1.
Родился он в адмиральской семье. Отец по праздникам носил на ремне золотой кортик. Но речь вовсе не о морском оружии, а о диковинной судьбе адмиральского славного отпрыска.
В лихие 90-е годы Семен Семенович занимался черным пиаром. Очернить любого — на раз плюнуть. Частенько возил в метро дипломат с лимоном баксов. Клиенты накатывали.
Грянули нулевые. Дольче вита. Время потери прежних подельников. Кого удавили, кого утопили-отравили, кого огрели в подъезде ржавой арматурой по затылку.
Семен Бабкин остался один одинешенек. Как перст. Родители его в это время отошли в мир иной, как знать, может и лучший. Раз в квартал Сеня посещает Ваганьковское. Выдирает колючие сорняки, обвивает мраморные кресты прелестными цветными гирляндами.
Да, господа, ощущать себя эдаким сбитым летчиком, ой, как тошно. В роскошном особняке, недавно отстроил в подмосковном поселке Томилино, живет соло. Эдакий граф Монте-Кристо. Особняк окружен парой пятиметровых заборов, меж ними нарезают круги собаки-убийцы. Уборщики, повара, электромонтеры и т.д. все приходят на час. Сделал свое дело и — чао-какао.
Вроде бы все нормалек. Окей и олрайт. Однако С.С. Бабкин ощущал себя довольно-таки гнусно. Согласитесь, под 60 лет загнать самого себя в комфортабельную тюрьму. В окна, например, видит только бетонные заборы и слышит день-деньской брех свирепых собак.
Нет, была в его жизни живительная отрада.
Настя! Настёна! Анастасия!
— Как я тебе? — спрашивал он барышню, нарядившись в папин мундир, привесив сбоку золотой кортик.
— А чё? Прикольно… — Настька кушает сочную черешню и вприщурку глядит на своего нанимателя.
— И только?
— Чего ты хотел? Восторгов? Честно скажу, выглядишь ты, как свинья в тюбетейке. Сколько в тебе кило? 150?
— Ты, малявка, говори, да не заговаривайся.
— Папик, мне всего 22. Таких клиентов как ты, найду с мильон.
— Вон! — топает толстыми ногами Семен Семенович. — Олигаршья подстилка! Гадючье семя!
Агатовые глазки Насти сверкают:
— Дурак, ой какой же дурак…
Она удаляется к выходу, виляя миниатюрной и аппетитной попкой.
— Постой!
— Ну?
— Я — козел. Паршивый мудак я. Винюсь…
— Эх, Сеня, Сеня… Зря ты меня унижаешь. Я ведь закончила МГУ с красным дипломом. Я — филолог. Знаю угро-финский язык. Сейчас плотно изучаю китайский.
— Ласточка! Родная! Святая! Посиди у меня на коленках.
2.
Секса у них не было. Да и какой, спрашивается, секс в Сенины закатные годы? Отношения были выше и тоньше. Настя, что котенок, укладывалась на Сенины могучие колени, отставной черный пиарщик нежно перебирал ее русые волосы.
— Настенька?
— Аюшки?
— Можно я буду называть тебя Лолой?
— Цитата из развратного Набокова?
— Типа того…
— Называй хоть Васей! А скажи мне, милок, зачем ты себя замуровал в этой сучьей тюрьме?
— Тебе не понять.
— А ты объясни. Попробуй.
— Во-первых…
И вот когда Настя-Лола в очередной раз лежала у Семена на коленках, во входную дверь в заборе особняка раздался звонок.
Г-н Бабкин метнулся к перископу, через его окуляр вся близлежащая окрестность была как на ладони.
— Кто приперся? — зевнула Настена.
— Батюшки-светы! Это, кажется, мой родной брат, Олег. Почему-то, если мне не мерещится, в черной рясе.
— Гони его, собаку, взашей!
— Ты чего? Мы не виделись семь лет. Значит так! Крошка моя, я выдам тебя за племянницу.
— Лучше за внучку… — хмыкнула Настя. — Или правнучку.
— Зачем ты так? Ты же добрая.
Семеныч нажал кнопку электронного замка. Брат вошел в ворота. Световой указатель запульсировал под его ногами, эдакая светодиодная нить Ариадны.
Братья обнялись. Толстый и тонкий. Аскет и обжора. Лёд и пламень.
— Кто такая? — сурово скосился Олег из-под седых нависших бровей.
— Племянница, Лола. Точнее, Настюха, — залепетал Семен.
— Племянница? Почему не знаю?
— Я его внебрачная внучка! — погладила свои острые грудки Анастасия.
— Ага! Вас понял. Эскорт-услуги? — на сухом лице Олега агрессивно вздулись желваки.
— Пусть и так! — вскричал Семен. — Какое твое дело? А почему ты в монашьем прикиде? Что за карнавал? Поповская фиеста? Ты из Венеции?
— Брысь, с глаз моих! — Олег истово перекрести путану.
— Злобный мудак! — вскочила Настя с диванчика. Потянулась. Хрустнула всеми своими молодыми косточками.
— Лола, останься! — побагровел Семен. — Я, братишка мой, скорее тебя выгоню.
— Крейзи-семейка… — Настенька эдакой домашней кошечкой уютно легла на диван, точнее, на турецкую оттоманку.
— Чего приперся? — толстяк сверлил взглядом голодаря. — Видок не очень. Щеки с зеленцой. Кожа да кости. Помирать собрался?
— Заткнись, а?! Я звонарь Иверского монастыря, в Валдае.
— Поздравляю. Дивная карьера! От адвоката мафиозных авторитетов до звонаря. Грехи замаливаешь?
— Ладно… Проехали… Погорячился. Был не прав. В чужой монастырь со своими порядками. Так о чем это я? Ах, да… Брат мой, родной брат мой, не пожмоться, дай мне деньги на вечевой колокол.
— С какого бодуна?
— Прежний колокол треснул.
— Почему именно я?
— Сеня, вспомни старика Хэма: «Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе!»
3.
Потом в зале с мозаичным потолком, как на станции метро «Комсомольская» у трех вокзалов, пили цейлонский чаек с ароматными валдайскими сушками. Олег косился на Настю все также строго. Сушку, меж тем, он бережно макал в чай, ел беззвучно. Сеня же дробил сушку в дюжем кулаке, потом оглушительно перемалывал ее немецкими фарфоровыми зубами.
— Ты насколько меня младше? На семь годков? — элегически глядел хозяин на богомольного гостя.
— На шесть с половиной.
— Н-да… Настя, голубка, ну-ка скажи, кто выглядит моложе?
— После полтинника мне все мужики кажутся выходцами с того света. Призраки! И все-таки Олег Семенович — не жиртрест, не боров.
— Ах, ты, дрянь такая… — мрачнел Сеня.
— А девка-то молодец! — на щеках монаха разгорался клубничный румянец. — Палец в рот не клади.
— Язык бы ей подрезать, — шептал хозяин. — А так ничего. И с высшим образованием. Китайский, стрекоза, учит. Масть чует.
— Никто не знает всей правды! — вскрикнул звонарь. — Никто! Даже китайцы.
— Как это верно, — засмеялась Настя. — А борода вам идет. Вы будто из исторического фильма. Типа, «Андрей Рублев». Тарковский, кажется, снял. Или его ловкий подмастерье Сокуров.
— Да какая правда?! — подхватил Семен. — Человечество охотней всего верит именно в бредни. Помню, нужно было извалять в вербальном навозе мэра Москвы. Так я придумал небылицу, мол, тот обяжет всех гостей столицы носить желтую пластмассовую звезду Давида. Чушь? Чушь! А ведь сработало. Где теперь мэр? Тю-тю…
— Он в Валдае, в Иверском монастыре, — насупился монах. — Разводит пчел. Ульи у него круглые. Ходит босиком. Охотится на барсуков и медведей. Удит плотву. А Библию как знает? За пояс заткнет любого иеромонаха.
— Какой поворот! — облизнулась Настя. — Кстати, лично я в Бога не верю.
— Это тебя жареный петух в жопку не клюнул, — мрачно произнес Семен. — А меня в лихие 90-е бандюганы как Буратину вешали вниз головой над костром. И в Бога уверовал. Потому и жив.
— Ты веришь в Бога? — удивился монах.
— А то! Когда находит на меня мистическое озарение, я надеваю папин адмиральский мундир и вешаю на ремень золотой кортик.
— Зачем мундир-то? — обалдел Олег.
— Ты знаешь, именно в мундире начинаю ощущать незримую цепочку поколений. Эстафету ментальности. Быть может, в этой эстафете залог бессмертия. Бессмертие же — синоним Бога.
— Молодец! — стукнул кулаком по столу Олег. — Так скажи мне, даешь ты деньги на колокол или нет?
— Для Валдая не дам. Ты строй храм здесь. Прямо у меня во дворе. Стань, в конце концов, его настоятелем, найми звонаря. Таджика какого… Или узбека. Согласись, дербанить в колокол тебе уж не по летам. Да и не по статусу. Все-таки ты мой брат. Кровинка!
4.
Настенька хлопнула в ладоши:
— Какие вы скучные! Все о делах, о делах… Хотите я для вас исполню залихватский стрип-танец? Тверк какой-нибудь?
— Опомнись, дщерь моя! — мелово побледнел Олег. — Задуши развратное поползновение в самом зародыше.
— Много теряешь… — осклабился Сеня. — Я тверк обожаю.
— Вместо стриптиза, братец, лучше покажись мне адмиральском мундире. Удиви меня!
— Отличная мысль! — подхватила Настя. — И нацепи золотой кортик. Прикольно!
— Ну, если вы настаиваете… — Сеня слоновьими шагами загромыхал по витой лестнице.
— Так дашь мне бабки? — крикнул ему в спину Олег.
— Вот пристал. Банный лист… А еще монах! Ты думай о чем-нибудь возвышенном. Не о презренном злате.
— С младенческой колыбели был скупердяем, — с горечью заметил монах.
— Олег… Не знаю по отчеству.
— Семенович я. Как и брат.
— Тем лучше. Возьмите меня с собой в Валдай. Устала я что-то от ****ской жизни.
— Опротивело быть секс-игрушкой?
— Не то слово! Брат мне ваш нравится. Но, только между нами, он такая сволочь. Жирный гаденыш!
— Клейма негде ставить! В Валдай возьму. Только помоги мне раскрутить этого борова.
— Легко! Кажется, возвращается. А суслики в Валдае водятся?
— Там всё есть.
Семен Семенович, тяжко отдуваясь, спускался по витой лестнице. В руках трепетно держал кортик с инкрустированной алмазами и топазами рукояткой.
— Смотри не порежься… — протянул Насте. — Остер, что булат.
— Какая прелесть! — Настя сразу же вытащила из золотых ножен клинок. Дотронулась до лезвия нежным наманикюренным пальчиком. — Имею какую-то патологическую страсть к оружию.
— Дай деньги! — долбил свое Олег.
— Ша! Думай о вечности. Монашеский сан даровал тебе выход в астрал.
Настя вдруг приставила кортик к горлу Семена:
— Деньги давай! Или, как барана, зарежу.
— Что за шутки? — отпрянул Семен.
— Это не шутки! — Настины зрачки сверкнули. В облике ее сейчас появилось что-то ястребиное, скорее даже орлиное.
— Дам деньги, дам… Убери клинок.
Зазвенел звонок.
Семеныч приник к перископу.
На пороге стоял отставной мэр Москвы, на груди желтая пластмассовая звезда Давида.
5.
Выяснилось престранное обстоятельство. Экс-мэр столицы, Михаил Лужин, был дьявольски покусан своими же пчелами. В круглых ульях они слегка крейзанулись, привыкли к квадратным. Да что там слегка?! На всю катушку! А покусанный Лужин вспомнил давнюю статью о желтой звезде Давида. Сам вырезал ее из пластмассовой банки из-под горчицы. И пришел в гости к автору креативно-клеветнического текста.
— Сам я не местный! Из Воркуты! — голосил мэр. — С этой звездой я себя чувствую гораздо лучше.
— Да что же вы делаете?! — хлопал тучными руками хозяин. — Нельзя же черный пиар воспринимать за истину. У меня пожизненный контракт с сатаной. Возможно я выходец из самого ада.
— Хочу жить под твоим крылом… — лепетал спятивший градоначальник.
— Какие гости и без охраны, — Настя ласково поглаживала мякушкой пальца лезвие кортика, глаза ее томно мерцали.
Лужина заинтриговал блистающий клинок. Потом его заинтересовала и сама Анастасия. И как заинтересовала? Он рухнул пред ней как подкошенный. Поцеловал подол ее платья, бормоча:
— Не тебя целую, а твое, чадо, страдание.
На щеках девушки по вызову проступил лихорадочный румянец.
— Сеня, зачем ты пустил этого випа? Я не люблю Достоевского. Достали меня его тупые цитаты.
— Как же мне было его не пустить? — помертвел Бабкин. — Я же именно на его дискредитации сделал свою вип-карьеру. Замок построил. Купил по дешевке собак-людоедов.
— Брат, деньги на кон! — хрипло крикнул Олег.
— Диктуй номер своего пластика. Сколько тебе?
Мэр встал, глаза его приобрели космическую глубину, душевным грудным голосом он запел:
— Гудят колокола! Россия — моя мать! А, может, и отец…
И тут на втором этаже раздался скрип половиц. Кто там? Воры? Чекисты-садисты? Покемоны?
По витой же лестнице величаво спускался призрак адмирала Семена Эммануиловича Бабкина. Сухопарый, дивно подтянутый, правда, полупрозрачный, как все, впрочем, призраки.
— Дети мои! — произнес адмирал. — Где мой кортик?
Монах Олег упал на колени и осенил себя православным крестом.
Экс-мэр вздрогнул и ощутил, как в его поврежденные извилины стал возвращаться нешуточный государственный разум.
Настя же, как распахнула рот, так с распахнутым ртом и стояла. Вид, что и говори, глуповатый. Будто дебилка. В руках же все также держала гибельный кортик.
Семен Семенович не растерялся, выхватил из рук ночной бабочки золотое оружие и протянул его бате.
— Вот он!
Адмирал, насупив и так нависшие брови, прицепил его к ремню.
— Больше не берите.
— Э… Не знаю как вас там… — заговорила Настя. — В курсах, что вы всего лишь призрак?
— Призрачно все в этом мире ликующем! — запел экс-мэр. Рассудок было вернувшийся к нему, тут же его и покинул.
— Золотые слова! — усмехнулся адмирал. — Да пусть я и призрак. Вам-то чего? Жалко? Призрачно всё в этом мире бушующем.
6.
Тут стоит переменить геолокацию и перенестись в Валдай, в Иверский монастырь. Именно там друзья по несчастью (а может, и счастью) оказались все скопом и основали религиозно-оздоровительную коммуну «Алгоритм счастья».
Они удят в озере полосатых окуней и серебристую плотву, собирают в сосновом лесу рыжики-опята, приручили даже маленького лосенка, а вечером, когда спадает июльская жара, в древесных углях пекут картошку, долго сидят у костра, вспоминая былое, пытаясь сквозь магический кристалл угадать будущее.
— Как же все-таки хорошо, что я вышел из своего узилища. Сделал шаг к людям, — обжигаясь горячим картофаном, говорит С.С. Бабкин.
— Еще бы не хорошо! — смеется Настена. — Сбросил кг 60. Впервые стал походить на хомо сапиенса.
Хотя Анастасия Варенникова и смеется, смех ее минорен. У настоятеля Иверского монастыря отца Питирима она попросила позволения перейти в сан монахини и получила жесткий отлуп. Мол, поживи, голубка, среди людей, среди лысых обезьян, а потом уж надевай на себя райскую тогу. А как ей обрыдли похотливые бабуины! Да что тут поделаешь? Терпит. Ждет своего часа.
Олег заворачивает в фольгу крупного колючего окуня. Прикапывает его малиновыми углями. Смешно сморщив нос, чихает от дыма.
— Брат мой! — говорит. — Брат мой Семен... Я ведь впервые только здесь ощутил тебя своим родственником. Не каждому по плечу продать свое узилище и подарить деньги церкви.
— Не преувеличивай, — тупится Семен. — У меня еще достаточно средств размазано по офшорам. Сирия, Гондурас, Панама, Гонконг. Наконец, Кипр.
Отставной мэр М.Ю. Лужин хлебает из армейской фляги клюквенный морс. Приподнимает бровь:
— Друзья мои, скажите как на духу, вернул ли я себе нешуточный разум?
— Пока не очень… — хмыкает Настя.
— Вот и я так думаю, — грустит экс-мэр. — Хотел вчера вспомнить таблицу умножения. Не могу. Забыл! Хотя дважды два помню. И крепко! А дальше? Забыл!
— Не сразу Москва строилась… — сплевывает в костер Олег.
— Не плюйся, брателло! — морщится Семен, адмиральским кортиком он ловко разрезает подовый хлеб. О, как же Семен похудел. В свете луны, со спины, можно его принять за юношу. Или за девушку. С.С. Бабкин юношеской по хипарской привычке носил длинные волосы.
— Зря ты это кортиком! — злится Олег. — Накликаешь второе явление нашего папы.
— Пусть приходит! — Семен раздает всем ароматный хлеб с хрустящей корочкой. — Мне он понравился. Типа отца Гамлета.
— Никогда больше не буду разводить пчел в круглых ульях, — сокрушенно обронил экс-мэр. — Только квадрат. На худой конец, бермудский треугольник.
И тут со звонницы Иверского монастыря басово загудел вечевой колокол. Что, блин, такое? Не время звонить. Скоро полночь. Да и звонарь Олег у костра ест картошку в мундире, пачкая пальцы черной золой.
Когда же они опрометью, задыхаясь, взбежали на верхотуру звонницы, то увидели отставного и, казалось, уж мертвого адмирала, однако опутанного колокольными веревками, будто он какой спайдермен, т.е. человек-паук. Он приводил в движение могучий колокол и пел сиплым голом:
— Звонят колокола!
— Ах, папа, папа! — Семен протянул папе кортик. — Из-за какой-то железки опять столько шума.
— А ведь хорошо дербанит колокол! Будто обучен, — осклабился Олег.
— Ненавижу пчел! — зло буркнул отставной мэр. — Пять ю пять — двадцать пять. Вспомнил!
— Звонят колокола! — пел спайдермен, голос его всё набирал лютую силу.
— Тише, папулька. Всю паству разбудишь, — попросил похудевший Семен.
— Все-таки я буду монашкой! — вильнула покой, приученной к тверку, Анастасия.
— Не берите больше мой кортик, — попросил человек-паук, он же отставной адмирал и папа Семена Семеновича. — Он моё всё. Что в моей призрачной жизни еще осталось? Зачем вы его забрали?
— Звонят колокола! — басово, за душу берущим голосом, вдруг запел Бабкин. Он перехватил бечеву из рук уставшего папы и устроил дивный звон-перезвон.
Отставной мэр истово перекрестился, пробормотал:
— Дважды два? Забыл!
— Все-таки правда есть! — Олег заиграл желваками.
*** «Убить внутреннюю обезьяну» (изд. МГУ), 2018, «Kontinent» (Чикаго), 2017, «Наша Канада» (Торонто), 2017