Несколько дней Эгрим шагал по лесным дорогам, вечерами заходил в маленькие селения - хуторки, разбросанные то тут, то там вдоль его маршрута. И всегда его радушно принимали, приглашали к столу, устраивали на ночлег. Так что он совсем не устал, и не спеша продвигался на юго-запад.
В полдень он обычно делал привал на какой–нибудь полянке, развязывал котомку, доставал съестные припасы, которые всё время пополняли добрые люди – хозяева его ночлегов, и принимался неспеша жевать. Чаще всего у него находился увесистый кусок хлеба, немного вяленного или отварного мяса и луковица. Запивал всё он либо пивом, если хозяева очень щедрые попадались, либо водой из ручья.
После трапезы Эгрим придавался размышлениям или воспоминаниям, одни из которых наполняли сердце любовью и благодатью, это если он вспоминал Ксавию и Хельгу, а другие, наоборот растравляли душу болью и печалью, это если Луиза врывалась в его мысли.
Но вокруг шумел и трещал голыми ветками, шуршал опавшей листвой лес, таинственный и по-осеннему мрачный. Эгрим невольно прислушивался и присматривался. Вот белочки следят за ним, свесившись с высокой ветки, волнуются, мол, что нужно этому двуногому, не обидит ли?
«Нет, не обижу! Не бойтесь!» - по-доброму улыбался мужчина.
Вот птички устроили потасовку из-за гроздьев ягод, им никакого дела нет до чужака. В крайнем случае вспорхнут и были таковы. Это тоже заставило Эгрима невольно улыбнуться. Природа, как нарочно, бодрила и радовала его.
К небольшому поселению Хайлигенкройц мужчина вышел ближе к ночи, когда скупое осеннее солнце почти полностью спряталось за вершинами дальнего леса. Путь Эгрима огибал высокий холм и внезапно выскакивал на открытую возвышенность, складку местности, а внизу в обширной долинке и располагалось селение и цель путешествия – монастырь Святого Креста.
Эгрим бегом припустил к его стенам, стараясь попасть на огороженный двор до полной темноты, иначе его могли не впустить в обитель, а ночевать в холодное время под кронами деревьев не хотелось.
Он дошёл до центральных ворот по широкой подъездной дороге и постучал кованным молоточком в металлический пятачок, специально для этого предназначенный.
Вокруг стояла гробовая тишина, за стенами монастыря не раздавалось ни единого звука, только за спиной у Эгрима осенний лес успокаивал немногочисленных своих обитателей ко сну.
Мужчина уже подумал было, что не судьба сегодня согреться и отдохнуть в сухой, более-менее теплой келии, как вдруг деревянное окошко со стуком отворилось и показалась неприветливая физиономия монаха. Большие строгие глаза внимательно смотрели на Эгрима, но их обладатель не спешил говорить.
- Здравствуйте, - с приветственным кивком поздоровался Эгрим, - я хотел бы видеть настоятеля.
- Зачем? – с трудом разомкнул губы монах.
- Я хотел бы служить в вашем монастыре, - коротко ответил пришедший.
- Хорошо, входи.
Звякнуло железо, и большая дверь приотворилась. Эгрим боком протиснулся, монах тут же закрыл дверь на все засовы. Затем внимательно оглядел вошедшего. Увиденное, видимо, пришлось ему по душе, он утвердительно кивнул головой и жестом предложил следовать за ним.
Его небольшая сутуловатая фигура в свободной белой одежде заскользила по каменной дорожке через монастырский двор к задней двери так называемого чумного входа. Эгрим еле поспевал за ним, удивляясь, как такой измождённый человек, непонятно старый или молодой, но тощий и согнутый, может так быстро двигаться.
Они дошли до входа, монах отворил тяжёлую дверь, пропуская гостя вперед. По лестнице они поднялись на первый этаж и пошли по длинному коридору галереи с десятком каменных колон, подпирающих высокий арочный свод. В конце была ещё одна лестница на второй этаж, именно там и находились покои настоятеля.
У его двери монах сделал знак ждать и юркнул в келию. Эгрим силился услышать речь за приоткрытой дверью, но там было очень тихо. Или келия была слишком большая, а настоятель находился в другом её конце, или он был в следующем помещении, а это было проходное. Он не успел додумать эту мысль, как дверь распахнулась, и монах опять же жестом пригласил Эгрима войти.
Келия оказалась небольшой, настоятель сидел за грубо сколоченным столом, заложенным какими-то бумагами, рядом горела небольшая свеча.
Её света еле-еле хватало, чтобы разогнать темноту в уголке стола, где сидел старик, весь седой и высохший в такой же, как у монаха, былой рубахе, шерстяном скапулярии, перехваченном темным шерстяным поясом. Распятие лежало рядом, а другое в рост человека, виднелось в полумраке за его спиной на стене между двумя узкими окнами.
Настоятель поднял голову и посмотрел на вновь пришедшего. Монах вышел, и они остались одни.
- Что привело тебя, юноша, в нашу обитель? – спросил он еле слышно.
- Я хочу служить у вас, - коротко ответил Эгрим, и его объял какой-то необъяснимый трепет, ноги задрожали от волнения.
Он не мог бы сказать, из-за чего он волнуется, может боится, что его прогонят, или станут расспрашивать о прошлом. Но разве не за покаянием он сюда явился? А волнение всё усиливалось, может ещё и потому, что настоятель сверлил его суровым взглядом выцветших глаз и молчал. Эгрим невольно перешагнул с ноги на ногу и сглотнул слюну.
- Ты веришь в Бога Иисуса Христа? – снова спросил настоятель.
- Да, отче, я вырос в монастыре и …. – тут Эгрим запнулся, он хотел сказать, что пел в церковном хоре, но вдруг вспомнил, что голоса больше нет. Он только вздохнул и опустил глаза.
- Хорошо. Ещё один вопрос: какое ремесло знаешь? Что можешь делать?
Эгрим задумался, что он мог делать? Ни в одном ремесле профессионалом он не был, кроме песнопения, но какой он теперь певец без голоса – своего инструмента. Он почувствовал, что от его ответа будет зависеть, останется он здесь или нет. И сказал:
- Никаким особенным ремеслом я не владею, но готов выполнять любую работу, которую вы мне назначите и буду стараться, чтобы угодить Богу.
- Достойный ответ, сын мой, - краешками губ улыбнулся настоятель. – Тогда оставляю тебя на правах конверза. Знаешь, кто это такой?
- Да, Ваше высокоприподобие.
- Хорошо. Завтра староста покажет тебе наши мастерские, и ты выберешь, какое дело тебе по душе. А самое главное – Свод наших законов, монастырский Устав. Тебе нужно будет не просто ознакомиться, а вчитаться и принять его в своём сердце, только тогда ты сможешь стать членом нашей общины. Ты понял?
- Да, отец мой.
- Брат Палий! – позвал аббат кого-то.
Вошёл, уже знакомый нам, монах.
- Проводи… Как твоё имя?
- Эгрим, - тихо ответил мужчина и не стал перечислять свои баронские имена, тем более что они были его лишь номинально. Он всегда считал, что не имеет права ни на имя барона, ни на его богатства.
- Хорошо. Проводи Эгрима на ночлег в дом для прислужников.
О том, хочет ли путник поесть или вымыться после долгой дороги не было даже и речи. Эгрим с грустью подумал, что придётся впервые уснуть с урчащим от голода животом, но что же поделаешь, в чужой монастырь не идут со своим уставом.
Он знал, что орден цистерцианцев самый строгий и закрытый, здесь никому и никогда не давали поблажек.
Как раз такое место, какое требуется ему для полного отрешения и покаяния, для искупления самого тяжкого греха. Быть непрощённым, особенно в свой смертный час, оставалось самым страшным для Эгрима, и он готов был терпеть любые муки и телесные, и духовные.
Почти бегом вернулись они к чумному входу, вышли и пересекли задний двор, направляясь к одноэтажному невысокому строению, где находилась огромная комната – спальня для работников – конверзов.
Эти люди работали в монастыре большую часть времени, в обычные дни только два – три раза становясь на молитвы, в отличие от монахов, которые молились до семи раз, начиная со всенощной в пять тридцать утра в любое время года и при любых обстоятельствах.
Монахи тоже трудились рука об руку с конверзами, только немного меньше по времени. К тому же, конверзы могли выходить в мир, за стены монастыря, конечно, с разрешения аббата, но всё же от них не требовалось абсолютной отрешённости и изоляции.
Эгрим узнал обо всём этом только на другой день и немного опечалился, что его план самоистязания и самонаказания не осуществится в полной мере.
А ночью, ложась спать на жёсткую деревянную кровать, неудобную, но чисто застеленную, он радовался, что претерпевает, а значит очищается.
Он уже погружался в сон, как вдруг кто-то легонько толкнул его в плечо, Эгрим открыл глаза. Палий стоял над ним и будил его, увидев, что молодой человек открыл глаза, нагнулся к самому уху и прошептал:
- Его высокопреподобие велели дать тебе хлеба и воды, поешь. Не гоже засыпать совсем голодным.
Эгрим сел и уже хотел выразить свою благодарность, как монах прижал палец к губам, призывая к молчанию, и удалился.
Хлеб был черствым, а вода холодной, что не добавляло комфорта, так как в помещении было очень холодно, пожалуй, чуть теплее, чем в морозной ночи на улице.
Быстро справившись с трапезой, мужчина поплотнее закутался в грубое шерстяное одеяло и заснул.
Ему снилось, будто спешит он по лесной тропинке, а впереди плывёт огненный солнечный шар. И знает он, что нужно догнать этот шаг, коснуться его рукой, тогда всё встанет на свои места, тогда он очиститься от прошлого, от своего горя, от печали, и даже Луиза вернётся к нему живая. Эгрим прибавляет шагу, затем бежит, но шар ускользает от него, дразнит, манит, но не дается. И вот Эгрим уже плачет навзрыд от бессилия и отчаяния. И тогда он чувствует, как кто-то толкает его в плечо со всей силы, и он летит, как ядро, но вдруг на повороте врезается в дерево. И сон исчезает.
Эгрим подхватился, больно стукнувшись головой о спинку кровати. Возле него стоял незнакомый мужчина в робе и почесывал курчавую голову.
- Проснулся? – весело спросил он. – Пора, друг, вставать, собирайся, сейчас зазвонят к молитве, потом завтрак и на работу.
Он горестно вздохнул, затем, спохватившись, протянул руку и представился:
- Филип.
- Эгрим, - сказал новенький, отвечая на рукопожатие.
- Кем будешь, Эгрим?
- Ещё не знаю, я пришёл вчера. Мне обещали всё показать. А ты?
- Я – плотник и столяр. Почётное ремесло. Если тебе нужно выбирать, просись к нам. Плотником был Иисус, что может быть лучше.
- Ты прав, но мне нужно будет учиться, и кто-то должен будет меня учить. Я – неуч.
- Ничего, Эгрим, я смогу тебя учить и научу, будь покоен. Я – не последний мастер в своем деле.
И он снова весело улыбнулся. Эгрим тем временем натянул сапоги, накинул высохшую накидку, заправил одеяло, и они поспешили в церковь.
Колокол уже звонил. Братья - монахи сидели на длинных лавочках по обе стороны зала, конверзы и студенты - в нескольких перпендикулярных к ним, рядах у дверей. Началась месса. Священник и братья молились, хор пел гимны в григорианском стиле, Эгрим заслушался, хотя они были очень просты и на латыни, но он понимал и впитывал каждое слово, так как знал тексты наизусть и знал латынь.
Мужчина шевелил губами, но ни единый звук не вылетел из его горла. Он даже не пытался, голоса больше не было и не могло быть. Эгрим всегда воспринимал эту потерю, как кару за убийство Луизы. Иногда он думал, мол, почему совсем не онемел? Видно, Господь любит своего грешника Эгрима.
Пение хорошо поставленных голосов, тексты молитв, ранний утренний час действовали на него успокаивающе, возрождали надежду и мечту увидеть Луизу живой.
Он вскинул голову, отгоняя наваждение и притупляя радость возвращением в реальность, ему предстояло раскаяние и исповедь, к которой он никогда не был готов и будет ли? В душе, в своём сознании он сто раз раскаялся, но как открыть всё священнику, самое главное, как убедить его, а равно и Господа в своём раскаянии?
Убийство, по каким бы причинам оно не произошло, - тяжкий смертный грех, который лишает грешника благодати и причастия. Как понять, что Господь примет его чистосердечную молитву о прощении? Как понять? Как самому себя простить за то, за что прощения среди людей нет и не может быть? Именно для того, чтобы понять себя, Эгрим и пришёл в монастырь.
Служба закончилась, монахи молча выходили, конверзы и студенты тоже пошли за ними. Во дворе эти два потока разделились, монахи пошли в свои помещения, в трапезную, а трудники или коверзы в свой домик в столовую для принятия пищи. Наскоро позавтракав, они под предводительством старейшин расходились по мастерским или по своим рабочим местам на скотном дворе, в пекарне, на мельнице или в госпитале.
Вместе с монахами в трапезную прошли и студенты Богословского института, который был организован на территории монастыря со всеми нужными помещениями, и классами, и библиотекой, и даже общежитием для обучающихся.
Эгрима кивком поманил Палий и повёл на экскурсию по мастерским и помещениям производственной части монастыря. Эгрим с интересом рассматривал всё вокруг, любовался слаженной работой тружеников, слушал скупые пояснения немногословного Палия, и понимал, что выбор свой уже сделал.
Он будет плотником. Пусть его обучат, и он благоговейно пойдёт по стопам Иисуса Христа. И хорошо бы, Филип стал его учителем, но он даже не заикнётся об этом никому, пусть как настоятель решит, так и будет.
Начиналась новая жизнь.