(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»;
«Миха»;
«...В поле не воин»;
«Пасынки надежды»;
«Лучший город Земли»;
«Самая первая акция»;
«Партия»
Новая неделя удач не принесла. Лишь вакансия грузчика подошла по всем статьям, – даже магазин был в паре кварталов. Созвонившись, Ванёк помчал собеседоваться.
– Вы вином не злоупотребляете? – спросила замдиректора, бывшая, видно, и кадровиком. Грустно улыбнулся:
– Не на что.
– Что ж Вы никудышный такой? Даже выпить для Вас – проблема, – раздражённо усмехнулась кадровичка.
– Я – аспирант, не пить приехал...
– Всё ясно. Не берём.
– Почему? Я ж не пью!
– Вы – аспирант, учащийся... Значит, рано или поздно учёбу закончите – и айда в вуз работать (или куда там?) А нам нужны стабильные грузчики.
– Ха! Сказали б ещё «со знанием языков»! – смеялась общажная братва, когда Овсов поведал о новой попытке стать трудящимся. Слова «стабильный грузчик» с тех пор в общаге стали чем-то вроде «колобок повесился». Но это было позже. А пока, воротясь в общагу, Овсов читал письмо из дому. Письма не радовали – ни тогда, ни позже. Даже то, про андрюшкину присягу в училище: «После принятия присяги всех курсантов, к кому приехали родители, на сутки отпустили в увольнение. В роте почти никого не осталось...»
«Почти» – это бывший в казарме Андрон. Съездить к сыну на присягу у родителей денег не было. Да что, там, «съездить»? «Несколько дней, – писала мать, – дома не было ни рубля даже на хлеб. Спасались только картошкой. В этом году её много – вот только главные едоки (вы с Андрюшей) теперь далеко. Отцу не дают зарплату уже четырнадцать месяцев...».
* * *
Ещё в дни вузовской педпрактики школьники спрашивали: «Иван Антоныч, почему история других стран... Ну, более красивая, что ли? А у нас куда ни плюнь – сплошь садизм какой-то: пытки, казни, чуть что – сквозь строй иль, вообще, «в расход». Почему так?»
(«Тогда я сказал, что и в загранке всякое было. Но, вот, мы... Почему всё время рвёмся менять свою историю? Может, именно поэтому, – что прошлое жутью нам видится. Сын, говорят, за отца не в ответе. Былое не изменишь, но день нынешний менять, пожалуй, сможем»).
Вспомнил финал сАмой первой акции – той, что была 27 марта. Шедший с акции народ переходил проезжую часть в неположенном месте. Какое-то время поток людей не давал проехать всем этим «мерсам» и джипам, яростно гудевшим во все гудки. Они гудели, но люди шли – своей дорогой. Своим новым путём. Иномарки стояли, боясь рвануть вперёд. Поток людей смог навязать свои правила тем, кто правила нарушал, привычно – походя – плюя на скорость, светофоры... Это длилось недолго, но люди смогли (на какое-то время) заставить всю эту роскошь на колёсах считаться с собой.
В день, когда это вспомнилось, он и решил идти в Штаб-квартиру, где раз в неделю Партия проводила открытые собрания.
* * *
Штаб-квартира на 2-й Гвардейской оказалась обжитым подвалом обычной высотки. Парень за столом – дежурный по Штабу – без предисловий бросил:
– УжЕ начали, – иди в зал! – и указал направо.
Залом собраний служило самое большое помещение подвала. Люди – от панков до пенсионеров – разместились в нём на грубо сбитых некрашеных скамьях. На одной из них Ванец углядел свободное место. На полсотни пришедших из-за обшарпанного стола взирали четверо. Один из них – парень в косухе – взял слово.
– ...Почему гражданскую выиграли красные, а не белые? – рубил он речью воздух. – Победитель новое предлагал. Что делали белые, взяв город и округу? Возвращали землю барам, завод – заводчику – всё как раньше. А красные несли лозунги, прежде неслыханные: «Землю – крестьянам! Заводы – рабочим!». Пусть многое так лозунгом и осталось, но в решающий миг поддержали красных. Люди видели: беляки возвращают прошлое – со всеми его косяками. Красные ж предлагали то, чего прежде не было – и это давало надежду. Новизна с надеждой – вот что двинуло красных вперёд! Дальше – то же самое: почему победила вся эта нынешняя муть? Бюрократ брежневский не мог дать ничего нового. На кой ляд? Он и без нового жил некисло. А тут вдруг «гласность», «хозрасчёт»... Люди поверили, что и денег будет больше, и товаров, и жильё построят... Поверили – и пошли! Вот и нам надо не просто сменить одну власть другой – саму жизнь менять надо! Сделать, чтоб каждый понял: «Эти дадут новое». Такую жизнь, чтобы всяк имел шанс – плевать, сын начальника ты или дворник! Если можешь, берись, дерзай, а новый мир воздаст тебе сторицей!
– Кто это? – шепнул Ванёк соседу.
– Молодцев.
Фамилия эта не сказала ему ничего. Молодцев, меж тем, был в числе вожаков московских партийцев. Собственно, лишь для них он и являлся Молодцевым. По паспорту он был Тюрин. Жизнь его сперва тож была сродни пресной тюре: Дима Тюрин окончил новодельный невзрачный юрфак вуза, связанного с рыбоводством. «Могучий рыбовод», – подписывал он свои первые статьи в «Борьбе». Позже в ход пошла девичья фамилия матери, – так Тюрин стал Молодцевым.
Его отец преподавал в одном из лучших техвузов страны. Но даже этого для учёбы там оказалось маловато. В точных науках сынок не шарил*, – и отец счёл за благо не делать его дурнем среди умных. Сын в итоге стал юристом.
В Партии всё обстояло иначе: авторитет Молодцева здесь был незыблем. И не только потому, что в ней он был почти со старта. Среди своих Молодцев слыл парнем способным отвечать за слова. Так, после одной из акций он заявил ментам, что никуда не уйдёт, даже если будет наказан. Что и случилось – «могучий рыбовод» огрёб десять суток ареста. В ответ он объявил бессрочную голодовку. Длилась «бессрочка» аж целых полдня. На другой день федеральный суд отменил решение суда мирового, заменив кутузку штрафом. Деньги за чадо внёс папаша, но это мало кто знал. А не знавшие с завидным упорством повторяли лишь начало истории: «Мужик сказал – мужик сделал». То, что сказал один мужик, а деньги внёс другой, всегда оставалось «за кадром». Не знал об этом и внимавший Молодцеву Ванька.
– Мы – не какая-то, там, махновщина, не вандалы, готовые всё сломать. Мы от былого возьмём всё лучшее. То, что крепко, живо – то и наше, – говорил паренёк. – А что не наше, заслуживает мотыг – как в Кампучии! И нечего их бояться, дрожа над «Евангелием». Весь фокус в том, что «Евангелие» с мотыгой – две стороны одной медали. Скажем, Пол Пот говорил: «где население нас не поддерживает, там мы уничтожаем население». Но и Христос ведь учил: «Кто не со мной, тот против меня».
(«Нефига себе!», – Ванька был поражён столь смелым суждением).
* * *
Покидая Штаб, купил свежий номер «Борьбы». «Для властей мы – лишь обстоятельство, мешающее брать ещё больше. Посему всяк наш протест – «экстремизм», за который власть карала и будет карать», – читал он в метро по пути в общагу.
Ещё запомнилась статья о шоу-бизе: «Править всё время лишь окриком дороговато: всяк надзиратель хочет (много и вкусно!) есть, а это стоит денег. Но существует шоу-бизнес: порой легче дать мешок денег одной «звезде», чем делить сто мешков на всех жандармов. Именно поэтому мы и живём как в бедных странах Латинской Америки: чем хуже жизнь, тем круче карнавал. Кстати, слово «карнавал» означает «прощай, мясо!».
Но глубже всего в душу врЕзалась передовица. «Все революции рождались в головах и сердцах, – читал взахлёб Ванёк. – Нам нужна личность. Закалённый жизнью политический солдат. Сегодня трудно соперничать с властью, имея лишь партийную программу. Часть её пунктов власть украдёт, переведя на свой казённый язык. К тому же верхи взращивают апатию масс – в том числе к партпрограммам. Нужны Люди с большой буквы, в которых массы не усомнятся, которым поверят, – те, кто делом докажет верность революции. И массы в итоге рванут за ними! Нам нужны живучие, неприкаянные таланты-храбрецы – без гроша и связей, без страха и упрёка. Нынешние школьник Аркадий Гайдар и крестьянский сын Чапай. Бесшабашные сердцем, с безумной искрой в глазах, они разобьют чинуш в погонах и без, действующих «в рамках» своих законов, своей трусости и подлости. Иначе быть просто не может, – кабинетным «должностным лицам» не сломить ярких живых людей.
За что мы боремся? За социальную мобильность, когда любой гений и умелец сможет проявить себя. Тот, кто сможет, ДОЛЖЕН стать всем – вопреки безденежью и укоренившимся семейкам-«династиям», подмявшим всё под себя. Вот за эту возможность стать хозяином своей судьбы могут подняться люди – прежде всего молодёжь. И ещё о вас, молодые: мы отменим диктатуру возраста. Вспомните, как старшие запрещали вам то, другое, третье – не потому, что это вредно и опасно, а потому что они, старшие, считали его таковым. Мы будем бороться с диктатурой паспортного возраста, выдаваемого ныне за признак ума (точней, пресловутой «житейской мудрости»). В любой век «житейски мудрый» обыватель желал лишь приспособиться к этому самому веку. Личность, напротив, жаждет раздвинуть границы времён. Воплотить мечты. Рвануть вперёд и вверх».
Прочтя всё это, Ванька вернулся в общагу взбодрившимся. Правда, бодрость поутихла с новым письмом из дому. «Сынок, ты пишешь страшные вещи – мол, дни предстоят весёлые: 3 октября, 7 ноября, – взывала мать со страниц письма. – Прошу тебя: береги свою жизнь! Не будь дровами чужих костров, шестёркой в шулерской игре... Скоро твой день рождения, Вань. Мы купили тебе наш скромный подарок – кепочку, старая-то твоя очень уж выцвела. Инициатором покупки был папа. Он ведь, вообще-то, добрый. Сказал: «Надо ему и сладкого послать». Сказано – сделано. Вновь заняв денег, купили немного конфет, теперь ищем, с кем бы отправить. Все наши думы, Ваня, только о вас с Андрюшей. Что-то нет от тебя писем – последнее было месяц назад. Прочитав то письмо, очень расстроилась, что у тебя такое скудное меню – хлеб да каша. Хоть немного покупай сосиски и рыбу, а то ноги протянешь. Новостей у нас особых нет, что, может, и к лучшему...»
«А ведь пойду я на митинги, где вновь будет «то не знаю что», – думал Ванька, прочтя письмо. – Какого беса пойду? А задолбало быть рабом обстоятельств! В школу другую без родителей перейти не мог, в институте мать плешь проела: «Скажешь что не так – тебя из вуза выпнут да в армию загребут. А оттуда при твоём-то характере у тебя один путь – вперёд ногами. Либо сразу в Пеньки загремишь, если к службе негодным признАют». Поганое это дело, когда твоё не от тебя зависит. Надо жизнь в свои руки брать – хоть когда-то, но надо. А там и судьбу страны изменим. Ведь мне подобных – тьма».
ПРИМЕЧАНИЯ:
* «Шарить» – разбираться, понимать, быть знатоком (жаргон).