развернувшись побежала к машине.
Саша потрогал пальцами распухший нос, подумал: "Ну и денёк. Надо же было кошке перебежать мне дорогу перед самой
стройкой." И развернувшись, тяжело вздохнув, пошёл по подъездам собирать рабочих.
  Шофёр остановил машину, посигналил, потом открыл дверь, высунулся из машины и крикнул: "Куда бетон?"
Подбежавшая Людмила, тяжело дыша сказал: "Не надо выгружать."
"Как это не надо?"
"Борис Борисович не велел."
"А мне теперь что, ждать пока он застынет в кузове?"
"Он сказал чтобы ты к нему срочно в кабинет зашёл."
"Зачем это?"
"Не знаю."
Шофёр заглушил машину и сунув ключи от зажигания в карман, направился в контору. На площадке уже стали
собираться люди.
  Рыжий уже окончательно осмелев, поставил свой стул рядом с креслом Борюни и, положа руку ему на плечо, клялся
в вечной дружбе: "Борюня, да ты самый лучший в мире начальник. Да мы за тебя, если скажешь, горы перевернём."
Валентин, вертя ножичек в руках, утвердительно кивнул головой: "Жека правильно говорит. Если кто тронет, говорит
нам."
Борюня в блаженстве расслабился в кресле, ему было приятно слушать эту лесть.
Дверь распахнулась и в кабинет бесцеремонно вошёл шофёр, и довольно-таки наглым голосом спросил: "Что с бетоном
делать? Он же стынет в кузове."
Борюня, облокотившись на стол, глядя на шофёра с доброжелательной улыбкой, сказал: "Не успеет застыть, сейчас
поедешь с этим парнем, - указывая пальцем на Генку, - он укажет дорогу."
"Куда это ещё?"
"Тут не далеко."
"А если кто встретит?"
"Не бойся, вся ответственность на мне. И тебе на пузырёк будет, - и повернувшись к Генке продолжил, - сгоняй
с ним, а на выручку пива наберёшь. Чтобы на всех хватило. На тебе ещё." И Михаил достал из кармана кошелёк,
вынул из него пачку денег и подал Генке. Выходя из кабинета шофёр спросил Генку: "Что у вас здесь за праздник?"
"Д-день строителя с-светлого будущего."
"Да-а, - протянул шофёр, - весело живёте." Выходя из кабинета, закрывая за собой дверь, сказал: "Нам бы
такого завгара."
Людмила, убедившись, что все в сборе, побежала с докладом к начальнику. Строители стояли группами на площадке,
строя домыслы, зачем это их собрали и какое будет объявление. К Сашке подошёл Николай: "Саня, слышишь, это он
не по тому случаю собрал?"
"Не знаю."
  Солнце начинало пригревать. Прозрачная голубизна неба предвещала очень жаркий день. Ласточки летали так
высоко, что их не каждый мог увидеть. От асфальта где касались лучи солнца, поднимался горячий воздух.
С утра парит, - вновь заговорил Николай, - опять дышать нечем будет, хоть бы дождик прошёл."
"Пройдёт, - машинально ответил Сашка и продекламировал:

                После засухи зловещей,
                После пыли и жары,
                Дождик так приятно хлещет,
                Возвращая вниз пары.

Разговоры притихли. К площадке приближался начальник в сопровождении Рыжего и Валентина. Борюня подошёл к
трактору, который стоял рядом с площадкой, залез на гусеницу. Осмотревшись, полез выше, на кабину, чтобы его
все видели, бормоча такие строчки:

                С сатаной дела уладил,
                С Богом тоже по рукам.
                И прощён за то, что гадил
                Проплывающим векам.

Рабочие стали ближе подходить к трактору. Борюня ещё раз осмотрел всех, откашлялся и начал свою речь:
"Дорогие товарищи, дамы и господа, уважаемые строители, сверху пришло очень и даже очень приятное распоряжение.
И Я от себя могу добавить. Вы это заслужили. Эта неделя объявляется мини отпуском для всех, который будет
оплачен сполна.
Послышались одобрительные возгласы. Кое-кто из рабочих закричал: "Ура-а."
Борюня улыбнулся и поднял руку вверх: "Успокойтесь, вы не так закричите, когда я вам главное скажу.
На следующей неделе, нам подвезут импортный материал и сантехнику. Нашу же разрешаю распродать, а деньги
разделить поровну. Никого не обижу. Клянусь! Голову под гусеницу трактора положу!" - Ударяя каблуком
так, что даже крыша прогнулась. "А чтоб коллектив был дружным и сплочённым, на общее гуляние выделю.
После распродажи столы накроем. Сейчас пиво подвезут. Каждая сделка поощряться будет. Так что переодевайтесь,
проведём торги организованно. Деньги в общий котёл, потом разделим, банкиром назначаю Валентина."
Послышались крики ура. Кое-кто начал прыгать от радости, но эффекта, которого ожидал Борюня, не получилось.
Большинство стояли молча, пережёвывая слова, сказанные ихним начальником. Не веря своим ушам, с сомнением
переглядывались друг с другом. Стоявший рядом с Николаем Сашка сказал: "Что он плетёт? Может и у него
крыша поехала? Не зря видно мне кошка дорогу перебежала. Пойду позвоню в трест, узнаю в чём там дело.
Ты глянь на него, тут что-то не то." А Николаю отпуск этот и денежки были очень кстати. Он сам сегодня
собирался подойти к Борис Борисовичу, попросить отгулы. А тут на тебе - такой случай. Ему не хотелось просто
так от него отказываться и он начал отговаривать Сашку, чтобы он не вмешивался в дела начальника:
"Я бы тебе не советовал этого делать, а то тебе тогда не одна кошка дорогу дорогу перебежит."
"Да ты глянь на него внимательно, он кажется пьяный. Видишь?"
"Не знаю пьяный он или нет. Но знаю, что он очень не любит, когда у него за спиной что-то делают.
А в тресте у него дружок сидит, если что, так он-то выкрутится, а ты из прораба в рабы угодишь. Он тебе
этого не простит, только карьеру себе испортишь. Понял?"
Сашка почесал затылок, потом потрогал пальцами нос и спросил: "А что же делать?"
"Скажи ему, что голова раскалывается, хочешь с носом в больницу сходить. И иди домой, там пересидишь.
Если что, так ты непричём."
Борюня слез с трактора, его плотным кольцом окружили все те, кто любил выпить на дурняк, спрашивая что им
делать. Борюня, Валентин и Рыжий давали указания куда что продать и по чём, и где надо сообщить, что на
стройке ведутся торги. Раздался мужской  голос: "А кто не пьёт, тому что делать?"
А следом женский, писклявый: "А денежки когда мы сможем получить?"
"Дорогие мои! - Громко закричал Борюня, влезая на гусеницу трактора, - Ваши денежки от вас не уйдут. Кому
срочно надо, ждите когда расторгуемся. А кому не к спеху, в понедельник получат. Так что непьющие могут
идти по домам." После этих слов, на площадке заметно поубавилось народа.
Людмила, моргая огромными ресницами, приоткрыв рот, смотрела на своего начальника, не веря своим глазам
и ушам. Она не узнавала его. Борис Борисович, всегда обходительный, в работе деловой, не терпевший пьянства,
сам организовывает попойку. Она слышит как он громко смеётся, видит, как он обнимает то Рыжего, то Валентина.
Это тех, кого он недавно собирался разогнать, чтобы не разлагали дисциплину. Она не знала, что и думать.
Всегда была в курсе всех дел на стройке, а про это распоряжение не слышала.
"Что же делать?" - Прошептала она крутя головой по сторонам. Увидев Сашку, она побежала к нему:
"Саша, ты куда?"
Тот держась за нос, болезненно ответил: "В больницу, голова раскалывается."
"Саша, я с тобой. Я не хочу здесь оставаться." И взяв Сашку под руку, пошла рядом.
"Слышишь, Люд, откуда это распоряжение пришло?"
"Не знаю Саша, сама только что услышала. В голове не укладывается. Слушай Саша, а может у него тоже мозги
набекрень перекосило, после того случая?"
"Да я и сам об этом думал."
"А я тебе сейчас скажу, не поверишь."
"Чем ты ещё хочешь удивить?"
"Печатаю ведомость, дохожу до Хмелёва, думаю пойду спрошу, как с ним быть. Открываю дверь, а он с Рыжим
целуется, попутал видно, у него дружок в тресте тоже рыжий. И представь, сколько работаю, ни разу его выпившим
не видела. А сегодня пьянствует с теми, кого выгнать собирался. А ржали-то как, Как лошади."
Да я тоже заметил. Николаю говорю, что он пьяный. А тот, не знаю, не знаю. И посоветовал , чтобы я не
вмешивался, а шёл в больницу. Дружком его припугнул, трестовским. И звонить никуда не советовал. Мол
Боря выкрутится, а в дураках окажусь я. Нет, я наверное всё-таки позвоню, а потом в больницу."
"Саша, иди в больницу, я сама позвоню. Это же просто кошмар, как сегодня ночью. Проснулась вся в слезах,
сон какой-то страшный приснился. А вот что снилось, не могу вспомнить."
"А мне перед самой стройкой, кошка дорогу перебежала, чёрная такая. Остановилась, глянула мне в глаза,
зашипела и дальше побежала. Меня аж передёрнуло всего."
И так между собой беседуя, они ускорили шаги.
Уже через час, после объявления, торги шли полным ходом. К стройке тянулись люди, подъезжали машины.
Склады таяли на глазах. Деньги несли Валентину. Тот устроился в тенёчке, на травке под деревом и добросовестно
всё записывал. Ему помогали две женщины. Они сортировали деньги, складывали их по стопкам, перевязывали
проволокой и отдавали Валентину. Тот в свою очередь, складывал их в ящик, делая пометки. Генка же сидел на
ящиках с пивом и выдавал в качестве награды, каждому за каждую сделку. А Рыжий развлекал Борюню анекдотами.
Торг шёл прекрасно. Спустя некоторое время, Борюня, изрядно прихмелевший, смеясь, встал с кирпичей, на которых
сидел, засунул два пальца в рот и громко свистнув, махая рукой, сказал Рыжему: "Время-то к обеду идёт,
пора гонцов рассылать по магазинам."
Бросив торговать, все мигом собрались около Борюни. Осмотрев подошедших, допив пиво и отбросив бутылку
в сторону, Борюня громко сказал: "Солнце-то уже высоко, - показывая пальцем вверх, - пора кому-то прошвырнуться
по магазинам. Девчата займутся закуской. И чтоб всё было как в лучших ресторанах Парижа. Возьмёте десять
ящиков водки и десять ящиков вина." Посмотрев на поредевшие ящики с пивом, продолжил: "И пива десять ящиков."
Кто-то из рабочих попытался возразить: "Зачем так много? Никого же нет. Вот это и все кто остался."
Борюня ещё раз оглядел поредевшие ряды строителей и громким уверенным голосом заявил: "Я повторяю, десять
ящиков водки, десять ящиков вина и десять ящиков пива, - Немного подумав, добавил, - пять ящиков коньяка, и
пять шампанского. Неделю гулять будем. А если не выпьем, продлим праздник и на следующей неделе. Всё в нашей
власти. А те кто ушёл, не пойму я их. Если бы не отпустил, пахали бы как миленькие, до конца смены. А тут у
всех срочные дела, видите ли. И из начальства я почему-то никого не вижу. Не захотели гады, компанию
поддержать. Мне такое начальство не нужно, - и повысив голос, продолжал, - слушайте мой приказ: с сегодняшнего
дня Женька назначается прорабом, Генка с Вальком мастерами. А вы все бригадирами будете."
И обращаясь к Валентину сказал: "А деньги делить будешь так: раз здесь осталось меньше трети рабочего состава, вот
и отложишь эту часть денег. Их Людка разделит между теми кто ушёл. А две третьих, разделишь между теми кто
остался. Начальству положено больше иметь." Хотел было ещё что-то сказать, но осёкся. В этот момент на стройку
въезжали одна за другой милицейские машины.
Люди, ожидавшие продолжения торгов, мгновенно исчезли. Слегка замешкалась бабка с коляской, но перекрестясь,
тоже пустилась наутёк. Ну а все рабочие не смотрели по сторонам, а слушали внимательно своего начальника.
  Первая мысль, которая пришла в голову Борюне: бежать. И он глянул в сторону строящегося дома. В глазах у
него всё поплыло. На углу того самого дома стоял скелет, о костяную ногу его тёрся чёрный кот. А в крайнем
проёме окна сидел чёртик. И что-то пил с бутылки. С крыши этого же дома раздалось громкое карканье. Борюня
закрыл глаза.

                Четвёртое послеглавие.

  Ворон топтался по гниющей, слежавшейся листве, недовольно вертя клювом. Когтями лап он взрыхлил почву,
склонил голову набок и посмотрел на развороченные листья. Ничего не увидев привлекательного, он оттолкнулся
лапами и, взмахнув крыльями, взлетел и сел на ближайшую ветку. И уже с высоты посмотрел на собравшихся и
каркнул: "Рыжего, Рыжего надо было брать в авангард. А этот, нет чтобы сразу заняться перестройкой, на любовь
его потянуло видите ли. Обидел девчонку. Вот она нам и сделала козу."
Из дупла высунулась сова, угукнула: "Прораб её надоумил. Сама бы она не догадалась."
Подпрыгнул чёртик: "Какая разница, кто кого надоумил. Теперь надо думать, как из неудачи удачу делать."
Мурлыкнул кот: "Прийдётся мне наверное начальнику милиции дорогу перебежать."
Из дупла угукнула сова: "Правильно. А может оно и к лучшему. Поднимемся на ступеньку выше и захохотала.
Займёмся юриспруденцией."
Чёртик потёр лапки, вильнул хвостиком и, облизнувшись, сказал: "Всё держится на уголовниках. Одни уголовники,
хоть они себя и не считают такими, придумали свой юридический кодекс и живут по этим законам. А всех
несогласных наказывают. А если сделать наоборот?"
С ветки каркнул ворон: "Если сделать наоборот, то каждого второго начальника сажать прийдётся."
Кот тёршийся о ногу скелета, лёг на спину и мурлыкнул, глядя на ворона: "Какая разница кого сажать. Глядишь,
ума наберутся, хлебнув баланды."
Из дупла угукнула сова: "Я согласна. Касту неприкасаемых, немножко попотрошить надо."
Скелет, звеня косточками, похлопал в ладоши и процокотал зубами: "Решили и постановили: займёмся уголовным
кодексом. Всем по местам!" - Продолжая цокотать:

                Вдохнём позабытое, тронем руками,
                Давно улетевшие годы свои.
                И вновь проростая оттуда ростками,
                Мы будем буравить забвенья слои.

                Глава пятая.

  После того, как были остановлены торги нарядом милиции, те которые так удачно начинались с утра и
продолжались почти до обеда, всех рабочих без исключения, рассадили по машинам. Кто пытался упираться,
бесцеремонно вталкивали, утрамбовывая коллектив заговорщиков. Люди в свою очередь возмущались, но никакие
просьбы и доводы не действовали. Рассадив всех по машинам, лейтенант поставил ящик с деньгами под ноги и
распорядился ехать в милицию. По приезду всех разместили по камерам предварительного заключения. Борюню,
как зачинщика, первым привели в кабинет начальника милиции. Он и раньше частенько здесь бывал, но только в
другом облике. И всех сотрудников этого заведения прекрасно знал. Неоднократно ему приходилось беседовать
с Борис Михайловичем - начальником милиции. И он помнил все нравоучения, которые он слышал в этом кабинете.
В памяти всплыла последняя встреча с Борис Михайловичем. Он вспомнил, как тот говорил: "Дорогой мой тёска,
ну что я могу сделать против буквы закона. Вот смотри, здесь чёрным по белому написано: мелкое хулиганство.
Что мы за это имеем? Пятнадцать суток. Будь добр, отрабатывай в пользу государства. Дорогой мой, я тебе на будущее
советую: сделай своей настольной книгой уголовный кодекс. И прежде, чем совершить свой следующий подвиг,
загляни в неё и узнай какое тебя ждёт вознаграждение."
  Борюня знал, что здесь поблажек не будет. И всё, что заработал, получит сполна. Прикинув в голове о
содеянном, ему стало страшно. Тут уже пятнадцатью сутками не отделаться и не ночь в вытрезвителе переспать.
Ему вспомнилась передача по телевидению "Человек и закон". Так там одному начальнику, за его шалости,
пятнадцать лет строгого режима дали. А Борюня тогда только что освободился, после пятнадцати суток, И лёжа
на диване, посмеивался над обвиняемым. Даже вспомнил, как подбадривал его, глядя на экран: "Ничего землячок,
быстрее сядешь - быстрее выйдешь. Видишь, я уже на диване лежу."
Борюне вспомнились: жена, дети. Ему уже не хотелось находиться в теле Борис Борисовича. Что делать, он
не знал. От обиды на глазах накатились слёзы. Он себя чувствовал таким же подавленным, как и утром, в кабинете
Борис Борисовича. Только здесь было во много раз страшней. В коленках била мелкая дрожь и руки заметно дрожали,
а перед глазами всё плыло.
  Оторвав взгляд от бумаг, начальник милиции взглянул на вошедших, и глядя в глаза лейтенанту спросил:
"Всех разместил? Поместились?"
"Так точно."
"Спасибо дорогой, теперь иди занимайся делами. А вы Борис Борисович, присядьте на минутку, - указывая рукой на
стулья, стоявшие вдоль стены, - я сейчас." И опустил взгляд к бумагам, продолжая их просматривать, искоса
поглядывая на гостя.
  В это время, когда Борюня дрожал в кабинете начальника милиции, в камерах предварительного заключения
хныкали женщины, ругались мужчины. Кто проклинал своего начальника за эту авантюру, а кто просто жалковал о
несостоявшемся празднике. Рыжий, Валентин и Генка настороженно-притихшие уселись особняком, в углу камеры.
"Н-ну что п-прораб? - С усмешкой спросил Генка. - Ч-что будем д-делать? Н-не нравится м-мне этот п-праздник,
как б-бы этот м-мини отдых, м-максимум труда н-не обернулся для н-нас."
Рыжий сидя рядом с Валентином, беспрерывно почухивал свои кудри, бегая глазами по сторонам. Валентин толкнул
толкнул его в бок: "Да прекрати ты чухаться. Что, попрыгунчики завелись? А ты Гена, не бери дурного в голову.
С нас взятки гладки. Нам, что начальство скажет, то мы и делаем. Мы ведь не от кого не прятались. Как в армии,
Генерал сказал: направо - значит надо направо повернуться."
"Т-так он ж-же нас в н-начальство вывел."
"Ты что, Гена, не протрезвел ещё? Сколько классов у тебя образования? Какое начальство, покажи приказ?
Тоже мне начальник. Больше не доверим пиво сторожить. Жень, представь, а если бы он водку караулил."
Рыжий, осмыслив сказанное Вальком, резко вскочил. Развернувшись, присел на корточки напротив товарищей и
затараторил: "Гена, Валёк правильно говорит. А что нам будет? Нам ничего не будет! Мы валенками прикинемся,
скажем вызвал к себе в кабинет, напоил, сказал, что пришло распоряжение о распродаже. Вот мы и поверили.
Так что ребята, всё на него валить будем. Пусть расхлёбывает."
Генка улыбнулся: "В-всё ровно, м-мне как-то н-не по с-себе, - и взявшись руками за голову, добавил, -
с-сейчас бы с-сюда холодненького п-пивка бутылочку."
Рыжий засмеялся: "И шашлычка, ты глянь на него. Пол дня просидел на пиве и не напился. Другое дело водочки бы
заказал или винчика."
"С-слышите а з-здесь курить м-можно?"
Рыжий опять засмеялся: "Ты что, выгонят. И будешь вокруг милиции слоняться, нас ждать. Был такой случай, один
друг рассказывал. Кто-то в тюрьме без спроса закурил и пожар получился. Так хорошо, что решётки в ремонте были.
Все успели выскочить. А если б стояли? Всем хана, заживо сгорели б."
Генка потёр висок: "Что-то г-голова побаливает."
"Валёк, если тебя первым выпустят, зайдёшь к Генкиной жене, скажешь ей, чтобы таблеток ему принесла."
Генка улыбнулся: "А в-вот тут т-ты Женя н-не угадал, его п-последним выпустят, он ж-же у н-нас банкиром б-был,
вдруг з-заначку оставил."
Валентину эта шутка не понравилась и он одёрнул товарищей: "Хватит скалиться, хорошо всё то, что хорошо
кончается, а у нас всё только начинается."
Рыжий перестал смеяться, понял что ещё рано веселиться.
  Разобравшись со своими бумагами, Борис Михайлович разложил их по своим местам. Он встал из-за стола,
прошёлся по кабинету и, подойдя к Борюне, спросил: "Курите?"
"Нет."
"Правильно вы делаете, я тоже бросил. Сколько раз раньше пытался бросать, не получалось. А это уже полгода не
курю, сейчас и дышать легче стало. Раньше в такую жару задыхался, а сейчас ничего, - и направившись к окну,
продолжил, - а форточку я наверное закрою, а то с улицы, как с печки воздух идёт." Закрыв форточку, Борис
Михайлович спросил: "А водички холодненькой не желаете со льдом?" Борюня отрицательно покачал головой.
"А я выпью." И взяв с окна термос, открыл его и налил в стакан. Потом закрыл термос, поставил его на место и,
повернувшись к окну, принялся пить воду, похрустывая льдинками. Выпив содержимое, повернувшись лицом к Борюне,
сказал: "Сегодня хотел пораньше с работы уйти, с женой собрались картошку копать, а тут вас привезли. Такую
компанию и разместить-то вас по-человечески негде.Да, прийдётся с картошкой повременить. Служба есть служба.
Дорогой Борис Борисович, расскажите мне, чья это идея стройку с молотка пустить."
"Почему это с молотка? Мы не накручивали цены, а по дешёвке распродавали всё."
"Но а всё-таки, кто это придумал?"
"С треста позвонили, сказали, что импортное подвезут, а это распродать велели."
"Дорогой мой, а почему в вашем тресте никто ничего не знает об этом мероприятии."
"Почему не знает?" Вот даже Людка слышала, когда телефон звонил."
"Какая людка?"
"Моя секретарша."
"И разговор она слышала?"
"Нет, она вышла перед тем, как я трубку поднял."
"Так, а кто именно вам из треста позвонил?"
"Не знаю, я не узнал по голосу, телефон шумел."
"Ясненько. И вы сразу принялись распродавать стройку?"
"Так я же как лучше хотел. Хотел рабочим праздник устроить. Вы понимаете, - начал рассказывать Борюня, -
у меня на стройке чп произошло. У одного моего рабочего сдвиг получился."
"Что получилось?"
"Да крыша поехала."
"С дома?"
"Да нет, в голове у него, в психушку увезли. понимаете, люди от работы с ума сходят, никакого отдыха.
Так я им хотел недельку дать, чтобы расслабились от работы, сил набрались."
Борис Михайлович подошёл к шкафу, достал оттуда какую то книгу, полистал её, нашёл нужную страницу и
повернувшись к Борюне, спросил: "Уважаемый вы мой Борис Борисович, а вы знаете во сколько вам обойдётся
тот звонок?"
"Во сколько?"
"Тут написано особо крупное хищение - от десяти до пятнадцати лет." Сказав это, Борис Михайлович положил
книгу на место и пошёл к столу. "Жалко мне вас, столько лет из жизни вычеркнуть ."
"За что это? Кто-то пошутил, а меня что, за это наказывать будут? Нашли крайнего, да мы ж ничего не успели
растратить, вы ж выручку всю отобрали. За что вы меня сажаете?"
"Дорогой мой, разве ж это я сажаю? Это закон сажает, а суд решает - сколько и почём. Не волнуйтесь, там
разберутся, лишнего не дадут."
"Ничего себе не волнуйся, пятнадцать лет грозит и не волнуйся. А чтобы вы делали на моём месте? У меня
лучший рабочий в психушку попал, да потом ещё этот звонок с треста."
"Дорогой мой Борис Борисович, может вам не понравится, что я сейчас скажу, но я бы на вашем месте, прежде
чем начинать торги, в больницу бы съездил, проверился, всё ли здесь впорядке." - Стуча пальцем по голове.
У Борюни потемнело в глазах и он пробормотал:

                Знобит и скверно на душе,
                Куда лечу, поверь не знаю.
                Надежда лопнула уже
                И я лишь с призраком играю.

  Через мгновение, как и утром, в кабинете Борис Борисовича, Борюня смотрел на беседующих со стороны.
Вдруг его взгляд остановился у книжного шкафа. Около него стоял скелет и листал какую-то книгу.
А из приоткрытых дверей выглядывал чёртик, поглаживая бутылку водки. Но это длилось недолго. Через долю
секунды, Борюня стоял около стола начальника и стучал пальцем себя по голове, глядя на тело, в котором
только что находился. В первую секунду Борис Михайлович не понял, что произошло. Но вдруг он весь
вздрогнул, посмотрел на свои дрожащие руки, стараясь унять дрожь в коленях. Он встал со стула и
поворачиваясь к Борюне, сказал: "Дорогой мой, мы кажется поменялись местами." Потом Борис Михайлович
развёл руки в стороны, поднял вверх, протянул вперёд и присел. Движения его напоминали зарядку. Немного
успокоившись, он спросил: "Дорогой мой, а у того рабочего, которого в психушку увезли, какие симптомы
были?"
"Такие, такие же." - С улыбкой ответил Борюня, обходя стол, чтобы обезопасить себя. Это он сделал так,
на всякий случай. А чувства страха, который угнетал его минуту назад, обсолютно не было. Он даже
испытывал какое-то наслаждение, в своём новом положении. У Борюни промелькнула мысль: "Проснусь, и всё
кончится." А ему не хотелось в такой момент просыпаться. Ему хотелось подольше побыть начальником милиции,
чтобы навести свои порядки. А то прежние ему ужасно не нравились. А к вытрезвителю, Борюня питал особое
чувство. С ним-то ему и хотелось побыстрей расквитаться. И он мысленно продекламировал:

                Жаль, что в теле гуляет озноб
                И в суставах хрящи отвердели.
                Но я в мыслях иду как набоб,
                Мы с друзьями не всё ещё спели.

Потоптавшись на месте, Борис Михайлович направился к столу: "Дорогой мой, вы не скажете, какой номер той
больницы, я доктора вызову."
"Не знаю уважаемый." С насмешливой иронией ответил Борюня, невольно отступая от Борис Михайловича, -
в справочнике посмотрите."
Борис Михайлович взял в руки справочник и, листая его, спросил: "А вы как думаете, это пройдёт?"
"Конечно пройдёт, сейчас съездите в больницу, подлечитесь и всё станет на свои места. Да, кстати,
передадите привет Борис Борисовичу."
"Обязательно передам." - Растерянно ответил Борис Михайлович, присаживаясь за свой стол и подвигая к себе
телефонный аппарат.
Борюня с иронической улыбкой наблюдал за жестами и растерянными движениями Бориса Михайловича. Ему было
смешно, как тот дрожащим пальцем набирает номер и неуверенным голосом обращается в трубку: "Ало, ало,
слышите? Это вас беспокоят из милиции, пришлите ко мне пожалуйста самого опытного психиатра. Говорит
начальник милиции, пожалуйста побыстрей. Дело не требует отлагательств. Это не телефонный разговор.
Я здесь всё объясню, заранее благодарен. Жду. Спасибо." И положив трубку, повернувшись к Борюне, сказал:
"Сейчас приедут. Но как бы им подоходчивей объяснить?"
"Как есть, так и объяснишь. Скажешь, что ты начальник милиции, что тебя подменили. И тебе надо срочно
подлечиться. Только сотрудникам своим ничего не говори, а то тебя за идиота посчитают."
Борис Михайлович почесал в затылке, посмотрел в окно и перевёл взгляд на Борюню: "ну а с вами мне что
делать? В моём же облике я вас в камеру не посажу."
"А зачем меня сажать? Мы вместе поедим, чтобы никто не догадался." Борюня улыбнулся. У него созрел план,
как без лишнего шума избавиться от конкурентов. И в голове уже рождались идеи, чем он займётся, как только
станет здесь полноправным хозяином.
Дверь открылась, после того, как в неё постучали, и в кабинет вошёл лейтенант и, обращаясь к Борюне,
доложил: "Борис Михайлович, тут из психиатрической приехали. Говорят вызывали."
"Да, пусть войдут." - В один голос ответили Борюня и Борис Михайлович. Борис Михайлович замешкался.
Воспользовавшись его замешательством Борюня продолжил: "Я жду их. А ты сделай так пожалуйста, чтобы
нам никто не мешал. Если кто будет спрашивать - меня нет. Ясно?"
"Так точно." - Ответил лейтенат, открывая дверь и впуская психиатра. Сам же вышел, закрыв за собой дверь.
Борис Михайлович растерянно смотрел на Борюню, когда тот давал распоряжения, потом перевёл блуждающий
взгляд на входящих и старательно подбирал в уме слова, чтобы начать разговор. Но мысли его путались.
И чем старательней он напрягался, тем больше становилось хаоса в его голове. От обиды хотелось заплакать.
"Добрый день, мы к вашим услугам, - глядя на Борюню, заговорил высокий мужчина средних лет, - по какому
вопросу вызывали?"
Борюня улыбнулся и, подмигнув доктору, сказал, указывая рукой на Борис Михайловича: "Сейчас он вам всё
объяснит. И вы многоуважаемый доктор постарайтесь его понять. Он попал в очень неприятное положение."
Доктор повернулся к Борис Михайловичу. "Я слушаю вас." - Сказал он, пристально всматриваясь в его
бегающие глаза. Борис Михайлович потоптавшись на месте, глянул на Борюню, потом на доктора, посмотрел на
свои руки, пошевелил пальцами, ещё раз глянул на Борюню и. повернув голову к доктору, заговорил:
" Постарайтесь понять меня правильно, то что я вам расскажу будет выглядеть бредом. Но это не бред.
Вот Борис Борисович может подтвердить. Он свидетель." И Борис Михайлович, сбиваясь и путаясь в словах,
начал рассказывать, что здесь произошло. Доктор внимательно слушал его, следя за всеми движениями Борис
Михайловича, изредка поглядывая на Борюню. Борюня в свою очередь, прикладывал палец к губам, давая тем
самым доктору знак, чтобы он не мешал рассказчику. Борис Михайлович заканчивал свои слова повествованием:
"Дорогой мой, вы только представьте себе, если я таком облике домой прийду. Меня же жена и на порог не
пустит, как ей доказать, что я есть я." Потом Борис Михайлович кивнул в сторону Борюни:
"Да и с ним как быть? Что мне теперь делать? Вы уж сделайте что нибудь, чтобы мы обратно местами
поменялись. Чтобы всё стало на свои места."
Доктор достал платочек из кармана, вытирая лоб, сказал: "Это от жары, бывает, бывает. А бывает и хуже."
И прочёл такие строчки:

                Ведь не знаешь наперёд,
                Где судьбинушка побьёт.
                Указал бы кто мне жестом,
                Я б объехал это место.

  Потом, повернувшись к Борюне, спросил: "Вы не против, если мы с начальником милиции в клинику съездим?
Там его быстренько починим и обратно привезём."
"Нет, нет! - Встрепенулся Борис Михайлович, - Один не поеду, только вместе с ним."
"Да, да, - поддакнул Борюня, - конечно вместе, о чём разговор. Что я буду делать здесь в вашем кабинете?
Конечно вместе поедем. Главное чтобы сотрудники не догадались, что с вами произошло. А то глядишь, так и
в отставку раньше времени угодить можно. Вы, пока до машины не дойдём, не с кем не разговаривайте."
Доктор, глядя на Борюню, одобрительно кивнул головой. "Вот и ладненько, поехали. Съездим в клинику, а
через пол часика, в крайнем случае через час, мы вас обратно привезём." И обращаясь уже к Борис Михайловичу,
продолжил: "Вернём ваше биополе вашему телу и вся эта процедура займёт не очень много времени, - и
обратившись к двум крепким санитарам сказал, - ребята, возьмите его под руки, чтобы не упал." Потом взглянул
в глаза Борис Михайловичу и продолжил: "Ваше биополе маловато для такого большого тела, если упадёте и
травмируетесь, труднее лечить будет."
Борис Михайлович посмотрел на Борюню и, повернувшись к доктору, сказал: "А вы пожалуйста поддерживайте его,
чтобы и с моим телом ничего не случилось."
"Поддержу, пойдёмте к машине."
Выйдя из кабинета, они направились по коридору к выходу. На вопрос лейтенанта "Куда вы?" Борюня ответил:
"Съездим в клинику. Борис Борисович провериться хочет."
"Борис Михайлович, а может давайте я съезжу?"
"Нет, нет дорогой, мы скоро вернёмся. А вы занимайтесь своими делами, мы очень скоро." И придерживая доктора
за рукав, чтобы тот медленнее шёл, шепнул ему: "Сколько вам сопровождающих дать? А то парень здоровый, вдруг
забуянит."
Доктор улыбнулся: "Мои ребята и не с такими справлялись. Ну а если забуянит, то для этого у нас рубашечка
есть, усмирительная называется. Поверьте мне, от нас он уже не сбежит."
Борюня придерживал доктора, чтобы увеличить расстояние. "А вы как думаете, он не симулирует?"
"Неет, - протянул доктор, - через мои руки таких прошло огого сколько, а симулянтов я издалека вижу."
Санитары усадили Борис Михайловича в машину и закрыли двери. Доктор, попрощавшись с Борюней, сел рядом с
шофёром и машина бесшумно поехала со двора милиции. Борис Михайлович сообразил, что его везут одного и что
есть силы закричал: "Измена, измена! Меня предали! Всем в ружьё! - И напрягая все мышцы, чтоб вырваться из
крепких рук санитаров, толи прошипел, толи прорычал, - на ЦРУ работаете гады!"
Но Борюня этого уже не видел и не слышал. Он облегчённо вздохнул, потирая руки и повернувшись, пританцовывая
побежал к своему кабинету.
Борюня довольный собой, в хорошем настроении, быстро шёл по коридору. Раздался голос: "Борис Михайлович,
забыли что?"
"Нет, а разве я похож на того, кто может что-то забыть?"
"Нет конечно." Лейтенант улыбнулся и, кивнул головой в сторону коридора, спросил: "Ну а с ним? Где он?"
"Там где ему и положено быть. В психушку увезли."
"А что с ним?"
Борюня, открывая дверь, молча крутанул пальцем у виска и, приостановившись, сказал: "Через пять минут
зайдёшь." Войдя в кабинет, Борюня сразу же направился к шкафу, из которого недавно выглядывал чёртик. Открыв
дверцы пошире, он принялся рассматривать содержимое. На верхних полках плотными рядами стояли книги.
На нижних стопками стояли папки. Борюня взглянул на ту книгу, которую вынимал Борис Михайлович, усмехнулся
и, присев на корточки, принялся рассматривать нижние полки. Но не успел он полностью присесть, как его губы
расплылись в широкой улыбке: за папками, вдоль задней стенки в рядок стояли четыре бутылки водки. Борюня
быстрым движением руки вытащил одну и пошёл к крану за стаканом, разговаривая сам с собой: "Так ты понял
Боря, почему это начальничка на водичку тянуло. Говорит от жары. Знаем мы эту жару сорокоградусную."
Беря стакан с раковины, глядя на себя в зеркало, продолжал: "Ну а сила воли-то у него, я бы тебе сказал.
Водка стоит, киснет, а он воду хлещет. Надо же." Приподняв бутылку, посмотрел на неё в зеркало, потом
посмотрел на себя, улыбнулся и, подмигнул своему отражению, направился к столу, на ходу открывая бутылку.
Налив пол стакана, пробормотал такие строчки:

                Понимаю, это ж скверно
                Одному украдкой пить.
                Но наверно суеверно
                Прошлому хочу налить.

  Борюня быстро выпил водку, занюхал рукавом и, накрыв бутылку стаканом, поставил её под стол. Потом
уселся за стол, снял трубку с телефонного аппарата и прислонив её к уху, стал ждать появления лейтенанта.
Не прошло и пол минуты, как дверь открылась. Борюня, делая вид, что с кем-то разговаривает по телефону,
погрозил лейтенанту пальцем и указал рукой на стул, чтобы тот подождал. Делая вид, что слушает трубку,
кивал головой, искоса поглядывая на лейтенанта, выбирая момент, чтобы заговорить. "Да я и сам понимаю,
что люди не виноваты, - начал он свой диалог, - побеседую и отпущу." Потом замолчал, делая вид будто
слушает. Выждав немного времени, Борюня вновь заговорил в трубку: "Так точно. Понял, не беспокойтесь
товарищ генерал, комар носа не подточит, - помолчав немного, Борюня, улыбнувшись, сказал, - спасибо и
вам желаю здоровья." Положив трубку на место, он взглянул на ожидающего лейтенанта. Осмотрев его
внимательно с головы до ног, спросил: "Когда ты последний раз мундир гладил?"
Лейтенант задумался. А Борюня, улыбнувшись, продолжил: "Ладно, не напрягай свою извилину, мне это не
нужно. А вот завтра, чтобы был как новая копейка. Можешь даже в парадке прийти."
"А что завтра, праздник какой будет?" - Спросил лейтенант.
"Дорогой мой, праздник будет сегодня, а завтра начальство с центра встречать будем. Только что с области
звонили, предупредили. А сейчас пожалуйста, приведи ко мне всех строителей. Я побеседую с ними, а ты
организуй уборку. Пусть все свои дела отложат и за уборку, чтобы всё блестело. Лично проверю. И ещё
с вытрезвителя всех развезти по домам и с камер, кто по хулиганке сидит - выгнать. А тех кто
серьёзней - под подписку отпустить." И Борюня, стараясь делать серьёзный вид, закончил: "Вопросы есть?"   
"Никак нет!" - Поднимаясь со стула, ответил лейтенант.
"Тогда вперёд, дорогой. Чистота - залог здоровья. Как управитесь, доложишь. Я проверю. И если порядок,
по домам распущу, чтобы вы и себя в порядок привели к завтрашнему."
"Борис Михайлович, - с лукавой улыбкой заговорил лейтенант, - а может задержанных привлечём к уборке,
перед тем как отпустить. А то людей у нас маловато."
Не в коем случае, - строго ответил Борюня, - а вдруг гостям кто шепнёт, горя не обберёшся. Только
своими силами. Наряды отзови, понял?"
"Так точно." - Ответил лейтенант, направляясь к двери.
Борюня, глядя на выходящего лейтенанта, напомнил ему: "Сначала строителей ко мне, я жду." Как только
закрылась дверь, Борюня достал бутылку, с горлышка набрал в рот, пополоскал зубы и, глотая водку,
подумал: "На природу б сейчас, к речке." И в ожидании товарищей, осматривая кабинет, сказал сам себе:
"А здесь как-то неуютно."
  Минут через пять, дверь приоткрылась и появилась голова лейтенанта. Не заходя в кабинет, он спросил:
"Борис Михайлович, по одному пускать или как?"
"Всех сразу. А ты дорогой, иди занимайся своими делами. И чтобы порядок был на высшем уровне."
Голова исчезла. И в кабинет по одному начали входить притихшие строители. Борюня с наслаждением смотрел
на входящих и видел их перепуганные лица. с улыбкой в душе наблюдал, как все робко жмутся друг к другу,
стараясь спрятаться от его взгляда. Борюня испытывал какое-то блаженство в своём новом положении. Он
ощущал свою силу и могущество над этими людьми. Чувство величия незаметно вкрадывалось в его сознание.
Радость переполняла грудь. Ему хотелось вскочить из-за стола, но он сдерживал себя и старался как можно
строже смотреть на входящих. Борюня дождался пока все вошли и после того, как закрылась дверь, он ещё
раз осмотрел вошедших. Его взгляд остановился на Рыжем. Тот, жалобно моргая, попятился назад и наступил
Генке на ногу каблуком, на тот самый палец, на который два дня назад наступила женщина в автобусе.
Но тогда Генка поднял такой крик, что шофёр не зная, что там произошло, резко остановил автобус. Здесь
же скорчившись от боли, он лишь слегка присел, но не проронил ни звука. Это не ускользнуло от Борюни
и он, улыбнувшись, спросил: "Женя, зачем же это ты Генке на палец наступил и наверное на тот самый,
который позавчера ему в автобусе раздавили, - и помолчав продолжил, - ботиночки надо носить, Гена,
ботиночки. Зря ты отказался от тех, которые вам выдавали с грубыми носками, - и засмеявшись добавил,
- если бы был в тех ботиночках, то не только Евгения, ты бы и Валентина с той тётей с автобуса не
почувствовал. А то гляньте, - Борюня указал пальцем на Генкины ноги, - торчат пальцы из босоножек на
пол метра. Наступай кому не лень!"
  Строители принялись пристально разглядывать Генкины ноги, не поднимая глаз в сторону Борюни. А Генка,
кривясь от боли, со слезами на глазах, куда-то смотрел в пространство, затая дыхание. Ни у кого из
строителей не появилось и тени улыбки от шутки Борюни. И он, глядя на Генку, с сочувтсвием в голосе
спросил: "Больно?" Тот, вытирая слёзы рукавом, молча кивнул головой. Тогда Борюня перевёл взгляд на
женщину, стоявшую второй с левого края, и глядя ей в глаза, сказал: "Зиночка, а ну посмотри пожалуйста,
вон там в аптечке бинт и йод. Надеюсь ты не забыла, чему тебя учили два года в медицинском. И вернув
взгляд к Генке, продолжил: "А ты дорогой, присядь вон там на стулочку. Сейчас Зинок обработает твой
палец." Генка, потирая правый висок и прихрамывая на правую ногу, послушно пошёл к указанному месту.
Борюня знал, если Генка трёт висок, значит у него болит голова. И он вновь обратился к Зинаиде,
копавшейся в аптечке: "Ты там и анальгинчика прихвати, а то у Генка голова разламывается. Надо починить
человека, а то на него больно смотреть." И помолчав немного, посмотрел ещё раз на присутствующих и
остановил свой взгляд на Валентине. У того перехватило дыхание и задрожали ноги. А Борюня, глядя на
Валентина с улыбкой на лице, поманил его пальцем.
"А почему я?" - Дрожащим голосом залепетал тот.
"Как почему? Ты же у них банкир. Вот тебе и деньги в руки."
"Так я же не хотел, меня заставили."
"Раз заставили, должен же ты свою работу до конца довести. Или же прикажешь мне этим заниматься?"
И развернувшись к сейфу, показывая на него пальцем, продолжил: "Там ящик с вашими деньгами.
Отсчитай сколько им причитается и раздай. Из-за одного сумасшедшего начальника не должны же люди
страдать. Они их честно заработали." После этих слов, в рядах рабочих появилось оживление. Стали
перешёптываться, послышались облегчённые вздохи. Одна женщина, набравшись смелости, даже спросила:
"А вы нас отпустите?"
Борюня, глядя на неё, широко улыбнулся: "Ну если ты своему Андрюшке велосипед купишь, тогда отпущу.
А то ведь с весны обещаешь, нехорошо Светлана, нехорошо. Слово держать надо. Да, кстати, в
универмаге есть велосипеды. Будешь идти домой, не забудь купить." Светлана покраснев, опустила голову.
"Пётр Алексеевич, а улыбаться вам ещё рановато, - обратился Борюня к мужчине предпенсионного возраста,
стоявшего рядом со Светланой, - денежки-то ещё не дома. Мой вам совет: прежде чем в кабак идти, домой
зайдите, жене деньги отдайте, а то потеряете как прошлую получку." Строители засмеялись. Того чувства
страха, который они испытывали, заходя в этот кабинет, уже не было и начальник уже не казался таким
страшным, как в первые минуты. Пётр Алексеевич, не обращая внимания н смех в его сторону, продолжая
улыбаться, спросил: "Откуда вы всё про всех знаете?"
"Профессия у меня такая, - ответил Борюня, - всё про всех знать."
У Генки от такого поворота событий прошла вся боль. Он не обращал внимания на Зинаиду, которая
старательно бинтовала его палец. Он смотрел на Борюню и думал: "Даа, вот это человек. Понимает рабочий
класс. Не то что некоторые." Ему вспомнилось, как вталкивали его в машину, перед тем как привезти
сюда. Но это неприятное воспоминание быстро рассеялось. После перенапряжения, он себя чувствовал как
в невесомости, легко и свободно.
Борюня предложил Валентину сесть сбоку стола и заниматься деньгами. А сам принялся что-то писать на
листке. Закончив писать, он взял пачку денег из ящика и подозвал к себе Рыжего: "Слушай Женя, не в
службу, а в дружбу, пробеги по магазинам, купи что я тут написал. Тебе всё ровно Валентина ждать. А
он пока всех не отпустит, никуда не уйдёт." И подал ему листок и деньги. Тот на ходу, читая
написанное, направился к дверям. А Валентин, усевшись поудобнее, спросил: "Извините пожалуйста, а по
сколько выдавать? Да и ведомость надо сделать, чтобы расписывались." Борюня усмехнулся и посмотрел на
Валентина: "Какая ведомость, зачем? Ты что, хочешь людей до вечера мариновать здесь?"
"А по сколько выдавать?" - Промямлил Валентин.
"Ну дорогой, смешной ты право. А какой договор у вас был, а? Если забыл, я напомню."
Мгновенно в кабинете наступила тишина. Все, затая дыхание, смотрели на начальника милиции. А наглая,
зудящая муха села в ящик на пачку денег и принялась наводить блеск на своей головке, тельце и крылышках,
потирая лапками одна о другую. Борюня причесал погон, будто он у него чесался, обвёл взглядом
присутствующих и, облизнувшись сказал, проговаривая каждое слово: "Две трети вам, а одну треть тем,
кто ушёл. Им Людка раздаст в понедельник."
  Облегчённо-радостный вздох заполнил все уголки кабинета. Строители зашевелились и, перешёптываясь,
потирали руки. Десятки глаз с восторгом и обожанием смотрели на начальника. И Борюня с наслаждением
плыл в этих сияющих взорах. А муху, сидящую в ящике, это сияние и восторг насторожили. Она перестала
потирать лапками, осмотрела присутствующих и оставив коричневое пятнышко на одной из купюр, с
жужжанием взлетела и полетела к окну, чтобы посмотреть через стекло на волю вольную.
Продолжая блаженствовать в блеске восторженных глаз, Борюня обратился к Валентину: "Ну что сидишь
рот раскрыл? Вот бумага, ручка, дели всю сумму на три, потом две части на присутствующих. И Хмелёва с
Борис Борисовичем не забудь внести в список, и меня разумеется за хлопоты над вашим делом. Вы не
возражаете?" - Обращаясь к строителям, спросил он.
Восторженного шума добавилось и все без исключения давали согласие на предложение начальника милиции.
Борюня поднял руку: "Дорогие мои, тише, тише пожалуйста, - И обращаясь к девушке, прятавшейся за спины
мужчин, позвал её, - Анастасия, что ты там прячешься? А ну иди сюда. У тебя техникум за плечами,
проследишь, чтобы Валентин ошибок не наделал. В первую очередь рассчитайтесь с Валечкой, она рядом с
Людкой живёт, занесёт им причитаемое. И ещё, кому по пути с Валей, телохранителями будут.
Пётр Алексеевич пусть идёт с ними, ему по дороге. А они пусть проследят, чтобы он жене деньги отдал."
Вновь послышался смех, но уже не сдерживаемый, а громкий. И Борюня поднял обе руки: "Дорогие мои,
тише, тише пожалуйста. Не забывайте где вы находитесь. Выходить отсюда будете скромно, опустив глаза
долу . Веселиться же будете, когда разойдётесь по домам."
  Вначале у Валентина подсчёт шёл туговато. Он морщил лоб, загибал пальцы, делал пометки, зачёркивал и
вновь морщил лоб, загибая пальцы. Но а когда подсела рядом Настя и начала нашёптывать ему на ухо,
дела пошли лучше. И уже через несколько минут начали выдавать деньги. А из угла оконной рамы жалобно
зудела муха, попавшая в паутину. Не прошло и часа, как почти все рабочие покинули кабинет. Они
расходились по домам довольные тем, что всё так хорошо кончилось. Кто-то прикидывал, сколько утаить,
чтобы потом не клянчить рубля на опохмелку, а кто-то думал об обновках и что он приобретёт, ранее
недоступное. Некоторые спешили в сберкассу, чтобы сохранить деньги и не держать дома такую большую
сумму. С Борюней остались Валентин и Генка, в ожидании Рыжего. Дверь открылась и в кабинет заглянул
лейтенант: "Борис Михайлович, вы освободились?"
"Нет, - строго ответил он, - а что ты хотел?" Лейтенант замялся. А Борюня, не дав лейтенанту собраться
с мыслями, продолжил: "Я жду своего агента. А это мои внештатные сотрудники. Нам нужно очень важное
дело решить." Валентин с Генкой вдзрогнули и испуганно глянули друг на друга, не понимая что происходит.
Но лейтенант не обратил внимания на испуганно-смутившихся ребят, так как он смотрел на своего
начальника. А тем временем Борюня продолжал: "Дорогой мой, организуй у входа машину с шофёром, а как
придёт агент, мы поедем на секретную базу. И ещё, меня не для кого нет. А ты, иди занимайся своими
делами, контролируй. А когда заместитель появится, передашь ему дела, а сам можешь идти домой, к
завтрашнему готовиться. Не забудь про мой кабинет, чтобы здесь всё блестело. Вопросы есть?"
"Никак нет!"
"Ну тогда иди. Ко мне никого не пускай, кроме Рыжего - его издалека видно."
"Это Женьку что ли? Никогда б не подумал, что он агент."
"Отставить разговорчики. Хорошего агента не видно. А если видно что он агент, то это уже не агент, это
так - барахло. Ясно?"
"Так точно!"
"Ну тогда брысь отсюда, оставь нас."
После того, как закрылась дверь, Борюня повернулся к перепуганным ребятам: "Ну что смутились, а ну
расслабились. Валёк, вон там на окне стакан и на рукомойнике два. Неси сюда, - и доставая бутылку
из-под стола, сказал, - вам опохмелиться надо, да и мне тоже." Валентин встал и пошёл за стаканами.
Сполоснул, принёс и дрожащими руками поставил на стол. Борюня, улыбаясь, поставил четвертый стакан
и разлил поровну. Потом один отодвинул. "Это Женьке. Вот только жаль закусить нечем. Валёк, у тебя
там в кармане конфеток не завалялось?" Валентин смущённо полёз в карман: "Только три."
"Ну и хорошо, нам хватит. А Женька фантиками занюхает. Ну что ребята, давайте чёкнемся и выпьем за
всё то, что хорошо кончается." Закусывая конфетой, Борюня обратился к Генке: "Закуривай, а то гляжу
у тебя уши опухли. Пепел можешь в стакан сбивать, - потом повернулся к Валентину, - вон термос там,
в нём холодная вода со льдом. Хочешь, попей. А нет, вылей и неси сюда." А сам встал и направился к
шкафу за бутылками.
Напряжение, которое сковывало ребят, постепенно ослабевало. Генка с наслаждением курил, жадно
затягиваясь, чему-то улыбался и пускал дым кольцами к потолку. А Валентин раскупоривал бутылки и
сливал водку в термос. "А куда мы поедем?" - Несмелым голосом спросил Валентин.
"А это сюрприз. В своё время всё узнаете. Где же там Женька забуксовал? Что-то не похоже на него."
Едва Борюня произнёс эти слова, как дверь открылась и в кабинет вбежал Рыжий. Борюня повернулся к
нему: "Лёгок на помине. Только что тебя вспоминали. Всё сделал?"
"Да, вот сдача."
"Оставь себе, - и взяв со стола стакан, протянул Рыжему, - на выпей, твоя доля. И поедем, а то
что-то здесь душновато."
Муха же в углу оконной рамы издавала жалобное приглушённое жужжание, так как её тщательно упаковывал
в паутинку паучок.

                Пятое послеглавие.

  "Так, я не поняла, - выглянув из дупла спросила сова, - что за секретная база? Куда они направляются?"
"А это мы скоро узнаем." - Каркнул ворон.
Усмехаясь, чёртик потёр лапки: "Ловко и здесь всё получилось. Теперь держитесь, в ментовке перестройка
пойдёт полным ходом. Полицаями всех сделаем."
"А если они сейчас уедут? - Не успокаивалась сова, - Там что, самотёком всё пойдёт?"
"Главное начали, - мурлыкнул кот, - не важно, что бумажно, а у строителей денежно. А ребятки, что при
погонах, со швабрами бегают, блеск наводят."
"Засмеялся чёртик: "С вытрезвителя всех по домам развозят с извинениями."
Ворон тоже засмеялся: "Рецидивисты, перед тем как выехать, хорошо помяв подписки о невыезде, с ними в
туалет сходили. А стручок, которого последнего привезли за драку, вновь своего врага перестрел и
лупастит его. Так что теперь, назад ментам ходу нет."
"Захихикала сова: "Действительно, теперь им самим прийдётся по камерам рассаживаться."
Засмеялся кот: "Для себя стараются, чистоту наводят."
Скелет процокотал зубами: "Посмеялись немножко и хватит. Теперь займёмся делами, надо взглянуть на их
секретную базу." И похлопывая костяшками стопы по преплюснутому временем бугорку, прочёл такие строчки:

                Жизнь - пустяк, такая ж дрянь,
                Хоть цвети, хоть тихо вянь.
                Всё равно в могилу
                Унесёшь всю силу.

И указал костяшками указательного пальца себе под ноги.


                Глава шестая.

  Машина остановилась возле большого железного ящика, с нарисованным на нём черепом, с перекрещенными
костями и надписью: "Высокое напряжение". Рыжий вылез из машины, зашёл за ящик, взял из тайничка ключ,
потом подошёл к двери и открыл её. Из ящика он вынул две большие сумки, потом закрыл ящик, пошёл
спрятал ключ и, взяв сумки, направился к машине. Одну сумку он отдал Валентину, другую положил себе
на колени и захлопнул дверь. "Поехали!" - Скомандовал Борюня. Машина тронулась, набирая скорость.
В открытые окна горячим дыханием врывался ветерок. Раскалённый асфальт спешил навстречу и прятался
под машиной. Притихшие Генка с Валентином искоса посматривали на Рыжего. У обоих вертелась одна и таже
мысль в голове: "Агент, это как? Когда его успели завербовать?" А Рыжий, сам ничего не понимая,
вертел головой. Ему очень хотелось поговорить, но он не решался. Через некоторое время машина свернула
на просёлочную дорогу, к речке. С правой стороны стоял подсолнечник, уставившись своими шляпками в сторону
солнца. А с левой стороны, пшеничное поле грелось в лучах того же солнца. Мягко катила машина, поднимая
пыль из-под колёс. Показались деревья, а потом и камыши, перед которыми дорога сворачивала влево.
"На повороте остановишь, - сказал Борюня, - нам вправо, а туда не проехать. Мы пешком." Машина
остановилась и Борюня дал команду разгружаться, а шофёра предупредил, чтобы тот никому не рассказывал,
куда они направились. Выстроившись гуськом, они пошли вдоль камыша, по едва заметной тропинке. Впереди
Борюня, за ним Рыжий с сумкой, за Рыжим Валентин с сумкой, а замыкал это шествие Генка с термосом.
Шофёр смотрел им вслед и тоже не понимал, какое здесь может быть важное дело. Когда отряд скрылся из
виду, шофёр посмотрел влево, туда куда уходила дорога вдоль речки. Машина стояла в тени, под деревьями.
Запах береговых трав, прели и сырость от воды, освежали воздух. Никуда не хотелось ехать. Он достал
папиросу и закурил. Докуривая решил: "А куда спешить? Поеду искупаюсь, позагораю." И выбросив в окно
окурок, тронул машину, сворачивая влево. Улыбаясь он напевал:

                В этот запах, в речную тину,
                В камышовую жёлтую цвель.
                Незамеченный рощами сгину,
                Постелив под водой постель.

  Пройдя пару сотен метров, ребята во главе с начальником милиции вышли на прекрасную живописную поляну.
"Вот здесь и расположимся." - Сказал Борюня. Друзья переглянулись.
А Рыжий молвил: "Так это же наша поляна!"
"Моя тоже. Значит будет общая. Согласны?"
Ребята утвердительно кивнули.
"Ну тогда разгружайте сумки. Где стол накроем?" - Борюня вопросительно посмотрел на ребят.
Рыжий, указывая пальцем, сказал: "Мы всегда вон под той вербочкой располагались. Может там остановимся?"
Борюня засмеялся: "Надо же, на моём месте, - а в мыслях думал, - если бы вы только знали, кто перед вами
стоит, в мундире начальника милиции."
Валентин, потянувшись к Генке, шепнул: "Не врублюсь, что он хочет от нас? Как ты думаешь?"
Генка пожал плечами и тоже шёпотом: "А-а откуда я з-знаю."

А Рыжий в курсе того, что лежит в сумках, смело пошёл к дереву.
Борюня повернулся к отставшим: "Что вы там шепчетесь? А ну, живенько стол накрывать."
И уже через несколько минут была расстелена клеёнка и разобраны сумки.
Борюня командовал: "Валёк, накрывай, Генка тебе поможет. А мы с Женькой поныряем, норы проверим. Может
раков соберём." И принялся раздеваться. Рыжий не заставил себя ждать. Пока Борюня расстёгивал пуговицы,
он уже стоял в трусах. А Борюня, раздевшись и посмотрев на свои чёрные старомодные трусы, чуть ли не
по колено, с улыбкой повернулся к ребятам, щёлкая резинкой: "Ну как, плавочки шик?"
Ребята с улыбками смотрели на худосочное тело начальника милиции. Рыжий, переступая с ноги на ногу,
предложил: "Борис Михайлович, а может по чуть-чуть, перед тем как в воду?"
"А что, давай! - Согласился Борюня, - Валёк, организуй четыре бутербродика. Гена, наливай." А когда
каждый держал в руке по рюмке, а в другой по бутерброду, Борюня произнёс тост: "Выпьем за то, чтобы
в норах раки были." Чокнувшись рюмками, выпив содержимое и закусывая бутербродами, Борюня с Женкой
направились к воде, которая зеркалом отражала камыши в прогалине. Рыжий, заходя в воду и прожёвывая
бутерброд, с улыбкой повернулся, как он думал, к начальнику милиции: "Борис Михайлович, водичка класс,
парное молоко." Борюня что-то хотел ответить, но чуть не поперхнулся, кашлянул и молча продолжил
пережёвывать бутерброд. От входящих в реку расходились волны. Водомерки, катавшиеся по глади,
разбежались и лягушка, дремавшая на листе кувшинки, недовольно квакнув, прыгнула в воду. Как только
Борюня с Рыжим скрылись за камышами, Валентин повернулся к Генке: "Слышишь Гена, он мне чем-то
Мишу Брысь напоминает."
Генка почесал в затылке: "Д-да что-то есть о-общее. Послушай В-валя, а м-может смоемся, о-он же нас
в-вербовать будет."
Валентин, подумал, посмотрел на Генку, потом на прогалину, куда ушли собутульники, обвёл взглядом
изобилие закусок и сказал: "Смыться мы всегда успеем. Разве можно уйти от такой роскоши? Когда бы ещё
ты коньячком побаловался? Глянь, вон в бутылочках стоит, а вот четверть пива бочкового. А ну, попробую."
И открыв крышку, приложился к банке.
"Эй, эй, к-куда ты с-столько, заметит."
Валентин поставил банку, накрыл крышкой и, вытирая пену с губы, ответил: "Ну и что? А для чего он нас
сюда пригласил?"
"Т-ты бы л-лучше стол н-накрывал. Что т-тебе помочь?"
"Сиди уже, ты только мешать будешь. Вон лучше пива попей, свежачок - хорошее."
"Н-нет, я л-лучше позагораю." И начал раздеваться.
Валентин, накрывая на стол, усмехнулся: "Так ты же недавно о пиве мечтал, о холодненьком."
"Н-не, я л-лучше водочки с т-термоса. Т-там невидно б-будет."
"Ну давай, давай. Тогда и мне наливай, а закусывай оттуда. Отсюда не трогай." - Указывая пальцем
на сервировку. Генка наполнил рюмки. Чокнувшись с термосом, друзья выпили и закусили.
Валентин принялся заниматься своими поделками, а Генка, получив отставку с предложением сидеть на
попе ровно и не мешать, улёгся на солнышке, приподнял ногу, посмотрел на забинтованный палец и,
повернувшись к Валентину, хрустя редисочкой, сказал: "Д-да, каждый д-день бы т-так."
Но вдруг раздался свист и голос Рыжего: "Гена! Бери кастрюли и иди к этой прогалине, раков принимать!"
Генка вскочил выплюнув редиску: "К-какую кастрюлю? Г-где её в-взять?"
Валентин кивнул головой: "Вон в той сумке, на шампурах стоит. В ней кулёк с мясом. Только кулёк
аккуратнее вытащи, чтобы не порвал, а то маринад вытечет."
  На берег вышли Борюня и Рыжий, с раками вокруг пояса, завёрнутых за резинку трусов.
"Ну и водичка! - Восторгался Рыжий, - по кайфу. Борис Михайлович, если дело так дальше пойдёт, у нас
к следующей прогалине раков будет, хоть на базар."
Борюня улыбнулся: "Что, мало денег сегодня заработал? А здесь нам и кастрюльки хватит."
Прихрамывая, к ним подбежал Генка с кастрюлей: "Ого, с-с урожаем в-вас."
Борюня перевёл улыбку в сторону Генки: "Вас так же. Как там, стол накрывается?"
"Т-так точно." - Ответил Генка.
Рыжий с Борюней, оттягивая резинки, принялись освобождаться от раков. Генка, встав на колени, собирал
их в кастрюлю. "Ещё б-бы столько и б-была бы п-полная."
"Будет! - Сказал Рыжий, - раки почти в каждой норе."
Генка, указав рукой на забинтованный палец, сказал: "Н-не хочу м-мочить, пойди в-воды набери."
И подал кастрюлю Рыжему.
Борюня Генке дал такую команду: "Забирай кастрюлю и брысь отсюда. Займись дровами для костра. А мы
ещё соберём столько же и придём. Раков переложи куда-нибудь. С родника воды наберёшь и на огонь,
пусть греется. А как закипит, свистнешь."
Генка, обнимая кастрюлю двумя руками, ответил: "Это я м-мигом организую, н-не успеет В-валёк стол
н-накрыть, вода к-кипеть будет." И прихрамывая, стараясь не расплескать воду с кастрюли, трусцой
побежал к поляне. А Борюня с Рыжим направились к прогалине, чтобы продолжить ныряние за раками.
Заходя в воду, глядя на Борюню, мечтательно сказал Рыжий: "Был бы бреденёк, ещё и ушицы сварганили.
Гляньте, как рыбка играет на плёсе того берега."
Борюня, погрузившись в воду сказал: "В следующий раз и бреденёк прихватим."
"Борис Михайлович, вон утка. Было б сейчас ружьишко, отсюда свободно бы достал."
"Ты что, она же с утятами!"
"Да, вижу, к осени нарастут."
"Женя, пока ты будешь природу созерцать, там вода закипит. Давай нырять."
  Не прошло и часа, как компания сидела вокруг накрытого стола. На самом почётном месте, конечно
Борюня. Здесь можно и о ствол дерева облокотиться и лечь, положив голову на корневище. Рыжий,
сдружившись с Борис Михайловичем, пока ловили раков, сел по правую руку, поближе к нему. Генке
же было доверено разливать. И около него лежало всё спиртное. Щедро обмазанную глиной кастрюлю,
чтобы не закоптилась, облизывало пламя. Потрескивали дрова. Всё это контролировал Валентин,
так же как и накрытый им стол. Закусками руководил он. Даже ему было приятно смотреть на свои
поделки. Это не у Борис Борисовича, где обошлись лишь одним его тормозком.
  Борюня с любовью смотрел на своих друзей. Ему хотелось закричать: "Вы что, не узнаёте меня?
Это же я, Миша Брысь!" Но он сдерживал себя, не поймут же. И осматривая, накрытый стол, сказал:
"Да Валёк, тебе не на стройке трудиться. Даже руками трогать жалко, Не повредить бы чего.
Генка, открывай коньяк!" И вдруг не с того не с сего продекламировал:

                Обнимало полынью горькой,
                Саранчёю звеня в ушах.
                А простора, простора сколько,
                Что невольно приходит страх.

  А в прозрачной синеве неба, молча плыло раскалённое солнце. Оно щедро рассыпало свои яркие,
горячие лучи. Прогретый воздух замер в неподвижности, затаился. Без единой морщинки, зеркалом
светилась в реке вода. А по поверхности воды, не нарушая глади, бегали водомерки. Над водой и
застывшими камышами летали стрекозы, а на берегу в травке, на разные голоса стрекотали кузнечики
и порхали бабочки. В неподвижной листве деревьев, растущих вдоль берега, пересвистывались птицы.
И в дополнение с поляны разносились весёлые голоса друзей, устроивших пиршество под вербой. Между
травинок, перебирая лапками, не обращая внимания на гуляющих, катил свой шар жук навозник.
Пчёлы тоже не обращали внимания на смех и возгласы, а с жужжанием летали вдоль берега, перелетая
с цветка на цветок, с трудом набирая своими хоботками сгустившийся от жары нектар. Многим пчёлкам
не доведётся вернуться в свои ульи, так как разбойники щуры, на бреющих полётах вдоль берега, ловко
хватали их своими длинными клювами. В метрах ста от поляны, на ясене примостилась горлица и
принялась выпрашивать чекушку. Лягушки, разомлевшие под солнцем, неохотно переквакивались. И изредко
всплёскивалась рыбка. Время шло в лучах яркого солнца. А с поляны всё громче и громче доносились
хмельные голоса. Перегревшись на солнце, завидуя друзьям, которые время от времени окунались в реку,
чтобы освежиться, Генка решил снять бинт с пальца, чтобы взглянуть не повредит ли купание. Он взял
нож, отрезал узел и принялся разбинтовывать его. Обсыхая после купания, Валентин занимался шашлыком.
Следя за раскалёнными углями, он бережно перекладывал шампура с места на место, проворачивая их.
С мяса капал жир вспыхивая, но Валентин вовремя гасил пламя шашлычным маринадом. Мясо поливал сухим
вином, не забывая приложиться к горлышку бутылочки. Далеко по округе разливался аромат жарящихся
шашлыков.
  После купания, громко смеясь, из прогалины вышли Борюня и Рыжий:
"Ну как там шашлычок, спеет?" - Весело спросил Борюня.
"Ещё минут десять." - Щурясь от дыма ответил Валентин.
"Горячее сырым не бывает, - пританцовывая сказал Рыжий, - подавай к столу."
"Чтобы ты потом забраковал? У меня всё по высшему разряду. Потерпи чуток. На вот сухарик, допей." И
подал ему бытулку. Генка с улыбкой, поглядывая на друзей, разбирал рака, запивая пивом.
  Дождавшись шашлыка, расселись вокруг стола с поредевшими закусками. А после произнесённого тоста
Борюни: "Один за всех и все за одного" друзья чокнувшись, дружно выпили и принялись закусывать
мясом, держа шампура будто шпаги. Генка прожевав кусок, сказал: "В-валя, тебе ш-шашлычником работать
н-надо, от п-покупателей отбоя б н-не было."
На лице Валентина не дрогнул ни один мускул. Он медленно перевёл взгляд в сторону Генки, продолжая
жевать, делая безразличный вид. Хотя ему было очень приятно от похвалы. Прожевав очередной кусок,
Борюня воскликнул: "Пацаны, сколько можно передо мной кланяться. Отныне я для вас не Борис Михайлович,
а Борюня, так меня в детстве звали. Рыжий закашлял, поперхнувшись, аж слёзы выкатились на глазах.
Валентин с Генкой, перестав жевать, уставились на Борис Михайловича - начальника милиции. А тот
смеясь, хлопая по спине Рыжего, продолжал: "Что ты Жека, прекращай, ты за сегодняшний день второй
раз уже поперхнулся."
Тот, кашляя, показал три пальца.
"Третий раз?" - Спросил Борюня.
Тот, откашлявшись, ответил: "Третий Борюня за сегодня." И засмеялся вытирая слёзы.
Глядя на Рыжего, весело смеялся и Борюня, держась за живот.
Переводя взгляд со одного на другого, звонко захохотал Генка, упал на спину, задирая ноги и солютуя
шампуром в небо. Валентин, как всегда невозмутимый, молча пережёвывал шашлык, прищуря глаз.
"Ха-ха-ха! - Хохотал Генка, - Б-борюня! Ха-ха-ха! М-миша Брысь! Д-да как ж-же тебя угараздио?"
Валяясь на спине и дёргая ногами, он размахивал шампуром и звонко смеялся.
Рыжий в свою очередь, смеясь, выкрикнул: "Да я давно заметил, с его языка одно спрыгивают эти
брыськи. Брысь да брысь! А Борю-Борю вспомните, тоже брыськал."
Борюня постучал себя по голове пальцем: "Дошло пацаны, дошло?"
По округе разнёсся громкий хохот. Эхо побежало по реке, отталкиваясь, то от одного берега, то
от другого, затихая где-то вдали. Валентин, дождавшись пока угомонится смех, невозмутимо спросил:
"Слышишь, ты нам хоть расскажи, как это у тебя получается, перевопролщаешься что ли?"
И Борюня принялся рассказывать свою эпопею во всех подробностях, начиная с пробуждения на кладбище
и заканчивая этим мгновением. А те раскрыв рты, перестав жевать, внимательно слушали его.
Закончив рассказывать, Борюня обвёл взглядом удивлённые лица друзей и сказал: "Ну что пацаны,
выпьем за нашу великолепную четвёрку. Гена, наливай, пока шашлык не остыл."
  С этого момента, после исповеди, друзья осмелели. И если они раньше робели перед Борюней, то
теперь правда ещё исподволь начинали подшучивать и над ним.
"Догадливый ты мой, - смеясь обратился Борюня к Рыжему, - оглянись-ка на прогалину, как же ты
старался услужить мне, когда я споткнулся. Под руку подхватил и лепечешь: осторожней Борис
Михайлович. Не ушиблись? А вы какой шашлычок любите, пожирнее или как? Ха-ха-ха! А Валёк только
делает вид, что догадался. И эта заморочка ему по барабану. Ха-ха-ха! А вот Генка точно понял.
Как он искренне хохотал. Ха-ха-ха! Генка, когда ты догадался?"
"Т-только что. К-когда Женька т-три пальца п-показал. Третий Б-борюня, передо мной с-словно
молния с-сверкнула. С утра Б-борюнчик брыськал, д-да про г-галлюцинации рассказывал. А п-после того
к-как побывал н-на ковре у н-начальника его н-на скорой увезли. И с-сразу же Б-борис Борисович в
д-друзья набился. Это т-тот кто п-при виде н-нас плевал ч-через левое п-плечо. А т-тут стол
организовал и т-тоже брыськать н-начал. Потом с-стал стройку р-распродавать. Да это же у М-мишки
чесались р-руки распродать в-всё. А т-теперь ты, н-наше мушкетёрское: "Один за всех и все за одного"
и т-тоже брыськаешь. А ч-что ты будешь д-делать когда м-менты догадаются?"
"Не успеют, я их всех уволю и наберу новую команду. Вас офицерами сделаю. Кто хочет быть начальником
Метвытрезвителя?"
Вклинился Рыжий: "Это надо хорошенечко обмозговать, а мозгам смазка требуется. Генка, наливай!"
  И вот, когда стало ясно, кто есть кто, друзья принялись строить планы на будущее. Они смеялись
и умозрительно рисовали, как заживут, обретя власть в посёлке. Смеясь, Борюня крикнул:
"Чтобы по домам развозили, а утром опохмелиться было чем."
Захохотал Генка, добавляя: "Ч-чтобы виноводочные и п-пивные круглосуточно р-работали."
Слегка улыбаясь, растягивая слова, вставил Валентин: "Самогоноварение узаконим."
Пританцовывая и подпрыгивая, жестикулируя руками, крикнул Рыжий:

                Ветер дуй, так уж дуй посильнее
                И неси мою душеньку прочь.
                Видишь парус последний белеет,
                Уходя в незабвенную ночь.

Борюня усмехнулся: "Жека, под какие паруса собрался? Это ты на что намекаешь?"
Рыжий закричал: "Путешествовать хочу!"
"И куда это ты намылился?" - На полном серьёзе спросил Валентин.
Но Рыжий, не обращая внимания на вопрос Валентина, обратился к Борюне: "Борюнчик, дорогой, мне
отпуск нужен на пол года, с тройным окладом, кругосветку закачу."
Генка, ковыряя в зубах спичкой, крикнул Рыжему: "Ж-жека, и м-меня возьми, я т-тоже хочу н-на свет
п-посмотреть." Потом обратился к Борюне: "И м-мне отпуск н-на пол г-года, с т-тройным окладом."
Вновь невозмутимо заговорил Валентин: "А что, проветриться не мешает. Женя, я с тобой поеду,
Генку всё ровно жена не пустит."
Встрепенулся Борюня: "А я, а как же я? Я тоже хочу в кругосветку."
"Тебе нельзя." - Раскусывая клешню от рака, невнятно протянул Валентин.
Борюня привстал, глядя в упор на Валентина: "А это почему? Кто тут главный?"
Но Валентин, не обращая внимания на обиду Борюни, объяснил ему: "В том-то и дело, что ты, тебе
и заниматься перестройкой. А Генка поможет, у него башка смекалистая."
Жонглируя раками, затараторил Рыжий: "Борюнчик, не обижайся, когда мы вернёмся Валька замом
посадишь. Ты же с Генкой, тем же маршрутом. А мы вам расскажем, где и что видели интересного.
А вы уже сами решите, куда двинуть."
Облокотившись об дерево, Борюня неохотно сказал: "Ну ладно, уговорили. Гена, наливай!"
  Солнце опускалось к горизонту, а жук навозник, перебирая лапками, подкатывал шар к своей
норке. На дерево, под которым сидели друзья, хлопая крыльями, сел ворон и громко закаркал.
Все вздрогнули, но напугавший их ворон сразу же отошёл на второй план, так как на поляну
выходили люди. Это были заместитель начальника милиции и ещё двое. Борюня забыл, в чьём теле
он находится, в его голове промелькнули такие строчки:

                За рекой уже деревня,
                Там мы будем спасены.
                Зубы серых крепче кремня,
                Встречи с ними кровяны.

Увидев милицию, Борюня хотел было ринуться к прогалине, чтобы убежать, но там стоял скелет,
а рядом чёртик облизывался, гладя себя по животу и подмигивал Борюне. Борюня сразу вспомнил,
что он находится в теле начальника милиции и, подмигнув чёртику, повернулся к друзьям и
шепнул: "Спокойно пацаны, беру их на себя."
Раздался голос заместителя: "Борис Михайлович, вас мэр вызывает."
"Минуточку, сейчас оденусь. А вы присаживайтесь к столу, остограмитесь. Вон какая закусочка:
шашлычок, раки."
"Некогда рассиживаться, сказали срочно." - Облизываясь глядя на стол пробормотал заместитель.
Одеваясь, Борюня шепнул друзьям: :Иду на повышение. До встречи в мэрии."

                Шестое послеглавие.

  Из дупла, лупая глазами и щёлкая клювом возмущалась сова: "Ну что же вы не смеётесь?
Смешливые вы мои, как вам приглянулась засекреченная база? Всё пропить, надо же!
А начиналось-то, как хорошо! Без контроля, всё пошло коту под хвост."
Кот с возмущением фыркнул: "А причём тут мой хвост? Ты под свой загляни!"
чёртик вильнул своим хвостиком и, облизнувшись, сказал: "Не буду показывать пальцем на того,
кто говорил такие слова: а может оно и к лучшему, поднимемся на ступеньку выше."
С ветки каркнул ворон: "Конечно к лучшему, что нам поселковая ментовка. Мэрия - вот это да.
Вон там перспектива. Целый район в наших руках будет. А котику ничего не стоит мэру дорогу
перебежать."
В дупле тяжело вздохнула сова: "Говорят не повезёт тому, кому чёрный кот дорогу перейдёт.
А вдруг получится наоборот?"
Кот подпрыгнул и зашипел: "Слышишь лупатая, ещё одно твоё слово в мой адрес и я тебя выну
из дупла."
Чёртик привстал, виляя хвостиком: "Ну, ну петухи, не будем ссориться. Дело то общее."
Каркнул ворон: "Правильно, не хватало нам здесь ещё междоусобицу устроить."
Из дупла высунулась сова: "Тысячу извинений. Ты уж прости меня, я ведь взболтнула не со зла"
Кот мурлыкнул: :Ладно, проехали." И принялся тереться о ноги скелета.
Скелет наклонился, почесал кота за ухом и процокотал: "Теперь давайте подумаем, как нам
лучше обложить мэра."
Сова угукнула: "Целый район, наша перестройка масштаб приобретает."
С дерева прокряхтел ворон: "Вот и давай, не ударь в грязь клювом. Твоя смена под крылом,
солнышко то садится."
Скелет выпрямился, потянулся дзеленча и поскрипывая костями, обвёл всех пустыми глазницами
и процокотал: "Ну что ж, примемся!" И повернувшись в сторону заходящего солнца, вздохнул
всеми рёбрами грудной клетки, потом повернулся в другую сторону, где собралась всходить
луна и, обращаясь как бы к ней, процокотал:

                Чтоб не путать в травах ноги
                И не сбиться нам с дороги.
                От зари и до зари,
                Жёлтым пламенем гори.

                Глава седьмая.

  Владимир Викторович, главрач психиатрической больницы, сидел в своём кресле, в своём
кабинете и беседовал со странными, и даже очень странными пациентами. Ему ещё в полдень
позвонили после того, как привезли второго пациента, и сообщили о том, что случилось.
Владимир Викторович после совещания в главке отложил все дела намеченные на вечер,
поехал не домой, а сразу в клинику. И вот теперь он внимательно слушал больных,
рассматривая их, вертя пальцами авторучку, бормоча такие строчки:

                Едва он вылез из яйца
                Приёмный сын печужки.
                Он старших братьев всех с крыльца,
                Мол тесно здесь кукушке.

  За спиной сидящих на стуле пациентов стояли по двое крепких санитаров, на всякий случай.
Так как в начале, когда ввели второго пациента, первый Борис Борисович, который находился
в теле Миши Брысь, было кинулся драться на Борис Михайловича, который находился в теле
Борис Борисовича. Но их быстро успокоили и рассадили по стульям, предупредив чтобы не
перебивали друг друга, а каждый рассказал свою историю, что именно с ним произошло.
Первым поведал о случившемся Борис Борисович. Ёрзая на стуле, глядя в глаза Владимиру
Викторовичу, он спешил рассказать, как этот самозванец, указывая пальцем на своё тело,
в котором находился Борис Михайлович, захватил его место. Потом Борис Михайлович
рассказал о недоразумении, которое произошло с ним. И вот когда он заканчивал своё
повествование, в дверь постучали и она отворилась. Вошёл дежурный врач со словами:
"Владимир Викторович, третьего привезли."
"Кого ещё?"
"Начальника милиции. Но тот уверяет, что он мэр города."
"Не знаю, не знаю, - подумал Владимир Викторович, - хорошо это или плохо." А вслух сказал:
"Ну и отлично, заводи своего начальника милиции. А мэра я хорошо и даже очень хорошо знаю."
Дежурный врач улыбнулся: "Так ваши жёны родственницы по моему?"
"Сёстры, - ответил главрач, - ну, иди, приведи сюда родственника, посмотрим на него."
Через несколько минут, придерживаемый за руки санитарами, в форме начальника милиции,
вошёл Михаил Борисович - мэр города. И направив свой взор в сторону Владимира Викторовича,
сказал: "Володя, привет."
"Ты только послушай какая со мной закавыка вышла: Чертовщина да и только, - а потом к
санитарам, - ну что вы как за девку ухватились, пустите, не убегу."
"Отпустите его." Сказал Владимир Викторович.
Санитары ослабив хватку, опустили руки. А Михаил Борисович, освободившись от конвойных,
пошёл взял стул и, подойдя к столу, уселся на него верхом и облокотил руки на спинку
стула. Борис михайлович заёрзал на своём стуле и, указывая пальцем на вновь пришедшего,
обратился к Владимиру Викторовичу: "Доктор, это я, это моё тело. Верните мне его."
"А мне моё верните." - Выкрикнул Борис Борисович, указывая пальцем на своё тело, в котором
находился Борис Михайлович.
Михаил Борисович, кивнув в сторону пациентов и обращаясь к Владимиру Викторовичу,
спросил: "Мои предшественники?"
"В точку." Ответил тот. И задал свой вопрос: А ты передал Светлане?, то что просила Таня?"
"Михаил Борисорвич засмеялся: "Проверяешь? Передал, передал, она же звонила вам. А чтобы
у тебя сомнений не осталось..."
И он начал рассказывать где и что лежит в его доме. Потом приподнялся и, наклонившись к
Владимиру Викторовичу, продолжал уже шёпотом рассказывать такие вещи, которые знали
только они вдвоём. Пациенты и санитары, затая дыхание, прислушивались, стараясь
разобрать хотя бы одно слово. И все вздрогнули, когда Владимир Викторович и Михаил
Борисович громко засмеялись. "Верю, верю, никаких сомнений." Смеясь и вытирая
выступившую слезинку, сказал Владимир Викторович. Михаил Борисович вновь оседлал стул
и постарался унять смех, а успокоившись спросил, прежде выдав такие строчки:

                От ветерка рябит ковыль,
                Как океан седых столетий.
                И вечности ложится пыль
                На купола при лунном свете.
               
"Во заковыка! Есть у тебя какая нибудь мыслишка в голове? Что ты об этом думаешь?"
"Не знаю, не знаю. Тут наверное без попа не обойдёмся."
"Во-во, подключай своего дружка, как его там, отец Димитрий?"
"Хорошо, я ему сейчас позвоню. А ты рассказывай, что с тобой происходило, когда ты
перевоплощался."
  И Михаил Борисович принялся рассказывать почти такую же историю, какую рассказывали
Борис Борисович и Борис Михайлович. А те внимательно слушали его повествования,
переглядываясь между собой. И Борис Борисович понял, что в его теле находится уже не Миша
Брысь, а начальник милиции. Желание наброситься на своего врага пропало. А Борис
Михайлович, переминаясь на стуле, то чесал в затылке, то потирал руки и думал:
"Да, ну и дела. Детективчик всем детективчикам детективчик.  Не знаю с какого бока и
подступить к нему. Преступление, да и не одно, а сразу три. Тут уже рецидивом пахнет.
Какая же это статья? Не соображу."
Размышление его прервал голос Владимира Викторовича: "Все слышали? Поняли в какую заварушку
попали?" И обращаясь к Борис Борисовичу, спросил: "Буянить больше не будешь?"
"Что вы, что вы! Нет конечно, я всё понял."
Потом Владимир Викторович обвёл взглядом удивлённые лица санитаров и сказал: "Расслабьтесь
ребята, берите по стулу и присаживайтесь. Будем вместе мозговать."
Тут вмешался Борис Михайлович: "Разрешите позвонить в отделение, я вызову опергруппу, надо
брать рецидивиста."
Михаил Борисович прервал начальника милиции: "Вас не поймут. Делами там заведует ваш зам,
вспомните в каком качестве вас увезли."
Владимир Викторович кивнул головой: "Конечно, тут надо работать тоньше, думайте." А сам
снял трубку телефона и начал набирать номер отца Димитрия. В кабинете стало тихо. Слышно
было лишь сопение и дыхание присутствующих.
После того, как Владимир Викторович переговорил с отцом Димитрием, Михаил Борисович сказал:
"Володя, а ну дай-ка я позвоню в мэрию."
Главрач усмехнулся: "А ты думаешь тебя там поймут?
На лице Михаила Борисовича появилась улыбочка с хитринкой: "Так я же не от себя, а анонимно.
Постараюсь узнать, чем сейчас занимается мэр города.
Владимир Викторович подвинул телефон поближе к Михаилу Борисовичу: "Попробуй, может и
получится, разведать не помешает."
Михаил Борисович набрал номер и через несколько секунд заговорил в трубку: "Добрый вечер.
Семён, это Сергей из Энска. Где Мишка? Не могу дозвониться, - и через несколько секунд
продолжил, - я же представился, ты что забыл? Вспомни охоту, баньку парную с прекрасными
массажистками, потом шулюм настоящий из дичи, а не из потрохов со склада, - и хихикнул, - я
достал то, что просил Миша. Так где он?" Потом он несколько минут слушал, хмыкая и агакая в
трубку, а закончил так: "Хорошо, хорошо. Тогда не беспокой его, ничего не говори. Я сам
приеду, сюрпризом. Ага, до встречи." И положил трубку.
Владимир Викторович спросил: "Ну что ты там разведал?"
Михаил Борисович, почесав кончик носа, ответил: "Наполеон."
"Кто Наполеон?" - Спросил главрач.
"Ни кто, а что. Коньяк "Наполеон". Пригласил трёх субъектов из народа и пьют мой коньяк,
запивая кофе по-турецки. Потом будет собрание, собирают всех в большом зале."
"По какому случаю?" - Спросил Владимир Викторович.
"А это мы у него спросим." - Ответил Михаил Борисович.
Их разговор прервала открывшаяся дверь и в кабинет вошёл отец Димитрий. Михаил Борисович
повернулся в сторону двери: "А вот и батюшка, слуга божий, лёгок на помине."
"Не кощунствуй." - Ответил тот.
  Владимир Викторович усадил отца Димитрия и принялся ему рассказывать, что произошло,
вводить в курс невероятных происшествий. Отец Димитрий внимательно слушал Владимира
Викторовича, теребя свою бороду, то дёргая её, то почёсывая. В то же время он рассматривал
троих перевоплотившихся бедолаг и думал: "Ну и дела. Так как же это? Да такого ни в
ветхом, ни в новом завете, ни строчки, ни словечка."
"Не успел Владимир Викторович окончить рассказ, как Михаил Борисович, глядя на попа с
улыбкой, спросил: "А какое мнение об этом у церкви?"
Отец Димитрий недовольно сверкнул глазами в сторону мэра. Но тут мэра поддержал главрач:
"Да, да, что скажешь? Какое у тебя складывается мнение об этом?"
Поп дёрнул себя за бороду и слегка нараспев заговорил:

                Я с ветерком по полюшку гуляю,
                А он лохматит бороду мою.
                И я ему тихонько напеваю,
                И молча вспоминаю жизнь свою.

А приосанившись, продолжал уже обычным голосом: "Чего только я не слышал от своих прихожан,
но тайна исповеди - есть тайна. Об этом я распространяться не буду. А вот ты, Владимир
Викторович, вспомни ту женщину, которую уродливые карлики преследовали. Так я её тебе передал.
И того, что с зелёными человечками воевал, инопланетяне одолевали. И его тебе передал -
это по твоей специальности, ты с ними занимался." И вдруг поп вздрогнул, улыбнулся и обвёл
всех прищуренным взором: "А вы меня не разыгрываете? Что-то ты сплёл такую небылицу, что не в
один карман не положишь." Потом он остановил свой взор на Борис Борисовиче, который находился
в теле Миши Брысь: "Хмелёв, Борис Михайлович, ну и как вам не стыдно, после крестин дочери.
После вас церковь пришлось два раза мыть, ладаном окуривать."
"Я не Хмелёв! - Выкрикнул Борис Борисович. - Вам только что объяснили, что с каждым из нас
произошло."
Вмешался главрач: "Дима, это на полном серьёзе, тут надо что-то предпринять, как-то выходить
из этого положения."
Его поддержал Мэр: "И чем быстрее, тем лучше, а то неизвестно, что там натворит ваш
Брысь Михайлович. Он же там в моей шкуре сидит и мой "Наполеон" трескает со своей компанией."
Начальник милиции тоже вставил слово: "А может всё таки моих ребят как-нибудь организуем,
в бронежилетах, с автоматами. Так они там горы перевернут, мэрию вверх ногами поставят."
Начальника милиции остановил мэр: "Ты что, нахрапом не получится, его же предупредят.
А предупреждён - значит вооружён. Исподволь надо, исподволь, чтобы он не ожидал."
Заговорил Владимир Викторович, обращаясь к санитарам: "Ну что ребята, справитесь вшестером
с одним?"
Поп внёс свою лепту: "А мы для чего? Я дьячка подключу: два метра роста, сто сорок веса,
а силища. И голосом не обижен. Рявкнет так, что все в стопоре будут. С божьей помощью,
с крестом, святой водой окроплю. - И обратился к мэру. - А нас пропустят, помехи не будет?"
Мэр засмеялся: "А зачем нам парадный вход? Для этого есть чёрный вход, потайной вход.
Все ходы и выходы я знаю, проведу."
И закончил такими строчками:

                Кто же горе так щедро посеял?
                От щедрот этих сводит щеку.
                Ах Россия, моя рассея,
                Сколько ж терпишь ты бед на веку.

Потом все сгрудившись вокруг стола главрача, принялись обсуждать план и стратегию
будущей операции.

                Седьмое послеглавие.

  На окраине городка, среди частных домиков, утонувших в листве деревьев, там где река
живописно огибает холм, на вершине которого, на белом облаке плывёт во времени и
пространстве очень древняя церквушка - осколок старины глубокой. Годы не истрепали её
и вандалы обходят её стороной. Говорят, что при строительстве не использовался ни один
гвоздик, всё рублено топором и подогнано брёвнышко к брёвнышку. И не одно брёвнышко не
подгнило, так как церковь стоит на высоком и крепком фундаменте, выбеленном белоснежной
извёсткой. Она не спряталась среди многоэтажек, на задворках, а стоит на вершине холма и
плывёт на белом облаке, купаясь в золоте лунного света. Двери открыты настежь, пахнет
воском и ладаном, перед всеми иконами горят тонкие свечи. Иконы древнего письма,
некоторые были привезены из самого Константинополя. От времени они потемнели, покрылись
копотью и лишь глаза живым блеском взирают из глубины веков. В этой церкви служит отец
Димитрий, но его в этот час здесь нет. Не видно и дьячка. Лишь одинокая старушка стоит
у иконы. А о чём она шепчет сухими губами никто не знает, кроме иконы, которая внемлет
ей и смотрит живыми, печальными глазами, стараясь поддержать её. Внутри
храма горят свечи, а с неба ярко светит луна, вокруг неё тускло поблёскивают звёзды.
Но церковь продолжает плыть на своём облаке, во времени и пространстве.
  У подножия холма, по над речкой, гуляет молодая пара.
"Слушай Юра, да я таких денег в жизни не видела, аж боязно."
"Настя, как ты надоела мне со своими деньгами. Там же начальник милиции в доле, чего
тебе бояться?"
"Юрочка, да это ж как-то не правильно всё."
Молодой парень потянул девушку за руку: "Слушай, выбрось всё из головы, пошли к
перекату. Там никого не бывает, искупаемся."
Вдруг на колокольне громко звякнул колокол. Настя остановилась и, глядя на купол,
заговорила:

                Со всей великой Русью слившись,
                Коснувшись многих душ и тел,
                Тяжёлой нотой отделившись,
                Зов в небо к Богу полетел.

                Глава восьмая.

  В кабинете мэра сидела уже знакомая нам, дружная компания и строила свои планы на
будущее. Брысь Михайлович, уже в другом обличье, вальготно сидел в своём новом кресле
и, закусив после очередного возлияния, в который раз укорял своих товарищей:
"Дали маху вы, такую закуску на речке оставить. Лопухнулись, ещё как лопухнулись.
Теперь давитесь казёнными бутербродами. Под такой коньяк: лимон да кофе по турецки.
А на эти бутербродики без слёз смотреть невозможно."
"К-кто же з-знал, - оправдывался Генка, - м-мы как услышали м-мигалку, так и п-попрятали
всё."
Валентин, прожевав сыр с колбасой, предложил: "Слышишь Борюня, а может пошлёшь кого нибудь
в магазин, денег то навалом. Я тут такой стол накрою." - И выдал такие строчки:

                Зачем же твердить про духовную пищу,
                Коль в голод для плоти мы крошечки ищем.
                Чтоб раньше положенных дней не предстать,
                Чтоб были силёнушки на ноги встать.

Рыжий привстал: "Борюнчик, я мигом."
"Сядь, - Осадил его Борюня, - сейчас другие вопросы решать надо. Мне доклад нужен, скоро
люди соберутся. Да, кстати, мэра зовут Михаил Борисович, так что с этой минуты называйте
меня Михой, Мишей, Михаилом. Как кому удобно, вам не привыкать. А на людях постарайтесь
по отчеству." И потянувшись в кресле, глядя на товарищей с улыбкой, прочёл такой куплет:

                Разыгралась непогода,
                Разгулялся ураган.
                От восхода, до захода
                Хлещет боль с давнишних ран.

"М-михаил Борисович, - засмеялся Генка, - а п-про какой д-доклад ты г-говоришь?"
"А это мы сейчас вместе и придумаем, - ответил Борюня, - ты лучше принеси следующую
бутылку, а то в этой на донышке осталось."
Генка улыбаясь встал и сутулясь пошёл к шкафу, а вернувшись с бутылкой, спросил:
"А з-зачем здесь к-кот? Тут ч-что мыши в-водятся?"
Рыжий засмеялся: "Наверно учёный кот, видно мэру сказки про русалок рассказыввет."
А потом подмигнув Борюне, прочёл такие строки:
               
                Слышу ветер в поле чистом,
                Треплет жухлую траву.
                Я его с весёлым свистом
                В гости с радостью зову.

Валентин встал со стула и присел на корточки заглядывая под шкаф: " По-моему и я что-то
видел."
"Валёк сядь, потом кота искать будешь. Сейчас о докладе думать надо. Гена, наливай!"
Скомандовал Борюня.
Рыжий смотрел как наливает Генка: "Ну что у тебя рука трусится? Побольше наливай, мозгам
смазка нужна. Доклад то нужно хороший придумать для Борюнчика. Ой оговорился, извиняюсь,
для Михаила Борисовича."
  Борюня достал из стола чистую тетрадку, открыл её, взял ручку и начертал: Повестка дня,
план на будущее. Друзья принялись обсуждать дни прошедшие и настоящие, потом предлагать
предстоящую перспективу. Каждому хотелось что-то своё внести в доклад и чтобы его
предложение было более оригинальное, чем у других. Борюня делал пометки в своей тетради.
Время шло в спорах и дебатах.
  Мэрия гордо стояла в ореоле электрического света, столбы с натянутыми проводами
разнесли свои фонари вдоль улиц и задумчиво пялились на проезжающие машины, которые
лукаво подмигивали им своими габаритными огнями на поворотах. Цветными огнями светились
ветрины магазинов, рекламируя себя, стараясь приманить взоры прохожих. Кто-то спешил
по своим делам, а кто-то так, прогуливался, вдыхая свежий воздух с ароматом выхлопных
газов. Светятся окна домов и в каждой квартире индивидуальная тайна - своя жизнь.
А к мэрии непрерывно подъезжают машины и из них выходят и спешат к парадному входу
руководители разных рангов. Большой зал наполняется людьми, среди них и Сашка прораб
вместе с Людмилой. А та, осматриваясь широко раскрытыми глазами, спросила: "Может мне
не стоило сюда приезжать?"
"Почему нет, ты же в курсе всех дел. Может пригодишься."
Зал жужжал большим ульем и среди этого гомона, один единственный вопрос: "Что случилось?
Зачем вызвали? По какому случаю? Ты не знаешь? А ты? А ты? А ты?" И никто не знал ответа.
  Борюня поставил точку: "Хватит, достаточно."
А Рыжий, вылупясь в окно и показывая пальцем, трясущимися губами, заикаясь как Генка,
произнёс: "С-скелет, с-скелет." Все повернулись к окну.
Валентин сказал: "Ты что Женя, это же сыч или сова. Глянь как зеньки вытаращила."
Рыжий потрусил головой: "Не понял, только что на подоконнике скелет сидел."
Борюня расхохотался: "Жека, не обращай внимания, он же тебя не трогает."
Икнул Генка: "А это б-белочка н-называется." И почти не заикаясь, продекламировал:

                Где-то псы в ночи громко лаются,
                Соловьи поют, заливаются.
                На шесте сидит, дремлет курица,
                А луна с небес что-то хмурится.

И указал пальцем на луну, которая заглядывала в окно.

  Зашипел селектор и раздался голос секретаря: "Михаил Борисович, люди собрались,
что прикажете?"
На сцену вышла великолепная четвёрка. Один, всеми узнаваемый и некоторыми уважаемый,
Михаил Борисович - мэр города. И никому не известные: Валентин, Генка и Рыжий.
Заметно покачиваясь, они принялись рассаживаться в президиуме - трое из народа.
Широко расскрытые глаза Людмилы, расскрылись ещё Шире, трепеща ресницами. Она толкнула
Сашку в бок, тот в свою очередь толкнул её и прошептал: "Не понял."
  Борюня, наклонившись к друзьям, сказал: "Видите на какую высоту я вас вознёс.
 Смотрите на клумбу начальства, она у ваших ног." Потом встал, взял свою тетрадь и
направился к микрофону. Подойдя к трибуне улыбнулся и, наклонясь к микрофону, погладил
его. Раздалось шуршание. Стараясь меньше шевелить губами, он протяжно и утробно мяукнул:
"Мя-я-я-у." - Подражая противному завыванию котов, готовившихся к бою. Потом отшатнулся,
делая вид, что испугался и прикрикнул: "Брысь паскудник!" Выровнявшись, он засмеялся и,
осматривая присутствующих, помахал тетрадью, приветствуя их. Собравшиеся несмело
хихикали и осторожно хлопали в ладоши.
Людмила шепнула Сашке: "Выходка как у Миши Брысь. Ты не находишь?"
А Сашка тупо смотрел, то на мэра, то на тройку в президиуме, рассматривая пьяные физиономии.
  Поглядывая в свою тетрадь, Борюня заговорил: "Граждане и гражданки, дамы и господа,
прошу внимания. Со многими из вас я уже беседовал наедине и вы поддержали мою инициативу.
Сегодня я решил ввести вас в курс дел наших, города и района. Кто не хочет распрощаться
со своим портфелем, или же с уютным креслом, прошу встать плечом к плечу в наши общие
ряды. Все вы знаете, наш район самый большой в области и самый продуктивный. Потому
вышестоящие без зазрения совести доят нас, как упитанную дойную корову."
Зал притих, и все присутствующие, ошеломлённые вступительной речью мэра, внимателно
слушали его. А тот тем временем продолжал: "И я задал себе вопрос: доколи это будет
продолжаться? Бессонными ночами искал выход из этого положения. Со многими из вас
советовался и мы общими усилиями нашли его. - Борюня помахал тетрадью и продолжил.
- А выход прост. Всё наше - нашим должно и оставаться. И за бесценок мы никому и ничего
не продадим. И никаких налогов: ни области, ни центру. И как только мы это сделаем,
сразу же все почувствуют перемены. Вы только представте: у нас пособие по безработице
будет больше, чем зарплата у министров."
Сашка, наклонившись к Людмилие, шепнул: "Да тут похлеще чем утром."
Борюня продолжал: "Вы вспомните начало века, царь ввёл сухой закон и его сковырнули.
И у этого рулевого, что виноградники рубил, борца с пьянством, тоже руль отобрали.
Вот поэтому я вас всех сейчас и предупреждаю. Кто не с нами, с большинством - тот
против нас. А кто против нас - тот враг. А с врагами, вы знаете что надо делать.
И я надеюсь, врагов среди вас нет. Люди старые говорят: на ошибках учатся.
И чтобы не наступать на одни и те же грабли, мы не станем бороться с пьянством.
А наоборот, разрешим самогоноварение. Вы представьте: на каждом углу, открыто,
дедушки с бабушками торгуют самогоном. У людей будет выбор: плохой не возьмут,
а покупать будут хороший. Повысится качество самогоночки."
Сашка вновь наклонился к Людмиле и шепнул: "Во даёт."
Та ответила: "С кем поведёшься. Ты только посмотри на наших артистов, они же
пьяные."
Сашка ответил: "Да я это давно заметил. Вон, Рыжий сейчас заснёт.
Борюня продолжал: "Я думаю про Исуса Христа все вы слышали, правильный человек был.
Две тысячи лет прошло, его помнят и любят. Он же воду в вино превращал и людей
угощал. А ему негодяи гвозди в руки, а он всё ровно воскрес. Он же сын божий, вы у
любого попа спросите."
Едва Борюня договорил эти слова, как раздался зычный бас, такой, что аж люстра
задрожала: "Во имя отца и сына, и свята духа. Господу помолимся, господу помолимся."
И из дверей вышли и пошли по проходам: Поп с кадилом, окуривая ладаном и крапя
святой водой вокруг себя, поющий дьячок огромного роста и два неуклюжих, огромных
монаха. Это были переодетые санитары. У Борюни по спине побежали мурашки. Он
вспомнил случай в церкви и как он там опозорился на крестинах. Ему захотелось
спрятаться от попа. Но вовремя опомнился, вспомнив, что он в другом теле, и
приосанился. Поп тем временем приближался к нему, держа впереди крест, всматриваясь
в глаза Борюни. У того что-то сжиматься стало внутри, неприятный комочек подкатил к
горлу. Особенно ему не понравились монахи. Не успел он подумать, как его окропили
святой водой, а сзади схватили крепкие руки. И ещё он почувствовал укол иглы в
задницу. Голова закружилась, потемнело в глазах, а когда вновь прояснилось, он
увидел, что он мечется за спинами санитаров. Оказавшись в своём теле, Борюня
остановился, развернулся и, подбежав к президиуму крикнул: "Пацаны, атас!"
Те не заставили себя долго ждать. Дружно вскочили, валяя стулья, и выскользнули
в ту же дверь, из которой напала засада. Мэр повернул голову к главврачу и,
вяло улыбаясь, прошептал: "Володя, это уже я, вынь иглу."
Весь зал находился в каком-то шоке. Никто не думал спасать мэра от нападения,
а молча наблюдали за происходящим. Людмила наклонилась к Сашке: "Глянь, Борис
Борисович там, а говорили он в тюрьме."
"Вижу, начальнику милиции руку жмёт. А Хмелёв то с дружками сбежал."
На сцене всё шло по разработанному плану: Быстро принесли носилки, уложили мэра и
унесли. А к трибуне подошёл главврач психиатрической больницы Владимир Викторович.
Рядом стоял отец Димитрий с дьячком, а все остальные покинули сцену. Владимир
Викторович откашлявшись произнёс: "Я знаю о чём вы сейчас думаете, но выкиньте эту
мысль из головы. Ваш мэр в полном порядке и завтра же приступит к работе.
Проводился эксперимент, под кодовым названием "Двойник". Двойникам была дана
установка - наделать глупостей, а наблюдатели наблюдали за вами, как вы к этим
глупостям отнесётесь. На стройке оплошали, в милиции оплошали. И вы, всеми
уважаемые грамотные люди, тоже туда же. Такую ересь слушать, и не один из вас не
возмутился."
"Бога забыли!" - Рявкнул дьячок так, что все вздрогнули.
Отец Димитрий поднял крест: "Вы хоть заповеди божьи не забывайте, а то такую как не
укради, многие из вас обходят."
В заключение Владимир Викторович сказал: "Спектакль окончен, можете разъезжаться по
домам."

                Восьмое послеглавие.
 
  На перекладине креста сидит сова, понурив голову и прикрыв глаза. А неподалёку
на дереве ворчит ворон: "Ну что подруга, докаркалась: наоборот, наоборот. Вот и
вышло наоборот."
Вдоль бугорка, нервно туда-сюда прохаживался чёртик, почёсывая свои рожки: "Как же
мы не учли пациентов, которых отправляли в психушку."
Кот, сидевший на бугорке под крестом, фыркнул: "Всего же не предусмотришь."
Скелет, стоявший облокотившись о крест, процокотал: "Тут уже ничего не поделаешь,
придётся начинать всё сначала."
Чёртик остановился, вильнул хвостиком, облизнулся и, глядя на скелета сказал: "
А ловко у них получилось, всё внимание на попа, а у клиента уже игла в заднице."
Сова открыла глаза и печально угукнула: "Если бы мы этот заговор предусмотрели,
такого бы не случилось."
Мурлыкнул кот: "Если бы да кабы. Ну что теперь делать, кто скажет?"
  И принялась эта компания обсуждать, решать и выдумывать. А сверху на них
смотрела луна вместе со звёздами, которые перемигивались между собой.
Кроме смеха лягушек, доносившихся с болота, тишину нарушали трели сверчков и
цикад, да насмешливый крик перепела: фить-перю - спать пора."
Скелет же, скрестивший руки на груди, процокотал:

                А слеза сквозь года вода,
                Ну зачем я пришёл сюда?
                Что ищу средь крестов гнилых?
                Нет давно уж друзей моих.

                Глава девятая.

  Борюня, Генка, Рыжий и Валентин бежали по аллее, удаляясь от здания мэрии.
Приотставший Валентин закричал: "Стойте, стойте! подождите! Куда вы?"
Те приостановились, ожидая Валентина. Пыхтя, тяжело дыша, подошёл Валентин и,
переведя дух заговорил: "Куда вы разогнались? Вы что пешком решили идти?
Вот сюда, указал он рукой. Через дворы срежем, а там такси возьмём."
"К-клумба начальства у н-наших ног." - Съехидничал Генка.
Рыжий захохотал, держась за живот.
"Ну что ржёшь? - Толкнул его Борюня. - Через дворы, так через дворы, пошли быстрей."
Подходя к стоянке такси, Борюня сказал: "Вы сзади поедите, а то от вас перегаром
прёт."
Если Рыжий до этого момента и осторожничал, то теперь он, видя своего дружка в
собственном его теле, затараторил: "А от тебя больницей психиатрической, не
продышишь, провонялся, - И ткнув смело Борюню пальцем в живот, продолжил, - Ты
нас сюда привёз, тебе и вывозить. Валёк, отстегни ему на дорогу, а то наши деньги
на речке спрятаны. Он тебе потом отдаст со своих."
"К-конечно со с-своих, - Вклинился Генка, - а д-долю Бори Б-Бори и н-начальника
ментовки р-разделим поровну."
  Такси подъезжало к повороту на просёлочную дорогу, которая ведёт к речке.
Борюня посмотрел на счётчик, отсчитал двойной тариф как договаривались и, обращаясь
к шофёру, сказал: "За подсолнечником свернёшь направо, тут недалеко."
Таксист остановил машину перед поворотом, взял деньги из рук Борюни и положил в
карман. А из кармана достал пистолет и, направляя на них, с хрипотцой сказал:
"Направо идите сами, а я с дороги не сверну." Все послушно вылезли из такси и
направились к просёлочной дороге. Таксист же усмехнулся, достал сигарету и подкурил
её от пистолета, так как это была зажигалка, и развернув машину поехал обратно.
  Четвёрка друзей переговариваясь топала по просёлочной дороге. С левой стороны
золотой россыпью, под лунным светом, колосилась пшеница. А с правой, под той же
луной, о чём-то мечтали шляпки подсолнечника. Друзья, проделав знакомый уже нам
путь, гуськом входили на свою поляну. И едва ступив на неё, Генка вновь ужалил
Брысь Михалыча: "Б-Борюнчик, займись к-костром, да п-пошевеливай поршнями. А то
г-глядите понравились ему г-генеральские погоны."
Рыжий захохотал, падая в траву: "Сейчас ты нас всех будешь обслуживать, кончилась
твоя лафа. - И давясь от смеха, скомандовал. - Мне пива подай и раков."
Смеялся и Валентин: "А мне шашлыка подогрей."
Борюня вначале растерянно смотрел на хохочущих своих друзей, а потом захохотал
вместе с ними, падая в траву и глядя на диск луны, продекламировал:

                Лиж затхлый воздух плоть членя,
                Как гром без молнии воркочит.
                Я ж потерял сейчас коня,
                А ворон - спутник мой хохочет.

"Ха-ха-ха." Продолжал хохотать Борюня.
Генка, успокаиваясь и вытирая выступившие от смеха слёзы, спросил: "С-Смеётесь, Вам
с-смешно? А ч-что мы з-завтра делать б-будем, когда с-сцапают?"
"Как что? - Затарахтел Рыжий. - Мы ж договорились, валенками прикинемся."
"Угу, - Согласился Валентин, - мы люди подневольные, что нам говорит
начальство, то мы и делаем. А вот как Борюнчику придётся выкручиваться,
не знаю."
"А причём тут я? - Встрепенулся Борюня, - Я из психушки, тоже за валенка сойду."
Генка вновь обратил внимание друзей на себя: "А с д-деньгами что д-делать будем?
С-Сумма то не м-маленькая, по г-головке не п-погладят за х-хищение."
Рыжий перебил Генку: "Ты что Гена, какое хищение. Мне лично выдали, а куда я их
дел, не знаю. Потерял наверное, пьяный же был, думаю что и все остальные просто
так с долей своей расстаться не захотят. Пусть попробуют отобрать у них.
так что свою долю я в загажник спрячу."
"Я тоже в загажник занычу." - Согласился с ним Валентин.
"И я занычу." - Кивнул головой Борюня.
"Один з-за всех и в-все за одного, - соглашаясь заговорил Генка, - С-Сразу давайте
и т-те денежки р-разделим."
  Сверху огромным жёлтым глазом смотрела луна, наблюдая за суетой товарищей и видела
всё: "И как разжигают костёр и как делят деньги, и как накрывают стол, и как
продолжают пиршество."
"Вам хорошо, - Сказал Борюня, - вы целый день квасите, а у меня не в одном глазу."
"Как это не в одном? - Удивился Рыжий. - Мы ж вместе были, ты же попойки
организовывал."
Борюня усмехнулся: "Так я же поил своих заместителей, а вот в этом желудке, - Указал
он пальцем на живот, - кроме утреннего пустого чая и больничной баланды, ничего не
было. Так что Гена, налейка мне полный стакан. Мне штрафная положена."
"Д-да хоть д-да, - Засмеялся Генка, - тут ещё п-пойла у н-нас на н-неделю хватит."
Ты лучше закусывай, - Сказал Валентин, - у нас ещё ночь впереди. А то развезёт
сразу."
Вмешался Рыжий: "Что ему будет с одного стакана? Ничего не будет, давайте по одной
хряпнем. А потом шашлычка свежего организуем, там же ещё в маринаде мясо осталось."
Друзья выпили.
"Б-Был бы ф-фонарик, - Сказал Генка, - прошлись б-бы вдоль б-берега, раков
н-насобирали."
"Грязь месить из-за мелочёвки? - Отверг предложение Борюня. - Мы лучше с Женькой
поныряем, мне надо больничную вонь смыть."
  По небу катилась луна, почти той же дорожкой, по которой днём прокатилось солнце.
Генка, глядя на луну, сказал: "З-Затмение будет, к-когда одной т-тропой покатят."
"Какое затмение? Ты про что, Гена?" - Спросил Валентин.
Генка указал рукой на луну: "С-Солнечное или л-лунное."
"Оно нас не касается, - Сказал Борюня и повернулся к Рыжему, - Женя, сейчас я в
одежде искупаюсь, потом вылезу, выкручу всё, развешу и поплывём раков ловить."
- Принимаясь выкладывать всё из карманов.
Начал вставать и Валентин: "Гена, хватит пялиться на луну. Иди дровишек подсобери,
а я шашлычками займусь."
И всё повторилось, только под лунным светом: тёплая летняя ночь окутала землю.
Стрекотали сверчки, вдоль берега пересмеивались лягушки, изредка всплёскивалась
рыба, дополняя ночные звуки. После знойного дня, особо приятен аромат берега.
Дышится легко и не что не угнетает тело. Генка ломал сухие ветки и складывал в кучу.
Валентин нанизывал мясо на шампура и прислушивался к крикам товарищей, которые
ныряли за раками.
"Есть, глянь какой крупный!" - Кричал Рыжий.
А когда Борюня с Рыжим вернулись с раками, шашлык был уже почти готов, а в кастрюле
уже кипела вода.
Генка потянулся: "К-Классно, я б-бы тут и ж-жить остался."
"А это пока не капает, - Усмехнулся Валентин, - да и зимой здесь снегом пахнет,
а не цветочками." И выдал такие строчки:

                Снег большими хлопьями падал на песок,
                Укрывал заботливо серенький лесок.
                Порошил кустарники, стебли камыша.
                До чего же чистая зимушки душа.

"А в-вы заметили, - Вновь заговорил Генка, - с-сегодня комаров п-почти не с-слышно.
Меня ещё н-не один н-не укусил."
Вклинился Рыжий: "Точно. А я думаю, чего-то не хватает, а оно комаров нет."
"Женя, про комаров потом, а сейчас давай раков в кастрюлю высыпем." - Предложил
Борюня.
"Укропчика п-побольше." - Подсказал Генка.
"И укропчика и перчика, и посолить не забудем." - Засмеялся Борюня.
"Шашлык готов! - Объявил Валентин. - Заправляйте кастрюлю и присаживайтесь."
Друзья расселись вокруг накрытого стола.
"Ну и за что выпьем? Кто тост придумает?" - Спросил Валентин.
Генка поднял шампур: "В-Выпьем за ч-чудный, прекрасный с-сегодняшний день.
И ч-что бы т-таких дней в г-году было р-ровно триста ш-шестьдесят п-пять.
И ч-что бы л-лето не к-кончалось, да и к-комары не к-кусались."
Друзья смеясь чокнулись, дружно выпили и принялись закусывать шашлыками.
Вскоре поспели и раки. Пьянка продолжалась. После каждого тоста, всё чаще и чаще
наполнялись стаканы. А потом всё громче и громче разносился смех.
В следствии этого, сильней и сильней, спотыкались языки в разговорах. А с неба
грустно взирала луна на это застолье.
Рыжий довольно сильно заплетающимся языком воскликнул: "Пацаны, подведём итог
сегодняшнего дня и поразмыслим, что мы имели, что мы имеем и что могли бы иметь,
если бы нас не остановили."
Валентин достал из кармана свёрток: "Спрашиваешь, что бы имели? - И помахал
свёртком перед носом у Рыжего. - А имели бы в три, а может и в пять раз больше
бабла, чем сейчас имеем. А с утра имели один флакон для опохмелки."
Валентин подкинул свёрток, а поймав его, положил обратно в карман. Генка погладил
свой карман, в котором лежали его деньги и мечтательно сказал: "Т-тогда бы я
м-машину купил, п-права купил, ж-жинку брюликами обвешал, ч-чтобы не б-бухтела.
И с-сюда, шашлыки ж-жарить."
Борюня засмеялся: "Зачем сюда? Можно и на Гавайи. А сюда ты всегда успеешь."
Рыжему идея с машиной понравилась: "Я тоже взял бы иномарочку, дачу достроил,
а то за пять лет выше фундамента не поднялся. А то бы двухэтажную отгрохал:
на крыше голубятня, в углу усадьбы банька парная, гараж хороший тёплый, а
из него ягуар улыбается капотом. Прикидываете?"
"Нет в тебе патриотизма, - засмеялся Борюня, - чем тебе наши жигули не
устраивают? Они сейчас выглядят не хуже иномарок."
"А я бы пивную с шашлычной открыл, - вклинился в разговор Валентин, - для вас
конечно скидку делал бы, за пол цены."
"А п-почему не б-бесплатно? - Возмутился Генка. - Что тебе, жалко друзей
угостить?"
"Если бесплатно, так вы ж тогда и жить у меня будете." - Засмеялся Валентин.
Засмеялся и Борюня: "А я ферму прибомбил бы и снабжал свежим мясом Валька.
Ещё виноградник хороший развёл бы, прикиньте: вино, чача. Пей не хочу!"
Генка покатился со смеху: "Т-так ты ж-же утром с-собирался весь в-виноградник
под т-топор."
"Так то ж было утром, чего с похмелухи не скажешь." - Оправдывался Борюня.
"И я про то же, - вклинился Рыжий, - главное вовремя опохмелиться. И вот эта
твоя идейка с вытрезвителем мне очень понравилась."
"Какая идейка?" - Спросил Борюня.
"Как какая? - Воскликнул Рыжий. - Что бы пьяных не в вытрезвуху везли, а по
домам развозили, а утром за счёт заведения опохмелиться привозили. Я ж и говорю,
главное вовремя опохмелисться."
"Да-а, - заговорил Генка, - к-когда нас на с-стройке забирали, д-думал всё
- к-конец."
Борюня расхохотался: "Гена, а там начальник милиции свой парень, да?"
"Свой не свой, - вмешался Валентин, - а мандраж бил, пока не выяснилось: кто
есть кто. Генка вон предлагал сбежать, пока вы раков ловили, что бы из нас
стукачей не сделали. - И засмеялся. - Ещё я голову ломал, когда же успели
Женьку завербовать. Агент засекреченный. Ха-ха-ха"
"Ничего смешного, - остановил его Рыжий, - если б тот план удался, тоже не
плохо жили бы. Прикиньте, весь посёлок в наших руках был бы."
"Посёлок - мелочь. - Заговорил Борюня. Вот жаль в мэрии не долго пришлось
побыть, там бы мы развернулись. А если бы не дали районом отделиться,
пошли бы выше: область покорять. Я бы губернатором стал, своё бы государство
организовал, армию завёл бы. И никто нам не указ!"
"А если б в области н-не п-получилось?" - Спросил Генка.
"Тогда б пошли выше, я бы президентом стал. А вы у меня главными министрами
были бы. Но этот поп все карты перепутал. Знаете, когда он подходил, мне
как-то не по себе стало: холодок по спине пробежал и мурашки поползли, мысли
путаться стали. Хотел было в попа перевоплотиться, что бы вам ваши грехи
отпускать. Не получилось. А тут сзади напали и я потерпел фиаско. Что ж,
теперь остаётся водку пить. Гена, наливай."
  Время шло, луна уже преодолела зенит и покатилась в сторону горизонта.
От обилия выпитого, друзья уже находились в полубредовом состоянии.
Генка смотрел в небо и разговаривал с луной, пытаясь что-то вразумить ей,
объясняя как выглядит утро.

                В алом цвете светлое начало,
                Кровью схлынет и наступит день.
                Я забылся, но уже светало,
                Шевельнуться было просто лень.

  А Валентин отламывая клешню, доказывал раку, что ему не будет больно,
Так-как он уже варёный и растягивая слова, вопрошал у того же рака:

                Что же ждёт меня в конце дороги,
                Лавровый, терновый ли венок?
                Берег мой, обрывисто-пологий,
                Вперемешку с глиною песок.

Рыжий рассказывал анекдоты и сам же над ними смеялся.
Потом принялся всхлипывать и из сидячего положения, став на колени,
затараторил:

                Прошу прощенья за пригрешенья,
                За то что жизнь свою я сам сгубил.
                За то что мчался так в столпотворении,
                А между делом в нём гулял и пил.

А Борюня, наливая полный стакан, объяснял бутылке, что ему положена
штрафная и бубнил той же бутылке такие строчки:

                О дружочки мои, о мои подружечки.
                Водку пью я один, пью один из кружечки.
                Говорю сам с собой, самому не верится,
                И ни с кем не хочу силою померяться.

  Недалеко в ветвях деревьев, сонно, но почему-то очень громко
прокаркал ворон. Но его никто не услышал, так-как друзья уже ничего не
видели вокруг себя и не слышали.

                Девятое послеглавие.

  Со стороны речки донёсся мелодичный голос: "До вас здесь такая весёлая
компания была, а вы какие-то смурные, аж не интересно."
Все повернулись к прогалине. На лунной дорожке, в блёстках серебра
сидела русалка и томно потягиваясь, и улыбаясь, расчёсывала волосы,
примащивая на голову веночек из каких то цветов.
Чёртик показал ей бутылку: "Слышишь, выпить хочешь?"
"Нет, я этими парами от предыдущей компании надышалась."
Чёртик поднял шампур: "А шашлычок будешь?"
"Спасибо за угощение, но я на диете, за фигурой следить надо."
Фыркнул кот: "Ты, чехонь сушёная, рыбки свежей не подкинешь?"
Чёртик повернулся к коту: "Не цепляй девчонку, вон, шпротами угощайся, -
потом виляя хвостиком, улыбаясь и облизываясь, вновь обратился к русалке,
- если ты не желаешь ни выпить ни закусить, тогда скажи: чего тебе хочется?"
Русалка засмеялась: "Хотела было пощекотать одного из предыдущей компании,
но прихмелела от его дыхания. Теперь хочу протрезветь и в себя прийти."
Чёртик вновь облизнулся: "А подружки у тебя поблизости ни какой нет?"
Русалка засмеялся: "Ну ты же в воду не полезешь."
Чёртик вильнул хвостиком: "А зачем в воду, можно и на берегу."
Их беседу прервал ворон, обращаясь к чёртику: "Накроши в тарелку хлеба и
залей водкой, прихмелеть хочу."
Угукнула сова: "И мне хочется вдрызг напиться."
Скелет сидел у тлеющих углей костра, забивая в папиросу косяк, поглядывая
пустыми глазницами в сторону прогалины на русалку. Потом повернулся к
чёртику, вздохнул цокотя зубами: "И я с удовольствием напился бы, что бы
забыться.
  Ворон с совой вылавливали хлеб из тарелки, смоченный водкой. Кот подвинул
консервную банку чёртику мурлыча: "А ну как, залей и мне шпротики водочкой,
поддержу и я компанию."
Ворон, проглотив большой кусок хлеба смоченный водкой, каркнул: "
Пока чувствую крылья, махну ка я на дерево и, взяв с собой кусок сыра,
оттолкнулся, махая крыльями и виляя в воздухе, скрылся в кроне листьев.
Скелет, собрав горсть тонких веточек, высыпал на тлеющие угли костра.
Вспыхнуло пламя, а скелет процокотал: "Кто-то говорил, сидеть у костра и
подкуривать от спички - это уже преступление." И вынув из костра горящую
палочку, принялся подкуривать папиросу.
Чёртик, прожевав очередной кусок шашлыка, хрюкнул: "А Валентин молодец,
до чего же вкусно. - И вновь обратился к русалке. - Ну а ты, как насчёт
бережка?"
Русалка хихикнула.
А скелет, выпустив дым из ноздрей, потом с выступившим туманом из пустых
глазниц процокотал: "С этим не получилось, теперь надо найти другого
клиента и в другом месте."

                Вспоминая детство озорное,
                Я с улыбкой, сам с собой грущу.
                До чего же было всё простое,
                И от этих мыслей не робщу.
            
                Глава десятая.

  Борюня стоял на четвереньках и обильно извлекал из себя рвотную массу.
Ему тошнило. Освободив желудок, он отплёвываясь, отполз в сторону и вновь
улёгся уложив голову на едва заметный бугорок: "Что-то тут не так, -
подумал он и позвал, - Женя, Жень! Где ты?" В ответ тишина и стрекотание
сверчков. "Гена, Валёк! Живой кто есть?" Вновь тишина. Борюня открыл глаза
и тупо посмотрел на перекосившиеся кресты старого заброшенного кладбища.
Подумал о живых: "Откуда они могут здесь взяться?" В голове промелькнули
строчки:

                Корни знают давно,
                Что стерня всё ровно
                Семя бросить не сможет в рождение.
                Будет сухо торчать
                И о прошлом молчать,
                Позабыв в своей жизни мгновение.

  Хоть он и освободил свой желудок от излишков, чувствовал он себя отвратительно.
Внутренности бунтовали, его распирало изнутри. Какое-то странное ощущение,
какого он раньше никогда не испытывал: что-то рвалось наружу. И вдруг навалилась
звенящая тишина, заползая в уши. Резко потемнело, луна пропала. Хоть он и продолжал
смотреть на перекосившиеся кресты в золоте лунного света, ему показалось будто
что-то вытекает из него. И в это же время тень медленно сползала с его лица,
В глазах заблестели искринки лунного света. Краем глаза он увидел как эта тень
удаляется. Борюня приподнял голову и проследил за тенью. Та же, переползая через
бугорки и кресты, следовала за чёрным силуэтом. Борюня продолжал следить за
силуэтом, пока тот не скрылся среди теней деревьев. Ему вспомнились строчки:

                Это когда-то было,
                Это уже мне снилось.
                В парке волчица выла,
                Тень по углам носилась.

  Мелькнула мысль: "Ночью нахожусь один на кладбище, какие-то тени бродят
и ни капельки не страшно." Он вновь уложил голову на бугорок и задумался,
стараясь сосредоточить мысли. Но те прыгали одна на другую и калейдоскопом
мелькали в мозгах, разбегаясь в разные стороны. Поймав одну мыслишку, он
проверил карманы. Там было пусто. Тут же привиделась поляна в парке и много
бутылок вина. Борюня напрягал свою извилину: "Так где же он был? В парке
вино пил с друзьями или на речке деньги делили?" Кто-то недалеко угукнул.
Борюня посмотрел в ту сторону: под луной на кресте сидела сова и смотрела на него.
Борюня нащупал кусок дерева от сгнившего креста и, швыряя в сову, прохрипел:
"Брысь лупатая." А та вспорхнув и увернувшись от брошенного снаряда, расхохоталась.
Борюня прикрыл лицо рукой, так как ему показалось, что она бросилась на него.
А когда сова угукая, хохоча и всхлипывая, пролетела над его головой, а пролетела
она так низко, что его обдало ветром от взмахов её крыльев. Воспоминания стали
возвращаться. Ему вспомнилась прошлая ночь и пробуждение на этом кладбище.
И как ему было страшно, когда чёрный силуэт приближался к нему. Яркие воспоминания
выстраивались в ровную линию: как бежал отсюда, как сидел у столба, подъехавшую
машину, вспомнился скелет в собственной квартире, вспомнил и чёртика предлагавшего
выпить. Борюня перевернулся с одного бока на другой, потом привстал и уселся на тот
же бугорок, на котором покоилась только что его голова. Обхватив тяжёлую голову
руками, Борюня продолжал вспоминать. Вспомнил как проснулся утром и как привиделся
в зеркале Борис Борисович. Вспомнилось радио и в ушах зазвенел голос соседки:
"В понедельник было тринадцатое." И как не хотелось идти на работу. И встречу
с друзьями. Борюня отлепил голову от рук, посмотрел по сторонам, потом почесал
в затылке и продолжил воспоминания. Вспомнил кабинет Борис Борисовича и первое
перевоплощение, застолье с друзьями, потом торги, вспомнился и наряд милиции.
Борюня недовольно засопел и подумал: "Надо же, только в раж вошли и обрубили
такие доходы." Вспомнился кабинет начальника милиции и как делили деньги.
Потом вспомнил накрытую поляну: "Шашлыки, раки, друзей рядом и улыбнулся.
Потом воспоминания перепрыгнули в мэрию и бегство из неё. И вновь поляна
на берегу речки. Вспомнил как делили деньги, долю Борис Борисовича и
Борис Михайловича. И Борюня вновь пошарил по карманам. И тут он вспомнил,
что одежда его сушилась после стирки, а свёрток он свой отдал Рыжему, чтобы
тот положил его в свой карман, чтобы он не потерялся. И Борюня облегчённо
вздохнул. Потом он встал, осматриваясь вокруг себя, и остановил свой взгляд на
фонаре, который светился со стороны посёлка. Как он не напрягал свои мысли,
не мог вспомнить, как он сюда попал и почему один. Теперь решался вопрос:
куда идти? До поляны не меньше получаса хода, а до дома поболее.
Поразмыслив, он решил идти к поляне. Может друзья ещё там. И он пошагал,
подбадривая себя:

                Всё на свете пыль от праха,
                Но мой мозг не знает страха.
                Мне забвенье не грозит,
                Не лежать душе в грязи.

  Проделав обратный путь, он тихонько подошёл к поляне и увидел кострище
с тлеющими углями. А рядом сидит скелет с папиросой в зубах. В объедках
урча лазит кот, что-то выискивает разгребая лапой. Рядом сова расклёвывает рака,
а под деревом развалился чёртик, держа шампур с шашлыком
и что-то пьёт с горлышка бутылки. Над головой раздалось громкое карканье.
Борюня, зажмурившись, присел. Ему стало страшно: "Что делать? Бежать надо
отсюда." - Подумал он. Но ноги не слушали его. Ворон поперхнулся, а со стороны
дач запели петухи. Борюня осторожно приоткрыл глаз и посмотрел в сторону
поляны - там никого не было. Тогда он встал и ещё раз осмотрел поляну,
не заходя на неё. никого. Чуть попятившись, он развернулся и быстро пошёл
обратно, размышляя и разговаривая сам с собой: "Что же это такое? - Бубнил
он. - Такого же не бывает. А может это уже белочка у меня, а может просто
галлюцинации? И как отличить одно от другого." Остановившись, он посмотрел на луну,
прячущуюся за горизонт, и пробормотал:

                Когда в окна стучит луною,
                Режет свет желтизной глаза.
                Я один, никого со мною,
                И во мне вновь гремит гроза.

  И пока он шёл в сторону посёлка, в голове вертелись воспоминания этого дня.
Подойдя к уже знакомому фонарю, он сел на бордюрину и задумался: "Что же
всё таки со мной происходит? Так же не бывает." Со стороны поля закричал
перепел: фить-перю(спать пора). Борюня повернул голову в его сторону и сказал:
"Какой спать, скоро вставать пора." Звёзды потускнели и на востоке уже бледнело
небо. Борюня повернул голову в сторону запада, там чуть ярче светили звёзды,
и продекламировал:

                Ах ты ноченька, да что ж ты наделала,
                Тёмной тенью ниспадаешь из белого.
                И туманишь мой рассудок порошею,
                Ну куда мне от тебя с такой ношею.

  Потом он встал и пошёл домой.

                Десятое послеглавие.

  Михаил Борисович - мэр города, стоял перед открытым шкафом, улыбаясь
и посмеиваясь, возмущался: "Взгляните сюда, чего тут только нет.
А им наполеончик мой приглянулся, мне же его только вчера подарили.
- Потом повернувшись в сидящим, спросил. - А что наш батюшка предпочитает?"
Поп улыбнулся: "Кагорчиком с просвирочкой разговляемся, и только по большим
праздникам."
Мэр вновь осмотрел содержимое шкафа и засмеялся: "Вот разбойники, и ещё
две бутылочки с собой прихватили."
Начальник милиции скривился: "Надо же, такие убытки: две бутылочки. А у меня
два рецидивиста пропало, которым пожизненно грозило. За ними десять лет
охотились, я успел и наверх доложить. Как ловко мои ребята их взяли.
Но а теперь, что мне делать?"
Вмешался начальник стройки: "Михаил Борисович, а как мне выкручиваться?
У меня же убытков на миллионы, не сравнить с вашими наполеонами."
Мэр снова засмеялся: "Придумаем что-нибудь, если в кресле усижу, - И
обратился к главврачу, - Володя выручай, на тебя вся Россия смотрит."
Владимир Викторович почесал за ухом: "Да, ну и дела, куда там Петровке 38.
Лично я бы ни за что не поверил, если бы своими глазами не увидел. Тут
впору и Гамлета вспомнить: "Быть или не быть, вот в чём вопрос!"."
- Потом обвёл всех печальным взором и продолжил:

                Скоро вьюжица заутюжится,
                Всё покроется серебром.
                И наверное мне не сдюжиться,
                И не справиться с ветхим злом.

                Эпилог.

  Стихосплетения, из которых взяты куплеты, которуе присутствут в этой небылице.

               
                ***

                Был когда-то я моложе,
                Не было рубцов на коже.
                Не искрились так виски,
                В сердце не было тоски.

                Не томился и от скуки,
                Не терзали душу муки.
                Не встречался и с бедой,
                Обливаясь всласть водой.

                Шёл по жизни вдохновенно,
                Наслаждаясь всем отменно.
                Созерцая зори дня,
                Красотой себя пленя.

                У меня на этом свете,
                Был приятель - вольный ветер.
                С ним гулял по полю я,
                Счастье разумом куя.

                А в руках какая сила,
                Солнце с неба мне светило.
                Ну а ночью лунный свет,
                И так много, много лет.

                Но увы, года проходят,
                Глядь, уж недуги вкруг бродят.
                Приютили в лагерь свой,
                Наградив меня тоской.


                ***

                Износилась рубаха нательная,
                Самогон, да вино самодельное.
                Табачок самосад,
                Да ещё что даст сад.
                Вот и всё, что имею наверное.

                В этой жизни сей проклятой брошенный,
                До изнанки, до тряпок заношенный.
                Сухари да вода,
                Вот такая еда.
                Но в карманчике ножечек сложенный.

                Пока руки мои ещё резвые,
                Заточу я когда нибудь лезвие.
                Да пойду погулять,
                Не кори меня мать.
                Я не пьян и клянусь мысли трезвые.

               
                ***

                Наши годы прошли,
                Их разъели дожди и туманы.
                Счастье мы не нашли,
                И теперь теребим свои раны.

                Боль застыла в глазах,
                Притаилась в угрюмых ресницах.
                И сжимающий страх,
                Под морщинками прячется в лицах.

                Обжигая огнём,
                Пламя лижет усталое сердце.
                Так давай же нальём,
                По стакану крепучего с перцем.
 
                Ни к чему горевать,
                Перед зеркалом пряча седины.
                И к всевышним взывать,
                Наклоняя упругие спины.

                Не вернуть нам потерь,
                Прах развеялся в поле лохматом.
                Мы жалеем теперь,
                Унесённое ветром когда-то.


                ***

                Такое вот везение,
                Не верится глазам.
                Но всё же тем не менее,               
                Я вижу это сам.

                На припечке, на краюшке,
                Чертёночек сидит.
                И напевает баюшки,
                И на меня глядит.

                А хвостиком как кисточкой,
                Выводит письмена.
                И вот уж рядом мисочка,
                И баночка вина.

                Моргает мне с улыбочкой,
                Наверное болит.
                И манит меня скибочкой,
                И тихо говорит.

                Ну что ты лежебочешься,
                На улице весна.
                Глотни и вмиг упрочишься,
                Вставай же старина.

                Сведу тебя к русалочкам,
                На берег у реки.
                А можно в рощу к хамочкам,
                Те снимут и носки.

                Там мы покуралесимся,
                От жизни только мёд.
                Немножечко побесимся,
                А то ведь жизнь пройдёт.

                Берётся всё нахальными,
                А если будешь спать.
                Под звёздами печальными,
                Ты будешь прозябать.

                Такое вот везение,
                Не верится глазам.
                Но всё же тем не менее,
                Я вижу это сам.


                ***
               
                Обласканный, обруганный,
                От времени обугленный,
                Колючей обливаюсь я слезой.
                Забыл о чём мечталось мне,
                Но в памяти осталось в ней,
                Девчоночка с шатеновой косой.

                Там в зиму были саночки,
                Весной цветочки в баночке,
                Что б дольше не тускнели лепестки.
                Вдали пути не ведомы,
                Купались в речке летом мы,
                И сединой не тронуты виски.

                И смехом заразительным,
                Смеялись выразительно,
                Не думая что жизнь идёт вперёд.
                Вот вспомнил твоё платьице,
                И вновь слезинка катится,
                Ах времечко, оно своё берёт.

                Ушли года в забвение,
                Но мучают ведения,
                Далеких безмятежных светлых дней.
                Что ж дальше, будни серые,
                Хоть и снежинки белые,
                Ведь встреч уже не будет больше с ней.

                Вновь снег под ноги стелется,
                Поёт пять метелица,
                И детвора катается с горы.
                Напомнив сердцу тленному,
                В далёком детстве пленному,
                Ах милые, спасибо за дары.


                ***

                Стоит ковыль, не колыхнётся,
                За горизонтом солнца диск.
                Когда же счастье улыбнётся,
                А жизнь всё предлагает иск.
 
                Уж счастье мне искать нет мочи,
                Ведь жизнь давным давно прошла.
                Уже темнеет, время к ночи,
                Луна вон жёлтая взошла.

                Свой бледный свет она роняет,
                Но нет тепла в душе моей.
                Тоску лишь больше навевает,
                Она прохладою своей.

               
                ***

                Вышел я погулять, да в широкую степь,
                А в итоге попал в непролазную крепь.
                В непролазную крепь, как же я угодил,
                Неужели вчера много браги испил.

                Ох и кружит она, ноги путая в боль,
                Что рукой не возьмёшь, всюду чёрная смоль.
                Всюду запах крутой, где-то что-то гниёт,
                От чего же в кустах этот филин поёт.

                И откуда же он, может тоже с полей,
                Но ему под пером здесь намного теплей.
                Да и ночь не страшна, он умеет летать,
                Но а мне тяжело в этих дебрях стоять.

                Рвётся песня его, словно дикая брань,
                Ловит ухо её, как последнюю грань.
                Как последний привет, вижу с глаз его свет,
                Заплутал я совсем, кто же даст мне совет.

                От него не дождусь я подмоги в пути,
                Ну а как самому мне дорогу найти.
                Как прорваться сквозь тлен, одолев эту крепь,
                Как же выбраться мне во широкую степь.


                ***

                Утро брезжит за пригорком,
                Полетела спать сова.
                Я же вспять стремлюсь к вечёркам,
                Но трезвеет голова.

                Смолкли, смолкли серенады,
                И мотив в груди пустой.
                От росы и от прохлады,
                Зябну в травушке густой.

                Никого нигде не слышно,
                В тишине лишь скрип сверчка.
                Чувствую, что стал здесь лишним,
                И гнетёт опять тоска.

                Утро брезжит за пригорком,
                Полетела спать сова.
                Я же вспять стремлюсь к вечёркам,
                Но трезвеет голова.


                ***

                Облака барашки кудрявые,
                Заглотила вас синяя пасть.
                Стали мысли мои дырявые,
                Обогретое некуда класть.

                Но а где-то кипит и пенится,
                Много дней рассыпается соль.
                Вдруг случайно душа разденется,
                Не успевши почувствовать боль.

                Ночью, в свете жёлтого месяца,
                Камень в темя, под ребро ли нож.
                И уже готовая лестница,
                Не заметишь когда и взойдёшь.

                Ах закат, кровавое зарево,
                Брызжет звёздами чёрная ночь.
                Над рекою стелиться марево,
                Убежать бы отсюда мне прочь.

                Побежать бы за тем сизым облаком,
                Ухватить бы туман тот рукой.
                Да осыпать грешинки все оплаком,
                Что б в душе воцарился покой.

                Облака барашки кудрявые,
                Заглотила вас синяя пасть.
                Стали мысли мои дырявые,
                Обогретое некуда класть.


                ***
 
                Ночи посвежели,
                Ветерок из щели,
                И по телу лёгенький озноб.
                Пьянки надоели,
                Мчатся вдаль недели,
                Но с похмелья часто болит лоб.

                Вспоминаю нервно,
                Дно бутылки первой,
                Пробки как медали за спиной.
                От закуски тошно,
                Но и это в прошлом,
                Что же будет дальше то со мной.


                ***

                Трали-вали, дили-тили,
                Крест кому-то сколотили.
                Ну я то во даю,
                В кремле мраморный стою.

                Все конечно поздравляли,
                Руку мраморную жали.
                Наконец нашёл приют,
                Все танцуют и поют.

                Солнце ль светит, дождик мочит,
                Кто-то жить подольше хочет.
                Но а в мраморе душа,
                Дышит волей неспеша.

                Наслаждаясь бойким веком,
                И гордится человеком.
                Тем кто в мрамор жизнь вдохнул,
                Ну а сам же в прах уснул.

                Трали-вали, дили-тили,
                Крест кому-то сколотили.
                Ну а я то во даю,
                В кремле мраморный стою.


                ***

                Нас обманывать не надо,
                Мы обмануты давно.
                Мы не ищем больше клада,
                В основном мы пьём вино.

                В основном забавы наши,
                Закружились в кураже.
                Нет ведь русских девок краше,
                Это ясно всем уже.

                А природа мать родная,
                Не оставит нас в беде.
                Почему же я икая,
                Не найду себя в труде.

                Где же лжи и правды грани,
                Мне взглянуть бы хоть глазком.
                Но нельзя, несутся сани,
                Мчатся с горки, с ветерком.

                Разудалая гармошка,
                Балалайка в три струны.
                Уходи с дороги кошка,
                Мы же едем на блины.

                Наши сани мчатся сами,
                Жаль что нечем тормозить.
                Кто за нами, мы за вами,
                Наливайте, будем пить.


                ***

                Обрубан швартовый, встречай океан,
                Последний из шансов мне господом дан.
                Чтоб душу проверить свою на излом,
                Прощай же уютный мой, тёпленький дом.
   
                Отныне ветра будут тело стегать,
                Волна будет солью меня омывать.
                Покоя не будет, а будет борьба,
                Но всё же в улыбке, в улыбке губа.

                Раз можно исправить, так надо искать,
                Пока разрешается грудью дышать.
                Пока отпускают в дорогу меня,
                Не мешкаясь выйду, судьбу не виня.

                А там будь что будет, я сам виноват,
                Что руки мои у руля так дрожат.
                Что тело устало от жизни пустой,
                Теперь всё не так, мне не нужен покой.

                Я странствовать буду, вперёд ангел мой,
                Пусть парус трещит, мне не страшно с тобой.
                Не будет мне страшно и даже тогда,
                Когда я узнаю что мчусь в никуда.

               
                ***

                Я не знаю, что тому виною,
                Водка ль, толь не верная жена.
                Только вижу болен ты душою,
                В твоём теле мается она.

                И когда в хмелю друзей обходишь,
                Так же ты стучишься в дверь мою.
                Но утехи так и не находишь,
                Я тебя уже не узнаю.

                До чего ж ты друг мой опустился,
                И куда же вынесет судьба.
                Если ты опять, опять напился,
                И твердишь одно, что жизнь труба.

                Всё пропало, дальше нет просвета,
                Остаётся только под забор.
                Где же всё, что было так согрето,
                И несёшь, несёшь какой-то вздор.

                Понял я, что ты назад стучишься,
                В юность с детством хочешь повернуть.
                Но попасть не можешь, вот и злишься,
                Раздирая под рубахой грудь.

                С болью мечешься в своём хмельном угаре,
                С пьяною слезою на щеке.
                Приготовившись уже к небесной каре,
                Без семьи, лишь с водкой налегке.


                ***

                Какое дело мне до вас,
                Я сам своё забвенье выпью.
                Как пьют в жару холодный квас,
                Глотая жадно, смачно, с рыпью.
         
                Не буду думать я о том,
                Что жизнь и счастье не сложились.
                Так пусть гремит последний гром,
                Что б мысли сонные не сбились.

                Пускай же рвёт рубаху мне,
                Холодный ветер в грудь толкая.
                Всё это виделось во сне,
                Теперь иду на явь ступая.

                По бездорожию в пыли,
                Сухие травы подминаю.
                Они ещё вчера цвели,
                Теперь колючки изрыгают.

               
                ***

                Я вспоминаю часто детство,
                Как в поле бегал босиком.
                И находил любое средство,
                Чтобы не мыться перед сном.

                За это мать меня корила,
                Гулять грозилась не пускать.
                Но всё равно меня любила,
                Не забывала приласкать.

                Ещё я ждал отца с работы,
                И у ворот его встречал.
                А он смеялся: ах ты, вот ты,
                И на руках меня качал.

                Я помню дождик землю моет,
                Я вижу бабушку свою.
                И вот она корову доит,
                Я с кружкой рядышком стою.

                И слышу, пёс на квочку лает,
                И не достать ему птенца.
                Как снег тихонько с крыши тает,
                Дружка бегущего юнца.

                Как быстро время пролетело,
                И не вернуться мне туда.
                Давно уже и солнце село,
                И вниз к реке ушла вода.

         
                ***

                Вновь кружит лохматый иней,
                Холодный, белёсый лёд.
                Тебя я считал богиней,
                Но время увы идёт.

                Идёт по своим законам,
                Срывая с лица вуаль.
                Лишь свечи горят иконам,
                И мне их за это жаль.

                Но я не из тех что просто,
                Сгореть пред тобой до тла.
                Не трону я бритвы острой,
                Не сделаю телу зла.
 
                А вырву из сердца жало,
                И брошу к твоим ногам.
                Таких ведь как ты не мало,
                Уйду я в поля к стогам.

                Там дремлет под снегом лето,
                Там запах душистых трав.
                А значит ещё не спета,
                И значит крепись мой нрав.

                Пусть дует упрямый ветер,
                Пусть жжёт мне мороз лицо.
                Я брошу в потоки эти,
                Обманной любви кольцо.

                Вновь кружит лохматый иней,
                Холодный белёсый лёд.
                Тебя я считал богиней,
                Но время увы идёт.      


                ***

                Дымок от трубки вьётся,
                Столешница, стакан.
                И очень много пьётся,
                От горечи и ран.

                И много дум порхает,
                В угаре бытия.
                И музыка играет,
                Но только не моя.

                Но вечер каруселью,
                Мне что-то выдает.
                А кто-то ищет келью,
                А кто-то вон поёт.

                И вянет незаметно,
                Черёмухи букет.            
                Но кто-то бьётся тщетно,
                Об угол много лет.

                Дымок от трубки вьётся,
                Столешница, стакан.
                И очень много пьётся,
                От горечи и ран.


                ***

                После засухи зловещей,
                После пыли и жары.
                Дождик так приятно хлещет,
                Возвращая вниз пары.

                Возвращает влагу жизни,
                Возвращает не скупясь.
                То плеснёт, то тише брызнет,
                Как бы струй своих винясь.

                Но а в небе, как сверкает,
                Как раскатисто гремит.
                Ручеёк к реке стекает,
                Ветерок в дожде сопит.

                Проливной, а не пугает,
                Капли, капли, капли бьют.
                Влага землю заливает,
                Корни в зелень её пьют


                ***

                С сатаной дела уладил,
                С богом тоже по рукам.
                И прощён за то, что гадил,
                Проплывающим векам.

                Все грехи мои отмылись,
                Не поверите, друзья.
                Зря старушки вслед косились,
                Стал как ангел, чистый я.

                Посмотрите: руки, ноги,
                Не испачканы в крови.
                Ох так черти, ох так боги,
                Всё умеют от любви.

                Всё у них довольно просто,
                Согрешил - покайся, друг.
                Хоть какого будешь роста,
                Всё равно замкнётся круг.

                Нет преград, шагаю смело,
                Думать буду я потом.
                Когда скроет моё тело,
                Обручальной глины холм.

 
                ***

                Когда расцветут в ночь ночные фиалки,
                И их аромат прикоснётся ко мне.
                Когда запоют соловьи вдоль по балке,
                Вернусь я назад, только жаль что во сне.

                Увижу косички, игривый румянец,
                И губ нецелованных в алый рассвет.
                И мы окунувшись в волшебный наш танец,
                Там детству прекрасному скажем привет.

                Вдохнём позабытое, тронем руками,
                Давно улетевшие годы свои.
                И вновь прорастая оттуда ростками,
                Мы будем буравить забвенья слои.


                ***

                Знобит и скверно на душе,
                Куда лечу, поверь не знаю.
                Надежда лопнула уже,
                И я лишь с призраком играю.

                Нашёл забаву для себя,
                Мечтам не сбыться, это знаю.
                И вот лечу весь мир любя,
                Так день за днём, всё ближе к краю.

                А в небесах звезда моя,
                Не тухнет и не пламенеет.
                Смеются призраки маня,
                И миражом вдали белеют.

                И я лечу на этот свет,
                Хоть смысл давно в годах утерян.
                Уж много, много, много лет,
                Ведь был когда-то ж я уверен.

            
                ***

                Говорят на блатном языке,
                На жаргоне: французском и польском.
                Только я прозябаю в тоске,
                Не в Ростове, а где-то в Тобольске.

                Очень синяя осень кругом,
                И закаты обрызганы кровью.
                Где же ты, тёплый дождь, летний гром,
                Холодок пробежал по над бровью.

                Жаль что в теле гуляет озноб,
                И в суставах хрящи отвердели.
                Но я в мыслях иду как набоб,
                Мы с друзьями не всё ещё спели.
            
                Ах ты батюшка мой Тихий Дон,
                Я мечтаю с волной поиграться.
                И поставлю сердечко на кон,
                Что б вернуться к тебе умываться.

                Отопью от твоих родников,
                И дышать буду только степями.
                Где гуляют донцы без подков,
                И не гложет тоска душу днями.


                ***

                Было сыро и бело,
                И дождило и мело.
                Лишь слегка под синью ночи,
                Открывались мои очи.

                Что б взглянуть по сторонам,
                И не сбиться эдак нам.
                В этом поле бесконечном.
                В веке бойком, скоротечном.

                Ведь не знаешь наперёд,
                Где судьбинушка побьёт.
                Указал бы кто мне жестом,
                Я б объехал это место.

                Погоняю не спеша,
                Ну а так болит душа.
                Двигаться во тьме дремучей,
                Когда сверху давит тучей.

                Было сыро и бело,
                И дождило и мело.
                Лишь слегка под синью ночи,
                Открывались мои очи.


                ***

                Голова моя как бубен,
                И качается стена.
                Но лежу я тихо в срубе,
                И хмелею от вина.

                Понимаю, это ж скверно,
                Одному украдкой пить.
                Но наверно суеверно,
                Прошлому хочу налить.

                Мысли в памяти блуждают,
                Что-то ищут в закутках.
                И конечно понимают,
                Было всё в моих руках.
         
                Но терял с улыбкой молча,
                Об утратах не жалел.
                Ах ты стая, стая волчья,
                Я же с вами пил и ел.

                Повышались наши ставки,
                Приходили вы ко мне.
                Под берёзками на травке,
                Мы же пели при луне.
 
                А теперь башка как бубен,
                И качается стена.
                И лежу я тихо в срубе,
                И хмелею от вина.


                ***

                Жизнь пустяк, такая ж дрянь,
                Хоть цвети, хоть тихо вянь.
                Всё ровно в могилу,
                Унесёшь всю силу.

                Ту что много лет копил,
                Сытно ел и сладко пил.
                Набивая брюхо,
                До дурного духа.

                Дни ж летели просто так,
                Где удача, там и смак.
                Там и красотище,
                Где рекой винище.

                Глянь, на счастье рюмки бьют,
                И танцуют и поют.
                Каждый в своей паре,
                Тащится в угаре.

                Кто играется с огнём,
                Представляя солнце в нём.
                И вот так веками,
                Трогают руками.

                Обжигаются, кричат,
                Кулаками в грудь стучат.
                Топают ногами,
                Мол, сродни с богами.

                Да про вечность всё плетут,
                Говорят что годы тут.
                Да и вся тусовка,
                Только подготовка.

                А по мне, всё это дрянь,
                Хоть цвети, хоть тихо вянь.
                Всё ровно в могилу,
                Унесёшь всю силу.


                ***

                В этот запах, в речную тину,
                В камышовую жёлтую цвель.
                Незамеченный рощами сгину,
                Постелив под водой постель.

                И в прохладе до боли зыбкой,
                Обнимая речное дно.
                Затаю на устах улыбку,
                Вспоминая земли вино.

                То что пил я с твоих объятий,
                Под акацией в белизну.
                И касаясь губами прядей,
                Упирался мечтой в луну.

                Осыпал тебя лестным словом,
                И читая других стихи.
                Говорил про любовь я снова,
                И про то, что простят грехи.

                А сверчок всё играл на скрипке,
                Может просто, а может нам.
                Я запомнил тебя в улыбке,
                Припадая к твоим стопам.


                ***
 
                Осмотрелся и в самом деле,
                Утонула во мгле заря.
                Пробежали мурашки в теле,
                Но а звёзды уже горят.

                Ниже месяц ужасно тонкий,
                Мрак укутал края земли.
                Прекратились людские гонки,
                И стою я один, в пыли.

                Рядом степь и гуляют тени,
                Незабытых моих друзей.
                Но устав от своих падений,
                Я тихонько сажусь в пырей.

                И в траве расслабляю члены,
                Что-то хочется мне сказать.
                С бугорка, как с большой арены,
                Но нет силы слова связать.

                Ну и что, коли ночь застала,
                Это было уже со мной.
                Да и степь не впервой взывала,
                Нарушая в душе покой.

                Обнимала полынью горькой,
                Саранчою звеня в ушах.
                А простора, простора сколько,
                Что невольно приходит страх.

                Тут не спрятаться и не скрыться,
                От себя же не убежишь.
                Остаётся лишь мне умыться,
                И внимать эту звонкую тишь.

                Осмотрелся и в самом деле,
                Утонула во мгле заря.
                Пробежали мурашки в теле,
                Но а звёзды уже горят.


                ***

                Почему-то меня позабыли,
                Паруса лишь маячат вдали.
                А шакалы с присвистом завыли,
                Провожая мои корабли.

                Одинокой фигурой на скалах,
                Не махну я им вслед рукавом.
                А свалюсь к этим камням устало,
                И покроюсь наверное мхом.

                Чайки будут по небу кружиться,
                С шумным гомоном рвать облака.
                Но а я не посмею молиться,
                Не поднимется больше рука.

                Пусть волной этот склон омывает,
                А деревья мне шепчут листвой.
                Ведь никто никогда не узнает,
                Что случилось здесь нынче со мной.

                Ветер дуй, так уж дуй посильнее,
                И неси мою душеньку прочь.
                Видишь парус последний белеет,
                Уходя в незабвенную ночь.


                ***

                Валит снег, хрипят гнедые,
                Волки сани в круг берут.
                Поднатужьтесь молодые,
                А не то ведь задерут.

                Я хлещу бока крутые,
                Жаль нагайка коротка.
                Помогите же святые,
                Дотянуть нам до бродка.

                За рекой уже деревня,
                Там мы будем спасены.
                Зубы серых крепче кремня,
                Встречи с ними кровяны.

                Хлопья снизу, хлопья сверху,
                Пена в стороны летит.
                Тут братишка не до смеха,
                На душе уже мутит.

                Мне б сейчас длинней нагайку,
                Волка б врезать вдоль ушей.
                Разогнал бы сам всю стайку,
                Разогнал бы как мышей.


                ***

                Обнимались, целовались,
                Никого мы не стеснялись.
                Кувыркаяся в стогу,
                Одурев до немогу.

                Месяц острый спрятал очи,
                Что ж творится среди ночи.
                Звёзды сыпятся все вниз,
                Только он слегка раскис.
 
                Ведь один живёт, без пары,
                Нет страшнее божьей кары.
                Трудно рыжему в пути,
                Только ты уж нас прости.

                Что мы так по жизни мчимся,
                И побольше взять стремимся.
                Ласку, радость и вино,
                И мешаем всё в одно.

                От замесов хмели скачем,
                По ночам поём, не плачем.
                Наслаждаемся едой,
                Свети месяц молодой.

                Что б не путать в травах ноги,
                И не сбиться нам с дороги.
                От зари и до зари,
                Жёлтым пламенем гори.

               
                ***

                Едва он вылез из яйца,
                Приёмный сын печужки.
                Он старших братьев всех с крыльца,
                Мол тесно здесь кукушке.

                Пошире ротик свой открыл,
                Кормите мама с папой.
                Сидел в гнезде и жир копил,
                За ветку держась лапой.

                Как на дрожжах птенец взрослел,
                Силёнкой не обижен.
                Чужие песни громко пел,
                Клевал он тех кто ниже.

                Вот вымахал большой птенец,
                И скушал папу с мамой.
                Кто ж знал, что вырастит подлец,
                И им устроит драму.

                В природе есть закон один,
                Для всех пернатых он един.
                Птенец кричит: моё, моё,
                Посмотришь, вырастит хамьё.


                ***

                От ветерка рябит ковыль,
                Как океан седых столетий.
                И вечности ложится пыль,
                На купола при лунном свете.

                Нарушить тишину боюсь,
                Волшебной ночи сердце радо.
                В лазури дремлет моя Русь,
                И поутру свежа прохлада.

                Я здесь её посторожу,
                Горячей мыслью сон лаская.
                В степи тихонько похожу,
                Душой в неё сильней вростая.

                Я слышу всё вокруг себя,
                И наслаждаюсь духом пряным.
                Руси окраины любя,
                Касаяюсь взором покояным.

                От ветерка рябит ковыль,
                Как океан седых столетий.
                И вечности ложится пыль,
                На купола при лунном свете.


                ***

                Не трогает меня забвенья тленье,
                Пусть сыпет, сыпет, сыпет листопад.
                И я иду по нём без сожаленья,
                Немножечко в душе чему-то рад.

                Под солнышком осенним паутинки,
                И птицы собираются на юг.
                И нет уже давно в садах малинки,
                Туманами покрылся пёстрый луг.

                Какой же долей я располагаю,
                Не знаю я и не пойду гадать.
                И никого я больше не ругаю,
                И никого не буду зазывать.

                Я с ветерком по полюшку гуляю,
                А он лохматит бороду мою.
                И я ему тихонько напеваю,
                И молча вспоминаю жизнь свою.

                Не трогает меня забвенья тленье,
                Пусть сыпет, сыпет, сыпет листопад.
                И я иду по нём без сожаленья,
                Немножечко в душе чему-то рад.


                ***

                Вы пожалуй огонь не гасите,
                От него же намного теплей.
                И вина если есть принесите,
                Да налейте стаканы полней.

                Что б накрыть свою грусть тем стаканом,
                Вино выпью с слезой пополам.
                Но а те что лежат под курганом,
                Всё равно равнодушны к словам.

                Их не трогают девичьи чары,
                По весне не страшна им гроза.
                Отпылали для них все пожары,
                И на ужас не смотрят глаза.

                Кто же горе так щедро посеял,
                От щедрот этих сводит щеку.
                Ах Россия, моя рассея,
                Сколько ж терпишь ты бед на веку.


                ***

                Со всей великой Русью слившись,
                Коснувшись многих душ и тел.
                Тяжёлой нотой отделившись,
                Зов неба к богу полетел.

                Что б он услышал скорбь людскую,
                Увидел слёзы матерей.
                Что б не оставил Русь святую,
                И милостью укрыл своей.

                Что б вывел он сынов заблудших,
                На путь единственный к нему.
                И вразумил бы даже худших,
                Тех кто в грехах своих в плену.

                Да не судил их слишком строго,
                Всех ищущих Христа людей.
                За то что не найдут дорогу,
                В искусственных лесах идей.

                Колокола вновь бьют тревогу,
                Среди забвенья тишины.
                И обращаясь только к богу,
                Они поют ему псалмы.


                ***

                Совсем не отвесный, а очень покатый,
                Мой берег у речки, но я без зарплаты.
                Слоняюсь без дела от дома вдали,
                Пиджак прохудился и ноги в пыли.

                Сквозь дыры по телу я чувствую холод,
                В желудке урчанье, преследует голод.
                Куда же бежать мне от этой беды,
                Присяду наверно у тихой воды.

                Не хлебом единым же сытятся люди,
                Приятно когда подают всё на блюде.
                Приятно, но если в авоське дыра,
                О притча, о притча, да ты же стара.

                Зачем же твердить про духовную пищу,
                Коль в голод для плоти мы крошечки ищем.
                Что б раньше положенных дней не предстать,
                Что б были силёнушки на ноги встать.
               
                Совсем не отвесный, а очень покатый,
                Мой берег у речки, но я без зарплаты.
                Слоняюсь без дела от дома вдали,
                Пиджак прохудился и ноги в пыли.


                ***

                Разыгралась непогода,
                Разгулялся ураган.
                От восхода, до захода,
                Хлещет боль с давнишних ран.

                А я думал то что время,
                Может язвы залечить.
                И моё больное темя,
                Влагой жизни омочить.

                Ещё думал всё проходит,
                То что мучает и жжёт.
                А оно с ума аж сводит,
                Раздирая дерзко плот.

                На котором плыть собрался,
                Вдаль по рекам бытия.
                Думал с прошлым уж расстался,
                А оно вслед как змея.

                И висит петлёй на шее,
                Давит кольцами гортань.
                От неё холодным веет,
                И не скажешь ей отстань.

                Не послушается, знаю,
                Сколько времени прошло.
                Видно я напрасно каюсь,
                Раз по пяткам ходит зло.

                Разыгралась непогода,
                Разгулялся ураган.
                От восхода, до захода,
                Хлещет боль с давнишних ран.


                ***

                Осень синью окатила,
                Охладила зелень вод.
                Завертела, закружила,
                Разноцветный хоровод.

                Покатилось солнце ниже,
                Преутративши тепло.
                Горизонты стали ближе,
                От чего же так светло.

                Созерцаю я с улыбкой,
                Рву осенние цветы.
                Не до слёз и иве гибкой,
                Хоть и сыпятся листы.

                Слышу ветер в поле чистом,
                Треплет жухлую траву.
                Я его с весёлым свистом,
                В гости с радостью зову.

                Заходи ко мне бродяга,
                Выпьем зелена вина.
                Заходи же, я не скряга,
                Погуляем старина.

               
                ***

                Очень близкая и далёкая,
                До чего же ты одинокая.
                Под зарёй идёшь и не каешься,
                Так чего ж во сне с сердцем маешься.

                Улыбаются губы мятные,
                Твои мысли мне непонятные.
                Как во сне смотрю очень тонкая,
                А в кругу девчат слишком звонкая.

                Где-то псы в ночи громко лаются,
                Соловьи поют, заливаются.
                На шесте сидит дремлет курица,
                А луна с небес что-то хмурится.

                Видно это так всюду водится,
                Но в душе моей непогодится.
                И тоска в груди часто селится,
                И дождит во мне, и метелится.

                Рассыпается всё по крошечке,
                А вокруг меня вьются мошечки.
                Комары зудят, кровопиюшки,
                Из щелей глядят злые виюшки.

                Так чего же мне хорохориться,
                Не хочу не с кем больше ссориться.
                Наплюю на всё до забвения,
                Прогоню я прочь все видения.


                ***

                А слеза сквозь года - вода,
                Ну зачем я пришёл сюда.
                Что ищу средь крестов гнилых,
                Нет давно уж друзей моих.

                Пролетело так много лет,
                Но всё так же от солнца свет.
                Что же я захотел вернуть,
                И какой предстоит мне путь.

                Я ж не знаю куда идти,
                Что искать на своём пути.
                Что сберечь, а что кинуть в прах,
                Чтобы хлам не держать в руках.

                А слеза сквозь года - вода,
                Ну зачем я пришёл сюда.
                Что ищу средь крестов гнилых,
                Нет давно уж друзей моих.


                ***

                Молчит струна и нет вина,
                И дух прощается с отвагой.
                Испил я свой бокал до дна,
                Мечтая утолиться влагой.

                Но эта влага как огонь,
                Сжигала тело, да и только.
                И вдруг споткнулся верный конь.
                Который мчал доселе столько.

                Теперь осталась пустота,
                Смешались краски воедино.
                А скорбь всё пачкает уста,
                Как берега речная тина.

                Лишь затхлый воздух плоть членя,
                Как гром без молнии воркочит.
                Я потерял сейчас коня,
                А ворон спутник мой хохочет.

               
                ***

                Снег большими хлопьями землю укрывал,
                Я тебя любимая в парке целовал.
                Обнимал за талию, говорил слова,
                Что под пухом беленьким ждёт весны трава.

                Снег большими хлопьями падал на песок,
                Укрывал заботливо серенький лесок.
                Порошил кустарники, стебли камыша,
                До чего же чистая зимушки душа.

                Снег большими хлопьями в воздухе парит,
                От любви и радости кровь моя горит.
                Обжигает весело щёки до румян,
                Я наверно всё таки от восторга пьян.

                Развернулась широко эта белизна,
                Ты прости любимая, выпью я вина.
                За тебя красавицу, за твои грехи,
                И наверно в будущем напишу стихи.


                ***

                Сигареты дым такой колючий,
                А вдали румянится восток.
                Розовым окрашенные тучи,
                И не в хмель вина большой глоток.

                Весь в росе, стою в душистых травах,
                Капельки краснеют на ветру.
                Ну а там где скошены муравы,
                Пахота в сиреневом пару.

                Кустики же тянутся в багрянец,
                В балочке пестреет ручеёк.
                Исподволь касается румянец,
                И моих давно не бритых щёк.

                В алом цвете светлое начало,
                Кровью схлынет и наступит день.
                Я забылся, но уже светало,
                Шевельнуться было просто лень.


                ***

                Молния сверкнёт и дождик брызнет,
                Омывая влагою окно.
                Знать бы что осталось мне от жизни,
                Но такого права не дано.

                Не дано смотреть просторы буден,
                Что ж готовит дальше мне судьба.
                Будет путь мой лёгок или труден,
                И когда окончится ходьба.

                Что же ждёт меня в конце дороги,
                Лавровый, терновый ли венок.
                Берег мой обрывисто-пологий,
                В перемешку с глиною песок.

                Да бурьян сплетённый с дикой розой,
                Полоса скупого камыша.
                Ивушка роняющая слёзы,
                Верба, да сухая черемша.

                Молния сверкнёт и дождик брызнет,
                Омывая влагою окно.
                Знать бы что осталось мне от жизни,
                Но такого права не дано.


                ***

                Прошу прощения за прегрешение,
                За то что жизнь свою я сам сгубил.
                За то что мчался так в столпотворении,
                А между делом в нём гулял и пил.

                Прошу прощения за оскорбления,
                Кого обидел я прошу простить.
                А то несёт во мрак, несёт течение,
                И волны пенятся, хотят накрыть.

                Прошу прощения за унижение,
                За непонятную мою судьбу.
                За то что жить любил за искушение,
                Всё успокоится в моём гробу.

                Прошу прощения, но вновь видение,
                И мысли катятся куда-то вспять.
                Горит огнём в груди стихотворение,
                Про отчий домик мой, отца и мать.

                Прошу простить меня за жизнь распутную,
                И что с судьбинушкой не повезло.
                Я лишь от этого пью брагу мутную,
                Мне вспоминается моё село.

                Там в детстве милом мне хватало святости,
                Манили алые меня мечты.
                И было так светло, и много радости,
                А в палисаднике кругом цветы.

                Но а теперь иду, бурьян лишь стелется,
                Тропа заросшая, полынь горчит.
                И мне в прекрасное давно не верится,
                Мой мозг туманится, душа болит.

                Болит и мается, хочу покаяться,
                Что б успокоиться и всё забыть.
                Но память подлая опять кусается,
                И эту боль мою ничем не смыть.

               
                ***

                По весне лишь во сне, а проснусь по осени,
                Всё иду и иду по морозу до сини.
                Что-то светит в пруду, что-то с неба свесилось,
                Без причины грущу, без причины весело.

                О дружочки мои, о мои подружечки,
                Водку пью я один, пью один из кружечки.
                Говорю сам с собой, самому не верится,
                И ни с кем не хочу силою помериться.

                Не исправить не чем как кому назначено,
                За судьбину мою всё давно уплачено.
                Не хочу, но иду спотыкаясь в зимушку,
                А в дороге курю сигареты примушку.


                ***

                Может вас стихи мои не тронут,
                И без них печали через край.
                Значит понапрасну строчки стонут,
                Вспоминая юношеский рай.

                Вспоминая детство озорное,
                Я с улыбкой сам с собой грущу.
                До чего же было всё простое,
                И от этих мыслей не робщу.

                Смех и грусть - двоякий отпечаток,            
                А в душе то лето, то зима.
                От Ивана дня лечу до святок,
                Чтобы не сойти совсем с ума.
               
                Там прохладой мысли отрезвляя,
                Снегом умываюсь не спеша.
                И в моих руках снежинки тают,
                Каплями солёными кроша.

                А сквозь них блестит пейзаж весенний,
                Душу озаряя красотой.
                Не успею взять и вновь осенний,
                Сыплет пожелтевшею листвой.

                Вижу то кудряшки, то седины,
                Первую, последнюю любовь.
                И смывая краски от малины,
                Я лекарством подгоняю кровь.


                ***

                Пахнет мятой укос,
                Кружит много стрекоз,
                От воды лёгкий пар поднимается.
                Солнце только взошло,
                Всё что было прошло,
                Без забот водомерки катаются.

                Сок теряет трава,
                Пьёт росу синева,
                Вдоль валков ветерок просыпается.
                Стебелёчки лежат,
                И уже не дрожат,
                Им теперь не о чем каяться.

                Корни знают давно,
                Что стерня всё равно,
                Семя бросить не сможет в рождение.
                Будет сухо торчать,
                И о прошлом молчать,
                Позабыв в своей жизни мгновение.


                ***

                Это когда-то было,
                Это уже мне снилось.
                В парке волчица выла,
                Тень по углам носилась.

                Лёгкий стоял туманец,
                Запах какой-то пряный.
                Я окунаюсь в танец,
                Танец как сон стеклянный.

                Кружится месяц тонкий,
                Звёздочки в хороводе.
                И мой характер ломкий,
                Тянется весь к природе.

                Так же на этом свете,
                Много наверно чуда.
                Но не поймать мне в сети,
                Битое в щебень блюдо.

                Это когда-то было,
                Это уже мне снилось.
                В парке волчица выла,
                Тень по углам носилась.


                ***

                Не пройдёт и три столетья,
                Как окутаю всех сетью.
                Бранью строф моих стихов,
                Видно слог у них таков.

                В каждом слове смысл таится,
                Может кто на них и злится.
                Им желая пустоты,
                От душевной простоты.
 
                Но моя рука дерзает,
                Муза ищет, муза знает.
                Коль написано пером,
                Не обрубишь топором.

                Всё на свете пыль от праха,
                Но мой мозг не знает страха.
                Мне забвенье не грозит,
                Не лежать душе в грязи.

                В небесах я буду плавать,
                А пегасу с музой слава.
                И всевышнему поклон,
                Ведь создатель это он.


                ***

                Не смотрите на столбик ртутный,
                Всё впорядке, болезнь не там.
                Просто стал мой рассудок мутный,
                К сорока четырём годам.

                Просто манят степные дали,
                И туман моих юных дней.
                Стрелки бойкие время сжали,
                Как добычу коварный змей.

                Задыхаюсь в свей истоме,
                Пересохла во рту слюна.
                Очень душно в прохладном доме,
                Когда рвётся в душе струна.

                Когда в окна стучит луною,
                Режет свет желтизной глаза.
                Я один, никого со мною,
                И во мне вновь гремит гроза.

                В мыслях молнии разум мечит,
                Хоть вокруг и густая тишь.
                Кто ж от этого мозг излечит,
                Когда прошлое близко зришь.


                ***

                Заглянула чья-то тень в мою форточку,
                И с улыбочкой до слёз щурит мордочку.
                Говорит чего-то мне, усмехается,
                И при жёлтой при луне не покается.

                Может это у меня наваждение,
                Так зачем же я смотрю на видение.
                Где рассудок мой прославленный резвостью,
                Ну а мордочка с окна дышит трезвостью.

                От чего же вся она желтоглазая,
                Вот такую не видал ну ни разу я.
                Смотрит хлопая своими ресницами,
                Опьяняя мою душеньку блицами.

                Направляет свой прищур прямо в темечко,
                Стрелки часиков идут, мчится времечко.
                Ветерок качнёт опять занавесочки,
                После филин запоёт в перелесочке.

                Ах ты ноченька, да что ж ты наделала,
                Тёмной тенью ниспадаешь из белого.
                И туманишь мой рассудок порошею,         
                Ну куда мне от тебя с такой ношею.


                ***

                В небе осени вижу просени,
                В облаках её белизну.
                Вдруг друзья меня все забросили,
                И в морозе я как в плену.

                Снова градами - листопадами,
                Ветерок знобит поутру.
                Наполняется роща ладами,
                Только я своё не беру.

                Всё упущено и пропущено,
                Смыл туман с очей горизонт.
                Степь широкая вся облущена,
                Ну к чему теперь летний зонт.

                Скоро вьюжица заутюжется,
                Всё покроется серебром.
                И наверное мне не сдюжиться,
                И не справиться с ветхим злом.

                Боже милушка, где же силушка,
                Где упрямая моя стать.
                Незабвенная ломит хилушка,
                И в мороз такой клонит спать.