(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»
– Где был? – измученно спросила мать (слава Богу, отец работал во вторую смену).
До дому добрёл Ванька лишь в восьмом часу. Мать уже набрала «ноль два».
– Где был, горе ты моё?!.
– У Михи. Изложение писать помогал...
– А позвонить от них не мог?
– Я думал, мы быстро... Прости, мам...
– Вот он. Явился, – сообщила мать незримым «дядя-стёпам» на другом конце провода.
* * *
...Дружбу в мире встретишь даже реже, чем любовь. В любви хоть изредка, да знаешь, за что любишь. Другу же готов простить обиду и отдать последнее за так. Лишь за то, что есть он, а отнюдь не за давнюю подмогу (если только за неё, то дружбы тут нет – так, расчёт: ты – мне, я – тебе...).
Да, если и был у Ваньки друг детства, то лишь один – Миха Можаев. Был он самолюбив – всюду жаждал быть первым, но удавалось не всегда. Потерпев фиаско, Михондер густо краснел и подолгу бурчал под нос. Это бурчание смешило класс и злило учителей, бросавших:
– Можаев, не гунди!
Смех одноклашек при этом становился громче. Не смеялся лишь Ванька. Не потому, что боялся при случае схлопотать. Просто михина досада была ему понятна. И казалась человечней ворчания отца, – при неудачах тот (как обычно – за глаза) ругал других. Миха же при всём своём самолюбии нередко винил себя, – и это было честней.
* * *
Михон, вообще, выделялся средь еренцев. Во многих вещах искал он не выгоду, а правду. Эта михина правда также отличалась от той, которой нет-нет да козырял отец, любивший задвигать об «истине» да «чести». На деле ж он ни разу не вступался ни за мать, ни за Ваньку, ни даже за себя. Миха был иным: он не бросался фразами, любуясь собой. Просто жил, говоря, что думал. И за правду свою готов был стоять до крови. При этом, столкнувшись с чем-то иным, не рвался с ходу бить морды. В Ерени это было в диковинку. Здесь в большинстве своём злость выражали без затей – тычками (всем – и правым, и левым – пока сам не нарвёшься на чей-то кулак). Михе ж это порой не требовались: словесно впечатать мог он не хуже кулака – чего стоило одно слово «скОтище»!
Раз Михе выпало дежурить с Лёшкой Лосевым, а тот заныл, что болен.
– Иди домой – чё надрываться-то? – сказал Михоныч, вымыв класс один.
Но, топая со школы мимо лёхина двора, он увидал, как Лось... пинал мяч.
– Не хочу об тебя мараться, – бросил Михондер Лёхе, ошалело ждавшему тычка. – Я-то думал... А ты... Даже бить тебя западло. Ты ж не человек – скОтище. Не скотина даже, – закончил Миха, будто гвоздь вбив в гроб с лёхиной совестью.
С тех пор Лось для Михи исчез, – Лёшку он просто не замечал.
* * *
Таких рассудительных малых, стремившихся жить по правде, в Ерени звали «здравыми». Слова «здравый пацан» нет-нет да и мелькали в бездне прочих. Но единственным «здравым», виданным дОма живьём, для Ваньки так и остался Миха, сын одного из военных с Жилсектора. Михон сперва тоже думал стать военным, да зрение подвело – ужЕ тогда было ясно: «погоном»* ему не быть. А ещё он рвался в школу, но попал туда почти в восемь лет: был он ноябрьским – и с одногодками его не взяли. Может, знание того, что мечты не всегда сбудутся, и сделало Миху здравым?
При этом он продолжал по-детски верить в чудо. Детство – прекрасный возраст: кой-чего ужЕ смекаешь, но в душЕ пока ни капли грязи. И в волшебство ещё веришь, хотя даже само слово «вера» в те дни казалось подозрительным. Допускались лишь объяснимые дива (научные да рукотворные). Их же с Михой вера в чудо не вязалась с допустимой верою взрослых. По их с Михоном разумению, дива-дивные могли являться из ниоткуда и в объяснениях не нуждались. Та давняя вера зажигала души и грела сердца. Ванец и Миха по-своему даже верили в Бога.
...Бог тот иным был – не битым страдальцем с распятья –
Мужем могучим, судеб мирских властелином.
Важное дело задумав, бывало, не раз говорили:
«Небо за нас! Да поможет нам Зевс-громовержец!»,
В эти минуты считая себя не мальцами с глубинки,
А аргонавтами новыми, ветра и воли сынами.
Стоило это сказать – и ржавел-исчезал век железный,
В грязных дворах наступала эпоха героев.
Были наивны – не знали: при каждом властителе Зевсе
Свой Прометей был, мученик дел благородных...
* * *
...Муки за дела на Ваньку с Михой с некоторых пор сыпались как из худого мешка. Ванька так и не просёк, что стряслось с их «Г» классом после начальной школы. И прежде всяко бывало, но опосля «началки» класс покатился вниз – резко и без остановок, по ходу лишь набирая скорость. Вся прочая параллель осталась той же: в «А» и «Б» отличников побольше, в «В» – поменьше. Теми же остались и Ванька с Михоном: Миха был почти отличник да и Ванёк (хоть и «плавал» в точных науках) тоже старался. Остальной же класс стал вдруг таким адовым адищем, что вся школа сходилась в одном – в его оценке. Весьма краткой: «Стая моральных уродов».
– Знаете, что они с Бутько с «В» класса сделали? – вопрошала коллег завуч Татьяна Петровна. – На перемене схватили за руки за ноги – и давай бить головой об стену! Я Вязьмину, который это затеял, так и сказала: «Пока справку с Пеньков не привезёшь, что здоров, не смей являться в школу!».
– И?..
– Поболтался где-то с неделю и съездил-таки в Пеньки. Признан здоровым.
– Однако!..
Тогда ж Ванец впервой услыхал слово «гэшник». Словцо это раздалось у буфета, где народ с «Б» класса спорил с Витькой Тегиным, длинноруким аборигеном задних парт, лезшим без очереди.
– Что спорим с ним, а? – раздражённо-недоуменно сказал кто-то из «Б». – С людьми спорят, а это так, «гэшник» – заготовка для зоны... Для них путяга* – потолок. Знаете, как «ПТУ» расшифровывают? «Поможем тупым устроиться!». Туда их и устроят, кто не сядет...
Впрочем, столь откровенные прогнозы о «гэшном» завтра при одноклассниках ВанькА звучали редко – и неспроста. Голова Бутько в роли стенобитного тарана была лишь малой толикой «гэшных» затей. Как-то ванькин одноклассник Кознев повздорил с «ашками», – и те его, вроде, толкнули (или просто «гэшником» назвали?). В ответ он ворвался в «А» класс и, схватив стул, начал гонять всех без разбору, стремясь разбить побольше голов. Минут пять, давясь и брызжа слюной, гонял он визжавших призёров олимпиад, пока дежурные-старшаки* не скрутили его всем колхозом. Странным образом обошлось без серьёзных травм. А что не отбыл Козя в Пеньки или в спецуху*, было вовсе не странно – не хотела школа портить показатели.
И таких не показательных был целый класс. Ванька даже стал меньше бояться парней с Кострища. Теперь у них с Михоном было собственное Кострище – незабвенный класс «Г» средней школы №3. И неизвестно ещё, какое хуже. В Кострище Ванька носу не казал – в класс же свой ходил шесть дней в неделю. Тогда их с Михой ещё было двое, а «две руки бьют лучше одной» – любил повторять Михон слова из книжки про спартанцев. Миха, вообще, был более продвинут – от него Ванец узнавал анекдоты, названия ансамблей и давние байки про «Пчельник». Ещё в первом классе он как-то спросил:
– Знаешь, Ваныч, кто Ерень нашу основал?
– Ленин?
– Не-а, не он. Ты про татаро-монголинов слышал?
– Ну...
– Так вот: был у них такой Баттулга...
И Михондер поведал: давным-давно – ещё до революции – их город основал монгольский тысячник Баттулга. Или Бадалга?.. В общем, воины его ночевали там, где сейчас Ерень.
– Ну, может, не тысячник – сотник, – добавил он неуверенно.
– Почём знаешь?
– В «библии»* газету видал на стене?
– Да.
– В ней и прочёл. «Откуда есть пошла Ерень...», – с важным видом повторил он название статьи.
Позже Ванька и сам её читал – правда, никакого Баттулги там не было. Может, Миха напутал чего? Впрочем, разве это важно в сравнении с тем счастьем, когда их впервые привели в библиотеку? Целый час в читальном зале смотрели книжки, затем – диафильм про Луну. А после класс ввели в абонемент, сказав: «Вы можете брать книги домой, но пусть родители напишут поручительство». На всю жизнь запомнил Ванька название этой бумаги, обретённой им едва ль не позже всех в классе.
– Нехер! – грохнул отец любимым словом. – Прежде чем книжки читать, письму выучись! Пока не будет пятёрки, никаких поручительств...
Это звучало приговором: аккурат перед школой Ванёк сломал руку. Перелом тогда встал ему в фунт лиха: рука сперва не слушалась, – буквы пьяно плясали, c дрогнувшей ручки срывались капли чернил... Тетрадь его была самой грязной в классе. А отец весь остаток лета нудел, что Ванька не руку – планы семьи поломал. Вроде как, на отдых съездить могли, хотя прежде об этом он даже не заикался.
– ХанА* мне, – сказал Ванец Михе. – «Пятёрка» значит «никогда».
– Брось, Ваныч! Может, повезёт. Хочешь, я за тебя домашку сделаю? Правда, Вера Ивановна почерк разберёт... А давай так: я две буквы тебе напишу, а ты срисовывай с них – как в прописях.
– Давай!
– Да поможет нам Зевс!
И помог – получил Ванец пятёрку! Глядя в тетрадь, не верил глазам. Рядом сиял счастьем Миха.
...А с изложением вышла такая история. Когда его писали, Михондер болел. Но очень уж хотелось ему блеснуть – тем более, ванькино изложение читали вслух всему классу. Наделав ошибок, Ванёк получил за грамотность «три», но за содержание – «пять» с плюсом! Тогда и попросил его Миха зайти после школы помочь.
С тех пор они, считай, завсегда были вместе – искали за «Пчельником» клад, мечтали сделать свою машину из фанеры и колёс от велика... Вместе и дрались – год за годом против всего класса, где на тридцать голов приходилось порой двадцать двоечников (со всем отсюда вытекавшим).
Раз после драки – в грязном слякотном ноябре – двинули Ваныч с Михоном в секцию тяжёлой атлетики, спутав её с культуризмом. Шли, веря: если возьмут, каждый из них станет Арнольдом* (не меньше). Тренер, мужик лет сорокА, принял их дружелюбно, записал фамилии в журнал, а затем целый час заставлял подтягиваться, качать пресс да приседать с палками на плечах (до грифа штанги их так и не допустили). В итоге спортивный наставник сказал, что парни они, в общем, хорошие, но приседают неверно и для тяжёлой атлетики не годны.
Домой брели ни с чем.
– Это ты, Ваныч, виноват, – ворчал Миха. – У меня правильно получалось, а ты всё запорол!
– Опять загундел, – огрызнулся в ответ Ванёк.
То был редкий случай, когда они малость повздорили. Но драка против класса вновь примирила и сплотила их – ужЕ на следующий день.
После «физ-ры»* Ванёк с Михоном как дежурные остались собрать мячи, снять волейбольную сетку... В раздевалку вошли позже всех – и увидали, что стало с их школьной формой. У ванькина пиджака оторвали вешалку, рядом в пыли валялся михин. При этом класс ужЕ оделся, но никто не уходил.
– Не понял, – выдавил Михон, хоть всё было понятно.
– Поймёшь, когда домой пойдёшь – вперёд ногами, – бросил Санька Брагин, большой любитель до всех докопаться.
Класс заржал.
– Смотри, на соплях не поскользнись, – процедил сквозь зубы Миха. – Щас кабину начесать иль извинишься?
– Чё сказ-зал, а?!.
Дальнейшее Ванёк помнил слабо. Класс ринулся весь – разом! Очнулся на полу. Было больно, из носа – кровь... И тишина вокруг – все разбежались, «физ-ра» была последним уроком.
– Ваныч, жив? – донёсся голос Михи.
– Угу...
Поднявшись с полу, Михон помог ему встать.
– Нич-чё, – пообещал он. – Будет вам бросок через пупок! – и пару дней спустя записался в борьбу. Отныне трижды в неделю он ездил бороться в «Победу».
Ванька знал: ему это не светит. Там требовалось своё «поручительство» – заявление от родителей (мол, согласны, чтоб сын занимался). Рука давно зажила, но он ужЕ говорил с матерью:
– Вот скажи: зачем тебе эта борьба?
– Сдачи давать! Грачёв на Миху полез – тот ему сдачи!
– Разве это дело – бить в ответ, обзывать? Надо быть выше!
С матерью всё было ясно, а с отцом говорить о секции – вообще, дохлый номер. Он, типа, лучше знал, что ему, Ваньке, надо. А надо ему хорошо учиться, слушать старших да не забивать башку чёрте чем – у всех дети как дети, а его сын!..
– Чего не запишешься? Бесплатно ж! – недоумевал Миха.
– Сам знаешь: с разрешения родителей... Но ничего: как вырасту, всё равно сильным стану.
– Ну-у, когда это будет! У тебя ж пока молоко на губах не обсохло.
– Врёшь! Я лицо после завтрака всегда мою!
– Да я не про завтрак вовсе. «Молоко на губах не обсохло» – так про пацанов ещё не выросших говорят. Ты не сердись, – добавил Михон. – У меня тоже ещё не обсохло. Обсыхать начинает с четвёртого класса – и до конца школы. Так дядя Вова сказал, а он знает...
* * *
...Да, михин дядя знал немало. Миха всегда ждал, когда тот летом примчит на мотике* с соседней области – родню проведать, рыбку поудить... Вечный странник в штормовке, знавший, казалось, всё. Кстати, и «кабину», и «бросок через пупок» Михондер перенял от дяди.
Вместе с Михой ждал дядю Вову и Ваныч – в те дни любая радость и надежда их была общей.
– Опять этот разведённый прикатил, – шептались соседки у михина дома, – Толку от таких? Ни семьи, ни должности... Ей-богу, как сектант – ни красы, ни проку.
– Почему они дядю Вову «разведённым» обзывают? А ещё «сектантом», – спросил Ванёк деда.
– Больше дур всяких слушай – глядишь, сам сдуреешь, – буркнул дед, вновь уткнувшись в газету.
* * *
– Как жизнь, Балда Иваныч? – подмигнул дядя Вова Михе.
– Вот, в борьбу записался...
– Эт-правильно, слезой волчью пасть не заткнёшь. А ты, Вань, куда записан?
– Никуда.
– Чё ж так жидко?
– Его отец не пускает. Даже в «библию» не сразу записали...
– Да, – грустным эхом откликнулся Ванька.
– Ладно, брат, не горюй. Беда как дождь – вечной не будет. Рыбачить с нами пойдёшь?
...По пути с рыбалки дядя Вова рассказывал им про Бородино и «старых ворчунов»* Бонапарта. А ещё о русском солдате, которому ядром оторвало ноги. Тот целый месяц вгрызался в жизнь, питаясь мясом мёртвых – своих и чужих... Запивал мертвечину водой из луж. А когда его всё-таки нашли, взял да и умер – почти сразу.
– Почему, дядь Вов?
– Наверно, решил: нет ему места средь людей.
– Как так? Жил, выживал – и...
– Просто люди многие – подлецы. Либо дурни. Подлецы обманывают, дурни им верят... Бывает, они местами меняются. Но всяк попрекнёт других ошибкой либо сделанным не по своей воле, – хотя на их месте был бы ещё хуже.
– Дядь Вов, а есть просто люди – не дурни с подлецами?
– Есть, но... Как вам объяснить-то попроще?.. Почти никто не бывает таким всю жизнь. Всё равно где-то гадим, где-то дурим... Но порой человек как бы выздоравливает – и начинает мир видеть по-иному, не как прежде. Такие часто становятся художниками, поэтами... Всё – красивое и подлое – видится им во всей подлости и красе. Предстаёт почти во всей своей правде. Хотя многим это дорого обходится: жизнь былую ведь тоже иначе видишь...
* * *
...Две вещи после не раз дивили Овсова: как тогда он всё это запомнил – и как говорил с ними дядя Вова. «Мы ж сопляки были, а он... То ли верил, что хоть чего-то поймём... То ли впрок наговаривал то, что могло сгодиться...».
С тех пор пронеслась мимо тьма трезвых зануд да хмельных шутов, – и сам Овсов бывал то брюзгой, то пьяным фигляром. И слыхал не раз, вроде, умные вещи, но отвергал их с порога. Ибо часть говоривших будила в нём неприязнь, а другие сводили мудрость к холопским поучениям. При этом в памяти нет-нет да и всплывал дядя Вова, видевший в них равных и катавший на «ИЖаке»* с коляской.
* * *
...На моцике больше гонять не пришлось.
А с Михой жизнь развела.
ПРИМЕЧАНИЯ:
* «Погон» – военнослужащий (жаргон).
* «Путяга» – жаргонное название профессионально-технического училища (ПТУ), где готовили рабочих. Во многие ПТУ брали после восьми классов.
* «Старшаки» – старшеклассники (жаргон).
* «Спецуха» – спецучилище закрытого типа для учеников с общественно опасным поведением (жаргон).
* «Библия» – библиотека (жаргон).
* «ХанА» – конец (жаргон).
* Арнольд Шварценеггер – известный спортсмен и киноактёр, семикратный «Мистер Олимпия».
* «Физ-ра» – урок физкультуры (школьн. жаргон).
* «Мотик», «моцик» – мотоцикл (жаргон).
* «Старыми ворчунами» Наполеон называл своих гвардейцев, которые, в свою очередь, звали его меж собой «наш маленький капрал».
* «ИЖак» – советский мотоцикл марки «ИЖ» (жаргон).