Глава 102
Вопреки ожиданиям, Королева оставила всех министров своего супруга на своих местах, а через два дня назначила главой своих многочисленных советов кардинала Джулио Мазарини.
Номинально главами политического совета также оставались и Месье, и принц Конде, но даже небольшое номинальное преимущество в ловких руках может стать решающим. Достаточно вспомнить ситуацию, когда Королева-мать Мария Медичи убедила своего сына Людовика XIII ввести в королевский совет кардинала Ришельё. Отсутствие конкретных обязанностей и особое уважение к его мнению Короля сделали кардинала почти сразу фактическим главой совета, а в последствии и первым министром. В результате мнение всех остальных членов совета приобрело значение всего лишь совещательного. Так оно и бывает: человек, которому позволено всего лишь по окончании дискуссий подытожить результаты прений или всего лишь сформулировать вопрос перед постановкой его на голосование, становится фактическим лидером, далее все очень быстро понимают, кто именно принимает окончательные решения и уже не пытаются этому противостоять, за исключением ситуаций мятежа, бунта, заговоров.
Мазарини был именно той фигурой, которая способна продолжать линию Ришельё на укрепление королевской власти, но, как верно сказал Ришельё, «Мазарини – иностранец», поэтому дело не могло обойтись без заговоров, мятежей и бунтов, иначе говоря, без того, что впоследствии получило название Фронды.
Что есть, собственно, мятеж?
Человек малозначительный может при некоторых обстоятельствах начать постепенно принимать вес в обществе. Любой офицер, совершая воинскую карьеру, особенно в военные времена, время от времени повышается в звании, если за ним нет явных провинностей. В его подчинении находятся всё большие военные силы, он начинает среди своих солдат чувствовать себя безусловным лидером, капитаном, генералом, монархом, живым воплощением Господа. И наступает время, когда ему кажется, что его недооценивают, ему становятся тесны те рамки, которые он уже не может разрушить законным и мирным путём, поскольку для каждой карьеры имеются свои естественные препоны. Власть и слава порою отнимают разум. Такой военачальник может попытаться диктовать условия тем, на чьё место он не может претендовать законным путём.
Так если бы герцог Суассонский не прострелил сам себе случайно голову, он пошёл бы на Париж со своими войсками, и весьма велики шансы, что ему удалось бы свергнуть кардинала Ришельё и заставить Людовика XIII считаться со своими требованиями.
Так и брат Короля, Гастон Орлеанский, не раз помышлял о смещении своего болезненного брата, и пока Людовик XIII оставался бездетным, то есть на протяжении двух десятков лет, Гастон числился первым наследником престола, Дофином, так что естественная или случайная смерть Короля открывала бы ему путь к трону. Гастон вступал в заговоры многократно, но обстоятельства или твёрдая рука Ришельё, или и то, и другое вместе не позволяли ему преуспеть.
Кроме того, были и другие источники мятежа.
На протяжении многих десятилетий герцоги Лотарингские, эти самые Гизы, считая себя достаточно знатными, чтобы глава их дома претендовал на корону Франции, были одним из основных рассадников мятежа.
Таковыми же были и принцы из дома Роганов, но они не доводили свои амбиции до прямого мятежа. Так один из глав этого дома как-то сказал: «Принцем быть не желаю, Королём быть не хочу, я – де Роган!». Но в лице герцогини де Шеврёз род Роганов, к которому она принадлежала по рождению, соединился с родом де Гизов, к которому принадлежал её супруг, герцог де Шеврёз. История продемонстрировала, насколько взрывоопасна эта смесь.
Кроме того, Король Генрих IV вследствие своей любвеобильности наплодил внебрачных сыновей, которых узаконил, основав целую ветвь принцев Вандомских, а также оставалась ветвь Бурбонов по линии его дядюшки.
Можно ли было в этих условиях ожидать спокойного регентства Королеве Анне? Разумеется, нет! Нужен был столь хитрый и ловкий политик, как Мазарини, чтобы удержать трон и передать его Людовику XIV по достижении совершеннолетия.
К счастью для Франции, или к чести и ловкости самого Джулио Мазарини, между Королевой и новым кардиналом установилась весьма крепкая связь, а именно: тайный брак.
Только такая крепкая сцепка могла побороть мятеж, который устроил Жан-Франсуа Поль де Гонди, архиепископ Парижский, коадъютор, впоследствии кардинал де Рец.
Покойный кардинал Ришельё как-то написал на одном из своих черновиков:
«Обидно узнавать о мятеже,
Когда мятежники – твои же протеже».
После того, как ему удалось подкупить одного из знатных мятежников, он приписал следующее:
«Когда мятежник затевает торг,
Одной ногою он вступает в морг».
Но все эти мятежи, через которые довелось пройти и выиграть Королеве рука об руку с Мазарини, были позже. Сейчас же всех лишь удивило то особое доверие к Мазарини, которое Королева проявила почти тотчас после смерти супруга.
Правда и Король, и кардинал рекомендовали ей воспользоваться услугами этого ловкого политика.
Мазарини удалось то, что не удавалось никому другому. Он одновременно понравился и Людовику XIII, и кардиналу Ришельё, но при этом не отвратил от себя и Королеву. Редкое качество!
Он умел быть приятным и умел угождать тем, кому хотел быть приятным.
Напрасно Гримо в своих мемуарах не раз подчёркивает скупость, жадность Мазарини, а также его вспыльчивость. Он попросту не знал этого политика, царедворца, и фактического правителя Франции.
Больной кардинал и умирающий Король заботились о делах, а не о том, чтобы быть приятными. Упоминаемый Сен-Маром дурной запах изо рта Короля был не самой большой проблемой. Последние месяцы в спальню, где лежал умирающий Король попросту невозможно было зайти, не подвергнувшись атаке отвратительных миазмов от испражнений, пота и тяжёлого дыхания. Королева стойко переносила это.
Но от Мазарини всегда пахло изысканными ароматами, пахло ненавязчиво, не удушающе, а лишь слегка, чуть-чуть, этот запах проникал в сознание, Королеве хотелось быть рядом с ним, стоять ближе, прикоснуться к нему. Он был почтителен ровно настолько, насколько было нужно, ласков, добр, обходителен. Когда Королева особенно нуждалась в деньгах, он пригласил её поприсутствовать на одной игре, где выиграл пять тысяч франков, которые предложил ей в качестве свидетельства его благодарности за то, что это именно её присутствие воодушевило его и было причиной его выигрыша. По всем понятиям это было дерзостью, но Мазарини столь искусно обставил свою просьбу принять этот выигрыш, что Королева не устояла. Он благодарил её так, что чувствовалось, что это не он сделал ей подарок, а Королева одарила его своей милостью, согласившись избавить его от обременительного выигрыша, который будто бы отягощал его, был тяжёлой платой за удовольствие принять участие в игре. Он умел делать такие подарки, от которых невозможно было отказаться. Если он дарил какой-то предмет или хотя бы даже простую собачку, то прежде узнавал вкусы и пристрастия того, кому предназначался подарок, так что подарок просто идеально соответствовал вкусам одаряемого. Стоимость подарков никогда не была настолько чрезмерной, чтобы это можно было посчитать подкупом, но и никогда не была столь несущественной, чтобы можно было забыть о подарке. После подобных подарков у одаряемых не возникало чувства неловкости, не появлялось ощущение того, что следует что-то сделать или подарить что-либо в ответ, человек только преисполнялся дружеским расположением к Мазарини, и не более того. Но это действовало.
Ему были рады. Королева была ему рада всегда. Это было новое воплощение Бекингема, но более мягкое, доброе. Если до знакомства с Мазарини Королева как-то сказала: «Ах, все мужчины так грубы!», то после её знакомства с ним она бы, вероятно, этого уже не сказала.
И хотя дети, как правило, не любят своих отчимов, кардиналу Мазарини удалось внушить детям Королевы, Дофину Людовику и его младшему брату Филиппу, если и не любовь, то во всяком случае что-то весьма близкое к родственному расположению.
Также Мазарини был приятен Королеве за его попытки достижения мира с Испанией во времена Ришельё. Первый министр даже как-то упрекнул Мазарини в излишнюю приверженность к миру.
— Дался вам этот мир! — сказал тогда Ришельё. — Вы тревожитесь о мире сильней, чем иной пылкий влюблённый о даме своего сердца!
— Должен признаться, что это – моя слабость, — согласился Мазарини.
Мазарини стремился притушить конфликт между двумя родинами Королевы, что не могло не вызвать её симпатии. Мазарини, поступивший на службу к Ришельё всего лишь в 1640 году, хлопотал о прощении де Ту, о примирении Короля с Месье и о прощении герцога Бульонского, посоветовав ему уступить Королю Седан.
Если Ришельё окружал всех своими шпионами, то Мазарини старался быть всем другом и окружить себя друзьями и сторонниками. Среди его друзей были папский нунций Гримальди, епископ Бовезский, Венсан де Поль, Бриенн, Анри де Берген и Монтегю. Тот самый Монтегю, который принял последний вздох Бекингема после предательского удара ножом, который нанёс Фельтон.
Мазарини бегло говорил по-испански, чем также был приятен Королеве. Желая удалить из совета ставленников Ришельё, то есть Бутийе, Шавиньи и Сегье, она должна была оставить хотя бы кого-то, кто мог бы продолжать управление страной, и этим человеком естественным образом оказался Мазарини.
Выбор Королевы заметно огорчил бывших её товарищей по заговорам – Ларошфуко, Лашатра, Буйона, Ла Порта и Шатонефа.
Но Королева изгнала чету Брассаков и госпожу де Лансак, возвратила госпожу де Сансе и госпожу де Отфор, аббатису Валь-де Грас и отца Коссена, а также сестру Шатонефа госпожу де Восла. Возвратившийся из изгнания д’Аргуж занял место в казначействе вместо Легра. Вотье был освобождён из Бастилии и вернулся на пост первого медика Франции. Было позволено вернуться де Гизу, д’Эльбефу и д’Эпернону, хотя им и не возвратили их прежних должностей. Возвратились госпожа де Моттевиль, и даже Фонтрай и д’Обижу.
Казалось, что Королева возвратила всех, кого преследовал кардинал Ришельё, но совсем забыла о герцогине де Шеврёз. Ларошфуко вызвался напомнить ей об этом. Он умалял её возвратить герцогиню и удивлялся, почему она этого не сделала. Королева ответила, что по-прежнему питает дружеские чувства к подруге своей молодости, но отметила, что она уже полностью утратила вкус к развлечениям молодости, которые делила с этой своей подругой. Конечно, Королева понимала, что Мария в таком случае будет стремиться занять при ней такое же место, которое занимала в молодости, и даже более высокое, что тяготило бы её. Одно дело, когда управлением государства занимаются мужчины, а их жёнам остаётся лишь думать о развлечениях, и если они и вспоминают о власти и богатстве, то лишь для того, чтобы было больше возможностей для увеселений, и совсем иное дело, когда на женские плечи выпадает управление государством. В этой ситуации ей предстоит не борьба за приобретение власти, а упорные усилия по её сохранению. В этой ситуации опыт герцогини де Шеврёз был бесполезен и излишен, её энергичность докучна и чрезмерна, её воспоминания – излишни и опасны.
Королева нехотя уступила уговорам Ларошфуко, повелев ему двигаться навстречу герцогине и изложить ей пожелания о новой линии поведения при дворе. Быть может, когда Королева говорила своему ныне покойному супругу, что не желает более видеть герцогиню де Шеврёз и не желает о ней ничего слышать, она не столь уж сильно притворялась?
Королеве не удалось отправить в отставку канцлера Сегье, поскольку он был богат, имел много заступников, и, главное, был весьма профессионально грамотным в своём деле. Даже Мазарини сказал, что его некем заменить, так что ей пришлось признать, что единственное, в чём Сегье виновен перед ней, это то, что выполнял свой долг, который был в том, чтобы повиноваться Королю и первому министру.
Королева не вспомнила о д’Артаньяне, поскольку он в это время был в войсках герцога Энгиенского и участвовал в знаменитой битве при Рокруа, которая покрыла славой герцога. С этих пор при упоминании его имени все непременно добавляли «Победитель при Рокруа». Вклад д’Артаньяна в эту победу был весьма весомым, но это не принесло ему даже повышения в звании.