Посвящается моей бабушке Мелании
Никогда не забуду, как бушевал ветер в порту Владивостока в тот далёкий зимний вечер. Мы покидали Советскую Россию в последний день уходящего 1924 года. Порывы ветра бросали хлопья мокрого снега нам в лица, который таял, превращаясь в воду и стекал по щекам, смешиваясь со слезами. Я снова вижу окаменевшее от боли лицо отца и белые, как мел, лица моих сестер Веры и Тамары, которые остаются в России. Мой отец, Иван Зинченко, предвидя, что жизнь в новой России не сулит ничего хорошего для бывшего помещика, владевшего землей на Украине и на Дальнем Востоке, каким-то чудом получил разрешение на выезд. Но не на всю семью. Две старшие дочери навсегда оставались в России. Боль от разлуки и утраты до сих пор в моём сердце и нет такого средства, чтобы усмирить или изгнать её. Я бросаю последний взгляд на семейную фотографию, сделанную перед самым отъездом, и откладываю её в сторону.
Пожелтевший от старости снимок, творение рук фотографа-китайца из парка в Шанхае. Я помню, как любовалась арками, увитыми вьющимися растениями с невероятно красивыми цветами, которых с тех пор больше никогда и нигде не видела. Я так любила цветы, что меряла время и жизнь по их цветению. И даже написала в дневнике, который вела о путешествии нашей семьи из Владивостока в Австралию: «Девятого июня расцвели олеандры, а пятнадцатого в девять часов утра мы покинули Шанхай». Тёплым октябрьским днём Брисбен встретил вновь прибывших лиловым цветением джакаранд. А когда много лет спустя я познакомилась с Петей в «Русском клубе» на Лотос стрит, то повсюду на улицах Брисбена цвели франжипани, и воздух в городе был напоён их тонким изысканным ароматом.
Наша свадебная фотография, сделанная в ателье на Грей стрит. Как же мы были молоды и как любили друг друга! А вот ещё один снимок, который мне очень дорог: на нём Петя и наш трёхлетний сын Ник (Коля, Коленька!), смеющиеся и счастливые, барахтаются на мелководье пляжа в Мортон Бич.
Вы, наверное, думаете, что я – старая женщина, перебирающая фотографии в семейном альбоме. Вы несколько ошибаетесь. Я не просто смотрю на снимки, я живу среди них. После моей физической смерти моя душа, или мой разум, словом, та субстанция, которая способна мыслить и чувствовать, осталась жить в семейном архиве, который я начала собирать, будучи четырнадцатилетней девочкой-подростком.
Как это произошло, я до сих пор не знаю. Я просто почувствовала себя плохо и прилегла на диван. А когда снова открыла глаза, то увидела только стены коробки, в которой я хранила семейные фотографии и документы. Я нисколько не была напугана или удивлена, я начала свою новую жизнь в архиве с осознанием того, что произошло. Нет, я не видела своё мёртвое тело со стороны, и душа моя не летела по сверкающему бесконечному тоннелю чтобы предстать перед лицом Создателя, как это многократно было описано людьми, пережившими клиническую смерть. Ко мне не являлись ни ангелы, ни демоны, поскольку я не была ни праведницей, ни грешницей. А была просто обычной женщиной, безумно любившей жизнь со всеми её мирскими удовольствиями, не верящей ни в Бога, ни в жизнь после смерти.
Юной семнадцатилетней девушкой, я написала в письме к моей сестре Вере, о том, что верю только в нашу реальную жизнь на земле и мне абсолютно всё равно, случится ли что-либо после того, как она закончится. Я написала, что предпочитаю не думать о том, что будет после смерти и хочу прожить свою жизнь ни в чем себе не отказывая. Вот оно, это письмо. Оно лежит на самом дне коробки, и чтобы прочитать его, мне не надо ни доставать его, ни переворачивать страницы. Да у меня и рук-то нет. Я бестелесна и бессильна что-либо изменить в физическом мире вещей, но мои глаза видят всё насквозь. Я вижу каждое слово, каждую дату на документах, которые собирала в течение всей моей жизни.
Ещё одно семейное фото… На нём моя мать, я, и две мои сестры, с которыми мы приехали в Австралию. Какое же у моей мамы суровое лицо! Такое же суровое и жёсткое, каким было воспитание в нашей семье, где строго соблюдались все религиозные праздники и посты. Танцы, пение, нарядные платья и даже помада на губах считались смертным грехом. Именно поэтому мне так хотелось ярких красок и новых ощущений. Как только я подросла и смогла сама зарабатывать на жизнь, я ушла из семьи и стала жить самостоятельно. Работала на швейной фабрике Боршта в Южном Брисбене и занималась балетом в студии Бренды Мак Келлог. К сожалению, я начала заниматься балетом слишком поздно и профессиональной танцовщицы из меня не вышло, но любовь к нему я пронесла через всю свою жизнь. Успех и известность ждали меня на другом поле. Мой папа, который всегда был моим другом и единомышленником, помог мне встать на ноги и открыть ателье по изготовлению модной одежды и аксессуаров на Стенли стрит. А потом я встретила Петю…
Я не хочу вспоминать о своей старости, о том, что пережила моего любимого мужа на десять лет. Благо, что мне позволено думать и вспоминать только о лучших годах моей долгой жизни (а прожила я без малого 90 лет!). Как долго продлится моё существование в коробке с документами, я не знаю. После моей смерти Коля передал наш семейный архив в библиотеку штата, и таким образом я оказалась в книгохранилище библиотеки, носящей имя Джона Оксли. Но я знаю, кого жду.
Я жду моего друга, человека с которым никогда не встречалась, но которому будет интересна и моя жизнь, и события, происходившие в жизни русской общины Брисбена прошлого века (Боже мой, как же быстро летит время!). Я жду моего друга, которому смогу передать всё, что составляло смысл моей жизни. Весь мой опыт, мысли и чувства. Я даже не знаю, будет ли это женщина или мужчина, но, когда этот человек появится, то сразу узнаю его. И когда это случится, я смогу покинуть архивную коробку и встретиться с дорогими мне людьми, которые ждут моего прихода. Теперь-то я уж точно знаю, что жизнь после смерти есть. Ничто не исчезает бесследно и не уходит в никуда. И осознание этого даёт мне силы перенести долгое ожидание друга, которого я никогда не видела. А жду я уже больше двадцати лет…
Ещё одна дорогая мне фотография. Мы встречаем Новый 1935 год в «Русском Клубе» на Лотос стрит. Какие молодые и бесконечно счастливые лица! Вот я, одетая в русский сарафан и с кокошником на голове (прекрасно помню те бессонные ночи, когда я расшивала свой наряд бисером и жемчугом); вот Петя в костюме пирата; его сестра Анастасия со своим мужем, ставшим известным архитектором в Брисбене; а вот мои сёстры с женихами. Я ясно слышу перезвон хрустальных бокалов с шампанским, когда часы пробили полночь. И снова танцую всю ночь напролёт. Ощущаю Петино горячее дыхание, его поцелуи на моём лице, слаженные движения наших тел, двигающихся в ритме фокстрота. А высокий томный голос певца Аркадия Погодина вновь поёт мне о том, как «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль» ...
А это мои альбомы с автографами русских знаменитостей, приезжавших в Брисбен в 1930-е годы.
Миле на память!
В дали от родимого края,
Под ударами жестокой судьбы,
Я встретил в Австралии «Фею» -
- Женщину с Русской земли.
Часта как хрусталь, непорочна
В ней русский дух не угас.
Так будь же примером всем русским,
Гордись же Русью Святой!
Быть может, её я не встречу,
Но память о ней я оставлю в себе.
Желаю я ей великого счастья,
Успехов и благ в жизни земной!
Миля — это мое имя, а строки эти написаны Сотником Донского Кубанского Казачьего Хора Василием Глазковым, здесь, в Брисбене 24 августа 1936 года. Пусть и не очень складно, но зато от всего сердца!
А на этой фотографии – красавица-балерина Рая Кузнецова, член балетной труппы Souvenir Col. W. de Basil’s Ballet, гастролировавшей по Австралии и Новой Зеландии в 1934 году, в костюме, который я ей пошила для партии в «Спящей красавице». Так вышло, что мне даже пришлось лично отвезти костюм Рае в Сидней, и она была так благодарна!
Дима Ростов, Слава Тулеев, Толя Обыкнов - эти имена напоминают мне о блестящих гастролях русских балетных групп в Австралии и о нашей совместной работе. Да, балериной я не стала, но к балету была близка.
Мой друг Василий Стадник в далеком 1936 году оставил в альбоме посвящение, в котором в точности описано то, что случилось со мной после смерти, как будто он всё предвидел:
Милой, доброй Милечке!
Итак, годы проходят чередою,
И короче в жизни радостной наш путь.
Но есть ещё надежда
Остановить эту жизнь и продлить...
Так именно всё и произошло. Я не просила, но мне свыше дана была возможность продлить моё земное существование, пусть даже в такой необычной форме и подумать обо всех ошибках и заблуждениях.
Я чувствую, как архивную коробку, которая была моим домом все эти долгие годы, ставят на тележку и куда-то везут. Думаю, что кто-то сделал запрос на просмотр документов и я скоро попаду в читальный зал библиотеки Джона Оксли. Это происходило и раньше, но посетителями были случайные люди, а не тот единственный человек, которого я так долго ждала. Но все-таки, я снова испытываю приятное волнение, ведь для меня, ведущей монотонную жизнь, наполненную только воспоминаниями и самоанализом, это своего рода приключение.
Тележка остановилась. Я слышу, как женский голос с русским акцентом благодарит сотрудника за доставку документов. Если бы у меня все ещё было сердце, то оно готово было бы выпрыгнуть из груди!
Крышка коробки открывается и чьи-то руки бережно вынимают из прозрачного файла мою свадебную фотографию. Наши глаза встречаются. В её зелёных глазах я вижу восхищение, интерес, и желание узнать обо мне как можно больше. Это она, это мой друг, которого я так долго ждала и с которым никогда не встречалась. И я понимаю, что мне только что дано было разрешение покинуть семейный архив и присоединиться к дорогим людям, которые ждут меня там, по другую сторону мира материальных вещей. Они ждут меня в месте, которое люди на земле называют по-разному, они ждут меня в сфере тонких чувств, в существование которой я раньше не верила. Теперь я точно знаю, что скоро снова увижу тех, кто покинул меня в земной жизни много лет назад.
Благодарю тебя за приход, мой друг! Друг, которого я наконец-то встретила после двадцати лет ожидания. Я ухожу, но оставляю тебе то, что было мне по-настоящему дорого; то, над чем не властны ни время, ни смерть. Мою любовь к людям и жизни.