Шкатулка

От автора

События, описанные в этой книге, во многом плод моей фантазии. Но герои – Владимир Сомов, бабушка Верочка, Александр Николаевич Сомов и другие мои предки из Сомовых – это реально существовавшие люди, на самом деле принимавшие непосредственное участие в исторических событиях начала XX века.

Владимир командовал ротой, защищавшей Зимний дворец в ночь на 25 октября 1917 года, Вера окончила пансион под патронажем императрицы Марии Федоровны и работала в банке братьев Джамгаровых, Александр Николаевич, мой прадед, действительно жил в Санкт-Петербурге на углу Садовой и Гороховой, Екатерина с сыном провела трудные годы в германской эмиграции, Константин Сомов всегда считался «опасным» родственником семьи, а в Подольском на Волге младшие Сомовы отдыхали каждое лето…

Чтобы чуть-чуть пофантазировать, не отступив от исторической правды, я позволила себе изменить имена некоторых других персонажей, хотя у всех есть вполне реальные прототипы …



"Настоящая правда всегда неправдоподобна;
 чтобы сделать ее правдоподобнее,
нужно примешать к ней лжи."
Ф. Достоевский

«…Как причудливо тасуется колода! Кровь!..»
М. Булгаков

Пролог

С самого утра Елизавета Дмитриевна была не в духе. Попавшаяся под горячую руку Глашка была отчитана за рано отдернутые занавеси, впустившие солнце в спальню, послана на кухню за чаем, отправлена обратно за то, что тот «простыл», затем потребовалось открыть окно – «душно», затем закрыть – «сквозит»… Барыня гневалась, прислуга ходила на цыпочках, сунувшаяся было Таисия была безжалостно выгнана с требованием «оставить в покое»…

Отбушевав, Елизавета Дмитриевна, вздыхая и морщась, наконец, расположилась перед зеркалом и приказала причесывать. Пока Глаша, трепеща, разбирала седые волосы хозяйки, аккуратно проводя по ним тяжелым гребнем, Елизавета смотрела на свое отражение и печалилась: возраст и недуги почти уничтожили былую красоту, разве что глаза все еще яркие, лучистые да ресницы черные, длинные – полный контраст с бледными морщинистыми щеками и тонкими, как будто выцветшими губами… А сегодня так хотелось выглядеть получше… Собственно говоря, все утренние капризы были совершенно объяснимы: к обеду должен прибыть Модест Львович, поверенный. Она сама написала ему, позвала «завещание составлять»… Только дело это такое смутное, неприятное. Модест, все уже заготовил, поди ж, лишь подпись ее и осталась, однако и для него у Елизаветы Дмитриевны сюрприз задуман… Объясняться, ох, как не хочется! Да и не его это дело, ее воля!.. Таська сама виновата, и никакие годы вины ее не загладили… Владимир Михайлович, Царство ему небесное, уж на что брата любил, а племянницей все ж до самой смерти своей недоволен оставался, как она не вилась вокруг, не каялась…

Подумав о покойном муже, Елизавета еще больше расстроилась, но завершила туалет свой парадный по всем правилам. Волосы седые кружевной накидкой укрыты, платье выбрано с глухим воротом, бархатное, стального цвета, и ожерелье с сапфирами – как раз достаточно богатство барское демонстрирует… Принимать поверенного велела в кабинете, там солнце только к вечеру в окнах появится, а пока и прохлада, и уют, да и обстановка что ни наесть строгая, деловая…

Модест Львович приехал без опозданий, все бумаги привез, хотел дела за полчаса завершить, но не тут то было! Елизавета как сообщила ему решение свое, так он и оторопел поначалу, однако вида не подал. Кивнул сухо, клерка своего кликнул, велел новые документы готовить. Вот ведь, как чувствовал! Елизавета тут же прониклась к нему еще большим уважением, все-то он предусмотрел, обо всем позаботился, даже писаря не забыл…

- Ты, матушка, не серчай, коли мнение свое высказать решаюсь… Не слишком ли строга ты в воле своей? Уж Владимир-то Михайлович пожалел племянницу, при-ютил, да и с тобой она который год… Куда ж она, если что с тобой приключится? На чью заботу ты ее оставишь? – Модест весь елейный сделался, смотрел подобострастно…
- Ты вроде как учить меня вздумал? Моя воля твердая, негоже состояние, мне от предков доставшееся и супругом моим преумноженное, на ветер пускать! Таисия свой выбор сделала, когда судьбу с Петькой Ельчаниновым связала. Ослушалась отца с матерью, а в результате нищей осталась! Муженек-то приданное ее промотал, а своих денег у него отродясь не было, даром, что фамилия знатная… Хорошо хоть помер вовремя, позора избежал за грехи да проигрыши свои непомерные…
- Уж прости меня, Елизавета Дмитриевна, не гневайся! Но подумай хоть до утра, пока бумаги готовятся… Таисия-то, поди, достаточно наказана, ей и сиротой, и вдовой в юные года стать довелось, живет у тебя из милости…
- На то и милость моя! В память о брате своем, Семене, Владимир Михайлович спас племянницу от нищеты и долгов. Я, пока жива, тоже ее не оставлю. О судьбе ее дальнейшей подумаю… Ты, Модест Львович, дело свое делай…

Елизавета Дмитриевна тяжело встала, опираясь на Глашкину руку, из кабинета вышла: пусть его! До обеда бумаги-то, навряд ли, готовы будут, так что надо о комнатах для поверенного и его помощника озаботиться. Таисия пусть похлопочет…
Обед велела подавать к семи часам, а пока заперлась в спальне, от чужих глаз подале. Домашние уж знают, как барыня в спальне днем двери затворяет, беспокоить ее – ни-ни, видимо, отдыхает, дремлет… Да только Елизавета Дмитриевна была занята совсем другим в эти часы! Доставала сама из потайного шкафчика шкатулку заветную, садилась к туалетному столику и начинала перебирать сокровища свои, подарки мужнины да наследство родительское… Сердцем Елизавета чуяла, что Таисия от любопытства сгорает, мечтает проведать, где хранятся ожерелья да кольца. Как на тетушке украшения увидит, все расспрашивает: кто подарил, когда, да цену определить пытается… Елизавета Дмитриевна ей, конечно, рассказывала, да только не все и не обо всем, иногда по мелочи подарки делала: то брошь ко дню ангела с рубинами на золотой веточке, то бусы жемчужные… Цена безделушкам не великая, Елизавета за ними в Рыбинск посылала, там в лавке ювелирной у нее договоренности еще с прошлых времен, когда Владимир Михайлович жив был, сохранились… Но Таисии и то радость, своего-то ничего нет…

Вот и сейчас ожерелье сапфировое снять надо, достаточно уже Модесту пыль в глаза пущена, ишь, засуетился, о Таисии беспокоится… Может, он виды на нее, а точнее на богатства Ларионовские имеет? Вполне возможно: он вдовец, не молод уже, но и Таська – не первой свежести… Правда, красотой Бог ее не обидел, осанка гордая, стан тонкий, лицо гладкое, белое, губки все еще пухленькие, как у девушки… Ох, неспроста, Модест о ней так печется… Нет, не бывать этому! У поверенного свое именьице за Волгой благоденствует, и дворов крестьянских, и землицы достаточно вполне для безбедной жизни. Хочет Таську – пусть берет бесприданницу… Возьмет – ей и этого с лихвой будет…

Размышляя, Елизавета Дмитриевна не заметила, как задремала. Рука безвольно выпрямилась, кольцо, вынутое «полюбоваться», сверкнув рубином, из раскрывшейся ладони выскользнуло, стукнуло по полу, да и откатилось вглубь, в темноту, под туалетный столик… Там, в самом дальнем уголке, замерло. Старая барыня не почувствовала потери, встрепенулась, просыпаясь, села поудобнее, сняла ожерелье и со вздохом заперла свои сокровища. С трудом встала и, преодолевая навалившуюся слабость, вновь спрятала шкатулку в потайной шкаф. Ох, ненадежное место! Сколько уж об этом думано-передумано, следует дело довести до конца! В ближайшие дни нужно отправить за бригадой помастеровитее в Рыбинск! Пока лето, погода сухая стоит, самое время работы провести под предлогом ремонта… А что? Комнаты уже давно, еще при муже последний раз отделывали, а ротонду так и вообще только батюшка отстраивал…

Модест слово свое сдержал, уже к полудню назавтра все бумаги оформил, дал прочесть и подписать… Елизавета Дмитриевна из своей последней воли секрета делать не стала. Пусть Таисия знает, и именье, и земли, - все отойдет старшему внуку, Николеньке. Внучке тоже земля и деревеньки под Мологой завещаны, а пока за ее долей дядюшка, Дмитрий Зубов, присмотрит… В нем Елизавета уверена была. Ведь так уж жизнь повернулась, что оба брата Зубовы влюблены были в дочку Елизаветину. Но вышла Аннушка за младшего, за Алексея Зубова. Чуткое материнское сердце видело, что старший из братьев, Дмитрий Зубов, продолжал безответно любить невестку свою, хоть и скрывать это пытался и от нее, и от брата… А теперь, после смерти обоих, обожает юных своих племянников, особенно Машеньку, заботится… Нет, об этом думать не стоит, гибель любимой дочери и зятя – рана еще не отболевшая, страшная… Елизавета Дмитриевна даже глаза прикрыла, застонала тихонько… Аннушка, доченька единственная!.. Ах, как ноет в груди! Таисия засуетилась, захлопотала, велела за доктором послать… Делает вид, что не обижена и не расстроена завещанием… В конце концов, не без гроша оставила ее Елизавета, небольшую ренту отписала. Однако надзор за исполнением опять же Зубову поручила…
…Скандал разгорелся вечером. Елизавета Дмитриевна по обыкновению перед обедом заперлась в спальне, достала шкатулку и вновь стала рассматривать да примерять украшения свои: завтра именины Владимира, надо подготовить любимый гарнитур, что муж на свадьбу ей преподнес когда-то… На именины мужнины и на день свадьбы Елизавета Дмитриевна всегда эти изумруды доставала: комплект хоть и простенький был, но памятный… Уже перебрав свои сокровища и собираясь запереть шкатулку, Елизавета вдруг обмерла… Ее, как горячей волной, обдало: нет кольца с рубином, еще от бабушки, Ольги Ивановны Сомовой, в наследство доставшегося! Как, куда пропало? Шкатулку не трогал никто, шкаф тайный заперт накрепко был, в этом она уверена! Едва сдерживаясь, чтобы немедленно не закричать, сзывая слуг, Елизавета убрала ларец на место, закрыла тайник свой на ключ, ключик, как обычно, на цепочке под платьем укрыла… Поборов нахлынувшее головокружение, отперла двери и тут уж дала волю своему расстройству! Мигом вся дворня сбежалась, Глашка кинулась в комнаты, Таисия тоже в стороне не осталась, лично возглавила поиски в гардеробной…

Кольцо так и не нашлось. Пропало! Ах, как жаль было бабушкиного рубина. Надевала его Елизавета все-то пару раз в юности, рука, видать, у бабушки изящная была, пальчики тоненькие. Кольцо скоро стало маловато Елизавете, а отдать ювелирам на подгонку так и не собралась… Последние годы подходило колечко только на мизинец, но Елизавета Дмитриевна этого не жаловала, все больше просто любовалась камнем, вертела перстень в руках, смотрела сквозь него на свечу, радуясь бликам, рассыпающимся вокруг… И вспоминала… С каждой безделушкой у нее были связаны какие-то события прошлой жизни, порой счастливые, порой печальные… Это великолепное кольцо досталось Елизавете, когда умерла Ольга Ивановна. Маленькая Лиза видела бабушку не часто, но хорошо запомнила властную, статную, потрясающе красивую женщину, на которую так хотела быть похожей. У дедушки - бравого гвардейского офицера в отставке – был большой дом в Санкт-Петербурге, где постоянно собирались гости, давались балы, на которых, естественно, Лиза не бывала, но с упоением слушала рассказы старшей сестры, начавшей уже выезжать в свет… Бабушка завещала кольцо юной Елизавете, оставив отцу ее, Дмитрию Сомову, свои имения на Волге… Прочие драгоценности и земли унаследовали дочери Ольги Ивановны…

Происшествие с кольцом и его совершенно необъяснимая пропажа уверили Елизавету Дмитриевну в срочной необходимости оборудовать настоящий тайник, который более надежно, чем секретный шкафчик, хранил бы ее сокровища. Елизавета прибегла к помощи Модеста Львовича, нашедшего для нее в Рыбинске артель плотников и каменщиков. Нанятых работников старая барыня велела поселить в хозяйственном флигеле, дворне своей запретила с ними общаться и за скорость выполнения заказа посулила деньги немалые. Мужики и впрямь оказались мастеровитые, все работы завершили за какой-то месяц, и к концу августа, когда зачастили дожди, отремонтированная ротонда уже радовала глаз белизной колонн, кружевным рисунком ограждений и заново вымощенными полами. Во флигеле, где располагались ее личные покои, Елизавета Дмитриевна сама за перестройкой приглядывала. В коридоре, ведущем к спальне, в нишах венецианские зеркала в рост повесить велела, а в спальне и гардеробной - сменить всю обивку. Шелка Елизавета лично выбирала, старую мебель всю вынести приказала, сохранила только столик свой туалетный да шкафчик с секретом… Впрочем, для шкатулки с драгоценностями теперь оборудовано было новое место, ход к которому знала только Елизавета Дмитриевна… Все счета за проделанные работы барыня припрятала там же. Таисию, чтобы не крутилась под ногами, Елизавета отправила в Егорьевское поместье навестить могилы Ларионовых: отца Таисии Семена Михайловича и матери ее - Прасковьи Матвеевны, поклониться им от ее, Елизаветиного, имени. Сослалась на свои недуги, не позволяющие ей отправиться в столь далекий путь… Таисия, может быть, и не поверила тетушке, но ослушаться не посмела…

Пока позволяла погода, до самого снега, Елизавета Дмитриевна часами обреталась в беседке-ротонде, слушала шум деревьев, дробный стук дождя по деревянной крыше… Глашка металась из сада в дом то за накидкой, то за чаем горячим. Таисия заглядывала ненадолго, сетовала, что мерзнет, и уходила, а Елизавета все сидела укутанная мехами и думала… Вспоминала былые годы, когда вдвоем с мужем они сиживали здесь за самоваром, и даже беседы вести не нужно было, они и молча слышали друг друга… Таисия чаевничать в беседке не любила. А, может быть, чувствовала себя лишней и давала супругам вдоволь насладиться уединением?
Ах, Таська, Таська… Модест Львович, видимо, не счел возможным связывать свою дальнейшую жизнь с бесприданницей, в Липки наезжал только по делам. Таисия, смирившись с потерей надежд на новый брак, попечалилась недолго и все чаще стала заводить разговор о любви своей к Липкам. Дескать, лучше и роднее для нее места нет, что хотела бы она дожить здесь до конца дней своих… Елизавета слушала, кивала, но никаких обещаний или уверений племяннице не высказывала… Более того, эти разговоры все больше ее тревожили, и она решилась написать Дмитрию Зубову, приглашая его и Коленьку с Машенькой в Липки. В конце добавила, что очень ждет Дмитрия Петровича для важного разговора… Да только не суждено ей было дождаться приезда внуков. Теплой апрельской ночью Елизавета Дмитриевна уснула, чтобы уже никогда не просыпаться… Родные приехать успели только к похоронам… Так Дмитрий Зубов и не узнал, о чем таком важном хотела поговорить с ним Елизавета Дмитриевна, и в качестве душеприказчика приступил к разбору наследства…

***

Ах, как некстати умерла старуха! В одночасье рухнула привычная налаженная жизнь, пусть не самое желанное, но вполне достойное существование… Господи, упокой ее душу! Теперь нужно вновь привыкать к чужим людям, чужим порядкам и укладу, а, главное, снова жить из милости! Старуха оставила жалкую ренту, да и та не доступна! Близок локоть да не укусишь… Все в распоряжении Дмитрия Петровича, все денежки – ему, пока живет она в его поместье…

Таисия Семеновна тяжело вздохнула…

Конечно, здесь, в Захарино, она устроилась совсем неплохо, Зубов и его юная племянница относятся к ней с пониманием и уважением, да и свободы тут у нее поболе будет, чем в Липках, где Елизавета Дмитриевна следила за каждым ее шагом, но разве ж об этом мечталось! Липки, маленький чудесный рай! Именье так похоже на ее родное, Ларионовское, ушедшее с молотка… Да уж, не пощадил ее имущества муж покойный, Петр Васильевич, царство ему небесное! Все до копеечки пришлось продать, чтобы долги его окаянные выплатить да похоронить его, согласно дворянскому достоинству…

А как славно все начиналось! Петр Ельчанинов – наследник знатнейшего рода, офицер. Выправка – на загляденье, рост – гренадерский, и голос!.. Густой, завораживающий, с бархатной хрипотцой… И уж как глянул – так и зашлось Таисино сердечко, дыханье перехватило… На всех балах танцевал только с Таисией и к ней никого не подпускал… Ухаживал! Каждое утро с нарочным ей да маменьке букеты доставляли, батюшке коньяки заморские как бы невзначай вручались. А катанья на тройках! Как звенели бубенчики в такт девичьему сердцу… Пропала Таисия, совсем пропала! Не послушала ни маменькиных уговоров, ни грозных отцовских предостережений. Готова была бежать с милым, только позови! Но Петр Васильевич, ах, как умен оказался! Понимал, что сбеги Таисия с ним – не видать ему ни приданого, ни богатств Ларионовских… Сам с батюшкой долгие беседы вел, матушку обхаживал… А те, видя, как увлечена дочь и опасаясь ее необдуманных поступков, уступили…

Да только ничего хорошего из замужества этого не вышло! Уже через год Петр Васильевич под предлогом службы в полку покинул жену в именье и в Санкт-Петербург отправился… До Таисии Семеновны доходили слухи о том, какую жизнь веселую ведет муж ее в столице… Правда, на похороны к тестю приехал, держал лицо скорбное, к ручке матушки прикладывался… Но и сорока дней не дождался, ускакал, велев именье Таисино к продаже готовить, а самой в Егорьевское к матери перебираться… Таисия Семеновна ослушаться не решилась, все сделала, как муж велел… Матушка приняла дочь, но от горя по мужу покойному да по дочкиному счастью неверному быстро угасла… И снова Петр Васильевич лишь на похоронах объявился, соблюдая приличия, в церкви на панихиде жену под руку поддерживал… А когда уехал, Таисия обнаружила, что ларец с украшениями пуст… Ни матушкиных драгоценностей, ни кольца Таисиного обручального нет – все забрал! Полгода Таисия прожила в ожидании беды неминучей, так тяжело на сердце было… И не напрасно… Известие о смерти мужа не удивило ее и поначалу даже облегчение как будто принесло… Да только и после смерти Петр Васильевич сумел все последнее у супруги отнять! Именье матушкино пришлось продать, чтобы с долгами карточными за мужа расплатиться, и к дядюшке перебираться… Встретили ее в Липках вроде радушно, но теплоты сердечной не проявили. Не мог Владимир Михайлович еще смерть брата своего забыть, и Таисия ему живым напоминанием стала…

Таисия Семеновна тогда ночь проплакала, а на утро встала как будто каменная, твердо решив, что жизнь свою еще к благополучию направить сумеет!
Таисия снова повздыхала, но, собравшись с силами, поднялась и вышла в гостиную. Не нужно попусту думать о прошлом! Сейчас следует думать о том, как все же жизнь свою повернуть на новый лад…

А, самое важное, как бы вернуться в Липки…

Мария с мадмуазель отправились на прогулку, и Николай Алексеевич их на лодке катать вздумал… Вот уж неладно, так неладно! Зорким оком одинокой женщины Таисия видела, неспроста Николай все вокруг француженки вьется. Амуры там намечаются… А, судя по поведению юного офицера, дело идет прямиком к свадьбе… Вот это уж никак допустить нельзя! Таисия Семеновна подошла к распахнутому окну. Похоже было, что собирается гроза… Усилившийся ветер вовсю мотал ветви кленов и гнул кусты сирени: их, как и в Липках, здесь было великое множество. Темные тучи нависли над садом, выглядевшим сумрачно и неуютно. Таисия Семеновна велела закрыть окна. И вовремя! Ливень загрохотал по крыше террасы, залил оконные стекла. Клены и сирень мгновенно исчезли за плотной завесой воды…

Пока Дмитрий Петрович в кабинете своими делами занят, можно снова вернуться мысленно в Глебовские Липки и помечтать… Ах, как она могла бы устроиться там, хозяйство наладить, властью своей насладиться! Да и Модеста Львовича можно было бы принимать, как положено! А там, гляди ж, и сладилось бы…

Даже ночами Таисии снилось, будто вновь она живет в поместье любимом, хозяйкой по комнатам барским ходит, и спальня ее теперь не та, маленькая да темная, а самая что ни на есть лучшая, просторная с окнами в сад… И дела свои она в кабинете личном обдумывает, а вечерами соседи приезжают почтение выразить, отобедать… Платья у нее – только наимоднейшие, из столицы выписанные, на зависть местным дамам, и все потому, что доходами она грамотно распорядиться умеет и не сидит, будто собака на сене, на камнях драгоценных, и утвари старинной серебряной по тайникам не прячет, как Елизавета, упокой Господи ее душу… Да, чтобы к секретам Елизаветиным подобраться, нужно на месте быть, а то не ровен час, Николенька сам до всего дознается…

Таисия нахмурилась, задумавшись…

Ничего, ничего, время еще есть. Пока племянник в полку обретается да в Захарино наезжает, Дмитрий Петрович один за делом наследственным приглядывает. Надо бы потихоньку подвести его к мысли о Таисином возвращении в именье. Негоже дом на прислугу бросать… Да и юный неопытный хозяин – что от него проку?

Таисия сжала платок в кулаке, силясь побороть нахлынувшее раздражение! Нет ведь, теперь по праву в Липках этот мальчишка хозяйничать будет. А ему-то зачем? Офицер при полку быть обязан, пусть воевать отправляется! Или в Рыбинске квартирует, жизнь молодую да разгульную ведет… Но не такой, видать, Николенька! Как свободный денек – все в Захарине обитает, мадмуазель обхаживает. Женится, в Липках наследных обоснуется с молодой женой, своего-то у нее ничего нет… Вот у Таисии приданное было – любо дорого! И поместье, и земли, и душ предостаточно… И бриллианты маменькины, и диадема жемчужная свадебная! Все, все ушло… Сейчас у Таисии одна мелочь, что старухой из милости дарена… А, судя по всему, у той драгоценности знатные были. Чего одно ожерелье сапфировое стоит! На портрете, что в гостиной теперь вывешен, украшение это детально выписано! Как только Таисия на картину взглянет, так вновь досадно ей становится. Куда ж его Елизавета Дмитриевна, Царство ей небесное, припрятала? Да и изумруды были – глаз не отвести… Как никто, Таисия Семеновна все драгоценности, что видела, помнила и цену им знала…

Пока в Липках хозяина настоящего нет, остается еще надежда отыскать схороненное. Недаром же старуха ремонт у себя в спальне затеяла сразу, как тот казус с кольцом приключился! Прятать богатства свои кинулась... А ее, Таисию, отправила усопших навестить! Ох, неспроста… При воспоминании о кольце щеки у Таисии Семеновны румянцем зарделись, а сердце затрепетало… Нет, нет! Что уж сделано, то сделано, не исправишь, прости, Господи, душу грешную… Да и Елизавета Дмитриевна, хоть и переживала сильно, с собой на тот свет все равно рубин не забрала бы… А камень-то красоты невероятной. Таисия украдкой потрогала подвес, укрытый под платьем. С этим кольцом она никогда не расставалась, жаль только не надеть его, не показать людям… Давеча Воронина приезжала, у нее тоже рубин в перстне неплохой, да только далеко ему до Таисиного…

Молодежь появилась сразу, как ливень кончился. Запросили чаю, уселись у окон… Веселые, счастливые, беззаботные! Да Таисия Семеновна, как не старалась, все от дум своих отстраниться не могла… Чужое счастье ее из себя выводило, дать бы волю чувствам… Нельзя! Рано! Сейчас самое время про планы Дмитрия Петровича как бы невзначай проговориться… Николай Алексеевич еще не знает, а дядюшка-то задумал поженить его с Еленой Дьяковой, вроде бы и договоренности там с Андреем Степановичем уже есть…
…Все удалось на удивление! Николай Алексеевич к дядюшке с разборками кинулся, ссора знатная вышла! Дмитрий Петрович, впрочем, как и все мужчины, ничего вокруг не замечал, по сей день про мадмуазель не догадывался! Так что и дяде, и племяннику было, что сказать друг другу! А француженка пусть знает свое место! Нечего богатых наследников выискивать…

По крайней мере, пока в Липках никто жить не будет… А там посмотрим…

***

И все-таки все пошло не так, как мыслилось! От мадмуазель, конечно, избавились, но Николай Алексеевич после ссоры с дядюшкой, напротив, не бывая в Захарино, зачастил в Липки… Таисия Семеновна, обдумывая ситуацию, пришла к выводу, что затеянный конфликт ничем не приблизил ее к возвращению в Глебовское именье… Тем более, что мадмуазель Лер; неожиданно оказалась дворянской крови, о чем даже старая Евдокия знала… А Таисия-то сплоховала, не рассчитала… Впрочем, Зубов тоже в неведенье пребывал… Следовательно, нужно начинать все сначала…
Ничего, не все еще потеряно! Дмитрий Петрович вроде бы мириться с племянником задумал. Вот и надо всем в Липки отправиться, погостить, осмотреться… А там и остаться можно подольше, незаменимость свою при ведении хозяйства продемонстрировать…


Находка

Шкатулку Альбине подарили родители. Отцу, в свою очередь, она досталась в наследство от его матери - Алькиной бабушки Веры.

Так сложилось, что жила рядом и принимала участие в Алькином воспитании другая бабушка, мамина мама – Евдокия, которую в семье звали просто «бабуля». Назвать бабулю Дусей не пришло бы в голову никому. Бабушка Евдокия была высокой, статной и в молодости явно очень эффектной женщиной. Возраст, конечно, наложил отпечаток на ее внешность, однако, бабуля по-прежнему притягивала взгляд своей гордой осанкой, прямой спиной и яркими лучистыми глазами. Далекую бабушку Веру Евдокия называла всегда исключительно по имени-отчеству Вера Александровна и слегка поджимала губы. Альбина не понимала истоков таких странных взаимоотношений между дамами и не особо в это вникала. Повзрослев, анализируя рассказы отца о родных, Аля пришла к выводу, что истоки странных отношений бабули и бабы Веры лежали в сфере «классовой». Бабуля, будучи гордой амбициозной женщиной и имея в анамнезе крестьянское происхождение, приложила массу усилий для того, чтобы выбиться «в люди», получить высшее образование, выйти замуж за профессора… А Вера Александровна, вроде бы и не рвалась из кожи вон, живя в Санкт-Петербурге, отучилась в пансионе, юной девушкой вышла замуж, родила троих детей и, как казалось со стороны, жила беззаботно с любимым и любящим мужем. И родственники, и друзья называли ее исключительно Верочка, не скрывая своего доброго к ней отношения… Все у нее как будто легко складывалось, протекало само собой, и сын «состоялся», и дочери были рядом, и внуки росли, особо не обременяя…
Бабуля же рано осталась вдовой, ушла на пенсию и была вынуждена посвятить себя маленьким внучкам: Альке и ее двоюродной сестренке Светке, позволив своим дочерям делать карьеру…

Когда бабушка Вера умерла, отец улетел на похороны и вернулся, необычно задумчив и молчалив.

Альбина к смерти относилась пока с чисто теоретическим трепетом. Испытать уход по-настоящему близкого, родного человека ей не приходилось. Прочувствовать всю безысходность безвозвратной потери Алькино сердце было еще не готово. В суете студенческих будней Альбина не слишком горевала. Бабушку Веру она знала плохо, та жила далеко, и виделись они всего-то пару раз. Но отец переживал смерть матери тяжело, поэтому разбор нехитрого бабушкиного наследства хоть чуть-чуть, но отвлек его от горестных дум и заинтриговал Альку. Так среди прочего в их доме появилась и шкатулка. Собственно говоря, шкатулкой назвать этот своеобразный ящик темного дерева, покрытый резьбой, было трудно. Скорее, это был самый что ни наесть настоящий ларец: с высокой крышкой-теремом, четырьмя рядами выдвижных ящиков, витыми бронзовыми ручками и маленьким ключиком, запирающим все замки ларца. Когда крышка откидывалась, на ее обратной стороне появлялось слегка мутное зеркало в оправе из бронзовых завитков, а верхний неглубокий ящичек являл миру небольшой планшет с прорезями, покрытый потертым, но еще вполне ярким темно-вишневым бархатом. Прочие ящики также были обиты изнутри таким бархатом. Дерево приятно пахло воском, все элементы двигались легко и плавно, замочки закрывались без усилия. Видно было, что за вещью следили и тщательно ухаживали.
Алька изучила ларец и все его составляющие и, естественно, задалась вопросом, а где то, что раньше лежало здесь? Ведь не пустой же он стоял у бабушки! Папа принес Альбине несколько неброских серебряных колечек и старый кустарный медальон, переделанный из мужской запонки с камешком яшмы в незатейливой оправе. По словам отца, эти вещички лежали в самом верхнем отделении. Остальные ящики оказались пусты. Безделушки вернули на их прежнее место и поставили ларец на шкаф, где он и простоял несколько лет до самой Алькиной свадьбы.

Родители прекрасно помнили, с каким интересом в свое время Альбина изучала ларец, и в день бракосочетания торжественно преподнесли дочери этот раритет. Для заполнения. И Алька всерьез занялась реализацией поставленной задачи. Надо сказать, что ювелирные изделия всегда манили ее тайной, скрытой в витых оправах и мерцании камней. Ей казалось, что каждое украшение – это история, легенда, не рассказанная еще никому. И, надевая кольцо или подвеску, обладатель становится сопричастным волшебству познания неизвестности…

Первым делом Альбина навела ревизию среди уже имеющихся своих украшений и с горечью констатировала тот факт, что ювелирных среди них практически нет. Так, бижутерия… Правда, надо отдать должное, бижутерия была очень симпатичная. Алька обладала, и сама удивлялась этому, редким даром находить любопытные штучки среди вала безвкусицы и ширпотреба, тиражируемого в промышленных масштабах. Помимо прочего, Бог не обделил ее и некоторыми чисто практическими талантами. Она могла из обрывков старых цепочек и рассыпанных бус собрать нечто оригинальное и очень стильное так, что подружки только поражались…

А когда в моду вошли украшения из дерева, Альбина из старого игрушечного клоуна с ножками и ручками на резинке, после нехитрых манипуляций по удалению лишней окраски и иной компоновки деталей сделала подвеску на замшевом шнурке, ставшую предметом нескрываемой зависти окружающих...

Таким образом, первыми жителями «ларца» стали Алькины самоделки, недорогие безделушки и золотое колечко, подаренное родителями на день окончания десятилетки…

Несмотря на явные финансовые трудности, свалившиеся на семью с приходом «перестройки», Альбине понемногу удавалось расширять ювелирный ассортимент за счет экономии на своей одежде или обуви… То, что покупалось, всегда было практически уникальным, чаще серебряным и потому не слишком дорогим… «В бриллиантах и в тапочках…» - иронизировала сама над собой Алька. Нехитрые бабушкины драгоценности по-прежнему лежали в верхнем отделении на бархатном планшете с прорезями. В суете будней постепенно самые ходовые Алькины кольца и сережки переселились в вазочку на серванте. Студенческие поделки вышли из моды, симпатичная прежде бижутерия потускнела, да и колечки уже оказались маловаты для повзрослевших пальцев… Новые украшения хранились в своих «личных» футлярах и коробочках. Так что понемногу Альбина перестала пользоваться ларцом, и старинная шкатулка перекочевала на стеллаж.

К своему первому браку Альбина отнеслась, как к ветрянке: это неизбежно и это надо пережить. Поначалу ей казалось, что замужняя жизнь постепенно станет привычной и не будет так… раздражать. Увы, с первых же дней, Алька все время ловила себя на мысли, что, как в том самом фильме, «любимый» «постоянно мелькает перед глазами». В выходной, делая серьезное лицо, она срывалась с утра пораньше и ехала к родителям. Вроде бы повидаться и помочь по хозяйству, а на самом деле - просто отдохнуть от необходимости терпеть это пресловутое «мелькание». Ей казалось, что муж тоже рад избавиться от ее присутствия и посвятить время лично себе… Собственно говоря, особых претензий ни к самому «любимому», ни к новой родне у нее не возникало. Претензии были к себе: она невыносимо скучала. Душа ее все время куда-то рвалась, требовала каких-то действий, решений, эмоций… Но ничего этого не случалось. Все было до оскомины обыденно и неинтересно. Аля боялась признаться себе, что, видимо, это и есть то самое «отсутствие наличия» любви… Когда каждый день похож на другой и не приносит радости общения и совместных переживаний, побед, задумок, свершений…

Несколько изменило ситуацию рождение дочери. Заботы о малышке и сблизили взрослых, и не оставили им времени на «самокопание». Альбине даже стало казаться, что жизнь «за мУжем» получила какой-то смысл и целесообразность. Алька постаралась максимально посвятить себя дочке, окружая ее вниманием, участвуя по мере возможности в ее жизни. Тем более, что годы пришли нелегкие, денег и продуктов катастрофически не хватало. Домашние хлопоты отнимали массу времени. Приходилось самой и шить, и вязать на всю семью, и подрабатывать, сидя за чертежами до глубокой ночи… Казалось бы, тут уж не поскучаешь! Но … Алька скучала, маялась и больше всего любила именно часы ночных «левых» подработок, когда она была предоставлена самой себе, могла «не держать лицо», и вспоминать, и думать… Привычная работа голову почти не занимала, и простор для «дум» был прекрасный… Среди прочих тем Альбина часто возвращалась к своим детским годам, вспоминала бабушку Евдокию, бабулю. Как это ни странно, но бабуля очень мало рассказывала о себе... Алька сохранила отрывочные воспоминания о том, как юная Евдокия (вот тогда-то, видимо, именно Дуся) ехала ночью на лошадях где-то в российской глубинке поднимать образование на селе. Скудость фактической информации будила Алькину фантазию: она додумывала ход событий, представляла новых героев и даже мысленно проговаривала их монологи. Иногда она ловила себя на том, что произносит текст вслух. Реальные воспоминания переплетались с творческими наворотами, Альбина начинала чувствовать себя участницей сюжетных коллизий, с трудом возвращаясь в реальность. В какой-то мере это и было самое настоящее бегство от повседневной жизни, отягощенной постоянными хлопотами, тяжелым ночным трудом и душевным дискомфортом…

Благодаря этим полуночным фантазиям Альбина в принципе смирилась с ситуацией, отдавая все силы поддержанию на плаву семейного хозяйства и занятиям с подрастающей дочерью. «Любимый» с завидным постоянством влипал в какие-то авантюры и прожекты, которыми изобиловали лихие перестроечные годы, и просто чудо, что ничем серьезным его экзерсисы не заканчивались… И Алька все чаще задумывалась, а собственно, имеет ли смысл этот их брак? О любви уже как-то и заговаривать было лишним, а практической пользы от отца и мужчины в доме не наблюдалось… Альбина корила себя за эти меркантильные мысли, пыталась гнать их прочь, но ночами печальные думы наваливались и, чтобы не утонуть в безысходности, Аля искала спасение в своих придуманных приключениях, замешанных на воспоминаниях, рассказах родных и друзей, фантазии и желании чего-то неопределенного, но манящего и интересного…

Однажды, проводя ночь за совершенно примитивным курсовиком, который был заказан для очередного юного недоросля его новорусскими родителями, Альбина решила немного передохнуть и размять затекающую спину. В квартире все, конечно, уже спали. Стараясь не шуметь, Алька вышла в коридор, где стоял большой холодильник, выселенный из кухни ввиду катастрофически малой ее площади, и стеллажи для книг. Изучив не слишком богатый продуктовый ассортимент и вытащив из темного нутра (лампочка давно перегорела, а новую установить «любимый» обещал уже около года) пакет с молоком, Альбина присела прямо в коридоре на ящик с картошкой и, попивая молочко, бесцельно стала рассматривать книги на стеллаже. На самой верхней полке стояла непонятная коробка. Аля некоторое время присматривалась к ней, пытаясь вспомнить, что же там внутри… Но, так и не определив, взгромоздилась на табуретку и стянула неопознанный объект вниз.

«Любопытство кошку сгубило…»

Внутри старой картонной коробки без опознавательных знаков хранилась бабушкина шкатулка… Альбина и не подозревала, что это, казалось бы, рядовое событие неожиданно перевернет в будущем всю Алькину жизнь, открыв новую ее страницу…
Несмотря на позднее время, Альбине страстно захотелось рассмотреть ларец, снова открыть все ящички, перебрать безделушки, оставшиеся в них. Заботливо обтерев пыль, она перенесла шкатулку на кухню, где работала. Убрала чертежи и водрузила раритет на стол. Ключик по-прежнему легко повернулся во всех замочках, кроме самого нижнего. Смутно Альбина помнила, что внутри этого ящичка она ничего не хранила. Но раньше-то замок открывался! Наверное, или смазка засохла или, может быть, когда-то во время уборки слишком мокрой тряпкой обтирали: вода попала… Раздосадованная неудачей, Алька нашла бутылочку с машинным маслом, которая «жила» при швейной машинке, капнула в замочную скважину… Ключик с трудом, но начал поворачиваться… и застыл, не докрутив пол оборота. Попытка повернуть его обратно или вынуть оказалась тщетной… Альбина расстроилась: вот, поспешила, сломала… А как жаль-то! Мужа о помощи просить не имеет никакого смысла: в вопросах, где чего починить, в доме за мужчину всегда была сама Аля. Придется надеяться только на себя. «…Но все же, мы не привыкли отступать!» - продекламировала шепотом Альбина и разыскала в ящике стола плоскогубцы. Зажав головочку ключа инструментом, она начала потихоньку его раскачивать, осторожно нажимать, пытаясь задвинуть поглубже, и вытягивать на себя: а вдруг расцепится там что-то и ключик выскочит? Эти манипуляции привели к совершенно неожиданному результату. Как только Альбина нажала на ключ посильнее, где-то в глубине ларца легко щелкнула невидимая пружина, и нижняя фигурная планка плавно выдвинулась вперед, открывая за собой потайной ящик, заглубленный в днище шкатулки. В ящике лежали какие-то бумаги и маленький медальон в виде небольшой серебряной пластинки на тонкой цепочке.

Первым делом Альбина достала медальон и внимательно его рассмотрела. С одной стороны на нем была гравировка: инициалы «В.С.» и дата «июнь 1918 год», с другой стороны - два голубка и надпись «Петроград». Гравировка была несколько неровной и, по-видимому, кустарной, выполненной не в мастерской. Медальон потемнел от времени, но цепочка была совершенно цела, как и ее застежка в виде переплетенных листиков.

В стопке бумаг оказались письма и открытки, покрытые основательно побледневшей вязью с «ятями» и твердыми знаками.

Альку охватило непонятное волнение, с трепетом она развернула письмо, лежавшее сверху… Среди выцветших строк сходу прочесть удалось всего несколько слов. Письмо начиналось с обращения: «Сестренка моя ненаглядная!» Дальше текст разбирать нужно было основательно. Строки были написаны явно человеком много и часто пишущим, шли ровными рядами и изобиловали изящными завитками. Почерк был легким и стремительным, что в купе с множеством старинных символов делало прочтение его затруднительным для человека, не искушенного в таком деле… Альбина аккуратно свернула листок и сложила всю стопку обратно в ящик, закрывать который не стала даже и пытаться. Удастся ли еще раз его открыть? И вообще с этим всем богатством разбираться нужно на свежую голову. Стараясь не шуметь, Алька вновь установила ларец на верхнюю полку стеллажа, развернув открытым тайником к стене: нечего привлекать внимание. Впрочем, волноваться об этом вряд ли стоило: дочка еще слишком мала, чтобы достать что-то сверху, а «любимому» традиционно наплевать на все вокруг, что не относится к его личному благополучию… И тем не менее…

Альбина решила больше не работать и ложиться спать. Однако уснуть долго не могла, растревоженная необычной находкой. Провертевшись почти час и, в конце концов, начиная задремывать, она вдруг подумала: «А ведь эти письма, надо полагать, и были самым ценным, что хранилось в шкатулке!»

***

Вернуться к старинным документам Альбине удалось не скоро.
Разрабатываемый курсовик оказался не так уж примитивен, и возникшие непредвиденные нюансы отняли у Альки немало времени. Затем дочку определили на занятия спортивными танцами, что потребовало немедленного увеличения финансовых вливаний, и Альбине пришлось нахватать еще заказов на всяческие студенческие проекты. Казалось бы, суета – не вздохнуть, но судьба рассудила иначе…
Неожиданно для себя Альбина влюбилась, и все ее помыслы направились исключительно на разрешение непростой ситуации: ее избранник – Сергей - был женат, сама она – замужем… Однако сердцу, как говорится, не прикажешь. Разрываясь на части между новым чувством, дочерью, работой и подработками, Алька все же практически без потерь пережила тягостную процедуру развода, к которой полным комплектом прилагалось гневное осуждение со стороны мужниной родни и непонимание со стороны друзей и сослуживцев… «Любимый» для порядка посопротивлялся, больше с целью досадить Альбине, чем попытаться что-то «склеить», но, в конце концов, съехал и оставил бывшую семью в покое…
Затем, когда новый брак стал делом свершившимся, и на душе у Альбины воцарился покой и некое благолепие, она полностью погрузилась в новые ощущения. Ей казалось, что мир стал светлее, добрее и интереснее. Массу сил и времени она отдавала обустройству домашнего очага, беззаветно посвящала себя дочкиным занятиям спортом. Мысли о необходимости разобрать документы из тайника в шкатулке постепенно потускнели и вскоре вообще исчезли.
 
Вместе с мужем они приобрели дачу, на которой пропадали все выходные с апреля по ноябрь… Как-то неожиданно оказалось, что у них с Сергеем много друзей, родных и близких. И всех они были рады видеть, пригласить к себе или самим отправиться в гости…

Альбина и оглянуться не успела, как пролетели годы… Дочь закончила школу и поступила в институт, дача из маленькой развалюхи превратилась в практически загородный дом, старую квартиру они с мужем сменили на б;льшую, трехкомнатную… Во время переезда Алька, пакуя вещи, убедилась, что шкатулка цела и бумаги так и лежат в полуоткрытом ящике. Размещаясь в новой квартире, она пообещала себе непременно после окончания ремонта заняться находкой. Но тут подошло время дочкиного диплома, а затем на первый план выдвинулась проблема ее трудоустройства…

Потом дочь вышла замуж, и родилась малышка-внучка… Эмоции, вызванные новым статусом «бабушки», Аля переживала с чувством некоторой паники…
Ей все еще казалось, что это только вчера они с Сергеем поженились, вчера был тот солнечный совсем не по-осеннему теплый день, когда они пешком вместе с двумя друзьями и маленькой дочкой шли к местному загсу, и не было НИКОГДА той неинтересной и тоскливой жизни «до того», когда ей было так невыносимо скучно…
Теперь, поверив, наконец, что «ВСЕ ХОРОШО», Альбина разрешила себе внутренне немного расслабиться и перестать бояться, что все это может вдруг исчезнуть или развеяться… Как-то она поделилась с Сергеем своими прошлыми «придумками», которые посещали ее в трудные часы ночных подработок, даже попыталась что-то повспоминать конкретное и незаметно увлеклась, заинтересовав и мужа… Сергей внимательно слушал ее и неожиданно предложил: «А почему бы тебе не записывать это? Будешь, как сейчас модно, писать рассказы…» Алька поначалу отнеслась к предложению не серьезно: какой из нее писатель? Да и времени нет… Однако время неожиданно стало появляться: жизнь постепенно выровнялась, перестроечные и прочие катаклизмы остались позади, быт наладился, а подработки как-то сами собой канули в лету: сил сидеть по ночам с чертежами уже явно не было, да и острая необходимость в дополнительном доходе отпала… Но вот так просто сесть за компьютер и начать «творить» … Нет, наверное, к этому она не готова… Тем не менее, временами она стала делать небольшие заметки, по две-три фразы, без какой-либо общей канвы или идеи. Файл так и назвала «Заметки». Заглядывала туда редко, но иногда, прочитав написанное ранее, даже дивилась: «Надо же… И как это я? И к чему бы это?» Однако, ничего не удаляла, пусть лежит, карман не тянет…
И опять все повернул случай… На день рождения Альбине подруга Ирка, зная Алькину любовь к красивым вещицам, привезла шкатулку для драгоценностей в виде небольшого комодика. Надо сказать, что у Альбины с некоторой стабилизацией достатка в семье (и муж прекрасно зарабатывал, и Алька была не на последнем месте, а расходы велись под строгим контролем Сергея грамотно и рационально) появились свободные средства на покупку ювелирных безделушек. Но, самое главное, ей именно хотелось их купить, хотелось надеть! Правда, с возрастом случаи блеснуть новыми украшениями представлялись все реже, но отказать себе в возможности перебирать, любоваться, надевать (пусть хоть дома!) Алька не могла… Всяческих вещиц накопилось уже порядочно, и в одной коробке в перемешку лежали и дорогие серьги с бриллиантиками, и массивные ожерелья из черненого серебра, и блескучие дешевенькие поделки, покупаемые исключительно к новогодним праздникам.
Глядя на это безобразие, Ирка решила кардинально поменять ситуацию. Результатом такого решения и стал «комодик». Весь вечер Альбина вдвоем с подругой разбирала свои «богатства». Массу времени они потеряли на примерки и верчение перед зеркалом, но, в конце концов, рассортировав украшения, пришли к неутешительному выводу: комодик оказался мал… Вот тут-то Альбину и осенило: бабушкин ларец! Как же она могла на столько лет забыть об этом сокровище? Ведь его прямое предназначение и было: хранить Алькину ювелирку… Шкатулка вновь была извлечена. Освобождая ящички, Алька вынула бабушкины бумаги. Нижнее отделение неожиданно закрылось без всякого усилия… Видимо, судьба решила, что все от нее зависящее сделано, теперь Альбинина очередь владеть семейным архивом…



Разборка писем

Тем не менее, разбирать и читать письма Альбина начала все же нескоро. Так или иначе, но для такого занятия нужно было не только свободное время, но и соответствующее состояние души. Для начала Аля разложила документы по «авторам». Множество писем было подписано просто инициалами: Е. или В. Поразмыслив, Альбина решила, что это означает первые буквы имен сестры и брата бабушки Веры. Старшую сестру звали Екатерина, а брата – Владимир. Впрочем, была ведь и Елизавета… Среди адресантов прочих посланий фигурировало немало имен и таких же лаконичных подписей одной буквой, а то и просто закорючкой. Эту стопку Аля решила оставить на потом и начала с писем Владимира…

Любезная моя Верочка!

Пишу тебе из госпиталя, где нахожусь уже неделю по причине ранения. Не пугайся, рана не слишком опасная, и врачи говорят, что я скоро иду на поправку. Не буду обременять тебя подробным рассказом, но плечо заживает действительно быстро.
Ты знаешь, кого я встретил вчера, прогуливаясь в больничном парке? Да, именно А. Надеюсь, Катенька пишет тебе, и ты сможешь сообщить ей, что он жив, и, окрепнув после ранения, будет, видимо, направлен в имение для полного поправления здоровья…
                Твой В. сентябрь 1916г.


Когда Аля расшифровала письмо, а, несмотря на короткий текст, времени на это ушло порядочно, она задумалась. Кто же такой А.? И почему именно Катенька должна быть заинтересована в подробной о нем информации?

Судя по отрывочным воспоминаниям, которые Алька сохранила из отцовских рассказов, Екатерина уже в 1910 году вышла замуж за потомка какого-то немецкого барона, а с началом первой мировой была выдворена в Германию вместе с мужем и маленьким сыном… Родовитого мужа звали Владимир, юного отпрыска – Всеволод…
«А.» не монтировалось ни с каким известным Альбине именем, значит, речь шла о знакомом офицере… Алька решила, что, видимо, у Екатерины был какой-то человек, известия о котором могли бы ее заинтересовать… Замужество – замужеством, но Екатерина, судя по семейным фото, была очень красива и явно имела массу поклонников…

Любезная моя Верочка!
Со дня на день жду новое назначение. Доктора говорят, что о фронте пока не может быть и речи. Думаю, сыграло свою роль и мое ранение, и неожиданно свалившая меня инфлюенца, и продолжительное отсутствие в полку… Даже не знаю, радоваться ли такому? Есть ли что-то от Кати? Можешь уже не отвечать мне по настоящему адресу. Буквально через пару дней я буду в Петрограде и, думаю, удастся свидеться. Как твоя служба? В эти тревожные времена хорошо, что банк так благонадежен. Как здоровье папы? В последнем письме он был крайне лаконичен и уклончив. Мне написала Лизонька, но вестей от Кати и у нее пока нет…
                Твой В. январь 1917г.

Лизонька? Да, конечно. Елизавета - еще одна сестра бабушки Веры! Напрягшись, Альбина примерно восстановила список бабушкиных братьев и сестер. Где-то ведь были еще Анна и Георгий… С предыдущего письма прошло не меньше четырех месяцев. Возможно, что более ранние письма из госпиталя не сохранились.
Действительно, 1916 год. Первая мировая в самом разгаре, в России зреет та самая революционная ситуация, которую Алька изучала и в школе, и в институте. Ясно, что Владимир, автор этих незатейливых посланий, был боевым офицером. Интересно, какого полка? Где воевал? И куда случилось его новое назначение?
Следующее письмо от Владимира было датировано уже 1920 годом. Слишком большой временной промежуток, отметила для себя Альбина. Наверное, лучше попытаться разобрать письма в хронологическом порядке…

Альбина отложила послание и обратилась к пачке отобранных документов с подписью «Е». Писем, относящихся к предреволюционным годам, там не оказалось. Либо они не сохранились у бабушки, либо их сознательно не оставляли, ведь Катенька была выслана во вражескую Германию и, возможно, связь с ней в виде корреспонденции могла оказаться опасной… Пришлось взяться за прочие документы с различными, в том числе не идентифицированными пока, подписями.

Милая моя сестренка!
Спешу сообщить тебе, что у нас все хорошо! Добрались мы хоть и не скоро, но вполне благополучно. Папенька тревожился о сохранности именья, однако дом в полном порядке. Управляющий наш, Константин Петрович, как ты знаешь, взял расчет еще летом и вместе с семьей уехал в Ярославль… Но Серафима, будучи практически одна в хозяйстве, справлялась недурно. Тетушка Надежда Георгиевна, слава Богу, здорова и почти оправилась после похорон мужа… Однако в дела совсем не вникает. Все больше грустит вечерами. Да пасьянс раскладывает…
Я написала Володе, что мы все пока поживем здесь, но папа вскоре уехал и, видимо, ты получишь это письмо, а он уже будет в Петрограде.
Вчера мы с Анечкой ходили гулять на Волгу. Аня замерзла, промочив ноги, и Серафима отпаивает ее травами с медом. Здесь еще с продуктами не так плохо, да и запасы…
                Сентябрь, 1916г

Хорошо, что в конце писем чаще всего стояла дата! Зато подпись была совершенно не разборчива. Витиеватая закорючка, изображающая что-то отдаленно напоминающее то ли колокольчик, то ли лилию. Однако Альбина для себя решила, что автор письма – та самая Лизонька. А в тексте и Анна обнаружилась! Судя по отцовским рассказам, Лиза и Аня были погодки, всю юность дружили, и разметало их по стране только во время гражданской… Значит перед революцией глава семьи (прадед, получается) отправил девчонок из голодного Петрограда в деревню.

Итак, Альбина навела первую ревизию полученной информации: Верочка – в Петрограде, Володя в госпитале, Аня и Лиза – в родовом именье. Кстати говоря, а где это именье было-то? Жаль, что письма все без конвертов… Неизвестна пока судьба «сосланной баронессы» Екатерины, о которой тревожатся все родные. Или жена барона – не баронесса? Впрочем, это не важно. Оставался еще Георгий, самый младший из детей в семье. О нем не было никаких данных.

Трезво оценив ситуацию, Альбина поняла, что ее скудных знаний о прошлом, явно недостаточно. Хоть и хотелось провести «личное» расследование, надо звонить отцу!

Папа, которому Алька рассказала с таким опозданием о находке, неожиданно огорошил ее известием, что сам уже несколько лет набрасывает заметки о семье и событиях прошлых лет! Эти письма, потрясающая удача, потому что многие бабушкины документы затерялись, а часть осталась в семье старшей дочери…

- Тебя же никогда не интересовало это! – заметил отец. – Я не думал даже и посвящать тебя в свои экзерсисы. Но, раз уж ты взялась за дело, бери бразды правления в свои руки. Я, чем смогу, помогу, но в целом этот труд для меня уже обременителен…

Да уж, Альбина чувствовала себя просто свиньей! Ведь, пока она переживала ветрянку первого брака, влюблялась, строила новую семью, растила дочь, обустраивала дачу, рядом жили и умирали ее родные и близкие! Она по мере сил принимала участие в общесемейных делах, горевала о потерях, радовалась успехам, но никогда не задумывалась, какой кладезь информации, данных об истоках и судьбах, уносят с собой навсегда уходящие… И исправить уже ничего нельзя! Никогда ей не удастся расспросить бабулю Евдокию, где же это она ехала на конях в ночи, и как сложилось, что позже она, юная вятская красавица, оказалась в Иркутском университете?..

Тем же вечером, отец переслал Альбине все свои заметки, и Алька с упоением окунулась в чтение…


Поступивший объем новой информации просто потряс Альбину. Конечно, в папиных записях речь шла и о родных как по линии его мамы, бабушки Веры, так и по линии отца, дедушки Дмитрия. В обеих семьях было множество сестер и братьев, имена повторялись: и там, и там оказались Елизаветы, Владимиры, Анны. Родные обеих ветвей с завидным упорством переезжали, неожиданно пересекаясь в одних и тех же местах, чем еще больше запутывали Альку… В свое время, учась в институте и слушая курс по истории Российского государства, Альбина воспринимала его достаточно отвлеченно. Вся информация была просто необходимым объемом знаний образованного человека. Даже глубокие по психологическому воздействию художественные произведения (в том числе и фильмы) не могли создать у нее ощущения причастности к Истории. Неожиданно окунувшись в старые записи, Аля поняла сердцем, как бы пропустила сквозь себя происходящее с ее родными, и ощутила, что жили-то в эти нелегкие времена реальные люди, и именно их судьбы повлияли на будущее ее самой…

Взахлеб прочитав всю ночь, к утру Альбина приняла твердое решение: разобраться пока только с «бабушкиной ветвью». Письма из шкатулки имеют отношение к началу века, когда о дедушке Дмитрии еще ничего не было известно ни бабушке Вере, ни просто в семье Сомовых… Теперь, базируясь на папиных знаниях, будет легче читать и понимать найденные послания. Из записок потрясенная Алька узнала, чт; за новое назначение получил ее дед, Владимир Сомов, после госпиталя. До весны 1917 года он был задержан в Петрограде и наконец высочайшим указом переведен из Невского полка, на тот момент направленного в Румынию, с назначением командиром второй роты знаменитого женского батальона смерти, и позднее именно его рота стояла в Зимнем во время исторического штурма…

Записи отца об этих событиях, основанные и на рассказах бабушки Веры, и на мемуарах женщин, служивших под началом Владимира Сомова, были очень подробны. Альбина читала их, просто как захватывающий роман…

«Привожу цитату из воспоминаний Бочарниковой, унтер-офицера батальона: “Наконец, к нам назначили ротным поручика Невского полка Владимира Александровича Сомова… а полуротным поручика Освальда Карловича Верного и прапорщика Константина Большакова, красивого брюнета двадцати трех лет, офицера Семеновского полка. Рота при поручике Сомове сделалась неузнаваемой. Требовательный в строю, он был любящим, заботливым отцом в повседневной жизни. Не преувеличивая, скажу, что каждая из нас по первому приказанию поручика пошла бы в огонь и в воду”.
Кстати, накануне парада, состоявшегося чуть ли не 24 октября, Владимир Сомов провел генеральную репетицию.

Именно сразу после этого парада Керенский выбрал вторую роту Петроградского женского батальона стоять на охране Зимнего Дворца… Об этом знали в батальоне не все и поэтому были удивлены, что другие роты не появились на площади, а были направлены куда-то.

… 25 октября власть в России сменилась, «защитников Зимнего» просто расстреляли бы в назидание потомкам. Впоследствии события Октября обросли легендами, многое добавил фильм Эйзенштейна с его знаменитыми воротами. Конечно, эффектно, но не соответствовало действительности. Так что Октябрьская революция была практически бескровным переворотом...

… Женщины не стреляли, такого приказа не было, да в этом не было необходимости. Сомов (ротный) приказывал стрелять в воздух, до поры до времени, что и выполнялось неукоснительно.

Опять цитата:

“Я пойду узнать о дальнейших распоряжениях», — говорит ротный, направляясь к двери. Поручик Сомов долго не возвращается. Стрельба стихла. В дверях появляется поручик. Лицо мрачно. «Дворец пал. Приказано сложить оружие». Похоронным звоном отозвались его слова в душе.”
В ночь переворота дядя Володя пришел на квартиру, где жила мама (ей было уже 20 лет), и она с подругой переодела брата в штатское. Удивительно, но фразу о том, что все кончено и т.д. Владимир Сомов почти слово в слово повторил маме, когда пришел к ней переодеться. С Бочарниковой мама знакома не была. Поэтому можно верить им обеим.

Многих женщин из батальона арестовали, а сам батальон вскоре расформировали. Сомов, по-видимому, скрылся. По свидетельству Бочкаревой, которая возглавляла Батальон, Сомов был вскоре выдан солдатами, арестован и расстрелян большевиками. Похоже, в этом винила себя одна из его подчиненных, так как послала ему записку из тюрьмы. На самом деле было не так. Владимир Сомов выжил и умер в 50-х годах ХХ века в Ленинграде…»


С большим трудом Альбина решила пока оставить повествование папы и вернуться к письмам из бабушкиного архива.

Здравствуй, милая наша сестренка!

Ты уже получила письмо от папы? Мы тоже тревожились за папеньку, он уехал, и долго весточки не было. Но вчера, наконец, пришло от него послание. Представляешь, папа, оказывается, поехал не сразу в Петроград. Нам он ничего не сказал, но теперь и мы знаем, что умерла Мария Алексеевна Воронина и в завещании отписала папеньке свое имение в Глебове… Чудн;, правда? Вот папа и поехал в Рыбинск улаживать дела по наследству…
Анюта говорит, что надо попытать Серафиму, ей наверняка что-нибудь известно… А то от Надежды Георгиевны нам ничего узнать не удалось…
P.S. К соседям нашим, Дьяковым, из Ярославля приехал сын Никита Семенович. Он служит на железной дороге и ходит в таком красивом кителе и фуражке… В субботу мы приглашены к ним на вечер. Говорят, у Дьяковых всегда замечательные вечера бывают, даже с фейерверками!
                Октябрь, 1916 г.

Подпись в виде лилии Альбина опять идентифицировала как Елизаветину. Теперь она считала это установленным фактом, так как по папиным воспоминаниям, Лизоньку в семье все, кроме Володи, звали Лилей. Вот и цветок лилии!

Судя по всему, писали сестры бабушке Вере часто, но не слишком подробно. Появившихся новых персонажей Алька просто взяла на заметку: некая овдовевшая тетушка Надежда Георгиевна да Никита Семенович Дьяков – молодой сосед железнодорожник.

Следующим по хронологии письмом оказалось послание от Анны. Почерк письма был жесткий, остроугольный, строчки шли ровными четкими рядами, что явно свидетельствовало о сильном характере и цельной натуре писавшей. Видимо, Анюте не были свойственны романтические и несколько инфантильные черты Лизоньки.

Подольское, 23 января 1917 года.

Здравствуй, Вера!
Надеюсь, что у тебя все по-прежнему благополучно. Приезжал ли Гога из училища? Отец сообщал, что ждете его на Рождественские каникулы. Нам братик так и не прислал весточку. Володя, слава Богу, пока далеко от войны и мне как-то спокойнее. Не знаю, писала ли тебе Лиля, но в последние дни мы частенько принимаем у себя Дьяковых. Никита и Екатерина, брат с сестрой, то и дело заезжают к нам. Екатерина увлечена бисерной вышивкой и неожиданно пристрастила к этому Надежду Георгиевну. Тетушка оставила меланхолию, и теперь все дни проводит за пяльцами. Собирается к твоему Дню Ангела закончить большое полотно и тебе выслать.
Лилька последние дни слегка занедужила. Видно, на святочных катаниях застудилась и теперь лежит в постели. Катания же Дьяковы устраивали. У них прекрасные лошади, да и имение побогаче нашего… А недуг Лилин, пожалуй, несколько надуманного свойства. Никита Семенович, видя ее слабость, и чувствуя себя виноватым в случившемся, все время справляется о ее здоровье и шлет сладости…
                Твоя А.

Так-так, вот и определилось географическое положение именья: Подольское, надо полагать, Рыбинского уезда…

Альбина задумалась. А ведь в папиных записях где-то тоже мелькала фамилия Дьяковы… Ох, неспроста зачастил Никита Семенович к сестренкам Сомовым! Собственно, уже ясно, которая запала ему в душу.

И следующее письмо подтвердило Алькины догадки. Лиза отписала сестре Вере, что Никита Семенович приезжал просить ее руки. Как раз папенька, Александр Николаевич, гостил у них по дороге в Глебово и дал свое благословение… Свадьбу планируют к лету и ждут свою сестрицу непременно… В конце письма Лизы была приписка:

«Папа был как-то необычайно грустен в этот раз. Что за дела там такие в Глебове? Будто гнетет его что-то. Ты бы расспросила его по возвращении. А, может быть, он что-то знает о Кате? Но молчит, и глебовское поместье тут не причем?»
Судя по всему, роман Лизоньки отвлек сестриц от планировавшихся расспросов Серафимы по поводу госпожи Ворониной и ее неожиданного наследства…
Следующее письмо было написано стремительным, очень неразборчивым мужским почерком и датировано началом февраля 1917 года. Это письмо принадлежало руке прадеда, самого Александра Николаевича Сомова.

Рыбинск, 2 февраля 1917 года.

Здравствуй, доченька!
Не думал я, что настолько задержусь здесь, да, видно, дела складываются так, что вернуться получится не раньше марта или апреля. Наследством нашим заниматься приходится в крайне сложных условиях. В городе тревожно, округа переполнена беженцами из западных губерний. Резко поднялись цены. Продукты подорожали в четыре раза, а то и даже в шесть-восемь раз. Из продажи пропал сахар, ощущается недостаток хлеба. Поэтому Городской думе не до наследственных проблем, обращение наше в суд пока не рассматривается...
Про Лилю, думаю, писать тебе не следует? Ты все знаешь из первых рук. Никита Семенович произвел на меня положительное впечатление. Мне кажется, что несмотря на некоторую скоропалительность решения, Лиля будет счастлива в браке… Благослови Господь их в эти трудные времена…
Слышал, что в Петрограде совсем голодно. Постарайся проведать Гогу, раз дела не позволяют мне приехать. Да и последние дни что-то сердце пошаливает. Скорее бы завершить все и вернуться. Хорошо, хоть девочки пока не голодают. Надежда пишет, что у них тихо и погреба еще не опустели…
                Благослови тебя Господь! Твой любящий отец

Вот и добралось повествование до революционных времен! Со дня на день начнутся хлебные бунты в Петрограде, и полетит-покатится волна разрушений и перемен по России. Закрутит в своем водовороте разбросанную по стране семью Сомовых с будущей свадьбой Лизоньки, недооформленным наследством в Глебове, с вынужденной эмиграцией Екатерины, с ротой Владимира Сомова в Зимнем дворце, с неопределенной судьбой Анны и Гоги… А центром этого всего окажется двадцатилетняя Вера, получавшая письма от всех своих близких и бережно их хранившая…

Еще одно письмо Александра Сомова, которое пришлось буквально расшифровывать, так путан и неразборчив был почерк, потрясло Альбину до глубины души. Как будто это было прощальное письмо прадеда, написанное им уже во время тяжелой болезни…

Ярославль, 27 февраля 1917 года.

Дочка моя родная!
Как ты там, все ли у тебя благополучно? Сердце мое болит за тебя и Гогу, такие страшные времена настали! Слышно ли что от Катеньки? С Володей давно ли виделась? Я три недели как в Ярославле. Девочки наши пишут мне, да и Надежда не забывает… Но дела идут совсем не так, как хотелось бы… Со вчерашнего дня в городе ощущается какое-то непонятное напряжение. Как будто все ждут чего-то… Трудно представить, но с улиц пропали городовые, а у дома князя Оболенского на набережной столпились автомобили и экипажи губернского начальства. Вечером ко мне вдруг зашел Никита Семенович Дьяков, он сейчас частенько по делам своего железнодорожного ведомства наезжает в Ярославль, и рассказал о невероятных событиях в Петрограде. Говорят, губернатор попытался не дать распространиться сведениям, но первыми о случившемся узнали, как обыкновенно и бывает, железнодорожники…

Я поселился пока в гостинице г-на Дунаева «Царьград». Здесь, бывало, квартировал и г-н Некрасов, наезжая в Ярославль к брату. Топят в комнатах, надо сказать, неважно, я все время мерзну. Вечерами и особенно ночами мучает тяжелый кашель… А последние два дня постоянно пребываю в лихорадочном жару. И хотя дела наши, вероятно, отложить придется, боюсь, ехать домой в такую пору и в моем состоянии, будет неразумно. Завтра в Петроград отбывает человек г-на Дунаева, и Александр Ефимович любезно предоставил мне возможность передать с ним кое-что для тебя. По приезду он зайдет к тебе на Садовую. Я не буду писать о том, что именно передаст тебе мой добровольный посыльный, однако, важность этих бумаг переоценить трудно. Милая моя Верочка, прочти документы сеи и сохрани их. Если, паче чаяния, мне уж не суждено возвратиться будет, сообщи обо всем Володе и вместе решите, как быть дальше… Часть копий, на всякий случай, я оставлю в Подольском, куда, видимо, отправлюсь, как только позволят силы…

Письмо мое вышло длинным, но почему-то заканчивать его не хочется. Кажется мне, не свидимся боле. Дай Бог здоровья вам, дети мои! Благослови вас Господь.
                Любящий отец, Александр Н. Сомов

Пока Алька читала и перечитывала письмо, сердце ее сжималось от ощущения надвигающейся беды, и на глазах выступили слезы. Ей казалось, что она видит небольшую комнату гостиничного номера и закутанного в плед седого мужчину, сидящего за столом и торопливо пишущего в неверном свете керосиновой лампы … Вот он закашлялся, прижимая платок к губам, провел слабой рукой по лбу и плотнее закутался в плед… Прадед представлялся Альбине невысоким худым человеком с крупными, словно вырубленными чертами лица. Огромные глаза его под кустистыми бровями лихорадочно блестят… Видение было настолько четким, практически осязаемым, что Альбине захотелось протянуть руку и дотронуться до рукава Александра Николаевича.

Понемногу успокоившись, Альбина отметила, что в письме впервые зашла речь о документах. Видимо, именно эти бумаги были как-то связаны с оформляемым Сомовым-старшим наследством, полученным от неизвестной госпожи Ворониной. Информации о том, какое отношение Мария Алексеевна имела к семье Сомовых, ни в уже прочитанных письмах, ни в папиной памяти не нашлось…

Письмо прадеда потрясло Альку настолько, что временно она отложила свои занятия по расшифровке бабушкиной корреспонденции. Представленная ею картинка с пишущим прощальное послание прадедом все время вставала перед глазами, производя тяжелое гнетущее впечатление. И, не смотря на интерес, Альбина не могла заставить себя вновь взяться за письма, боясь увидеть в следующих подтверждение своим догадкам…
Но, так уж судьбе было угодно, чтобы Алькин энтузиазм в разборке бабушкиных бумаг не угас по причине психологического свойства. Буквально через месяц позвонил отец и сообщил, что нашел в интернете любопытную заметку местной Рыбинской газеты. Суть ее сводилась к тому, что при ремонте старого загородного особняка на берегу Волги, отданного региональными властями под небольшой мотель, был найден тайник с бумажными деньгами и документами. Дом этот являлся частью заброшенного поместья и находился в тихом провинциальном уголке Ярославской области, где еще недавно располагалось селеньице Подольское, постепенно захиревшее в годы перестройки и массового оттока жителей в город… Именно в Подольском, судя по семейным преданиям и найденным письмам, проводили каждое лето дети-Сомовы, и именно там застала февральская революция Лизу и Анну.

Папа скопировал заметку для себя и переслал Альбине:

«В первую очередь удалось определить, с какого приблизительно момента деньги и ценные бумаги собирались и когда были оставлены владельцем. На одной из железных коробок стоит фабричная надпись: «Санкт-Петербург. Треугольник. 1860 год». Особый интерес представляют четыре сберегательные книжки, открытые в государственной сберегательной кассе № 164 при казначействе в г. Рыбинске в 1916 году, две из них – на имя Александра Николаевича Сомова, одна – на имя Елизаветы Александровны Сомовой и одна – на имя Анны Александровны Сомовой.
Логично предположить, что именно Сомовы проживали в доме, являясь его владельцами».

Алька немедленно связалась с корреспонденткой, написавшей статью, а та, в свою очередь, помогла наладить контакт с работницей Рыбинского краеведческого музея Еленой Сорокиной, куда была передана находка. Елена сообщила, что клад для музея ценности не представлял, и все документы вернули в прокуратуру Рыбинска. Сорокина проявила неожиданную для современного века отзывчивость и практически сразу прислала обстоятельное письмо, в котором привела полный перечень обнаруженных документов, а также приложила сканированные копии всех бумаг из тайника. Если корреспондентка в статье с особым интересом отнеслась к сберегательным книжкам, то Альбина в перечне с волнением отметила другое: выписки из метрических книг.

Две выписки были из книг церкви Федора, Давида и Константина села Глебово Рыбинского уезда Ярославской губернии. Первая - о венчании - была датирована 1865 годом и вторая – о крещении – 1866 годом.

Еще одна выписка была из метрической книги другой церкви - храма Воздвижения Креста Господня села Коприно Рыбинского уезда Ярославской губернии, датированная тем же 1866 годом, и говорилось в ней тоже о крещении.

Альбина внимательно изучила документы.

Сначала о венчании:

Церковь Федора, Давида и Константина с.Глебово Рыбинского уезда Ярославской губернии.
Запись № 158.
Брак 18.09.1865.
Жених – поручик 138 Болховского пехотного полка Николай Алексеев Зубов, православный, первым браком, 24 года.
Невеста – французская подданная, девица Надин Мари Франсуа Лера, православная, первым браком, 25 лет.
Поручители:
По жениху – Действительный Статский советник Михаил Николаев Журавлев и поручик 138 Болховского пехотного полка Михаил Антонов Вахромеев, оба Ярославской губернии, Рыбинского уезда, города Рыбинска.
По невесте – купец Николай Васильев Сомов и крестьянин Кирилл Сергеев Дикий – оба Ярославской губернии, Рыбинского уезда, села Коприно.
Таинство венчания совершил протоирей Иоан Философов

Затем о крещении:

Церковь Федора, Давида и Константина с.Глебово Рыбинского уезда Ярославской губернии.
Запись № 190.
Александр. Рожден 18 ноября, крещен 17 декабря 1866г.
Родители. Поручик Николай Алексеев Зубов и законная жена его Надежда, оба первобрачные и православные.
Восприемники: Действительный Статский Советник Михаил Николаев Журавлев Ярославской губернии, Рыбинского уезда, города Рыбинска и вдова Таисия Семенова Ельчанинова, Ярославской губернии, Рыбинского уезда, д.Захарино.
Таинство крещения совершил протоирей Иоан Философов

Храм Воздвижения Креста Господня села Коприно Рыбинского уезда Ярославской губернии.
Запись №40.
Александр
21 ноября родился.
17 декабря 1866 года крещен.
Родители: купец Николай Васильев Сомов и законная жена его Екатерина Александрова, оба православного вероисповедания.
Восприемники: Ярославской губернии, Рыбинского уезда, села Коприно крестьянин Кирилл Сергеев Дикий и Олонецкой губернии, Петрозаводского уезда, Великогубской волости, деревни Потанещина вдова Елизавета Александрова Ухова.
Проводил: приходский священник Николай Соловьёв

Альбине сразу бросилось в глаза полное совпадение года рождения, имен и отчеств у младенцев, а само хранение в одном архиве, и тем более в тайнике, документов на разные фамилии показалось странным. Зачем нужны были записи о Зубовых?
Судя по фамилии родителей, в записи о крещении из Копринского храма речь шла именно об Алькином прадеде! Родился и крестился Александр Николаевич Сомов… Наверняка это те самые бумаги, которые в Подольском спрятал в лихие революционные годы Александр Николаевич. Необходимо было срочно вернуться к разборке писем из бабушкиной шкатулки! Вдруг найдутся еще какие-то разъяснения…Тем не менее, Альбина решила сначала просмотреть до конца все присланные материалы из тайника.

Сберегательные книжки и хозяйственные записи Алька проглядела бегло, зато ее внимание привлекли разрозненные счета по оплате услуг нотариуса, составлявшего иск в городской суд Рыбинска об утверждении статского советника Сомова в правах наследования, подобия квитанций о взыскании пошлин и сборов, черновики каких-то перечней имущества, а также список документов, переданных нотариусу в наследственное дело. Именно в этом списке Альбина вновь наткнулась на фамилию «Зубова»: «Завещание вдовы Марии Алексеевны Ворониной, урожденной Зубовой, на трех листах». Вот и связь с выписками о Зубовых… А в целом это, скорее всего, и были копии документов, которые собирал и оформлял прадед для получения наследства от Марии Ворониной… Подлинники, видимо, уже были переданы на разбирательство в суд, а часть бумаг, надо полагать, особо важная, была отослана бабушке Вере.

Странно. Судя по всему, каких-либо препятствий для вступления в права наследования в документах не было отражено. Никаких данных о судебных спорах или отказах не нашлось. Что же так волновало Александра Николаевича в связи с этим делом и так задерживало процесс? Какие обстоятельства еще вскрылись, когда прадед прибыл в Глебово, встретился с душеприказчиками и получил первый доступ к бумагам? Почему дела заставили старшего Сомова отправиться из Рыбинска в Ярославль?

А, может быть, было еще какое-то судебное разбирательство? Ведь среди документов сохранился черновик перечня, в котором были упомянуты и выписки из метрических книг о венчании и крещении, и запись о смерти младенца Александра, сына Николая Алексеевича Зубова, и докладная записка присяжного поверенного Демидова о проведении «записи свидетельств Действительного статского советника, потомственного почётного гражданина г. Рыбинска М.Н. Журавлёва по делу статского советника А.Н. Сомова»… Возможно, эти документы были нужны для подтверждения факта отсутствия иных наследников у Марии Ворониной (урожденной Зубовой)? И именно это решалось уже в Ярославле? Альбининых познаний о делопроизводстве в части наследования имущества явно не хватало… Решив не углубляться дальше в юридические аспекты истории, Алька вернулась к бабушкиной корреспонденции.

Март, 1917 год

Здравствуй, любезная моя сестренка Верочка!

Пишу тебе с тяжелым сердцем. Третьего дня приехал папа. Он был совершенно измотан, ничего нам не рассказывал, сразу после ужина ушел к себе, а наутро был так слаб, что остался в постели. Мы пригласили Егора Варламовича, местного доктора, и тот весь день пробыл в комнате отца. Говорит, что папа сильно простужен, и что возможно воспаление легких. Действительно, приступы кашля мучают папу и особенно ночью. Серафима традиционно заваривает травы, но доктор заявил, что от этого толку мало… Все равно, мы считаем, что не стоит отказываться от Серафиминых настоев.
Сегодняшнюю ночь мы по очереди провели в спальне у папы, меняя компрессы. Он метался в жару и, по-моему, бредил. Мне удалось разобрать несколько фраз, значения которых я, к сожалению, не понимаю. На всякий случай, я их напишу для тебя, может быть, ты разберешься, что к чему.
«Документы,.. сохрани, Верочка… Письмо…»
«Передали ли? …Ты помнишь… Часть в старом тайнике… Но главное – письмо. Я верю… Зубов… Коприно…»
Папа в горячке все звал тебя, Верочка! Если он обращался к тебе, значит, только ты и сможешь его понять…
Никита Семенович кланяется тебе. Надеемся, что беды наши скоро закончатся, папенька поправится, и мы сыграем свадьбу в положенный срок…
P.S. Аня и тетушка здоровы и шлют тебе привет.
                Твоя Лиля.

В конце этого письма закорючки в виде цветочка уже не было. Даже легкомысленная Лиля была явно подавлена и испугана болезнью отца. Собственно говоря, Альбина и ожидала чего-то подобного. Ведь как-то должны были все эти юридические бумаги сохраниться в Подольском, а раз они там остались, то, видимо, человек, спрятавший их, уже не мог их достать. Вариантов ответа на вопрос «Почему?», конечно множество, и самый страшный – это смерть прадеда. Но, к сожалению, писем, относящихся к этому времени, больше не оказалось. Зато обнаружилась небольшая открытка, подписанная витиеватой литерой «Е». На открытке была изображена городская заснеженная улица, дровни, груженные огромной пушистой елкой, и прогуливающаяся пара: офицер и черноглазая барышня. Офицер улыбался, в руках у него было несколько цветных свертков, видимо, рождественских подарков, а барышня ласково и нежно смотрела кавалеру в лицо...
 
Текст открытки был лаконичен и незамысловат:

«Вере, любезнейшей сестрице, буде она нас не совсем позабыла, мое поздравление с наступающим Новым годом, и искреннее желание всех благ!
Эта открытка напомнила мне тебя и Володю… Здоровы ли? Жду и тебя, и Анюту к себе. Мы уже устроились, я работаю.
                Е., декабрь 1919г. Торопец

Альбина с облегчением отметила, что наконец-то появилась ссыльная «баронесса» Екатерина, вернувшаяся на родину и почему-то оказавшаяся вдали от Петрограда в провинциальном и тихом Торопце. В письмах образовался явный временной разрыв, почти трехлетний, включающий самый тревожный период в России: период революций и начала гражданской войны…

Альбина позвонила отцу, но его воспоминания об этом времени, основанные на рассказах бабушки Веры, были тоже не слишком подробны. За исключением данных о защите Зимнего, в которой волею судьбы пришлось непосредственно участвовать Владимиру Сомову, информация о том, что делали остальные родные, была скудной.

Тем не менее, Алька попыталась максимально вникнуть в ситуацию, читая папины заметки, посвященные его матери:

«…Отсутствие в нашей семье многих документов и фотографий касательно семьи Сомовых объясняется очень просто. Мама переезжала из Питера в Торопец одна (сестры уже были в Торопце), и часть багажа у нее просто украли в подъезде дома. Что осталось, то осталось. Может быть, в утерянном багаже и были сведения о дедушке и бабушке, прабабушке и прадедушке, о родстве с художником Константином Сомовым…

Возникает вопрос, почему молодую девушку, только вышедшую в мир из закрытого пансиона императрицы Марии Федоровны, оставили в Питере практически одну? Правда, она уже работала…

Владимир же вынужден был скрываться после Октября 1917 г., а брату Георгию (кстати, где он жил?) было едва 17, он серьезно заболел, и пришла на помощь женщина много старше его. Это, в конечном счете, и определило судьбу юноши… Похоже, большой семьи Сомовых как таковой тогда уже не существовало, хотя замужем была только старшая дочь – Екатерина, и то высланная с сыном в Германию. Как-то рассредоточилась семья…

… Некоторые фотографии мама привезла в Томск также в сороковые годы от сестер (как родных, так и двоюродных)… Кстати, на одной из фотографий семьи Александра Сомова и его близких начала ХХ века (та самая, в застекленной раме) присутствует несколько мужчин и женщин, не знакомых мне, из старшего поколения. В том числе и мужчина, явно напоминающий художника Константина Сомова или его брата Александра, они были очень похожи…

В лице их сестры Анны Сомовой-Михайловой тоже заметны фамильные черты. Когда я впервые увидел портрет Анны, я сразу же вспомнил некоторые фотографии Веры Александровны Сомовой, моей мамы, первой трети ХХ века. Тот же поворот головы, похожая прическа и, самое главное, характерная «припухлость» щеки. Конечно, это может быть просто дань моде того времени. Однако именно эти фотографии мама почему-то очень не любила…»

Упоминание о Константине Сомове было невероятно интересно, но Альбина, как и в случае с родными по ветви дедушки Дмитрия, решила не распыляться и таки разобраться в странной и запутанной истории с глебовским наследством. Может быть, в процессе и мелькнет что-нибудь, связанное с известным художником…

***

Для начала Алька решила ознакомиться с историей Ярославского региона, Рыбинска и возникающего то тут, то там Коприно. Вдруг где-то да проявится упоминание о знакомых персонажах…

Просмотрев массу материалов по истории Ярославской губернии тех лет, Альбина поняла, что, скорее всего, уже весной или в начале лета 1917 года Сомовы в том или ином составе должны были попытаться покинуть Подольское, так как вопрос с продовольствием в целом и с хлебом в частности, там становился все острее… Рыбинск и Мологский уезд, вплотную граничащие с Копринской волостью, были охвачены погромами, хлебный транспорт задерживали и расхищали…
Взрывоопасность ситуации усиливалась не только из-за ухудшающегося продовольственного положения, но и вследствие того, что в деревню стали возвращаться агрессивно настроенные солдаты с фронта, демобилизованные по ранению или инвалидности, а также к родне ехали рабочие закрывавшихся городских предприятий. Уезд бурлил…

Надо полагать, что свадьба, намеченная на лето, если и состоялась, то вряд ли была пышной. Однако, ни открыток, ни писем с упоминанием об этом событии в шкатулке бабушки, да и в папиных семейных бумагах, не сохранилось… Альбина отметила с горечью, что в Екатерининой открытке из Торопца приглашение о приезде звучит совершенно конкретно: «Жду и тебя, и Анюту к себе». Значит ли это, что отца, Александра Николаевича Сомова, к декабрю 1919 года не было в живых? А раз не упомянута и Лиля, то, видимо, она все же уже вышла замуж и устроила свою судьбу.

Папины воспоминания о Георгии – Гоге – тоже были расплывчаты, и жизнь его в революционное лихолетье так и оставалась не разъясненной…

Еще раз просмотрев документы и перечни, присланные Сорокиной, Алька неожиданно для себя решила: надо ехать! Надо своими глазами увидеть Ярославль, Рыбинск, посетить заброшенное Подольское… Это память, это прошлое, это истоки…


Поездка

То, что летне-дачный период уже завершился, а настоящая зима, еще не началась, позволило Альбине, бросив все дела и заручившись одобрением домашних, отправиться в незапланированный отпуск. Можно сказать, по Золотому кольцу своего прошлого…

Ярославль встретил ее серой предзимней слякотью на тротуарах, резким холодным ветром с Волги, невеселыми спешащими по своим делам горожанами… Однако, в силу вечернего времени на улицах вскоре зажглись фонари, вспыхнула красочная подсветка зданий, заиграла музыка в небольших кафешках, рассыпанных вдоль набережной, как монпансье, и все это несколько примирило Альку с тревожным ощущением неопределенности ее вояжа. Твердо пообещав себе не обращать внимания на ноябрьскую хандру, Альбина обустроилась в гостинице и на сон грядущий взяла просмотреть рекламные проспекты, призывающие посетить достопримечательности древнего города.

Утром она поднялась пораньше, оделась потеплее и выдвинулась на разведку. За ночь слегка приморозило, выпал колючий снежок, коварно припорошивший застывшие лужи и облепивший голые ветки деревьев. Холодный ветер, налетавший вчера с реки и пробиравший до костей, почти утих, над Волгой клубился туман. Здания стояли окутанные неверным рассветным заревом, отражавшимся малиновыми всполохами в верхних рядах окон и переливавшимся на золоченых крестах церквей.

Первым делом Альбина отправилась на бывшую Екатерининскую, а ныне улицу Андропова, осмотреть здание той самой гостиницы «Царьград», где останавливался прадед. За годы, прошедшие после революции, модный отель, судя по всему, стал лакомым куском для множества организаций и ведомств, развернувших полную интриг борьбу за право обладания просторным зданием, и на сегодняшний день победа оказалась за несколькими административными учреждениями, не представлявшими для Альки никакого интереса. От Екатерининской Альбина отправилась в сторону Волги, налюбовалась белоснежными башнями церкви Ильи Пророка, которые даже в пасмурности ноября как будто светились изнутри, такие белые они были, особенно на контрасте с изумрудно-зелеными луковками куполов. Посетить церковный музей, работавший для туристов лишь с мая по октябрь, к сожалению, не удалось, и Аля направилась к Губернаторскому саду, оказавшемуся настоящим парком-музеем. Его припорошенные снегом аллеи, окаймленные черными бордюрами кустарника, манили тишиной и спокойствием. Скульптуры еще не были упрятаны в зимние одежды из холста и досок и, казалось, ежились на осеннем ветру. Ажурные скамейки, несмотря на обнаженность и некоторую запущенность, выглядели очень в стиле благополучного классического сада. В глубине парка, у самого выхода к Волге, высился бывший Губернаторский дом, где разместился сегодня художественный музей. Видимо, про это место писал Александр Сомов Верочке: «… у дома князя Оболенского на набережной столпились автомобили и экипажи губернского начальства», ведь князь Николай Оболенский был последним губернатором Ярославля перед революцией февраля 1917 года.

Гуляя вдоль Волжской набережной, Альбина заглянула в Музей истории Ярославля, миновала Митрополичьи палаты, решив посетить расположенный там Музей древнерусского искусства после обеда, и, обогнув золотоглавый Успенский Кафедральный собор, вернулась в гостиницу.

Долгая ходьба на холодном воздухе утомила. Пожалуй, Алька переоценила свои силы и, чувствуя, что ноги гудят, а спина предательски ноет, отменила послеобеденный визит в Музей. Слегка отдохнув, она спустилась в компьютерный зал и решила побродить по интернету, изучая историю Ярославля, и планируя дальнейшие свои маршруты. По крайней мере, это в тепле и прерваться можно в любой момент.
Вечером, вдоволь наобщавшись по телефону со своими домашними и включив телевизор, где мужественно стреляли и не слишком остроумно хохмили очередные менты, Альбина вырубила звук, оставив только мелькающую картинку, и предалась размышлениям. Собственно говоря, что она хотела от этой своей обзорной поездки? Немедленного обнаружения мемориальных досок на тех зданиях, где приходилось бывать прадеду? Случайно забытых, ну, скажем, в холле гостиницы, старинных архивных документов? Бред, да и только! Но, ввязавшись в эту авантюру, теперь Алька была вынуждена выполнить свою программу до конца. Как это там: «Мы не привыкли отступать»?.. Наверное, надо позвонить Сорокиной и попросить совета, решила она, засыпая.

Утро «обрадовало» Альбину холодным серым дождем, смывающим с мостовых и газонов вчерашний снег. Такая погода в самый раз соответствовала походу в Музей. Наскоро позавтракав, Алька установила себе график: с утра в музей, затем звонок Сорокиной и, возможно, уже вечером отбытие в Рыбинск.

В общем-то, она не считала себя большим ценителем иконографии, а уж тем более знатоком, но побывать в древнем Ярославле и не окунуться в его православные истоки, виделось ей просто неприличным. Старинное здание музея внешне было не слишком велико, но внутри оказалось неожиданно просторно. Высокие потолки, светлые залы, тонко выписанные лики святых оставили приятное ощущение умиротворенности и покоя.

Дозвониться Сорокиной не получилось, ее телефон был постоянно вне зоны доступа, и Альбина начала готовиться к отъезду.

В Рыбинске она собиралась побывать в местных архивах и, если получится, взглянуть на метрические книги церквей, упомянутых в прадедовых выписках, а также поискать информацию о Подольском, Коприно и Глебове. Заниматься этим в Ярославле она посчитала нецелесообразным, только если в Рыбинске ничего не обнаружится, тогда уж придется вернуться и разбираться в архиве губернском…
Не имея пока особой информации о городе, Алька выбрала себе для проживания классический вариант гостиницы – «Рыбинск», справедливо полагая, что название должно говорить само за себя и, скорее всего, это и есть «базовая» цитадель гостиничного сервиса. Не малую роль сыграло и местоположение отеля на улице Крестовой, которая, судя по данным интернета, считалась местным Бродвеем и пролегала параллельно Волжской набережной, объединяющей множество памятников истории города…

Здание гостиницы оказалось вполне «советским» снаружи: бледненькая пятиэтажка с плоским фасадом, единственным украшением которого являлся портик над главным крыльцом и вишневого цвета ограждения на длинномерных балконах. Впрочем, внутри все было вполне достойно: чисто, аккуратно и без помпезных излишеств. Не избалованная комфортабельными путешествиями Альбина оценила свой номер на твердую четверку: телевизор и холодильник, похоже, достались гостинице еще со времен Андропова, но душ и туалет были в номере, что несказанно обрадовало. Цена за это «великолепие», конечно, была не маленькая, да ладно, это ненадолго…
Традиционно знакомство с городом Алька начала с утренней пешей экскурсии. Ноябрьская погода не украсила улиц, под ногами чавкала снежно-слякотная грязь, проезжающие машины в точном соответствии с российским менталитетом далеко не всегда притормаживали, чтобы уберечь прохожих от фонтанов из-под колес… Сразу же на ее пути оказался Сретенский храм, построенный во второй половине XIX века и чудом уцелевший в безжалостных вихрях революции. Здание было бело-стенное, с узкими окнами и ярко-изумрудными куполами, увенчанными крошечными главками – оно чем-то, возможно цветовым решением, ассоциировалось с церковью Ильи Пророка в Ярославле.

Храм напоминал экзотический каменный цветок, выросший посреди городской мостовой. Тяжелые двери, беленые стены, иконы в деревянных окладах представляли совершеннейший контраст с шумной современной улицей… Добравшись по Крестовой до Красной площади с традиционным памятником Ленину, Альбина свернула к Волге. Деревья на Волжской набережной мотались под порывами сырого ветра, и их несчастный вид усиливал ощущение промозглости и холода.

Накануне вечером Альбина еще раз внимательно изучила многочисленные исторические справки о Рыбинске. Удивительный город с интересной судьбой! Он несколько раз переименовывался. Изначально примерно на этом месте располагалось поселение Усть-Шексна, а в 1504 году здесь была зарегистрирована Рыбная (царская ловецкая) слобода. В 1767 году императрица Екатерина II подписала указ о преобразовании слободы Рыбной в город Рыбной, а в 1777 году город стал уездным центром Ярославской губернии и был назван Рыбинском. За советские времена городок успел побывать и Щербаковым, и Андроповым, сохранив милый провинциальный масштаб, но, к сожалению, потеряв многое из своей застройки…

В революционный 1917 год, когда прадед по делам наезжал в город, ситуация в Рыбинске складывалась далеко не однозначно. Большевики в Совете заставили принять решения о создании Красной гвардии, национализации банков, а также о роспуске учредительного собрания. В то же время уездное Земство и Городская дума все еще находились в руках буржуазии, и в декабре 1917 года в городе начались погромы и грабежи. Конечно, думала Альбина, в этой обстановке вряд ли кто-то мог заниматься делами о наследовании, если сам смысл этого понятия после октября был уже утрачен. Речь теперь не шла о сохранении прав на собственность, которую вовсю национализировали, надо было просто выжить! А позднее, в июле 1918 года, безуспешная попытка Савинковского «Союза защиты Родины и свободы» свергнуть Советскую власть решительно разбила надежды на возвращение «старых» времен… Какое уж тут наследство…

Надо полагать, сестры Сомовы окончательно покинули уезд к концу гражданской войны, судя по тому, что дальнейшие письма Анне и Вере уже адресовались в Торопец. Владимир и Георгий пока исчезли из виду, и их место проживания и род деятельности не определялся…

Первым объектом, осмотренным Альбиной, стала Соборная площадь и Спасо-Преображенский собор - православная святыня и жемчужина исторической части Рыбинска. Прародителем Спасо-Преображенского собора была деревянная церковь в честь апостола Петра, покровителя рыбаков. В XVII веке на месте обветшалой деревянной построили каменную, во имя Преображения Господня. В 1804 году рядом с церковью возвели колокольню, предположительно, по проекту костромского зодчего-самоучки Степана Воротилова. Устремленная в небо «свеча» была украшена колоннами, несущими на себе печать и мягкой живописности барокко, и изящной сдержанности классицизма. Пятиярусную колокольню возвели на много лет раньше самого храма, перестроенного только к 1851 году. Легенда гласила, что проект, выполненный архитектором Мельниковым для конкурса на строительство Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, занял там третье место и был реализован по мере средств и возможностей местными купцами в Рыбинске. Так появился величественный Спасо-Преображенский собор, который потом назвали «красой Поволжья». Альбина, любуясь Собором, согласилась с мнением, что он является явной доминантой и красивейшим зданием города, тем более что стоит на возвышенности и хорошо виден отовсюду … Хотя Мельников, говорят, остался совершенно недоволен таким воплощением своего проекта!

Продвигаясь дальше по набережной, Альбина добралась до комплекса Рыбинского музея-заповедника, решив пока не знакомиться с экспозициями, а лишь изучить здания и памятники с внешней стороны. Будучи по образованию архитектором, она тешила себя уверенностью, что способна профессионально оценить достоинства и нюансы построек…

Основное здание музея разместилось на самом берегу. Оно было возведено в 1912 году для Новой хлебной биржи, и вполне возможно, что прадед, Александр Николаевич или его знакомые из купеческой братии бывали здесь…
Увенчанное фигурными кровлями с ажурными гребнями, облицованное поливной плиткой и изразцами здание напомнило Альбине сказочные палаты, словно сошедшие со страниц книжек ее детства.

Рядом с Новой располагалась Старая хлебная биржа. Стоящий на монументальном основании из камня, служащем защитой во время половодья, двухэтажный дом выглядел лаконично и благородно. Его простая классическая архитектура и утонченный лепной декор отличались от пышности Новой биржи, но, вместе с тем, прекрасно дополняли его. Нельзя сказать, что здание находилось в прекрасном состоянии. Если в свое время рыбинские купцы не особо жаловали биржу, ее помещения занимались различными организациями, то и нынче здание не выглядело ухоженным, и ремонт бы ему явно не помешал…

Не лучше обстояли дела и у гостиных дворов – Красного и Мучного, расположенных напротив. Некогда богатые постройки выглядели не слишком опрятно. Особенно удручающее впечатление произвел Мучной. Грустно и заброшено смотрелось его двухэтажное здание, с облупившейся, некогда персиковой штукатуркой, изящными оконцами и ажурными арочными проемами…

Рыбинск когда-то именовался столицей бурлаков, поэтому не удивительно, что на Волжской набережной на самом видном месте, недалеко от Рыбинского музея-заповедника, Альбина обнаружила памятник Бурлаку. Обогнув его, она свернула на улицу Луначарского и направилась к гостинице, пора было обедать и неплохо бы отогреться…

Вторую половину дня Алька, как и в Ярославле, посвятила интернету и составлению конкретного плана работы по архивам. Внимательно изучив карту области и сравнив ее с картами дореволюционными, она обнаружила печальное обстоятельство: Коприно, к приходу которого относилась деревня Подольская, в процессе строительства Рыбинского водохранилища ушло под воду. От села остались руины храма Воздвижения Креста Господня, построенного в 1787 году… И тут же нашлась статья местной газеты, в которой описывалось полное разрушение последних стен храма… В районе села теперь располагалась база отдыха и планировалось строительство гелио-парка. Интернет пестрел рекламными зазывалками и фото: деревянные срубы «на курьих ножках» в псевдо-русском стиле, пляжи с шезлонгами, причалы, затерянные в сосновом бору корпуса отелей, номера с туалетными комнатами величиной с хорошую гостиную… Все современно, все для курортных нужд…

Конечно, при таком подходе старинная Подольская усадьба на берегу Волги не могла не привлечь внимания оборотистых бизнесменов… Так и видится, стилизованный под девятнадцатый век комплекс! Центральное здание с колоннами, аллея, ведущая через парк прямо к реке, деревянные мостки пристани, петляющие дорожки со скамьями и беседками в зарослях боярышника и сирени… Постройки хозяйственного назначения непременно выглядят, как амбары или конюшни, а современные стоянки для машин стыдливо упрятаны за живой изгородью из елей и, чтобы уж совсем не проглядывалось, остролистов… Номера, конечно, обставлены мебелью из натурального дерева под Гамбса или даже братьев Тоннет, кругом обязательно дореволюционные фото в витых рамах, светильники притворяются канделябрами, стены облицованы деревянными полированными панелями, а выше – обои «под ткань». Обслуга - в одеждах конца позапрошлого века, но с сотовыми телефонами в кружевных карманчиках на передниках… Иронизировать можно сколько угодно, подумалось Альке, но утерянного явно не вернешь. Ей почему-то невероятно стало жаль разрушенных до основания фрагментов Крестовоздвиженской церкви… Судя по фото, вид с воды был просто изумительный! Да и рядом было кладбище, которое практически все ушло под воду, но ведь часть надгробий сохранилась, и еще до последнего времени на них можно было прочесть отдельные имена… Однако теперь, после работы бульдозеров, все скрыто под развалинами и кучами грунта… В Коприно, возможно, ехать не имело уже никакого смысла. А Подольское? О чем может поведать полностью перестроенное под мотель здание? Правда, оставалось еще Глебово, которое могло быть сегодня Альбининым родовым гнездом! Ведь прадед явно не успел дооформить наследство, как грянуло «Власть Советам!» и «Земля крестьянам!»… Пытаться в нынешние времена восстановить свои права ни на Подольское, ни на Глебово Альбина ни за что бы не стала, не смотря на прецеденты, время от времени озвучиваемые по телевидению… Зачем? Сил уйдет немерено, результат совсем не гарантирован, а с документами – вопросов больше, чем ответов, да и наследников, кроме нее, еще пруд пруди. Так что, как сложилось, так сложилось, но разобраться, что там такое «замысловатое» оказалось с завещанием госпожи Ворониной, все-таки было любопытно…

Утром Альбина наконец-то собралась и отправилась в Государственный архив. Путь туда оказался не близким, но достаточно удобным. Троллейбус довез ее прямо от гостиницы до здания архива за какие-то двадцать минут, и Алька еще раз похвалила себя за то, что выбрала верное место для проживания. Четко составленная программа действий моментально была забыта. Альбина, войдя в вестибюль, растерялась, сунулась туда-сюда и, в конце концов, просто обратилась к какой-то женщине, только что сдавшей свое пальто в гардеробе и явно знающей, куда идти. Новую знакомую Альке видно Бог послал! Дальше все было просто и естественно. Они прошли в нужный зал, и Антонина, так звали Алькину спасительницу, взяв шефство над начинающей исследовательницей, помогла заказать нужные документы и научила, что, где и как запрашивать. Оказалось, что все не так уж и сложно, но требует невероятного количества времени. Заказанные «единицы хранения» пришлось ждать…
Среди доступных дел Альбина нашла несколько описей личных архивов жителей Ярославской губернии и несказанно обрадовалась, обнаружив знакомую фамилию «Ельчанинова». Госпожа Ельчанинова Таисия Семеновна была крестной юного Александра Зубова, о чем гласила метрическая запись, обнаруженная в тайнике. Алька затребовала все, что сочла наиболее перспективным и любопытным. Такие архивы запрашивались редко, а рабочее время близилось к концу, дождаться их уже не представлялось возможным. Следующий «присутственный» день в читальном зале был послезавтра, и Альбина не стала настаивать на возможности поработать в выходной, хотя Антонина сказала, что для иногородних часто делают исключение. Ничего, она не спешит. Надо поехать взглянуть на Глебово (или все же Коприно?) и можно еще посетить музей-заповедник, в чьих запасниках хранится масса таких же частных писем и дневников…

Конечно, поздний ноябрь – не самое приятное время для путешествий по Российской сельской местности. Альбина убедилась в этом сразу же, обнаружив, что автобусы в направлении Глебово ходят два раза в день, а распутица делает их путешествие еще и не гарантированным от неожиданностей… Курортный пункт Коприно, куда шел транспорт через Глебово, в предзимний период оказался не востребованным, и даже таксисты не испытывали желания рисковать автомобилем ради редкого пассажира… На утренний рейсовый автобус Алька опоздала, и потому пришлось поездку отложить. Завтра снова в архив, а уж через день, вооруженная знаниями о расписании и ситуации на дорогах, она примет окончательное решение, ехать или нет. Возможно, что архивные материалы дадут ей новые знания и конкретизируют цель вояжа…
Обдумав все, Альбина направилась в исторический музей.

Рыбинский музей был богат многочисленными коллекциями из окрестных усадеб. В сороковые годы сюда переселились фонды музея из Мологи — города, затопленного Рыбинским водохранилищем. В том числе были представлены и архивы Мусиных-Пушкиных – известнейших в культурном мире Ярославских дворян. В экспозициях было много писем, дневников и просто всяческих личных документов: визитки, счета, открытки… Конечно, это было бы слишком большой удачей, если бы в музее нашлись бумаги Сомовых или Зубовых… Увы!

Но при внимательном изучении писем, отправленных из Ярославской губернии некоему господину Василию Андреевичу Ушакову, Альбина неожиданно наткнулась на знакомый адрес: угол Садовой и Гороховой, Санкт-Петербург. Именно в этом доме и проживал прадед в начале 1900-х… Можно сказать, соседи они были с господином Ушаковым… Письма шли из Глебово, а в одном из них упоминалось о венчании, которое будет проходить в Коприно… Все-таки мир тесен, подумалось Альке.

Документы и фотографии из архива Мусиных-Пушкиных заинтересовали ее просто так. Совершенно не надеясь найти какие-то связи с Сомовыми или Зубовыми, Альбина рассматривала прекрасные лица сестер Дарии, Ольги и Марии. Родовые земли Мусиных-Пушкиных находились в Мологском уезде и навсегда ушли под воду Рыбинского водохранилища, хорошо, что информационные материалы все-таки частично сохранились. И, тем не менее, связь с Глебовым обнаружилась! В первом браке Ольга Михайловна Мусина-Пушкина стала Глебовой, а среди различного рода Глебовских бумаг нашлась старинная купчая 1803 года на поместье Липки близ села Глебово Рыбинского уезда Ярославской губернии. В запасниках музея оказалось множество фотографий дворян Глебовых и их потомков, а также данных о родовых имениях: как и земли Мусиных-Пушкиных ныне большая часть их покоилась на дне Рыбинского моря. Но кому из наследников к концу века отошли Липки, проследить пока не удалось.

Размышляя вечером о прошедшем дне, Аля решила, что поход в музей принес совершенно ошеломляющий результат. Вполне возможно, искать в архиве надо именно эти самые Липки… Потому что пока, изучая все возможные материалы в интернете, Алька не нашла никаких упоминаний об усадьбе с названием «Глебово», и это ее весьма тревожило. Тем более, что само село Глебово уцелело в тридцатые при строительстве ГЭС и пока еще живо… Должно же тогда быть и поместье, хотя бы руины, а данных о нем не было…

Утром, отправляясь в архив, Альбина четко сформулировала для себя задачу: найти упоминания о Липках и их местоположении… Конечно, работа с документами – процесс, требующий колоссального терпения и усидчивости, но везение тоже нельзя сбрасывать со счетов! Альбина убедилась в этом совершенно определенно, изучая личный архив Таисии Семеновны Ельчаниновой, урожденной Ларионовой. Собственно говоря, документов, имеющих прямое отношение к самой владелице архива, было не слишком много. Зато среди бумаг оказалось множество купчих и дарственных предыдущего поколения Ларионовых и в частности (тут Алькино сердце забилось с невероятной частотой!) список приданного Елизаветы Дмитриевны Сомовой, в браке Ларионовой. Увидев родную фамилию, Альбина, волнуясь, начала разбираться в документе 1817 года, листы которого были исписаны убористым, трудно читаемым почерком, да и смысл многих фраз практически не поддавался расшифровке. Но главное Алька сумела уловить: под пунктом десятым в перечне шло поместье Липки Копринской волости Рыбинского уезда с подробным перечислением земель, лесов, наделов и душ… Итак, Альбинина догадка вполне могла оказаться верной! Каким образом за 14 лет поместье перекочевало из собственности Глебовых к Сомовым, никаких данных не было, но, так или иначе, Липки были связаны с фамилией Сомовых. Не поделиться такой замечательной новостью с Антониной, работавшей за соседним столом, Алька не могла. Конечно, негоже отвлекать занятого человека, но радость просто распирала!.. Антонина благосклонно выслушала все Альбинины восторги, с пониманием отнеслась к необходимости временно отвлечься от своих дел и посоветовала: нужно просмотреть архивы священнослужителей Глебово и Коприно. Они могли сохраниться и здесь, и в Рыбинском музее, а часть их доступна даже и в электронном виде… Такие архивы обычно очень информативны, потому что церковь всегда в России была духовным центром, куда шли с вопросами жизни и смерти, горя и радости. Личные бумаги пастырей аккуратно хранились, передавались из поколения в поколение, и даже революционный смерч не смог испепелить все духовное богатство, впитанное этими документами за долгие годы их существования… Может быть, удастся отыскать и потомков священнослужителей, и их знания что-то да подскажут…

Теперь Альбинины поиски приняли новую направленность, а, главное, появилась надежда, что ее авантюрная (в этом уже можно было признаться хотя бы самой себе) поездка не так уж и безрезультатна… И Алька увлеченно занялась поисками архивов священников Рыбинского уезда, а именно Николая Соловьева, судя по найденным выпискам из метрических книг, крестившего некогда Александра Сомова в Копринском храме… Следующим на очереди был протоирей Иоан Философов, совершивший таинство венчания и крещения Зубовых в Глебово…

По Соловьевым материалов оказалось множество, с Иоаном Философовым дела обстояли значительно хуже. Альбина решила не расстраиваться и пока ограничиться данными по Соловьеву. Выписав для себя все, хоть мало-мальски представляющее интерес, она поняла: ехать нужно в район Коприно! На месте некогда богатого селенья, ушедшего под воду, сохранилась часть домов, расположенных на взгорье. Возможно, там есть надежда отыскать следы прямых наследников приходского священника Николая Соловьева. Перебрав все доступные документы о священнослужителях рода Соловьевых, Аля нашла фотографию краеведа Ивана Павловича Соловьева с учениками. Небольшая справка под фото сообщала, что руководитель этой группы юных исследователей много лет занимался историей родного края, преподавал историю в Глебовской школе, а теперь вышел на пенсию…

Вернувшись из архива в гостиницу, Альбина опять окунулась в интернет и уже адресно собрала возможную информацию о краеведе Соловьеве, выяснив, что трудится он сейчас смотрителем на базе отдыха «Коприно». Перед сном позвонила домой. Разговор с мужем затянулся надолго, не смотря на позднее время. Так много надо было рассказать: и о находках, и о новых идеях, и о задумках… Да и просто Алька невероятно соскучилась. Она так давно не уезжала из «семейного гнезда»! Сейчас, в суете незнакомого города и в ожидании, мягко говоря, рискованного вояжа по сельской местности, ей ужасно не хватало поддержки и ощущения надежной опоры… Слушая спокойный и деловитый голос мужа, внимательно анализирующего ее достижения, она проникалась убежденностью, что все идет, как надо, что все закончится обязательно хорошо… Сергей уверил Альку, что домашние поживают прекрасно, но и скучают, ожидая ее возвращения. Внучка не болеет, на занятия в танцевальный кружок ходит, хотя и капризничает время от времени. Дочь по-прежнему допоздна просиживает на работе, оформляя невероятное количество срочной документации. Коты, пользуясь отсутствием хозяйки, изображают «голодающих Поволжья», шантажом заставляют кормить их по три раза в день и, в следствие чего, весьма растолстели… А в целом… А в целом Альбина прекрасно понимала, что даже очень любящие люди долго не выдержат ее отъезд… Да и сама она уже измучилась на чужбине и в одиночестве. Алька легла спать, решив, что завтрашний марш-бросок в район Коприно будет последней ее авантюрой. Пора домой. Искать остальные документы надо все-таки или через интернет, или почтой… Теперь она уже немного прониклась архивным делом и, пожалуй, справится с оформлением необходимых запросов…

В этот раз Альбина не упустила автобус, уже готовый к отправке, надсадно рычащий мотором (или двигателем – что там у них?) и плюющийся удушливым дымом.
Пассажиров набилось немало, не смотря на совсем не курортную погодку. Лица невеселые, взгляды озабоченные… Для этих людей поездка - явно не увеселительная, да и не самая приятная, это обыденный маршрут, едут традиционно по своим хозяйственным или служебным делам в заполненном душном автобусе... А вот ее-то куда несет? Наличие таких случайных путешественников, как она, скорее всего, досаждает, создавая излишнюю толчею… Альбина сочувствовала своим невольным попутчикам, но оправдывала себя, надеясь, что этот ее вояж действительно необходим… За окном мелькали серые унылые поля, небольшие лесочки, то подступающие к самой дороге, то разлетающиеся к горизонту и открывающие взгляду подернутые тонким ледком озерца. Шоссе петляло, огибая перелески, переваливалось по узеньким мосточкам через овраги, и неожиданно выводило к группам неказистых домиков, за которыми золотились в рассветном солнце кресты на луковках одиноких церквей. Автобус то и дело останавливался у покосившихся павильончиков с прохудившейся крышей, некогда оборудованных и лавочками, и урнами, от которых сегодня остались только покореженные металлические столбики, несколько человек выходило, на их место садились другие: такие же понурые и озабоченные… Господи, почему же в России все так откровенно грустно и кажется безнадежным?! Особенно поздней осенью, когда ничего хорошего от погоды уже не ждешь, все пейзажи, такие обворожительные в другое время года, теряют краски, как будто зрение твое становится исключительно черно-белым, и видится все в тех самых пятидесяти оттенках серого…
Ноябрь для Альки всегда был самым тяжелым месяцем в году. Депрессия наваливалась с завидным постоянством, как только осыпались последние бурые листочки, лужи покрывались корочкой льда, а налетающие ветра начинали швыряться колкой снежной крошкой… Земля коробилась складками замерзшей грязи, заледеневшая жухлая трава с противным хрустом крошилась под ногами, а небо, закутавшись в свинцовые тучи, категорически забывало, что когда-то было голубым… И не было никакой разницы, в Сибири ты или в Подмосковье… Тоска! Самое главное было пережить это время и дождаться начала декабря, когда словно по волшебству в одну ночь все вокруг покрывалось белым снежком, утренние желтопузые синицы, лакомясь рябиной, стряхивали сверкающий иней с тонких ветвей, на улицах повсюду появлялись разноцветные гирлянды, а в витринах – мохнатые елки, увешанные блестящими шарами и мишурой. Магазинные прилавки наполнялись яркими и чаще всего бесполезными вещицами, предназначенными на роль новогодних подарков, начиналась предпраздничная суета, и целый месяц Алька, как и весь мир, жила предвкушением сказки…

День обещался быть погожим и, хотя ноябрьское солнышко было блеклым и светило как-то неуверенно, словно сквозь вуаль, оставалась надежда, что, по крайней мере, не повалит мокрый снег, и удастся вернуться без риска для здоровья… Основная масса пассажиров вышла в Глебове, и продолжать путь к турбазе Коприно вместе с Алькой остались всего трое: озабоченная издерганная женщина, нагруженная продуктами в ярких пакетах, и два парня типового российского вида: с равным успехом они могли быть и местными бандитами, и охранниками, направляющимися «на смену» в курортный удел, и… Больше у Альки фантазии не хватило… Когда автобус все-таки добрался до конечной точки своего маршрута, троица бодро выскочила на раскисшую грязь обочины и дружно пошагала куда-то в сторону соснового бора, плотным кольцом окружившего разворотную площадку. Впереди мелко семенила женщина с пакетами, парни же, слегка задержавшиеся на традиционное раскуривание, сплевывание и пожимание рук встречным пассажирам точно такого же бандитского вида, топали следом. Не раздумывая больше, Альбина тронулась за ними. Автобус постоял немного, чмокнул дверями и, кряхтя, отправился в обратный путь. Извилистая дорожка, по которой спешил небольшой отряд Алькиных попутчиков, представляла собой нечто среднее между благородного вида прогулочной аллеей и классической лесной тропой. Под ногами то откровенно чавкала грязь, перемешанная с хвоей, то вдруг появлялась площадка со скамьей на витых чугунных ножках и невысоким «пушкинским» фонарем, то серия отдельных бетонных плит терялась в месиве сухой осенней травы и сиротливых скелетиков замерзших шафранов… Шли долго. Альбине показалось, целую вечность. Однако, когда сосны расступились, являя миру кованые ворота и ладненькую будку охраны, похожую на грибок под веселой красной шляпкой, Аля взглянула на часы и обнаружила, что весь путь от остановки занял каких-то пятнадцать минут. Правда, двигались они быстрым шагом, Альбина только диву давалась, как женщина с пакетами выдерживает такой темп? А, в прочем, чего только русская женщина не выдерживает… Но это так, из общефилософских замечаний…

Наличие охраны несколько озадачило Алю. Как-то в своих расчетах она не учитывала, что территория базы отдыха так всерьез отрезана от прочего мира. Авангардная троица небрежно помахала высунувшемуся из дверей парню и прошмыгнула в узенькую калитку рядом с воротами. Альбина решила идти «законным» путем и, поздоровавшись, поинтересовалась, как можно пройти к главному корпусу.

Для явно скучавшего охранника «визит дамы» оказался просто подарком судьбы. Он, не торопясь спустился по металлической лесенке, вытащил сигареты, предложил Альбине и, получив отказ, так же основательно приступил к щелканью зажигалкой, куркованию огонька в ладонях и сладостному причмокиванию первой затяжки. Аля терпеливо переждала все фазы этого театрального действа и вопросительно уставилась на парня. Поняв, что больше он уже ничего не придумает и пора как-то начинать поддерживать беседу, охранник вдруг приветливо улыбнулся и сразу стал самым обычным сельским парнишкой. У него была простецкая веснушчатая мордашка, тонкая пацанья шейка, торчащая из форменной куртки, и яркие голубые глаза. Над правым карманом на груди его красовалась надпись черно-желтыми буквами: «ОХРАНА».

- Вы к нам на отдых? А чего без вещей?... Или просто в гости к кому? - поинтересовался он, попыхивая сигаретой.
Альбина честно призналась, что отдыхать пока еще не надумала. Но очень хотела бы поговорить с кем-нибудь из персонала. Вчера она прочла в интернете небольшую заметку о Копринском курорте и, в частности, о некоем Иване Павловиче Соловьеве, краеведе на пенсии, живущем в качестве смотрителя при этой базе отдыха… Вот его-то Алька и хотела отыскать…

- Так Вам Палыч нужен? – обрадовался паренек. - Он завсегда здесь! Вы вот по аллее идите пряменько, а за фонтаном свернете влево, к двухэтажному дому – это и будет главный корпус. Там спросите, «на ресепьшене»!

Он четко так и выговорил: «на ресепьшене»… Альбина поблагодарила и начала потихоньку выворачивать на указанный путь. Охранник тоскливо поглядел ей вслед и уже в спину крикнул с тайной надеждой на продолжение беседы:

- А Вам Палыч зачем? Он мне, вообще-то, дедом приходится!

Альбина обернулась, пожала плечами и ответила:

- Поговорить мне с ним надо… А там видно будет…

- О! Поговорить дед любит! И зна-а-ает…- парнишка деланно закатил глаза и совсем по-мальчишечьи полюбопытствовал: - А мне расскажете? Или секрет?

- Какой уж там секрет! – развеселилась Алька. – Если будет чего интересное, обязательно расскажу!

- Здорово! Я тут сегодня до восьми. Домой вечером поеду. Вы заходите!

- Зайду, - не слишком уверенно пообещала Альбина и уже решительно двинулась в путь.

Территория за воротами резко отличалась от партизанской тропы, по которой Алька прибыла на базу. Аллея была выложена крупной плиткой, бордюры, больше даже походившие на невысокие ограждения, облицованы колотым камнем, мохнатые темные ели чередовались с живописными группками ив, клонящих голые тонкие ветви к самой земле, и с зарослями низкого разлапистого можжевельника. Никакой строгой геометрии, постриженных живых изгородей, ровных рядов типа «рябинка плюс березка через раз» … Фонтан, о котором говорил юный охранник (Альбина пожалела, что не догадалась сразу спросить его имя) превзошел все Алькины ожидания! Вместо традиционной круглой бетонной чаши с рыбкой или цветком посередине, на небольшой поляне высился каменный то ли утес, то ли обломок скалы, одним боком упрятанный среди причудливых изгибов горных сосен, другим – нависающий над небольшим озерцом. По отвесным, словно прорубленным каменным складкам в водоем стекали ручейки, о чем сейчас, когда вода была уже отключена, свидетельствовали ледяные язычки, поблескивающие на скупом осеннем солнце. В самом низу в скале темнел глубокий грот, а по краям стелился кедровник и чернел колючий кустарник… Альбина мысленно зааплодировала создателям этого необыкновенного чудо-уголка северной природы… Дальше аллея расширялась и поворачивала. А за поворотом среди сосен виднелось двухэтажное здание, аккуратное, чистенькое и… совершенно обыкновенное. После сюрприза с утесом-фонтаном Алька тайно надеялась увидеть что-то не такое традиционное. А тут светло-бежевый сайдинг фасада, красная металлическая крыша, ровный ряд окошек в пластиковых переплетах. Мысленно решив все-таки не делать скоропалительных выводов и осмотреть по возможности всю территорию базы, Альбина направилась к главному входу.

Найти «Палыча» теперь действительно не составило никакого труда. Приветливая девушка в холле предложила Альбине присесть, позвонила куда-то и сообщила доверительно, что можно заселиться сейчас прямо в шикарный одноместный номер… А еще есть свободные коттеджи… Другими словами, что душеньке угодно… Чтобы сходу не разочаровывать юную зазывальщицу, Альбина пообещала подумать.

Иван Павлович Соловьев оказался таким же, каким и был запечатлен на фотографии десятилетней давности: невысоким, сухоньким, абсолютно седым… Он вышел откуда-то из-за традиционных вечно зеленых пальм, скрывающих, видимо, вход в служебный коридор. Отыскав глазами ожидающую его Альку, он быстрыми легкими шагами направился к ней, потом неожиданно притормозил и, склонив голову на бок, долго вглядывался в ее лицо. Альбине показалось, что пауза как-то слишком затягивается. Девушка на «ресепьшене», озадаченная немой сценой, переводила взгляд с Соловьева на Альбину и обратно…

- Понимаю Ваше недоумение! – наконец заговорил Иван Павлович. – Но, честное слово, я и сам не ожидал такого… Несомненное сходство!

Алька, растерявшись, продолжала таращиться на него, не пытаясь даже заговорить. Какое сходство? С кем? Кого?

Первой «отмерла» девушка-администратор:

- Вот, это наш смотритель Иван Павлович. Вы спрашивали…

Алька кивнула. Краевед приблизился к ней, протянул сухую твердую ладонь и, улыбаясь, заявил:

- Сейчас Вы все поймете сами. Пойдемте в мой кабинет. Там и поговорим, я все Вам объясню.

Еще не пришедшая в себя Альбина, покорно проследовала за Соловьевым в его владения. После процедуры взаимного представления, устройства в креслах за небольшим столиком, предложений чаю, печенья, сигарет и прочих обязательных «реверансов», наконец, Алька смогла более или менее внятно озвучить цель своих поисков и данного визита…

Иван Павлович слушал, не перебивая, кивал временами и все время продолжал разглядывать Алькино лицо.

- Я так и понял, когда увидел Вас! Несомненно, вы из Сомовых! Помните, как у Конан Дойля: «Он тоже Баскервиль!» Так вот, Вы – тоже Сомова! Идите сюда, к компьютеру, я сейчас все Вам продемонстрирую.

Быстро пощелкав по клавиатуре, он повернулся к Альбине:

- Небольшое предисловие не помешает. Я, как вы уже знаете, много лет занимаюсь историей края, а в последние годы, после смерти моего отца, увлекся разбором архивов и по мере возможности судьбами различных семей и родов, проживавших в Рыбинском уезде. Я Вам попозже поподробнее расскажу, почему именно после смерти отца, а прожил он, слава Богу, 90 лет и умер совсем недавно. А сейчас смотрите!
На мониторе возникла картина, а точнее женский портрет. Судя по прическе, платью и прочим деталям, жила эта дама в веке девятнадцатом. Иван Павлович увеличил изображение:

- Я думаю, Вы все видите сами! Те же глаза, линия бровей, скулы… А губы? А если Вам также собрать вверх волосы, несомненно, это усилит сходство. На портрете, видимо, Ваша пра-пра… и так далее бабушка: Елизавета Дмитриевна Ларионова, урожденная Сомова. Вы пока осмысливайте происходящее, а я расскажу об истории этого полотна…

Алька смотрела и не верила своим глазам! Как будто усилиями фотошопа ее лицо было вмонтировано в портрет чужой прекрасной дамы. Да нет, не может быть!

- Не может быть!

- Может! Понимаю, о чем Вы подумали. Но это не монтаж. Это репродукция с портрета, выставленного ныне в Ярославском художественном музее. Поезжайте, взгляните! А ведь я предполагал, что рано или поздно Вы появитесь. Отец перед самой своей смертью, передал мне кое-какие бумаги. Но я к своему стыду не уделил им особо пристального внимания и занимался другими фамилиями, не слишком надеясь на положительный результат розысков именно по Сомовым. Очень уж разветвленный род, масса родословных ветвей, в том числе и изученных, и темных. А уж содержание документов показалось мне абсолютно невероятным… Грешен, не поверил, откладывал… Видимо, ждал Вас. И дождался!

- Так как этот портрет попал в Ярославский музей? – Альбина понемногу начала приходить в себя.

- Да-да! Любопытнейшая история! Это полотно из наследства Марии Алексеевны Ворониной! Той самой Ворониной, о которой Вы мне рассказали. Точнее, это дар ее детей, сумевших вывезти часть имущества из России во Францию в годы революции. Мария Алексеевна была чрезвычайно богатой женщиной. Ее супруг Алексей Петрович Воронин обладал огромным талантом в деле преумножения своего состояния… В его владении было множество земель в Ярославской губернии, в Подмосковье… Не могу сказать, что портрет представляет собой высоко художественное произведение, но среди наследников Ворониной бытовала легенда, будто автором картины был кто-то из Петербургских Сомовых. А там все так или иначе были связаны с искусством… Судя по приблизительной дате написания, это конечно не творение ни Андрея, ни Константина, но, возможно, кого-то из их предков... Когда портрет вывесили в музее и сопроводили подписью, что это дар французских наследников Ворониных, я сумел выйти на одного из них, чтобы расспросить об истории картины. К сожалению, у меня сложилось впечатление, что потомки Марии Алексеевны были не слишком заинтересованы в семейных изысканиях и просто избавились от обременяющего их архива… Хотя для нас это, пожалуй, к счастью… По словам правнука Ворониной, на портрете изображена родная бабушка Марии по материнской линии. Насколько мне удалось установить, Мария Алексеевна была дочерью Анны Владимировны Зубовой, до замужества Ларионовой, и Алексея Петровича Зубова. А матерью Анны Владимировны как раз и была Елизавета Дмитриевна Ларионова (Сомова)….

- Картина была в Липках? Мой прадед должен был унаследовать и ее?

- Нет. По словам французского правнука, ничего из того, что было в Липках, они и не пытались вывезти. Уже тогда они точно знали, что это имение им не отойдет.

- Вы сказали, что это полотно – часть переданного архива. А остальное?

- Остальное… Судя по всему, все прочие бумаги хранятся в запасниках Ярославского музея и вряд ли представляют какой-то интерес, разве что для узких специалистов или для исследователей-любителей, вроде нас с Вами… А, может быть, переданы в Ярославский архив… Я думаю, их можно найти. Вдруг и там есть какие-то записи или документы, проливающие свет на неожиданное решение Марии Алексеевны завещать Липки именно Вашему прадеду. Это помимо того, что хранится в бумагах моего отца…

- То есть, моя догадка, что имение под Глебовым, о котором шла речь в письмах, это Липки, верна?

- Скажем так, эта версия наиболее вероятна. В своих исследованиях я не сталкивался с упоминаниями о каких-либо других крупных усадьбах под Глебовым. Да и о Липках известно крайне мало: оно было сожжено во время Савинковского мятежа 1918 года. Только благодаря архиву моего отца, мне удалось узнать некоторые подробности… Давайте сейчас ненадолго прервемся, я договорюсь, и мы поедем ко мне. Я должен ознакомить Вас с документами… Там есть нечто весьма интригующее…
Пока Иван Павлович улаживал дела с начальством, Альбина сидела в холле и пыталась осмыслить произошедшее. Если изображенная на портрете красавица – бабушка Марии Зубовой, и одновременно родственница прадеда Александра Николаевича Сомова, о чем свидетельствовало явное фамильное сходство, то вполне объяснимо желание госпожи Ворониной оставить часть своего состояния пусть дальнему, но родственнику… Тогда тем более не понятно, почему вступление в силу завещания было сопряжено с такими трудностями и проволочками… Значит, родство нужно было подтверждать? А зачем? Не все ли равно, если последняя воля была высказана совершенно не двусмысленно?.. Все-таки что-то крылось в этой истории непонятное, и где же те документы, о которых прадед писал Верочке и которые вез в Петроград посланец господина Дунаева? Если, как писал прадед, «важность этих бумаг переоценить трудно», то бабушка Вера не могла не сохранить их или, по крайней мере, не рассказать об их существовании хоть кому-то из сестер или братьев… Напрашивался вывод, что или документы так и не попали по адресу, или содержание их оказалось опасным для семьи в годы революции… А может быть, просто их ценность была нивелирована как раз именно сменой власти, и хранить крамольные бумаги Верочка не решилась? Нет, все равно, какие-то легенды или упоминания остались бы… Все тайное рано или поздно становится явным…

Путь к машине Соловьева, припаркованной на служебной стоянке, пролегал вновь мимо замечательного водопада-утеса, очаровавшего Альбину.

- Вижу, оценили, - улыбнулся Иван Павлович. - Это у нас тут задумка появилась, создать парк, в котором разместились бы зоны различной природы: северной, среднерусской, дальневосточной… Вот этот фонтан-водопад – пробный камень. Девочка у нас работает, ландшафтница, очень увлеченная, ее затея…

К юному охраннику заглянуть не удалось, Альбина издалека помахала ему рукой и мысленно покорила себя за невыполненное обещание «рассказать», собственно, как и за то, что осмотреть всю территорию базы не получилось…

Дорога до Глебова в этот раз не показалась такой уж унылой и долгой. Соловьев вел машину легко, как бы играючи, и все время говорил:

- Я Вам сказал, что именно после смерти отца занялся вплотную родословными местной, скажем так, знати… Дело в том, что в последние дни жизни, отец передал мне свой архив и посвятил меня в некоторые документы, чрезвычайно меня заинтересовавшие. Не буду углубляться в подробности, касающиеся иных фамилий, хотя там масса наилюбопытнейших, просто-таки детективных, историй. И про Ваших предков в его архиве сохранилось тоже кое-что занимательное…

- Я имею в виду записи, которые сделал отец по воспоминаниям еще моего прадеда, своего деда. Возможно, не все там столь однозначно, и источники информации, скажем так, сомнительны, но отец снабдил «темные» места своими комментариями. Вы сможете все оценить сами, и Вам судить, нужно ли это принимать всерьез… Но, на Вашем месте я бы тщательно проверил информацию, раз уж судьбе было угодно, чтобы кое-какие бумаги попали к Вам…

- Прадед мой – отец Амвросий, а в миру Соловьев Алексей Николаевич, был вслед за своим отцом долгие годы приходским священником в Коприно, и сын его Николай, мой дед, пошел по его стопам… Но прадед попал под каток репрессий и вместе с сыном сгинул в лагере в 1940 году. Непростые времена были… Отец в пятнадцать лет остался за старшего мужчину в семье, а тут война… Тем не менее, многое из того, о чем отец Амвросий беседовал с внуком, тот запомнил и в последствии записал…

- Была в этих рассказах одна история, которую прадед описывал как вопиющее нерадение служителя Божьего. Был в начале века такой диакон Василий при Глебовской Церкви Федора, Давида и Константина и исповедовал он благородную госпожу Таисию Семеновну. Фамилию прадед не называл, да и имя могло быть не истинным. Однако, суть нравоучительного рассказа сводилась к тому, что нарушил отец Василий тайну исповеди, ибо «зело до водочки охоч был…» Ну и проболтался кому-то по пьяному делу обо всех секретах вышеупомянутой Таисии… А в результате по селу поползли слухи о кладе в барском доме и о «страшном грехе, не имеющем прощения», тяготившем душу самой барыни Таисии. Отец Амвросий не посвятил внука в подробности о «грехе», но отец мой из любопытства начал расспрашивать старожилов и выяснил, что клад в поместье искали вплоть до самого пожара 1918 года, да так и не нашли. А вот про старую барыню говорили разное: или убила она младенца своего, прижитого не в браке, или украла чьего-то ребенка и продала в табор… Видимо, долгие годы россказни обрастали выдумками сплетников и вряд ли были хотя бы похожи на правду. Но помните, ложки?... То ли у него украли, то ли он украл… Так или иначе, «осадок остался». Дальше почти детективная история получила продолжение... Перед самой войной, когда моя бабушка обосновалась в Глебове, по соседству поселилась семья, тоже приехавшая из затопленного Коприно. Самым старым членом этой семьи была старушка Прасковья Андреевна, невероятно любившая поговорить о временах своей юности. Отец мой вечерами частенько наведывался к соседям, дружил он с внуками бабульки, вот и наслушался… Бабка Прасковьи Андреевны - Ефросинья - была местной знахаркой и по совместительству повитухой, так что младенцы в Коприно и близ лежащих деревеньках в те времена появлялись на свет благодаря ее вспомоществлению, а больные и страждущие часто жизнью обязаны были ее умению травки настаивать да заговоры нашептывать… Именно бабка-знахарка и поведала Прасковьи, что разговоры про барыню Таисию не такие уж и выдумки… Отец мой чрезвычайно заинтересовался этой историей и все выпытывал у старушки, что же там за тайна…

- Не буду утомлять подробностями. На самом деле ничего толком узнать от Прасковьи Андреевны ему не удалось, то ли не захотела бабуля рассказывать, то ли самой сути и не знала никогда…

- Бабушка моя умерла в начале пятидесятых от удара, я еще совсем пацаном был. Перед смертью она все пыталась что-то отцу рассказать, да уже не сумела… После похорон отец, разбирая ее вещи, наткнулся на странный сверток, запечатанный сургучом: бандероль – не бандероль… Когда верхний слой бумаги развернули внутри оказался большой заклеенный конверт и коротенькая записка от деда моего, адресованная бабушке. Содержание ее я помню наизусть, собственно там и было-то всего несколько слов:

«Сонюшка, это бумаги Ворониной Марии Алексеевны, переданные мне отцом и предназначенные Александру Николаевичу Сомову или его наследникам. Сохрани».

- Вот видите, мой рассказ и добрался до самого главного. Сейчас вы эти бумаги увидите. Мы как раз приехали…

Остаток дня для Альбины прошел, как в тумане. Она покорно пообедала вместе с семьей Ивана Павловича, внимательнейшим образом, как ей казалось, прочла все бумаги, согласилась снять для краеведа ксерокопии, оставила свои координаты, записала «явки и пароли» для поисков по архивам Ярославля и для связи с зарубежными наследниками Ворониной, пообещала «держать в курсе, обязательно разобраться до конца и не стесняться обращаться за помощью»…

Очнулась она только, когда Иван Павлович усадил ее в вечерний автобус, отправляющийся в Рыбинск. Вернувшись в гостиницу, Алька, совершенно обессиленная, сразу же легла спать, справедливо рассудив, что эмоций на этот день для нее уже, пожалуй, хватит. Завтра, на свежую голову, она еще раз изучит документы и, возможно, сделает выводы…

Собственно, важных документов было всего два: письмо Марии Алексеевны Ворониной, адресованное отцу Амвросию, и копия письма Екатерины Александровны Сомовой к самой госпоже Ворониной. Именно эти бумаги лежали в конверте, и именно их хранили в семье Соловьевых для передачи «Александру Николаевичу Сомову или его наследникам».

Письмо Марии Ворониной

Ваше преподобие, отец Амвросий! Здоровы ли? Все ли ладно? Времена теперь настали тревожные, война… В Ярославле повсюду эвакуированные, множество раненых… Я решила передать свой дом на Большой Рождественской под госпиталь и уехать в именье под Алексеевским. Сим письмом направляю я Вам документ важный, прошу Вас, прочтите и сохраните его. Это копия письма, снятая мной собственноручно и заверенная в Ярославле у господина Маера, нотариуса. Прочитав это, Вы поймете, в сколь сложном положении я оказалась. Особенно, пока Екатерина Сомова все еще жива. Правда, я справлялась, рассудок уже почти оставил ее, и в горячке она все зовет Сашеньку…

Я долго сомневалась, верить ли тому, что написала мне бедная женщина? Это мог быть просто бред тяжело больного человека… Однако я сумела через нотариуса достать описание тех вещиц, которые упоминает в своем письме Екатерина Александровна… Мне кажется это невероятным, но я тут же вспомнила перечень драгоценностей, что не нашли после бабушкиной смерти. Особенно меня встревожило описание кольца с рубином… Это кольцо Елизавета Дмитриевна очень ценила. Дядюшка говорил, что оно было частью приданного ее бабушки, а моей пра-пра-бабушки, и пропало самым необъяснимым образом еще при жизни Елизаветы Дмитриевны… Как оно могло оказаться через столько лет у Таисии Семеновны? Или память меня подводит, и я путаю… И все же… Невыносимо думать плохое о близком человеке…

Ваше преподобие, и в беде, и в радости Вы были рядом с нашей семьей, сейчас, когда Алексея Петровича уже столько лет нет в живых, только к Вам могу обратиться я за советом… Подлинник письма Екатерины Александровны я пока оставлю себе. Последнее время мне что-то недужится и, возможно, Господь призовет меня к себе раньше, чем уйдет из жизни Екатерина Сомова. Тогда оригинал письма попадет к Александру Николаевичу вместе с моим наследством, ибо имение Липки, отошедшее мне после смерти брата, по праву должно принадлежать Александру Сомову, который, возможно, на самом деле мой племянник.

Однако сомнения все еще не оставляют меня. Напишите, должна ли я выполнить просьбу госпожи Сомовой? Если решение мое верно, то прошу Вас сохранить, а в случае непредвиденных обстоятельств передать эту копию Александру Николаевичу Сомову, проживающему в Петрограде, угол Садовой и Гороховой. Коли ж Вы сочтете историю эту за небылицу и посчитаете необходимым предать все забвению, я уничтожу подлинник послания, а Вы сожгите мои бумаги…
С глубочайшим почтением к Вам остаюсь Мария Воронина. Декабрь 1915 г.

Ниже карандашом была сделана приписка, видимо, выполненная еще отцом Амвросием, запечатавшим пакет с документами:

«Екатерина Сомова умерла в январе 1916 года. Мария Алексеевна успела вступить в права наследования, но уже в июле 1916 года скончалась. Душеприказчик приступил к распоряжениям по ее наследству».
И дата: 29 июля 1916 года.

Письмо Екатерины Сомовой (копия, выполненная Марией Алексеевной Ворониной собственноручно)

Милостивая государыня Мария Алексеевна! Пишет Вам Екатерина Александровна Сомова, приходящаяся теткой Надежде Зубовой – покойной жене Вашего брата Николая. Сейчас, когда жить осталось мне совсем мало, вина тяготит меня все больше… Перед тем как предстать пред Создателем, хочу очистить душу свою. А коли ныне барыни Таисии не стало, я не нарушу и данной мною клятвы молчать…
Надежда, Царствие ей Небесное, когда гостила у нас, много о Вас рассказывала, любила она Вас очень, а как расстаться вам пришлось – все скучала… Поэтому именно к Вам я обращаюсь с покаянием… Мысли путаются, страшусь начать…
Приняла я на душу грех непростительный. А случилось это, когда родился у меня долгожданный сынок Сашенька. Судьбе угодно было, чтобы в то же время разрешилась бременем и Наденька, да только тяжелые роды у нее были, слегла она сразу же, и все никак не становилось лучше ей, что уж тут говорить о кормлении дитя…
… Молока у меня было много, и барыня Таисия Семеновна уговорила меня по-родственному взять к себе еще ребеночка. Мы, хоть и зажиточные были, да все для нее неблагородными числились. Из крестьян… Николай мой очень любил Наденьку, да и я к ней всей душой… В общем, согласились мы, и стало у меня сразу как бы два сына и оба Александры Николаевичи…

Милая Мария Алексеевна, нет прощения мне, все эти годы мучаюсь. Но сейчас, перед лицом Господа не могу скрывать… Умер мой родной сыночек, не прожил и полгода… Забрал Господь душу светлую моего Сашеньки. Внезапно случилось все. Еще утром улыбался, гукал, а ночью посинел весь и задохнулся…

Муж-то мой в отъезде был. Если Вы помните, они в то время с господином Журавлевым да дядюшкой Вашим производство сырное начинали. Мой Николай большие деньги в это дело направил...

Зубовы жили тогда в Липках, а это совсем рядом с нашим Подольским… Наденька слаба все еще была очень, почти не вставала, за ней матушка Прасковья ходила… А уж барыня Таисия, та каждый день к нам наезжала, заботилась… Вот и в тот день, когда умер сынок мой, приехала. Я от горя не в себе была. И как мужу сказать, что не уберегла? А Наденькин Сашенька лежит, улыбается, ручки свои ко мне тянет. Я его к себе прижимаю, и нет сил поверить, что и с ним расстаться вскоре придется… Вот тут-то барыня меня к греху и подтолкнула. Говорит: «Оставь себе младенца Зубова как своего. Мужу и знать не надобно… Был Зубов – стал Сомов. Ребенок тебе не чужой, родня. Твоего ж схороним как Зубова… Надежда-то угасает на глазах. Матушка Прасковья давеча сказала, что Господь вот-вот заберет страдалицу к себе… Кто ж о ее дите заботиться станет? Ты, получается, самая близкая что ни наесть родственница… Николай Алексеевич мужчина молодой, долго вдовствовать не будет, вскоре снова женится, еще детей нарожает …»
«Коли – говорит, - оставишь ребенка себе, всю жизнь буду тебе благодарна».
И достает она кольцо красоты необычайной, золотое с камнем красным. Ах, затмил мне разум этот перстень! Никогда бы мне не иметь такого… Грешна я, Мария Алексеевна. Страсть как люблю украшения богатые. Не устояла… Одно мне оправдание, любила я всю свою жизнь Сашеньку, как родного. Хоть и дал Господь мне еще деток, никогда старшенький, моим молоком вскормленный, не был обделен ни заботой, ни лаской… Да только все равно Саша всегда как бы сам по себе был, особняком в семье держался, будто чувствовал… А Надежда Зубова, Вы и сами знаете, умерла в одночасье. Кто-то сообщил ей о смерти сына. Мы-то с матушкой Прасковьей по просьбе Николая Алексеевича и от нее, и от Вас горе с ребеночком скрывали… Ждали, вдруг она на поправку пойдет. А Вы ж тогда еще совсем юная были, к свадьбе готовились…

Таисия Семеновна слово свое сдержала, вниманием своим меня не оставляла: к книгам пристрастила, французскому обучила, детям моим образование помогла получить, а Сашеньку особо выделяла… Ко всем праздникам дарила она мне что-нибудь: то колечко, то бусы… Только краше того перстня ничего уже не было… Его я так ни разу не надевала, все открою ларец, полюбуюсь и сожмется сердце… Когда Сашенька в Петербург отправился, отдала ему, пусть продаст, будут средства на первое время… Он уехал, слал весточки поначалу, да позже на похороны отца приезжал… А потом уж и не был, разве что в Подольское наведывался… Мы-то как в Мологу переселились, усадьбу нашу в Подольском Николай отписал старшему сыну, хотя и обижен был его отъездом… Все мечтал, что тот вернется и дело отцовское продолжит. Жена Сашеньки с детьми жила в Подольском каждое лето, я их навещала изредка… Но отношения наши не сложились, а с годами так и вовсе перестали мы видеться… Знаю, Мария умерла после рождения младшенького, Георгия, Саша один с шестью детьми остался. Я писала ему, к себе звала… Отказался. Мать Марии взяла на себя заботу о детках, помогала зятю.

…Все подарки Таисии Семеновны я сохранила и в завещании своем Вам отписала. Мария Алексеевна, разыщите Сашеньку в Петрограде, но Христом Богом прошу, только после смерти моей, расскажите все… Ведь родным племянником он Вам приходится…

Нижайше кланяюсь,

Екатерина Александрова Сомова»

Утром Альбина вновь внимательнейшим образом прочла письмо госпожи Сомовой… На первый взгляд все выглядело сомнительно и фантастично. Алька чувствовала себя попавшей в сотую серию какого-то латиноамериканского сериала: тайные сговоры, подмененные младенцы, пропавшие драгоценности… Хорошо, хоть главные действующие лица память пока не теряли… Странно, что столько лет письма пролежали в запечатанном конверте, и НИКТО, ни бабушка Сонюшка, ни сын ее Павел внутрь не заглянули… Да и сам Иван Павлович, по его словам, сомневался и только два года назад прочел бумаги… Наверное, так звезды сошлись, что именно сейчас все действующие лица этой почти «мыльной оперы» собрались вместе и занялись общим делом: восстановлением истории семьи.

Отложив документы, Альбина позвонила мужу. Путаясь, возвращаясь к началу, повторяясь, она худо-бедно поведала все потрясающие новости… Сергей слушал, не перебивая. Когда Алька, наконец, выдохлась и замолчала, резюмировал:
- Езжай домой! Все, что могла, ты уже сделала. Вернешься, вместе будем разбираться. Если хочешь, можешь заскочить в Ярославль, взглянуть на портрет пра-пра и т.д. бабушки. Но мой совет, давай-ка к дому…

Спокойный родной голос привел Альбину в чувство. Спустившись в холл, она заказала билет на ближайший рейс до Новосибирска, вылетающий вечером. Быстро собрала невеликий свой багаж и, решив воспользоваться, оставшимся временем, написала французскому потомку Марии Алексеевны, прося уточнить, весь ли архив своей пра-бабушки он направил в Ярославский музей… Может быть, осталось что-нибудь любопытное, связанное с Липками и наследством… Больше всего сил у нее отняла попытка коротко объяснить, кто она такая и зачем, собственно, тревожит далекого родственника…

Долгий и хлопотный обратный перелет все же позволил Альбине хотя бы приблизительно систематизировать всю полученную информацию.

Итак, первое:

Мария Алексеевна Воронина зимой 1915 года получает письмо от Екатерины Сомовой. Судя по всему, раньше женщины не общались, хотя бы потому, что относились к разному социальному уровню: женщина из зажиточных крестьян и дворянка, обладающая огромным состоянием и вращающаяся явно не в деревенских кругах…

Второе:

Настораживает тождество фамилий: Екатерина Сомова (из крестьян) и Елизавета Дмитриевна Сомова (потомственная дворянка, бабушка Марии). Почему Мария Алексеевна не обратила внимания на такое совпадение, а восприняла его как должное?

Третье:

В письме Екатерины Александровны (если ему доверять, конечно) речь идет о настоящей матери Александра Николаевича Сомова (а точнее, Зубова) Надежде Зубовой. И сюда замечательно ложатся те самые метрические записи о венчании и рождениях, которые нашлись в тайнике Подольской усадьбы. Надежда Зубова – это и есть Надин Мари Франсуа Лера, вышедшая замуж за Николая Алексеевича Зубова, судя по всему, родного брата Марии Алексеевны.

Четвертое:

Остается непонятным, почему Екатерина Сомова в своем письме называет Надежду племянницей и упоминает о некоей дружбе между Марией и Наденькой? Как могли быть связаны юная Мария, которой в 1866 году (даты из метрик) было что-то около восемнадцати лет и двадцатишестилетняя французская подданная? Напрашивается вывод, что будущая Надежда Зубова была гувернанткой или учительницей Марии, как было принято в те времена у дворян… Надо полагать, тут она и очаровала брата своей воспитанницы настолько, что дело завершилось законным браком. В то же время, как могла француженка оказаться племянницей Сомовых, зажиточных крестьян из Подольского? Кстати говоря, тоже примечательно, что наконец-то прояснилось: богатое имение в Подольском прадед Александр Николаевич получил в дар от своего «отца» Николая Сомова. Судя по письму Екатерины, дар был еще прижизненным, и сомнений в праве Александра Сомова, раз уж все-таки Зубова, владеть усадьбой не может возникнуть…

Пятое:

Упоминаемая «барыня Таисия» по всем признакам и есть та самая Таисия Семеновна Ельчанинова, в чьем архиве Алька обнаружила первое упоминание о собственности Елизаветы Дмитриевны Сомовой на Липки… И именно она была крестной матерью настоящего Александра Зубова, ставшего Сомовым. Но как она была связана с Сомовыми-крестьянами? Почему к ним она отправилась в поисках кормилицы? Надо думать, потому что Сомовы-крестьяне были ближайшими родственниками Надежды… Хотя, что было проще в кормилицы взять любую крестьянскую молодую мамашу? Ведь не могла же «барыня Таисия» предвидеть смерть настоящего Сашеньки Сомова… Может быть, необходимо снова вгрызаться в архивы? Теперь уже поиск будет гораздо более целенаправлен, а потому надежда на успех реальнее…

Шестое:

Почему «барыня Таисия» вообще оказалась замешана в эту историю с подменой младенцев? Какую цель она преследовала? В чем ее то выгода была?.. Сомнительно, что она так сопереживала Екатерине и помогала этой подменой скрыть смерть первенца от Николая Сомова… А что это за детектив с поисками пропавших сокровищ? Слухи о кладе, так заинтриговавшие отца Ивана Павловича, ходили в Коприно… Вряд ли кто-то специально их распространял, скорее всего доля правды в них была. Как говорится, все тайное… Тем более, что и Мария Алексеевна была встревожена и перечнем ювелирных подарков, преподнесенных Таисией Семеновной Екатерине Сомовой, и упоминанием о фамильном рубине.

Седьмое:

Если оставшийся вдовцом Николай Зубов и постоянно находящийся в отлучках Николай Сомов еще как-то могли не заметить подмену ребенка, тем более, что жить тот остался в семье Сомовых, где и пребывал с самого начала, то наверняка была знахарка-повитуха, которую позвала на помощь Екатерина, пытаясь спасти умирающего сына. А уж она-то должна была быть в курсе дела… Может быть, это и была та самая бабка Ефросинья, чью тайну Прасковья Андреевна так и не поведала отцу Ивана Павловича? Или был доктор?

По возвращении Альбина была приятно удивлена, обнаружив в электронной почте послание от «французского потомка» Ворониной, месье Шарля Делоне. Письмо ему Алька писала на русском и надеялась получить такой же ответ… К ее радости правнук оправдал ожидания и на хорошем русском сообщил, что абсолютно все бумаги из архива Марии Алексеевны, он передал в дар Ярославскому музею. Единственное, что он решил оставить себе, это личный дневник прабабушки. «Дело, собственно, не в том, что записи носят слишком интимный характер, - писал месье Делоне, - просто написан текст русскими словами, но латинскими буквами и читать его невероятно сложно, особенно учитывая неразборчивый почерк и мой не совсем совершенный русский. Мне стало любопытно самому прочесть документ, но времени никак не хватает, и я пока даже не приступил к расшифровке. Если Вы, мадам, готовы проделать эту работу самостоятельно, то я могу выслать Вам сканированные копии всего дневника…» Далее шли общие слова о том, что ему весьма приятен интерес к истории его семьи, проявленный неожиданно обретенными русскими родственниками…

«Господи, Боже мой, - подумала Альбина. - Латинскими буквами и русскими словами… Да уж, секрет так секрет». Однако, помня о предположении Ивана Павловича, что французы, «скорее всего, просто избавились от тяготившего их архива», Альбина позволила себе поверить в любопытство, но не поверить в нехватку времени у Шарля. Она решила, что очень выручит французского правнука, выполнив за него работу по «переводу» дневника. Немедленно Алька отправила письмо месье Делоне с полнейшим своим согласием расшифровать все, что угодно, и с превеликим удовольствием…

Возвращение домой – это самый великий праздник! Альбина не могла наглядеться на родных своих! Едва приведя себя в порядок и рассовав вещи по местам, она окунулась с головой в домашние хлопоты, благо, что до выхода на работу еще оставалось несколько дней. Алька с упоением принялась за уборку, готовку и даже настряпала пирогов, что случалось с ней не слишком часто, котов затискала и закормила… Обласканная семья заявила, что поездка ей явно пошла на пользу… Но эйфория возвращения не могла длиться вечно, тем более, что Сергей жаждал услышать все подробности вживую, а не по телефону, посмотреть документы, подумать сообща… Через неделю пришло обещанное послание от Шарля Делоне: заархивированная папка с невероятным количеством отсканированных страниц дневника Марии Алексеевны. Только взглянув на стремительные строчки витиеватой латиницы, Альбина тотчас поняла: это труд не одного дня. Пожалуй, можно понять французского правнука, времени понадобится уйма, а уж терпения и усидчивости… Но, в конце концов, жизнь кончается не завтра!

Дневник Марии

…Охота этой осенью выдалась знатная! Заячьих и лисьих шкур заготовлено множество, в погребах на лед уложен не один десяток уток и вальдшнепов. Купец Дьяков заезжал давеча, все рассматривал шкуры, выделку нахваливал. Да, наша, Зубовская, пушнина славится. Надеемся, деньги за нее выручить достойные…
Эти слова дядюшка Дмитрий Петрович говорил сегодня братцу моему Николеньке, а я запомнила и, вот, записала. Буду учиться быть рачительной хозяйкой… Хотя пока что это мне совсем не интересно…

…Вечером ожидали метель, старая Евдокия уверяла в этом по причине тяжелых болей в пояснице, которые мучат ее постоянно перед непогодой. Собаки тоже чуяли приближение бури и все жались поближе к постройкам. Кузьма, слышно было, гнал их, но, судя по всему, с началом снегопада большой пользы от их сторожевой службы не жди! Опять же, не дай Бог и путнику оказаться вдали от жилья в такую пору…

… И действительно ночью мело так, что ставни трещали, а поутру весь двор оказался занесен снегом… Собаки, просидев непогоду под защитой овина, играют в сугробах, как дети! Кузьма уже вывел мужиков на расчистку дороги к воротам…

…Ах, славное дядюшка мне бюро подарил! Все шумел поначалу, а потом неожиданно выписал аж из самого Санкт-Петербурга. Николенька-то из зависти три дня со мной не разговаривал, дулся! В шутку, конечно… А что дуться, мне-то бюро весьма кстати, и перьев теперь множество и бумаги вдосталь: дневник регулярных записей требует. Странно, что из нас двоих дядюшка к племяннице вроде бы большее расположение выказывает… Однако и пусть! Ведь Николенька постарше, уже весной должен в офицеры выйти и получить назначение…

…После завтрака Дмитрий Петрович велел запрягать сани и вместе с Николенькой отправился «по делам». Я снова было взялась за дневник, но почему-то мне вспомнились батюшка с матушкой, и стало очень грустно. Я позвала Евдокию, чтобы она поболе рассказала мне о прошлом, и мы сели за вышивку. Нянюшка всегда жалеет меня, когда я грущу, и вспоминает для меня что-нибудь интересное… Мы никогда не говорим ни с ней, ни с дядюшкой о той страшной ненастной ночи, когда погибли наши с Николенькой родители… Да я и так этого никогда не забуду… Просто сегодняшняя ночная метель невольно всколыхнула во мне эти думы…

… Оказалось, дядюшка с Николенькой в город ездили. Судя по всему, у меня будет новая гувернантка. Николенька говорит, что француженка… Ее выписали из самого Парижа для губернаторских дочек, но госпоже губернаторше мадмуазель, видно, чем-то не угодила, и вот пришлось ей срочно искать новое место… Интересно, конечно, что же там произошло, но дядюшка категорически отказывается прояснять ситуацию, а Николенька только смеется! Зато мне теперь будет гораздо веселее, надеюсь, мадмуазель будет молода и не слишком чопорна!..

…Мадмуазель Лер; и впрямь очаровательна! Судя по тому, как галантен с ней Дмитрий Петрович и по тому, как тщательно причесан и одет Николенька, я, кажется, догадываюсь, почему губернаторша поспешила удалить ее из своего дома…
… Вот и весна… Мадмуазель Лера часто проводит свои уроки в саду. Мы сидим в беседке, и я прилежно ее слушаю. А еще теперь, когда стало тепло и сухо, мы ходим гулять, чтобы изучать первые появившиеся в лесу растения. Николенька всегда сопровождает нас, и мне кажется, что Надин (так по нашему договору я наедине зову мадмуазель) это очень приятно. Николенька к осени уже должен отбыть в полк, а пока он в отпуске перед выпускными экзаменами. Дядюшка говорил давеча, что Николенька числится лучшим кадетом на курсе и, если все пойдет как надо, получит высокие баллы и будет иметь возможность выбрать полк. Дядюшка мечтает о направлении Николеньки в гвардию. Но брат настаивает на Болховском пехотном полке. Полк расквартирован в Рыбинске, что очень удобно. И мы сможем по-прежнему часто видеться… По этому поводу Дмитрий Петрович и Николенька подолгу спорят, однако, мне кажется, что дядюшка все же уступит и согласится. Ему и самому не хочется расставаться с любимым племянником.

… Сегодня целый день льет дождь. По случаю ненастья прогулку с Надин мы отменили и занялись историей… Сначала мадмуазель рассказывала мне об истории Франции, обо всех этих революциях, республиках, а потом мы увлеклись и заговорили о судьбе ее родных и истории появления Надин в России.

Как, оказывается, все удивительно! У Надин бабушка была русская! Ее, юную крепостную Надежду Сомову, выкупил у господ Гижицких племянник графа де Сен-При и увез к себе во Францию.

…Если по порядку, то граф де Сен-При всей семьей во времена французской революции бежал в Россию. Вместе с ним приехал и маленький Гийом де Клермон, сын сестры графа, оставшийся к тому времени полным сиротой. Надин не очень хорошо помнит все подробности, но ее мать рассказывала, что родители Гийома – прадед и прабабушка Надин - погибли от рук бунтовщиков, а его самого спрятала от расправы старенькая нянька. Дети графа де Сен-При - Эммануэль и Арман, кузены Гийома де Клермона, - стали офицерами русской армии, а Гийом предпочел посвятить себя искусству, много путешествовал, изучая живопись, и, наконец, вернулся во Францию. Вновь он приехал в Россию уже зрелым человеком в 1820 году, чтобы повидать своего кузена Армана де Сен-При, ставшего к тому времени херсонским губернатором. Именно здесь он встретился с любителем поэзии и театра Николаем Гижицким, который, будучи в отставке, проживал в маленьком поместье при селе Ряснополе. Юная актриса, крепостная Гижицких, Надежда Сомова покорила сердце французского графа на небольшом представлении, устроенном для высоких гостей силами крепостного театра…

… Я эту ночь никак не могла уснуть! Ах, как интересно рассказывала Надин! Прямо роман! Меня так и тянет поведать обо всем Николеньке!..

… Да, я так давно не писала в дневник: все лето! Время пролетело незаметно. Мы каждый день, если была хорошая погода, катались на лодке, Николя прекрасно управлял нашим маленьким суденышком, а мы с мадмуазель Лера наслаждались красотами берегов и внимали плеску речной воды! Мадмуазель даже летом продолжала давать мне уроки. По ее мнению, пришло время живописи и литературных экзерсисов. Боюсь, что мои картины не слишком удачны, но зато как я люблю писать небольшие прозаические зарисовки о природе или даже сочинять стихи…

…Но теперь уже сентябрь, брат мой отбыл в расположение полка и приедет, видимо, еще не скоро… Все-таки дядюшка уступил Николеньке, и тот направился именно в Болховский полк, как и мечтал.

Писать грустные пейзажи с пожелтевшими березками мне совершенно не хочется… А стихи получаются совсем-совсем печальные:

Шуршат, кружат и рвутся вдаль
Все в солнце, терпкости и ветре…
И мне их будет долго жаль.
И доживет моя печаль
До первого листка на вербе.
Воздушны, ласковы, нежны
Листы летят с уснувших веток.
Неумолимы и грустны…
И под снегами до весны
Их участь – сырость, старость, ветхость…
Но солнца дождик золотой,
В своих лучах купая листья,
Их дразнит, манит за собой,
Туда, к лазури голубой
Последним счастьем насладиться…

Надин сказала, что лазурь не может быть не голубой и нужно как-то этот момент исправить… Но мне стихотворение нравится, и я переделывать ничего не хочу. Пусть остается так!

Надин часто читает мне произведения господина Пушкина. Вот он очень любил осень, и стихи его совсем не грустные.

… Евдокия говорит, что в этом году урожай рябины в лесах будет лучше обычного, и, видимо, охота на дроздов-рябинников обещает быть знатной… Хорошо бы и Николеньке удалось вырваться, он так любит осеннюю охоту!..

… Теперь я уже каждый вечер прошу Надин рассказывать мне «истории»… Нянюшка Евдокия с вышивкой тоже иногда садится рядом, слушает и горестно кивает… Вчера речь зашла опять о судьбе юной актрисы Надежды Сомовой…

Господин Гийом женился на ней сразу по приезде в свое родовое имение под Парижем. Жили они там очень уединенно, хоть и не слишком богато, но вполне дружно. С кузеном Арманом, вернувшимся во Францию почти одновременно с Гийомом, контактов семья не поддерживала. Точнее, граф Арман де Сен-При, пэр Франции, не снисходил до общения с бедным родственником, да еще женатым на бывшей крепостной…Бог дал Гийому и Надежде троих детей: дочь и двух сыновей. Но мальчики рождались слабенькие, и оба умерли в младенчестве. Последние роды дались Надежде очень тяжело, после она так и не оправилась, умерла достаточно молодой, не увидев ни свадьбы дочери, ни рождения внучки.

Единственная дочь Надежды – Антуанетта - рано вышла замуж за господина Лера, художника. Его семья принадлежала к древнему аристократическому роду, владела большими поместьями на юге Франции, но после революции по разным причинам практически разорилась и обедневшие родители Франсуа Лера обосновались в Париже. На самом деле полное имя отца Надин было другое, но он всегда называл себя Лера и с многочисленной своей родней практически не встречался, ведя богемный образ жизни. С господином Гийомом Франсуа познакомился, благодаря общему увлечению живописью. Пораженный красотой юной Антуанетты, стал часто бывать в их доме и написал несколько ее портретов…

Граф Гийом де Клермон умер как раз в год рождения Надин. Увидеть внучку ему, как и Надежде, не довелось.

После смерти бабушки и дедушки их графское поместье ушло за долги, поэтому молодая семья Лера окончательно осталась в Париже. Несмотря на небольшой достаток, в доме часто бывали гости, собирались поэты и художники, велись споры об искусстве… Маленькая Надин с восторгом слушала рассуждения о Музе, полетах фантазии и по секрету от матери пыталась рисовать. Антуанетта почему-то не одобряла увлечения дочери живописью, мечтая дать ей настоящее «хлебное» образование. Когда Надин исполнилось семь, отец стал брать ее с собой на пленэр, они забирались в самые отдаленные уголки Парижа, и дочь наравне с отцом простаивала целый день за мольбертом, делая наброски… Пока они рисовали, Франсуа посвящал Надин в историю Франции, делился воспоминаниями и даже пересказывал лекции по истории искусств, которые некогда посещал, обучаясь живописи…
…Благодаря рассказам мадмуазель Лера, я становлюсь, как говорит дядюшка, слишком вольно воспитанной! Видно, Дмитрий Петрович допытал у старой Евдокии, что за такие беседы ведем мы вечерами, и долго наедине отчитывал мадмуазель. Как я не старалась, подслушать, о чем они говорили, мне не удалось. Дядюшка решительно запер нас с нянюшкой в верхних комнатах, и мы до темна просидели за пяльцами…
… Николя приехал вчера! Как он изменился! Все-таки теперь он настоящий офицер, подпоручик! Мундир сидит на нем как влитой! Дядюшка на завтра пригласил Дьяковых и Ворониных на обед в честь Николеньки, а через два дня – охота! Я рада. Мадмуазель Лера говорит, что никогда не была на русской осенней охоте. Но, думаю, дядюшка нам не позволит… Зато, пока никого нет, я снова могу послушать увлекательный рассказ мадмуазель. Она обещала поведать мне, как сама оказалась в России… Надо только куда-нибудь услать Евдокию…

Фи! Дьяковы прибыли на обед всей семьей, не забыли даже Петьку, самого младшего! Ему и лет то не больше пяти, а костюм ему купили «гусарский», из самого Санкт-Петербурга выписанный.

А старшая их, Елена, явилась в новом платье с бархатным лифом и шелковой юбкой на кринолине. Корсет затянули так, что было страшно: вдруг переломится… Шаль матушки - Пелагеи Флоровны Дьяковой - сверкала всеми цветами радуги… «Прекрасная Елена» весь вечер жеманничала за столом, отказываясь от еды, постоянно изображала отрешенность от мира и возвышенность чувств… По-моему, все это не с проста! Сдается мне, дядюшка решил подыскать партию для Николя и сговорился уже с Дьяковыми… Только Николенька один ничего не замечает… Смешно, право…

С Ворониными, напротив, приехал один сын Алешка, он уже воспитанник верхнего класса Московского кадетского корпуса! Ах, какая форма – загляденье! Мундир темно-зеленый, с красным воротником, красными обшлагами и клапанами на рукавах! А вокруг воротника, обшлагов и клапанов - темно-зеленая выпушка! Да еще галун на воротнике! Когда Алешка в шинели и кивере вслед за родителями вышел из экипажа, мне показалось, что я вновь вижу Николеньку, каким тот был еще совсем недавно…
… Как я и думала, дядюшка с Николя решились идти на дроздов. Я даже и слушать не стала, с кем еще сговаривались. Пусть себе, нам с Надин будет не скучно! Николя, правда, пообещал ей, что непременно уговорит дядюшку провести настоящую псовую охоту, может быть, в следующий свой приезд. Наши собаки, конечно, не чета Ратаевским, и всего-то их чуть больше десятка, но резвы, выносливы и выучены отменно – это мне Николя объяснил…

Увы! Надежды «на истории» оказались тщетны! Сразу после окончания моих утренних занятий прибыли с визитом Пелагея Флоровна с дочерью, якобы порасспросить мадмуазель Лера о парижских модах. Боюсь, они были разочарованы, не застав дома ни дядюшку, ни Николя… Надо полагать, охоту на дроздов господин Дьяков своим вниманием не жалует, и потому не счел нужным оповещать о ней супругу…

… Дядя теперь строго-настрого приказал Евдокии не позволять нам с Надин вести разговоры наедине. Старая нянюшка моя сидит вместе со мной на всех уроках и тихонько дремлет или рукодельничает.

… Ноябрь в этом году выдался скучный! Целые дни занятия. Мадмуазель Лера стала все больше времени уделять урокам этикета. Как это обременительно!

Дядюшка понемногу сменил гнев на милость по отношению к Надин и разрешил ей устроить театральное представление силами наших домашних и соседей. Разыгрывать Надин предложила старинную французскую сказку «Кот в сапогах». Дядюшка некогда подарил мне книгу господина Жуковского, где эта сказка была напечатана в стихах, но я никогда не думала, что ее настоящий автор – француз Шарль Перро, а Жуковский – только перевел сказку на русский язык. Надин прекрасно знала это произведение на родном языке и предложила мне сыграть роль Кота, говорящего по-французски… Я не хочу быть Котом! Тем более, что роль принцессы тогда, скорее всего, достанется Елене Дьяковой…

…Слава Богу, Котом решила быть сама Надин! Зато я буду принцессой! Согласна даже говорить только на французском, чтобы, по словам мадмуазель, совершенствовать живость речи и произношение… Дядюшка одобрил эту идею и милостиво согласился быть Королем. Самое смешное, что роль Людоеда досталась господину Воронину, Петру Алексеевичу…

…Наконец Николя удалось навестить нас, и наши репетиции очень его веселят. Однако он всеми силами помогает обустроить сцену в гостиной. Евдокии поручено проследить за шитьем костюмов, эскизы к которым нарисовала сама Надин. Хвост для Кота предполагается сделать из остатков меха лисицы, которую Дмитрий Петрович подстрелил прошлой зимою. Боюсь только, что приготовления затягиваются, а Николя уже со дня на день должен возвращаться в полк.

…Спектакль состоялся! В последний день перед отъездом брата в полк мы решили, что, пожалуй, готовы. Вечером к нам прибыли Дьяковы всем семейством и Воронины. Правда, Алеша уже отправился на занятия, и присутствовать не смог, зато Дмитрий Петрович пригласил господина Журавлева, с которым последнее время близко сошелся в виду общих дел…

Николай Михайлович привез с собой супругу и двух дочерей. Девочкам Анне и Екатерине еще нет и пятнадцати, так что мы сразу сдружились. А старший брат их Михаил не приехал, отправившись по делам в Рыбинск. Говорят, что он учился в Англии… Так или иначе, но зрителей у нас оказалось предостаточно! Мой французский не слишком блистал, но в целом все прошло прекрасно, и гости много смеялись… Я слышала, как Николя тихонько сказал Надин, что никогда в жизни он не видел такого очаровательного Кота… Меня он тоже похвалил, но почему-то мне показалось, что Надин он восхищался больше…

…Николя все время в полку, приезжал только на Рождество. И Святки были самые замечательные! Тем более, что с его прибытием у нас вновь стали собираться гости: и Дьяковы, и Журавлевы, и Воронины…

… Дядюшка приказал мужикам соорудить в саду настоящую высокую ледяную горку. И мы целыми днями катались на санках, а вечерами устраивали фейерверк на берегу Волги… Несколько раз Журавлевы затевали катания на тройках, у них замечательные лошади! Дьяковы тоже пытались не отставать. Дядюшка смеялся и говорил, что можно своих гнедых поберечь, пока Николай Михайлович и Андрей Степанович решают, чьи лошадки лучше…

Сразу после Крещения Дмитрий Петрович разрешил мадмуазель Лера ненадолго уехать по «делам личного свойства». Я теряюсь в догадках, куда и зачем могла отправиться Надин, да еще в самые морозы? Однако, я с огромным удовольствием пользуюсь неожиданной возможностью временно не заниматься и все чаще посвящаю себя стихосложению. Дядюшка для виду гневается и заставляет Евдокию побольше загружать меня домашней работой и чтением… Но я все равно вижу, что на самом деле он совсем не сердится и мои опусы считает просто баловством.

Прошло всего-то пять дней, Надин вернулась, и наша жизнь вошла в привычное русло. Как я не стараюсь, но разговорить мадмуазель и выведать, где она была эти дни, мне не удается…

…Сегодня всю ночь опять мела метель. Ветер выл в трубах и нещадно колотился в ставни. Я попросила нянюшку не оставлять меня одну. Как обычно, в такую непогоду я не могу не вспоминать матушку с батюшкой, все время представляя, как их сани мчатся в снежных вихрях по черному лесу… Никто не знает подлинно, что произошло той ночью, но окоченевшие тела моих милых родителей нашли в разбитых санях за Глебовским оврагом… Дмитрий Петрович всегда в годовщину их гибели после службы в церкви запирается у себя в кабинете и не выходит до самого вечера. Я же с Евдокией, а раньше и с Николенькой, сижу в своей комнате, не зажигая свечей ... Весной мы обязательно пойдем на кладбище, оставить для матушки первые цветы и поклониться батюшке… Дядя похлопотал, чтобы крест воздвигли гранитный и плиты в основании - мраморные, белоснежные уложили, а за могилой чтобы уход был постоянный…

Метель к утру значительно поутихла, но снегопад продолжается. Снегу опять намело немерено, деревья в саду стоят по пояс в сугробах, на елях у парадного крыльца огромные белые шапки. Из-за сегодняшней страшной и бессонной ночи, я совсем забыла, ведь нынче у меня именины… И будет мне уже целых шестнадцать… К обеду должны прибыть гости, если непогода не помешает, тем более, что начинается масленичная неделя. Николя по-прежнему в полку и приехать сможет в лучшем случае на Пасху.

… Слава Богу, к полудню выглянуло солнце, снег прекратился, а небо заголубело почти по-весеннему. На весь дом уже пахнет пирогами, а на именинный десерт наверняка будет миндальное пирожное. Я так люблю миндаль! В этом году дядюшка закупил его превеликое множество и на всякий праздник велит делать миндальные пирожные - специально для меня…

Воронины приехали раньше всех и снова привезли с собой Алешку. Он сломал ногу на ледяных горках еще на Святки и вот только-только начал ходить, припадая на больную ногу. Матушка его, Наталья Антоновна, сетовала, что, видимо, хромота может сохраниться, и о военной карьере придется забыть. Алеша явно стесняется своего недуга. Но я не считаю это таким уж недостатком! Все равно, юный Воронин очень красив и, по-моему, умен. Петр Алексеевич собирается взять его себе в помощники, тем более, что Алешка уже в этом году будет держать выпускные экзамены и успехи его в учебе, по словам родителей, весьма отрадны.
Воронины подарили мне набор прекрасных узоров для бисерной вышивки! Зато все следующие подарки оказались сладкими: конфеты и шоколад, производства мастерской Эйнема, доставленные из Москвы. Еще Алешка написал мне в альбом перевод стиха немецкого поэта Гейне, а Елена Дьякова преподнесла небольшую акварель собственной работы… Весь вечер мы провели за играми в шарады и танцами. Аня и Катя, хоть и младше нас, но танцевать умеют прекрасно. Жалко, что кавалер наш - Алексей – не мог танцевать, зато недурно аккомпанировал нам на фортепиано.
Когда гости разъехались, дядюшка позвал меня в свой кабинет. Он изрядно выпил за обедом и выглядел весьма усталым, лицо его раскраснелось, и дышал он тяжело, с хрипотцой даже. Однако, держался со мной ласково и говорил мягко. Дмитрий Петрович, обратясь ко мне, назвал меня Машенька, что бывало с ним редко. Он сказал, что я стала совсем взрослая, и пришло время передать мне одну вещицу. Дядюшка достал из бюро небольшую бархатную шкатулку и открыл ее. Внутри на подушечке лежало потрясающей красоты кольцо с ярко-синим крупным сапфиром в россыпи бриллиантов и в ажурной вязи из золотых веточек. Сверкающие в неровном свете свечей камни бросали разноцветные блики на дядюшкино лицо, и я заметила слезы в его глазах.

- Машенька, это кольцо твой отец заказал для Аннушки, твоей мамы. Только не пришлось ей получить подарок. Теперь оно твое, - дядюшка порывисто обнял меня и поцеловал. Щеки его и впрямь были мокрые. Приняв подарок, я тоже расплакалась.
Сейчас шкатулка с кольцом лежит в моем бюро, но мне хочется поминутно доставать его и любоваться… И снова мысли о маме не дают мне заснуть.

… Весна в этом году была дружная. Снег быстро стаял, оголив черную землю с редкими островками прошлогодней травы, теплый апрельский ветер подсушил дороги. Ветви на березах побурели, и вербы все стоят в цвету. Дядюшка решил ехать в Глебовские Липки, чтобы навестить Елизавету Дмитриевну, мою бабушку, и берет меня с собой. Бабушка последние дни стала совсем плоха, лет ей уже семьдесят, и она почти не встает. Пишет, что перед смертью хотела бы попрощаться со мной и Николенькой. Мадмуазель Надин будет сопровождать меня в поездке, а вот Николя, видимо, навестит Елизавету Дмитриевну самостоятельно по причине большой занятости в полку.

Увы, увидеться с бабушкой нам не привелось. Успели уже только к похоронам. Елизавета Дмитриевна завещала Николя свое имение Липки близ Глебова, но вряд ли он оставит службу ради деревенской жизни… Дмитрий Петрович взял все заботы о новом имуществе племянника на себя. Интересно, я раньше и не знала, что бабушка Елизавета была из Сомовых, прочла на надгробной плите: «Елизавета Дмитриевна Ларионова (урожденная Сомова)». Я поделилась с Надин своим открытием, и она, тоже подивившись такому совпадению фамилий, наконец, раскрыла секрет своей январской поездки. Оказывается, ее родные, потомки брата Надежды Сомовой, живут в соседнем нам Коприно. В селе все свободные крестьяне и весьма зажиточны. Николай Васильевич Сомов - то ли двоюродный дядя, то ли кузен Надин. У него большой дом, хозяйство. К мадмуазель Сомовы сначала отнеслись с недоверием, но потом, благодаря бумагам, имевшимся у Надин, а также ее рассказам и общим семейным преданиям, успокоились и приняли хлебосольно. Дмитрий Петрович, заметив в свою очередь совпадение фамилий, не пожелал, чтобы слухи о родстве мадмуазель Лера с местными Сомовыми стали предметом обсуждения в семье и в округе. Дядюшка c большим пиететом относится к нашим дворянским корням, и даже случайное тождество фамилий считает фактом нелицеприятным. Но, раз уж я теперь взрослая, он позволил мадмуазель рассказать мне все подробно, а также во избежание недоразумений решил сам ознакомить меня с нашей родословной. Таким образом, я начала изучать историю своих предков и, честно говоря, запуталась почти сразу же. Дядюшка не слишком осведомлен о Сомовых и Ларионовых, зато прекрасно знает род Зубовых. По его словам, прадед его и моего батюшки, Петр Васильевич, был родным братом того самого Николая Васильевича Зубова, служившего членом Коллегии экономии при государыне Екатерине II и чьим детям высочайшим повелением было даровано графское достоинство… Мне кажется, что Дмитрий Петрович, хоть и гордится титулованными родственниками, несколько обижен на судьбу, не принесшую ему графства… Зато он несомненно может поставить себе в заслугу свое богатство и благополучие процветающего имения…

…После смерти бабушки Елизаветы Дмитриевны прошел уже месяц, дядюшка с присущим ему тщанием полностью разобрал все ее наследственные дела, а вдовствующую племянницу моего деда, стало быть, мою тетушку, пригласил к нам. До этого Таисия Семеновна жила в Липках. По слухам, ее супруг, умер совсем молодым от удара, вызванного огромным карточным проигрышем, и, соответственно, после уплаты долгов Таисия осталась без средств к существованию и пребывала у дяди своего из милости, а после его кончины осталась при его вдове…

Тетушке отвели покои, которые раньше считались гостевыми, и Дмитрий Петрович всерьез задумывается о пристройке нового флигеля…

Таисия Семеновна оказалась большой любительницей поговорить, и основное внимание она уделяет как раз всяческим семейным историям. Память ее хранит многочисленные события прошлых лет, в которых, так или иначе, принимали участие наши предки. Кто на ком женился, от чего умер, что унаследовал… Я поначалу пыталась внимательно слушать и даже запоминать, но, боюсь, эта наука мне не под силу… Однако, кое-что показалось мне любопытным, и я решила записать…

Отец моей тетушки Семен Михайлович Ларионов и его брат Владимир Михайлович Ларионов – мой дед - были погодками и всю жизнь прошли рука об руку, делая поначалу военную карьеру. Судьбой определено им было участие в боевых походах и под Очаковым, и в Польше, и даже во вторичном походе во Францию в 1815 году. Выйдя в отставку, старший – Семен - осел в своем Егорьевском поместье, а младший – Владимир - определился в землемеры Данковского уезда, где владел небольшой деревенькой Савинка. Владимир Михайлович вскоре женился на Елизавете Дмитриевне Сомовой, обосновался в Липках, и в 1827 году родилась моя матушка. Кажется, у них были еще дети, но Таисия о них ничего не рассказывала…

Родители Таисии Семеновны ушли из жизни, слава Богу, не застав прискорбного события, приведшего к смерти зятя. Об этом тетушка старается говорить как можно сдержаннее, но что уж там…

Старшие Ларионовы всегда были очень близки друг другу, поэтому, когда Таисия Семеновна овдовела и «оказалась в весьма затруднительном финансовом положении», приютили ее именно Владимир Михайлович и Елизавета Дмитриевна. Надо сказать, какой-то рок тяготел над нашей семьей! Смерти следовали одна за другой! Не прошло и года после похорон мужа тетушки Таисии, как погибли мои родители, а еще через год – ушел из жизни дед - Владимир Михайлович… Тяжелые утраты подорвали силы и здоровье бабушки, она слегла и долго не могла оправиться…

Присутствие Таисии в Липках оказалось, как нельзя, кстати. Она жила у Елизаветы Дмитриевны все эти годы, разделяя ее горе и помогая бороться с недугами… Надо полагать, именно из-за болезни бабушки мы с Николенькой оказались на попечении дяди… Я об этом, в общем-то, не жалею. Елизавета Дмитриевна всегда была суровой женщиной, и я ее побаивалась. Она очень тяготилась слабостью своего здоровья, потому жизнь вела затворническую, хотя и в большом достатке. Многочисленные московские и петербуржские Сомовы не принимали участия в судьбе своей родственницы, видя ее нежелание вести светский и открытый образ жизни…

Да, я и забыла упомянуть, что муж Таисии Семеновны был из Ельчаниновых. Многие Ельчаниновы имели высокие воинские звания, и род их весьма известен. Мне сдается, что Господь сжалился над ними, и смерть проигравшегося офицера помогла, по крайней мере, избежать позора…

Дмитрий Петрович забрал из Липок портреты моих деда и бабушки. Кажется, принадлежат они кисти кого-то из родственников Сомовых, выписаны прилежно и с любовью. Владимир Михайлович Ларионов, мой дед, представлен в мундире артиллерийского офицера с эполетами черного суконного поля, бахромой и золотым шитьем. Дядюшка пояснил мне, что это на них указан номер части. Большую черную фетровую шляпу украшает высокий султан из петушиных перьев и петлица из узкого золотого галуна с пуговицей. Дмитрий Петрович отметил с легким сарказмом, что, дескать, наряд у дедушки имеет некоторые вольности, недопустимые в жизни действительной…

Елизавета Дмитриевна изображена в открытом платье из золотистого шелка. На плечах - легкая кружевная пелерина, обрамляющая глубокое декольте. Черные блестящие волосы собраны в гладкую прическу, открывающую высокий лоб. С особым тщанием художник отнесся к дивной красоты ожерелью, обнимающему изящную шею юной женщины. Цепочка из мерцающих жемчужин скреплена в центре крупным сапфиром в оправе из тонких золотых веточек, затейливо переплетенных и осыпанных бриллиантами различной величины. Стоило мне только взглянуть на это изображение, как я немедленно увидела несомненное сходство между бабушкиным украшением и кольцом, предназначавшимся для матушки, а теперь подаренным мне… Дядюшка со вздохом, подтвердил, что отец мой заказывал кольцо как бы в комплект к ожерелью, которое Елизавета Дмитриевна обещалась подарить дочери в скором времени… Однако, в бабушкиных драгоценностях, хоть их оказалось и немало, ни этого украшения, ни еще целого ряда самых изящных и дорогих вещиц не нашлось. Таисия Семеновна говорит, что видела ожерелье в руках у Елизаветы Дмитриевны, та, бывало, любовалась им, но надевала ли? Разве что, под платье, чтобы жемчуг не умер… А уж куда припрятала Елизавета Дмитриевна свои лучшие сокровища, она тетушке не сказала… Дядюшка не оставляет надежды отыскать пропажу и предполагает даже наличие тайных мест в Липках…

… Тетушка почему-то недолюбливает мадмуазель Лера, все время норовит сделать ей замечание и, похоже, настраивает против нее дядю. Надин же, напротив, изо всех сил пытается поддерживать с Таисией Семеновной добрые отношения, с искренним участием относясь к ее повествованиям и воспоминаниям… Дмитрий Петрович последние дни что-то мрачен и даже осведомлялся у Надин насчет ее планов на дальнейшее. Я чувствую, он хочет отказаться от ее услуг…

Как и прошлым летом, в этом году мадмуазель основное время уделяет живописи и литературе. Но нынче добавились еще и уроки хореографии, чему я несказанно рада. Я, конечно, танцую вполне неплохо, но Надин говорит, что учиться можно бесконечно, а идеала достичь так и не получится. Таким образом, мы просто стремимся к совершенству. Особенно приятно, что аккомпанировать нам все чаще приезжает Алеша, Алексей Петрович Воронин, в сопровождении матушки и двух младших сестренок семи и девяти лет. Пока Наталья Антоновна с Таисией Семеновной изволят откушивать чай, накрытый для них в беседке, Надин обучает нас, мы очень стараемся, и занятия проходят весело. Алексей Петрович (мадмуазель настаивает, чтобы я звала Алешу уже не иначе как Алексей Петрович!) по-прежнему сильно хромает и действительно по окончании учебы определен на гражданскую службу… Ах, как жаль, что он танцевать не может. Наталья Антоновна хочет в скором времени отправиться с сыном в Санкт-Петербург, показать его каким-то особым докторам…
… Но вот случилось событие, встревожившее меня не на шутку и так омрачившее светлые летние денечки.

Итак, по порядку. К самому обеду приехал Николенька. Он был явно в приподнятом настроении, привез мне шоколад и целую коробку миндаля в сахаре, а после трапезы пригласил нас с Надин покататься на лодке. Однако долгой прогулка не оказалась, потому что сгустились тучи, налетевший ветер поднял волну на Волге, и мы поспешили вернуться. Дождь застал нас уже на подходе к дому, и нам пришлось укрыться в садовой беседке. Ливень был сильный, но непродолжительный, тем не менее, в саду стало зябко, и мы отправились в гостиную, где уселись у французского окна и запросили чаю. Таисия Семеновна с большой охотой присоединилась к нам, а после взрослым принесли карты, и я отправилась к себе наверх. Ах, если бы я знала, я бы не стала плотно притворять двери! Я смогла бы услышать, что же такое произошло в гостиной, после чего Надин поднялась в свою комнату и заперлась там. Я в неведении сидела за рукоделием до самого ужина. Каково же было мое удивление, когда за столом мы с тетушкой оказались вдвоем! Таисия Семеновна, поджав губы, сообщила, что Николенька с дядюшкой удалились в кабинет «на серьезную беседу» и просили ужин подать туда. Я поинтересовалась, где же мадмуазель Лера, на что тетушка только передернула плечами… Как мне стало тревожно, сердце мое стучало, будто беду чуяло… Надин вечером так и не вышла. Я все время прислушивалась к происходящему за дверями кабинета, но кроме невнятного гула голосов, так ничего и не разобрала… Меня отправили спать, и Евдокия бдительно сидела у моей кровати, пока я не заснула.

Утром оказалось, что Николенька ускакал в полк с самым рассветом. Таисия Семеновна, сказавшись нездоровой, осталась в постели. Дядюшка по-прежнему не покидал кабинета, и слышно было, как он в волнении ходит, задевая мебель. Надин спустилась к завтраку непривычно бледная с темными кругами под глазами, однако держала себя совершенно спокойно, и утренние занятия живописью пошли в обычном порядке.

Дядюшка вышел к обеду, за столом сидел мрачнее тучи. Таисия Семеновна тоже соизволила почтить нас своим присутствием, но беседа не клеилась, и трапеза прошла в напряженном молчании.

После обеда Дмитрий Петрович объявил мадмуазель Лера, что дает ей расчет, и она может покинуть наш дом, как только будет к этому готова. Потрясенная я убежала к себе и долго плакала…

Надин уехала следующим утром. Она тепло попрощалась со мной и Евдокией. Старая нянюшка все утирала слезы и крестилась. Ни Дмитрий Петрович, ни тетушка проводить мадмуазель Лера не вышли. По словам Надин, она пока решила погостить у родственников в Коприно, а тем временем подыщет себе место или в Рыбинске или в самом Ярославле… Я очень просила мадмуазель, посылать мне весточки, и она обещала…

Вот так окончательно и бесповоротно завершилось мое детство… С отъездом Надин ушло из моей жизни светлое чувство покоя и безмятежности…


***

Я так давно не писала в дневник… Николя после ссоры с дядюшкой стал бывать у нас совсем редко, а в краткие свои визиты говорил с Дмитрием Петровичем только о поместье в Глебове, куда все чаще наезжал из полка на побывки. Со мной брат последнее время был рассеян, только обнимал крепко на прощание да обещал, что скоро все наладится…

И, кажется, он всерьез подумывает об отставке…

Дядюшка тоже как будто не в себе, все время запирается в своем кабинете, совсем редко принимает гостей и выезжает только по делам да если меня сопроводить…
Дьяковы совершенно перестали бывать у нас. Таисия Семеновна рассказывала, что вроде бы сватается к Елене кто-то из рыбинских Дунаевых, дело уже идет к свадьбе… А вот Воронины продолжают навещать нас. Наталья Антоновна съездила с сыном в Санкт-Петербург, и тамошние доктора сделали чудо. Алексей Петрович почти перестал хромать! Конечно, возврата к мечте о военной карьере уже не будет, зато танцевать он может! Правда, совсем чуть-чуть. Нога быстро устает, но на тур вальса хватает!

Весь этот год дядюшка вывозит меня «в свет». С помощью Натальи Антоновны, посвятившей нас во все нюансы столичной моды, мне заказали множество прекрасных платьев… Такие кружева, ленты… А лисья горжетка… Николя прислал мне ее к Рождеству. Сдается, что Таисия Семеновна мне даже завидует: платья ее совсем не такие шикарные, хоть и сшиты на заказ по всем указаниям госпожи Ворониной. Однако тетушка все равно довольна, сопровождая меня и дядюшку в наших визитах…
… Если бы не Алексей Петрович, я, наверное, танцевала бы сегодня весь вечер без перерыва! Прием у Журавлевых был выше всяких похвал! А в кавалерах недостатка у меня всегда нет. Но я решила не обижать Алешу и всем говорила, что танец уже обещан. А ему – что голова кружится. Надеюсь, он не догадывается, что так я давала отдохнуть его ноге…

С памятного отъезда Надин прошло больше года. За это время я не получила от нее ни одного письма. Сначала я очень сильно ждала весточки и обижалась, но сейчас… Страшно признаться даже самой себе, но… нет, я не должна писать об этом. Боюсь, мысли мои последнее время слишком заняты…

… Зимой перед самым Рождеством умерла моя нянюшка… Дмитрий Петрович определил мне в услужение внучку старой Евдокии Фросю. Девушка она сообразительная и старательная, я быстро к ней привыкла…

…Вчера произошло невероятное событие! Дмитрий Петрович объявил, что на Пасху мы отправляемся в Липки. Мы едем в гости к Николя! Судя по скупым объяснениям дядюшки, некоторые дела требуют его обязательного присутствия в поместье. Таисия Семеновна неожиданно не выразила недовольства, хотя последнее время отношения у нее с Николя были натянутые…

…Я не была в Липках с самых похорон бабушки Елизаветы Дмитриевны.

… Пасха в этом году поздняя, а потому весна уже в самом разгаре. На деревьях вовсю распускаются листочки и упоительно пахнут: горько и остро. Старые ели у самого бабушкиного дома покрылись яркими изумрудными стрелками новой хвои. Двор уже чисто убран после зимы, и на лужайках дружно зеленеет травка. Мне почему-то кажется, что особняк стал как будто ниже, крыльцо приземистей, беленые стены слегка посерели, а окна не блестят в вечернем солнце, как прежде…

Ах, как я соскучилась по Николя! Он тоже сильно изменился, у губ залегли упрямые жесткие складки, взгляд стал твердым и очень взрослым… Но как только брат улыбнулся, глаза его заискрились искренней радостью от встречи со мной, мне сразу стало легко и благостно… Дядюшка поначалу был очень официален, деловито отдавал распоряжения по разгрузке нашего нехитрого багажа, придирчиво осматривал двор, а затем комнаты, предназначенные для меня и Таисии Семеновны. В свою он едва заглянул… Потом успокоился, стал ласков со мной и племянником, начал делиться с Николя задумками о ремонте бабушкиного особняка…

Надо сказать, что тетушка была на редкость мила весь вечер, за ужином предавалась воспоминаниям о своем житье в Липках с Елизаветой Дмитриевной и рано отправилась отдыхать, дав нам с братом наговориться вдосталь.

Эту ночь я долго не могла заснуть, так растревожило меня то, о чем рассказал Николя. Оказывается, Надин писала мне, и часто! Только все письма ее забирал себе Дмитрий Петрович. Николя считает, что тут не обошлось без влияния тетушки. Та и раньше настраивала дядюшку против мадмуазель и, надо полагать, не успокоилась и после ее отъезда. Только недавно отношения дядюшки с племянником стали налаживаться, а потому Дмитрий Петрович таки признался племяннику в содеяном… Я, пожалуй, что-то в таком роде себе и представляла. Ведь не могла же Надин меня обмануть! Но это было не главное! Ах, что я узнала! Какая новость! Николя, оказывается, просил руки мадмуазель Лера, и она соблаговолила ответить согласием! Дмитрий Петрович по старой памяти было воспротивился, но, видимо, одумался, тем более, что узнал о благородных предках Надин по отцовской линии… Да и в жилах матери мадмуазель течет кровь высокородного Гийома де Клермона… Видимо, такое родство показалось дядюшке вполне достойным… А наветы Таисии Семеновны потеряли все свое влияние на Дмитрия Петровича, вот тот и замирился с племянником окончательно…

…Надин сейчас живет в Рыбинске, в доме полковника Пальчевского, обучает французскому юных его дочерей…

… Сегодня, по возвращении из церкви, мне наконец-то снова удалось сесть за дневник… Уже неделю мы гостим у Николя. В полку ему дали отпуск, и брат все время проводит в поместье. Они вдвоем с дядюшкой осмотрели хозяйство и наметили план ремонта дома. Работы предполагается завершить к осени, как раз к свадьбе. Дмитрий Петрович еще обдумывает проект по восстановлению парка, который после смерти бабушки находится в некотором запустении. Будущим летом дядюшка хочет пригласить архитектора из самого Ярославля, чтобы в первую очередь перестроить чайный павильон, беседки и парадную лестницу, ведущую в нижнюю часть сада, к самому берегу Волги.

Николя снова вернулся к мысли об отставке и собирается обосноваться в Липках уже навсегда… Мне кажется, что Таисия Семеновна его осуждает, потому как все чаще заводит разговор о высоком предназначении русского офицера…

…Николя с дядюшкой уехали в Рыбинск. Мы с Таисией Семеновной допоздна прочаевничали. Тетушка все никак наговориться не могла и удалилась к себе, только обнаружив, что я засыпаю сидя… Да, видно, сон мой не крепок оказался, я отправила Фроську еще за свечами и опять вернулась к дневнику… Я, конечно же, рада нашему путешествию и особенно встрече с Николя, но из-за этого мы пропустили прекрасный Пасхальный бал у Дунаевых, да и с Алексеем Петровичем мы так давно не виделись… Мысли об Алеше окончательно прогнали мою дрему…
…Ночные события сильно меня озадачивают… Вчера я засиделась за своими записями и, когда все же погасила свечи, сон никак не шел ко мне. Почему-то мне было душно, перина казалась слишком жаркой, и я встала, решив не будить Фросю, отворила окно… Ночной свежий воздух был напоен ароматом молодой зелени, влагой вечернего дождя, легкий ветерок шевелил мохнатые еловые лапы, а яркая луна освещала двор, почти как днем. Я постояла у окна, не зажигая свечей и любуясь на причудливую игру теней, отбрасываемых кустами сирени. Бабушка очень любила сирень, и в ее саду она была повсеместно… Уже надышавшись вдоволь и собравшись вернуться в постель, я вдруг увидела неясный женский силуэт, невесомо продвигавшийся по дорожке к беседке. Надо сказать, эта беседка-ротонда была любимейшим местом Елизаветы Дмитриевны. Бабушка в летние погожие дни проводила там все время за книгой, частенько просила подать ей туда чаю. Дядюшка сказывал, что так все обстояло и при жизни Владимира Михайловича, только сиживали там супруги вдвоем… Поэтому, увидав женскую фигуру, я решила, что это душа моей бабушки прилетела навестить дорогое ей место… Я очень испугалась и, крестясь, бросилась будить Фроську... Поднимать тревогу на весь дом я постеснялась: вдруг мне привиделось? Однако заставила Фросю спать в моей комнате и не гасить свечей… Странно, но на производимый нами шум Таисия Семеновна не вышла… Так я и говорить ей ничего не стала и Фроське наказала язык не распускать…

… Когда Николя с дядюшкой вернулись, я по секрету поделилась с братом ночными тревогами. Но он только ласково пожурил меня, сказав, что сидеть заполночь за дневником совершенно непозволительно. Вот и привидится всякое… Завтра мы уезжаем, потому что работы по ремонту дома вот-вот начнутся…

… Ах, какая свадьба была у Николя! Надин была просто невероятно хороша! Венчание проходило в Глебово, в старейшей Церкви Федора, Давида и Константина, и оттуда мы поехали прямо в Липки. Несмотря на осень, погоды стояли теплые и сухие. Бабушкин сад (я все еще не могу привыкнуть, что имение отошло к Николя, а Елизаветы Дмитриевны уже нет) весь был пронизан солнечным светом, золотившим листву кленов и берез. А кусты сирени остались все еще ярко зеленые…
Столы дядюшка велел накрыть прямо в саду на большой лужайке, отделенной от подъездной аллеи могучими елями. Как Дмитрий Петрович не настаивал, гостей молодые пригласили не слишком много. Конечно, Дьяковы, Журавлевы, Воронины… От Дунаевых получены были только подарки и поздравления… Лично не прибыл никто, в том числе не приехала и Елена Дьякова, ставшая уже Дунаевой… Все-таки мне кажется, она так и не простила Николя за то, что брак их не сладился. Дядюшка тоже большие надежды возлагал на этот союз, потому и гневался раньше…

Николя с Надин уехали в Рыбинск и будут жить там, пока решается вопрос об отставке… Неожиданно для всех Таисия Семеновна высказала желание помочь молодым и проследить за хозяйством в Липках… Я думаю, она очень любит это поместье, ведь столько лет прожила там с Елизаветой Дмитриевной. Перестройка дома, завершенная к свадьбе, затронула только парадную и гостевую часть дома. Флигель, где располагалась бабушкина спальня, ремонтировался незадолго до смерти Елизаветы Дмитриевны и пока находится еще в хорошем состоянии. Несмотря на плохое самочувствие, бабушка тогда сама руководила работниками и давала указания, не допуская Таисию Семеновну даже к ведению счетов… Тетушка с грустной улыбкой поясняла, что так бабушка пыталась побороть хандру и слабость, но, по-моему, была обижена на Елизавету Дмитриевну, считая это недоверием…

До холодов я, пожалуй, тоже останусь в Липках… Дядюшка не против, у него сейчас столько забот, какое-то новое производство совместно с г-ном Журавлевым зачинает. Но на зиму я, конечно же, вернусь в Захарино, к Рыбинску поближе… Что уж скрывать-то от себя? Воронины окончательно обосновались в Рыбинске и к нам в поместье наезжать стали все реже, я скучаю по Алеше… А там и Рождество, святки…
…Этой ночью я переполошила весь дом! Снова в саду явилась мне белая фигура… Ночи нынче не столь теплые, все чаще примораживает. Окна уже плотно закрыты на зиму, но я приказала Фросе окошко в моей комнате наглухо не запечатывать. Вечером перед сном всегда открываю его, чтобы впустить свежий прохладный воздух… Вот и вчера я допоздна зачиталась, потом, уже совсем приготовившись ко сну, присела у окна. Фрося принесла мне шаль и обернула ноги меховой накидкой. Ах, как славно мечтается, когда комнату освещает только огромная желтая луна, выглядывающая из-за еловых макушек, легкий ветерок колышит штору, белесая туманная дымка клубится над остывающей землей, чистый холодный воздух остужает щеки, а самой так покойно и тепло под шалью и мехами… Фроську я отпустила, чего ее морозить? И предалась мыслям и воспоминаниям об Алеше… От приятных дум я уже было начала задремывать и вдруг…! Невесомый силуэт, промелькнув в лунном свете, растворился в тумане, окутывавшем уже всю нижнюю часть сада, где едва различимо белела бабушкина беседка… Я вскрикнула, на мой зов прибежала заспанная Фрося и кинулась звать прислугу. Разбуженные мужики, вооружившись кто чем, выбежали во двор, но никого не нашли… Я не созналась никому, что видела женскую фигуру, объяснила поднятую тревогу тем, что вроде бы шевеление в кустах под окнами заметила… Фрося же молчит по моему указу, но, вижу, испугана она очень. Таисия Семеновна в этот раз проснулась и, хоть и припозднилась, одеваясь, сама на крыльцо вышла, заставила мужиков весь сад обыскать и собак спустить. Только мне вдруг подумалось, а почему ни сегодня, ни в прошлый раз собаки не лаяли, когда призрачная гостья направлялась к беседке… Не учуяли? Все-таки, боюсь, что это мое видение и есть неуспокоившаяся бабушкина душа… А то, что она мне не приснилась и я ее действительно видела, не подлежит сомнению! Я ведь, слава Богу, с ума еще не сошла…Завтра же едем в церковь, нужно заказать молебен, помянуть Елизавету Дмитриевну, поставить свечи за упокой души ее…

… Эту весну и лето Николя с Надин проведут в Липках. И хотя вопрос с отставкой окончательно еще не решен, Дмитрий Петрович вместе с племянником уже строят планы по реконструкции бабушкиного сада, временно отложенной до наступления теплого времени года… Всю зиму Таисия Семеновна прожила в Липках да и сейчас возвращаться в Захарино не торопится… Что же ее там держит? Все-таки, наверное, приятные воспоминания о прежней жизни с Елизаветой Дмитриевной… Хоть и грех говорить так, но я нисколько не расстроюсь, если она не вернется и к осени…
…Я только умоляю все время дядюшку при переделках не трогать ротонду. Я думаю, что Елизавета Дмитриевна была бы против. Недаром происходили эти таинственные события с женским силуэтом в саду… Словно так бабушка напоминала нам о своей привязанности к беседке и просила сохранить ее в неизменном виде…

Отношения Таисии Семеновны и Надин внешне совершенно наладились, но, мне кажется, Надин не до конца доверяет тетушке. В коротких весточках, которые я получаю из Липок, Наденька, так ласково зовет ее Николя, старается очень сдержанно отзываться о нашей родственнице… Зато тетушка изо всех сил выказывает свое душевное расположение к Надин и нахваливает ее Дмитрию Петровичу…

Вчера неожиданно моя история с ночными видениями получила продолжение… Николя приехал по делам к дядюшке и остался до утра. Вечером мы вышли с ним в сад, брат велел мне услать Фросю, так как хотел поговорить со мною наедине. Мы присели на скамью и Николя рассказал о странном событии, случившемся на днях в Липках… Уже несколько дней подряд Надин слышала какие-то странные звуки. Вроде бы шаги в «Елизаветином» флигеле. «Елизаветиными» мы стали называть комнаты бабушки, закрытые пока и в которых сейчас никто не жил. Встревоженный Николя решил самостоятельно разобраться, что же там такое делается, и отправился, как только Надин заснула, а весь дом затих, во флигель, где и расположился в бабушкиной гардеробной. Долгое время ничего не происходило, тишина стояла полная, только слышно было, как поскрипывают ставни да шелестит ветерок за окнами. Николя уже начал задремывать, мысленно посмеиваясь над страхами жены, как вдруг действительно услышал за стеной легкие шаги и шорох, как будто женское платье скользит по полу… В этом месте рассказа я замерла и схватила брата за руку… Он успокаивающе сжал мою ладонь и продолжил:

- Я осторожно выглянул в коридор, и мне показалось, что вижу мерцающий огонек в самом конце, у поворота к бабушкиному кабинету… Если ты помнишь, там в нишах между окон висят огромные зеркала. Я поспешил туда и вдруг в одном из зеркал увидел смутное белое отражение женской фигуры. Я сразу вспомнил твой рассказ о странном силуэте в нашем саду. В это трудно поверить, но, может быть, ты права, что душа Елизаветы Дмитриевны возвращается в памятные ей места… Я промедлил, наверное, всего несколько секунд, но, когда добежал до поворота, там уже никого и ничего не оказалось… Исчезло и отражение, и огонек… А ведь действительно, таинственные посещения случаются именно там и тогда, когда мы начинаем планировать перестройки… Я не стал тревожить Надин, сообщив ей, что все прошло спокойно и никто во флигеле не ходит… Но тебе решил поведать… Я еще несколько раз проводил ночь во флигеле, но больше ничего странного не случалось…

Я всю ночь обдумывала рассказ Николя. Задремала только под утро, когда над Волгой начало подниматься солнышко и первые его лучи пробились сквозь щелку в занавесях. Снова Фрося задвинула их небрежно! Окончательно засыпая, я вдруг подумала, что призраки не могут отражаться в зеркалах… да и движутся они бесшумно… Разве что, бабушка сознательно дает нам знать о своем посещении…

… Алексей Петрович третьего дня был у дядюшки и просил моей руки! Наверное, я счастлива, и этим все сказано. Дмитрий Петрович и Петр Алексеевич, видимо, давно уж порешили судьбу нашу и сговорились… Свадьбу наметили будущим летом, после Троицы, венчание будет в Спасо-Преображенском Соборе, в Рыбинске. Петр Алексеевич отписал сыну именье под Алексеевским, но Алеша мечтает обосноваться в Рыбинске… Я, пожалуй, не буду возражать против городской жизни. В свадебное путешествие мечтаю отправиться лучше всего в Италию… А, может быть, во Францию? Увидеть Париж… Мадмуазель Лера - ах, что это я, Наденька, госпожа Зубова! - так красочно описывала этот город… Можно будет разыскать дом, где жила Надин с родителями, погулять по улочкам, где она пыталась учиться живописи, сопровождая отца на этюды…

…Мне так тяжело писать сегодня, но счастье и горе всегда рука об руку ходят… Не успели Воронины отбыть, как прискакал гонец от Таисии Семеновны из Липок. Вроде бы и радостное известие привез: родился у Николя и Надин сын, мой племянник, но Надин очень плоха… Меня, конечно же, из комнат выдворили, негоже молодой девице в такие дела вникать, но я подслушала! Роды были тяжелые, Наденька совершенно ослабела и не встает…


На этом дневник неожиданно обрывался. Альбина, подумав, решила, что дальше последовало замужество юной Марии Алексеевны, и той стало не до дневника…


Решение

Пока Альбина расшифровывала витиеватую латиницу и перепечатывала страницы дневника, прошло немало времени.

Сергей прочел текст уже в окончательном варианте:

- Тебе не кажется, что картинка практически сложилась? По крайней мере, связь Сомовых-крестьян и Сомовых-дворян оказалась просто мистическим совпадением фамилий… Однако, по иронии судьбы твой прадед – все-таки, будучи Сомовым из крестьян по документам, оказался по крови потомком одной из дворянских ветвей Сомовых, сам об этом даже не подозревая…И догадка про гувернантку подтвердилась. Да и Таисия, судя по описаниям юной Машеньки, все время вилась вокруг Липок. Думаю, именно это поместье и было ее главной целью и мечтой. Одинокая, уже не молодая, абсолютно безденежная женщина, живущая по родственникам «из милости», скорее всего, она любыми путями пыталась остаться хотя бы номинальной хозяйкой в Глебовском именье. Для этого и затеяла страшное свое коварство. Смотри: она сначала рассорила Зубова-старшего с племянником, удалила из Захарино француженку, надеясь, что Николя останется в Рыбинске, в полку, а бесхозному именью понадобится пригляд. Так кто же лучше нее подойдет на эту роль? Ведь она там прожила много лет… Но, судя по записям Марии, Николя вопреки всему зачастил в Липки, а любовь Николая и Надин преодолела все преграды, и Зубовы помирились. Тут Таисия меняет тактику и пытается набиться в «компаньонки» или как там это называлось к молодой семье. Начинает обхаживать Наденьку, и под любым предлогом остается в любимых своих Липках… Что-то подсказывает мне, что она, помимо всего прочего, ищет «схороненные» драгоценности Елизаветы Дмитриевны. Думаю, женский силуэт в саду – не призрак, а тайно отправляющаяся на поиски Таисия Семеновна… Даром, что собаки не лаяли… И, похоже, поиски были частично удачны, иначе откуда бы она достала столько украшений для подарков Екатерине Сомовой… Но опять же «частично», потому что легендарное сапфировое ожерелье так и не было найдено, ни в каких списках наследств не числилось… Вот поэтому поиски клада в поместье велись и после смерти барыни. Наверное, тайник был весьма удачен, раз его никто не обнаружил, и все его содержимое погибло в пожаре восемнадцатого года…

- А что Таисия делала в беседке?

- Думаю, там она тоже искала тайный ход к сокровищнице. Ведь именно в беседке так любила бывать Елизавета Дмитриевна до самой смерти…Таисия, наверное, предположила, что так та охраняла свой тайник…

Альбина с сомнением пожала плечами:

- К сожалению, все логические связи в этом деле для меня просто домыслы…

- Вот и замечательно! Призови на помощь свою фантазию. Все равно, факты ты уже не раскопаешь. Что там произошло на самом деле, узнать не получится. Мы можем только предполагать, что двигало «старой барыней» Таисией, не насочиняла ли умирающая Екатерина Сомова про младенцев, захотев перед своей смертью обогатить сына Сашеньку…

- Да нет, вряд ли. Иначе откуда бы взялось такое явное фамильное сходство между мной и прабабушкой Елизаветой Дмитриевной…

- Пожалуй… А ведь как изящно и изуверски воспользовалась Таисия смертью малыша Сомова! Одним ударом избавилась и от прямого наследника Зубовых, и от ослабевшей после родов Надежды. Видимо, именно она сообщила Надин о смерти первенца, чем и сгубила несчастную. Тут уж ее расчет явно оправдался, после смерти жены Николай потерял всякий интерес к именью и покинул Липки… Судя по всему, Зубовы были однолюбы, новой семьи у Николая Алексеевича не сложилось… Так что барыня Таисия осталась в Глебовском поместье до самой своей смерти…

- С этими младенцами прямо-таки мыльная опера…

- Ты уже говорила об этом. Но, поверь, в жизни все происходит настолько невероятно, что никакая писательская выдумка с этим не сравнится… И мыльные оперы не на пустом месте рождаются… Все, о чем в них повествуют, так или иначе случалось на самом деле…

- А как же письма из бабушкиной шкатулки? Я не закончила еще разборку! Там есть и письма более позднего времени. Я так и не узнала ничего про брата Гогу, про судьбу Владимира… А это прелюбопытнейшее упоминание про Константина Сомова?
- Не переживай! Как принято говорить, это совсем другая история! Предлагаю тебе сесть и написать обо всем, что тебе уже удалось обнаружить занимательного. Что-то додумаешь, где-то нафантазируешь… В конце концов, ты же не документальное исследование оформляешь! Напиши рассказ, повесть… Другими словами, художественную прозу. Дерзай! А остальные письма разберешь в следующий раз и напишешь еще новый роман…

И Альбина решилась:

- Ты знаешь, я попробую… Только мне не дает покоя одно обстоятельство. Если прадед отправил «самые важные» документы Верочке с посыльным – человеком господина Дунаева, то, скорее всего, письмо Екатерины Сомовой входило в их число. Почему же Верочка не поделилась хотя бы с Владимиром такой грандиозной семейной тайной? Ведь пройди Александр Николаевич все судебные перипетии до конца, семья получила бы потомственное дворянство и подтвердила бы свое кровное родство с дворянскими ветвями Зубовых и Сомовых!

- Аля, я, пожалуй, осмелюсь предположить, почему… Дело в том, что, пока ты моталась по волжским городам и деревням, я просмотрел еще несколько писем из шкатулки и в одном послании от Владимира, датированным уже 1920 годом, обнаружил интереснейший текст. Ты ведь приостановила свои разборки его корреспонденции именно потому, что дата была уже слишком дальней от рассматриваемых тобой событий.

Так вот это письмо, читай!



Милая моя Вера!

Передаю с оказией это короткое письмецо, надеюсь, что застанет оно тебя в полном здравии.

Как жаль, что вы с Катей и Аннушкой так далеко от меня, и в то же время, хочется верить, что в эти трудные дни вы в безопасности и поддерживаете друг друга. Не могу себе представить, что было бы с девочками, останься они в Подольском. Там так тяжело с продуктами, да и тревожно…

Я хочу сообщить тебе кое-что. Я недавно встретил одного моего старинного знакомого, он сейчас служит в милиции Петрограда, и ему удалось найти для меня работу по разборке старых архивов полицейского участка. В моем положении это было просто невероятной удачей, думаю, объяснять тебе этого не нужно… Разбирая старые дела, я обратил внимание на одну папку, в которой было всего несколько страниц. Не буду утомлять тебя деталями, но там был список вещей, обнаруженных при убитом «господине Шилове из Ярославля». Среди его бумаг упомянут толстый конверт с едва различимой надписью «Для Сомовой Веры Александровны». Далее было указано, что бумаги практически полностью уничтожены водой, так как труп был обнаружен в Неве.

Помнишь наш разговор весной 1917 года? Думаю, теперь тебе понятно, почему послание от нашего отца мы так и не получили…

К сожалению, дело осталось нераскрытым и неизвестно, кто убил Шилова. Однако в то время в Петрограде было настолько неспокойно, что удивляться не приходится. Судя по отсутствию денег и каких-либо ценных вещей у убитого, он стал жертвой разбойного нападения…

Целую тебя и моих милых сестренок.

Твой Владимир. Декабрь 1920г.


Воистину, все тайное становится явным! Верочка волей судьбы так и не узнала, что за важные документы направил ей отец, смутные и страшные послереволюционные годы не позволили ей приехать в Подольское и забрать бумаги из тайника. Позже, скорее всего, Вера думала, что они пропали, вряд ли богатый дом остался не разграбленным или не занятым теми или иными учреждениями…

Интересно, прочти Альбина это письмо до своей поездки на Волгу, не отменила бы она свой вояж?... Судьба…



***
На следующее утро, благо была суббота, Алька отложив все домашние дела, села компьютеру. Строчки появились сами собой, как будто она обдумывала их долго-долго, и ей уже не терпелось их воплотить:

«С самого утра Елизавета Дмитриевна была не в духе. Попавшаяся под горячую руку Глашка была отчитана за рано отдернутые занавеси, впустившие солнце в спальню, послана на кухню за чаем, отправлена обратно за то, что тот «простыл», затем потребовалось открыть окно – «душно», затем закрыть – «сквозит»… Барыня гневалась, прислуга ходила на цыпочках, сунувшаяся было Таисия была безжалостно выгнана с требованием «оставить в покое»…