(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»;
«Миха»;
«...В поле не воин»;
«Пасынки надежды»;
«Лучший город Земли»;
«Самая первая акция»;
«Партия»;
«Менять жизнь!»;
«Панихида перед бурей»;
«Буря»;
«Натиск»;
«Трещина»;
«Попытка быть как все»
Вытряся ветхий коврик, Ванёк пришёл домой. В заснеженной старой шапке был он схож с бомжеватым Дедом Морозом, сбрившим в ночлежке бороду.
Обегав полгорода, отец лежал на диване. Телек не включён – значит, будет «забег» номер два по оставшейся половине. Удивляться тут было нечему: с его деньгами купил он мало.
– Мне бы миллиона два долларов – вот бы я развернулся, – изрёк отец, вставая с дивана.
«Мельчает человек – и мечты его мельчают», – с грустью думал Ванька. Ему сходу, враз, стали вдруг понятны те давние дети, бившиеся в гражданскую против отцов. Кроме «веры в лучший мир» была в тех парнях ни с чем не сравнимая жажда вбить клин в мещанскую мечту. Когда думалось «развернуться», но выстрел-другой с той стороны – и всё. «Развернуться» некому.
Прежде отец мечтал об ином.
– Будь деньги у меня и возможности, – говорил он, будучи в настроении, – я б мультфильм снял, большой, красочный, о Древней Руси, чтоб дети знали, отколь она, «Русь изначальная», – и начинал рассказывать, и всплывали из памяти Рюрик, Вещий Олег да недружные дети князя Владимира:
– Святополк Окаянный* убил своих братьев Бориса и Глеба. И Святослава, брата, тоже убил. И привёл иноземцев на Русь: поляков – с запада, печенегов – с юга... Лишь Ярослав Мудрый его одолел. Но и он хоть и мудрый был, а тоже жестокий – брата своего Судислава двадцать три года в тюрьме держал!
– За что?
– А боялся, как бы тот на него не попёр.
– Кто ж из них Русь собирал воедино?
– Всяк собирал. Но лишь под своей властью! Знали только одно слово: «Мне!» Как вы с Андрюшкой... Сколько раз из-за игрушек дрались, а? Так и князья – «моё», «делиться не буду»... Вот и шёл брат на брата чужим на радость.
* * *
...Отец вновь отправился по магазинам. Ванёк ужЕ съел налитый матерью суп – и теперь рассказывал о столице, о митингах... Войдя в кухню за чаем, Дрон, послушав Ваньку, бросил:
– Собаки лают – ветер дует (как хочет и куда хочет). Что толку с ваших сборищ – поорёте, разбежитесь... А не разбежитесь – посадят. И слава Богу! – завершил он убеждённо.
– А если мы... Сами посадим со временем? – Ванька поднял глаза на брата.
– Ты, что, решил, при новых властях лучше будет? Скажи, вот, умник: у этих ваших главных горлопанов – Цитрусова, там, Молодцева – родня есть?
– Ну, есть...
– Вот и ответ, кому будет лучше. Не для тебя они стараются, не для таких как ты бучу затеяли. Даже если победят – они родне посты дадут... Родне, понимаешь?! Не тебе!
– А ты – пророк, что ль, экстрасенс – за всех угадывать?
– Да хоть бы и тебя на должность поставят – толку-то?! Чем кончили все эти герои гражданской? Свои же – к стенке! – Дрон не скрывал раздражения.
– Слава Богу, отец не слышит про все твои митинги, – вздохнула мать.
Чуть помолчав, Ванька продолжил рассказ, вспомнив Всероссийскую акцию протеста.
– Когда, говоришь, это было? – вдруг спросил Дрон, тут же бросив:
– А-а, неважно... Если б там оружие оказалось, ты б тоже в оцепление стрелял?
– Наверно, да. Я ж тогда был с народом.
– А я в тот день в Питере был в оцеплении, – обронил Дрон.
Ваньке вспомнились слухи о том, что на случай большой заварушки в день акции, вроде как, планировали перебросить войска, ментов, курсантов с других городов. Глянув Дрону в глаза, он спросил:
– Брат, мог бы ты... В тот день... Меня убить?
– Я присягал, – ответил тот, помедлив.
– Ты не юли: мог или нет?
За миг молчания Ванька почти ощутил, как лопается кожа, а пуля, дробя кость, входит в мясо...
– ...Да или нет?!! – заорал он вдруг.
Брат побледнел.
– Я присягал, – отрЕзал он наконец. – А дальше... Дальше думай как хочешь.
* * *
Думал Ванька об этом после не раз и не два: «Он – Каин, да я – не Авель. И щеки второй не подставлю. Присягал он... Убьёшь ты меня, да! За благА, за подвижки в карьере, чтоб потом всю жизнь твердить: «Приказы не обсуждают». Типа, отмазка... Да я т-тя первый шлёпну! Мне ни званий не надо, ни выслуги – лишь бы таких как ты не было! Готовых брата... По приказу... Ради начальства довольного!.. Вот за что буду воевать – за новых людей без паскудства и грязи».
Ванёк и раньше догадывался: брат давно считал его существом бесполезным – и, значит, вовсе не обязательным. Он понял это ещё до отъезда в Москву, вспомнив как-то об особо жестокой разборке с классом. Верней, это класс вновь пытался с ним разобраться – раз и навсегда.
– Скажи, Дрон, – спросил Ванька в тот день. – Если б ты в нашем классе был, неужели ты б не пожалел меня ни разу?
– Я б даже, наверно, не думал об этом, – бросил тот с усмешкой. – Мы б находились на разных ступенях...
Он сказал это столь уверенно, что Ванька понял: брат и вправду бы всё сделал, чтоб подняться на иную «ступень». Как тогда – совсем давно, ещё детсадником. УжЕ не помнилось, за что отец хотел Андрюшке всыпать. Но тот не был виноват, – это Ванька помнил точно.
– Ну-к неси сюда ремень, – велел Ваньке отец.
Ванёк не шелохнулся.
– Я тебе что сказал? Неси ремень!
– Пап, не надо!.. Он не виноват...
Отца будто дёрнуло током («Собственный сын!.. В глаза!.. Перечит!.. »). Побледнев на миг, он в итоге произнёс с тяжёлым, каким-то свинцовым спокойствием:
– Значит, влетит тебе. Андрей, неси ремень.
Братишка тут же рванул в другую комнату. Вернувшись, с улыбкой протянул ремень отцу. Он просто светился счастьем: больно не будет – побьют не его.
* * *
«Вот в таких и буду стрелять – за радость их от того, что отмазались... Что других – не тебя!.. Да, – мразь, убийца, в ад попаду, если есть он... Но после нас – тем, кто следом – это делать ужЕ не придётся: мы грязную работу сделаем. Им останется лишь с умным видом судить о нашей вине и трагедии. Как мы – о красных с белыми...»
Овсов ощутил вдруг: тяжесть, переполнявшая его, будто рухнула. Теперь он чувствовал странную ясность – простую и холодную как снег.
Как передёрнутый затвор.
«Жизнь менять, чтоб мир лучше был и брат не казнил больше брата – не при каких обстоятельствах», – думал он, каин с другой стороны баррикад.
ПРИМЕЧАНИЯ:
* Князь туровский и великий князь киевский Святополк, прозванный «Окаянным» (979-1019) – один из самых мрачных персонажей древнерусской истории. Осквернил себя не только братоубийством, но и предательством: ведя борьбу с братом Ярославом Мудрым, привёл на Русь иноземных захватчиков. Был главным виновником усобицы, длившейся четыре года и унёсшей множество жизней. Согласно «Повести временных лет» перед смертью Святополк Окаянный сошёл с ума – и в итоге умер, брошенный всеми. Точное место его смерти неизвестно.