(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»;
«Миха»;
«...В поле не воин»;
«Пасынки надежды»;
«Лучший город Земли»;
«Самая первая акция»;
«Партия»;
«Менять жизнь!»;
«Панихида перед бурей»;
«Буря»;
«Натиск»;
«Трещина»;
«Попытка быть как все»;
«Братья-каины»
– Чёрте кто к нам в Москву прётся, – ворчала тётя Нина. – Как ни стыда, ни совести, так сразу в Москву – карьеру делать! Ей-богу, чёрных на рынке (Как их там?.. А-зер-бер-жан-цев) больше уважаю – хоть торгуют на рынках своих. А эти – нет, не за тем ехали!.. Задницей учёной быть хотят, всем указывать! Вот скажи: на кой ты к нам припёрся? Что, Москва наша мёдом, что ль, мазана?
– Я учиться приехал.
– Ну-ну, – встрял в разговор собиравшийся в аптеку дядя Гриша. – Учиться... Как учёбу закончит, Нин, помяни моё слово, в Москву зубами вцепится! По большому счёту, такие, вот, как он только жизнь в бардак вгоняют. С места на место туды-сюды, ищут то не знаю что... Есть пословица: где родился, там и сгодился. Москвичи в Москве жить должны, а в еренях всяких – вот такие, вот, пошехонцы. Нет, едут, мать их ети!
– Что ж ты, дядь, не жил где родился? Ты, вроде, тоже не с Москвы...
Дядя Гриша не удостоил его даже взглядом. А вот тётя Нина, глянув на Ваньку с испугом, тут же обратилась к мужу:
– Гриш, а ведь он нездоров – такое сказал, а! Нездоров – говорю тебе это как выпускница ФАШ!
Эта самая ФАШ* была единственным достижением Нины Дмитриевны, – закончив ФАШ, она вышла замуж за военного и с тех пор не училась, не работала. Ни дня! Работа в представлении тёти Нины, вообще, была смертным грехом. Бывало, когда Ванька рассказывал, что чего-то не успел, тётя Нина всегда считала своим долгом вставить:
– А когда тебе что успевать? Ты ж у нас как всегда ра-бо-тал!
* * *
– Они, чё, у тебя с дуба рухнули? – ухмыльнулся Красный, слушая ВанькА. – Подобных родичей надо просто посылать. Народ, подтверди!
– Так точно – на все буквы русского алфАвита! – отозвался басист Виталя по кличке «Народ».
...В тот день на базе, где репала* рок-коммуна, спиртик кушали в четыре горла: Ванька, драммер* Колёк (он же – «Мыкола-матрос») и Красный с Народом. О прозвании басиста было две байки. По одной из них Виталя в детстве бренчал на балалайке в ансамбле народных инструментов. По другой прозвище басилы родилось из давней болтанки. Спорили о некой небывальщине, – причём Красный тщился доказать её реальность.
– Да не-е, всё это ересь! – не соглашался Мыкола-матрос. – Ересь – она, вообще, разной бывает. Можно до того доболтаться, что и лосьон пить нельзя!
– Народ – того же мнения, – подал вдруг голос доселе клевавший носом Виталя.
С тех пор у Красного вошло в привычку говорить:
– Народ, подтверди!
– Н-да-да, – с важным видом изрекал басист, силясь принять ораторскую позу. Но это было ужЕ лишним – к тому же редко удавалось: хмельные ноги разъезжались влёгкую.
* * *
Легче всего (до поры) с московской роднёй было летом. Тогда дядя Гриша – если не был в госпиталях да в санатории – уезжал с тётей Ниной на дачу. Светка оставалась дома хозяйничать, и к ней в выходной Ванёк заезжал надолго – поболтать о том-о сём, чуть-чуть помочь: сгонять в магаз, выгулять собаку... За лето Светку успевали наведать* все её подруги. Ни одной из них Ванёк не глянулся. Но грусти не было: это с сотней неудач ты – неудачник, а с тыщей их – ужЕ философ, привыкший ко всему – даже к неудачам.
Подругам Светки был он без надобности – как, в общем, и они ему... Вспомнилось, с какой лёгкостью одна из них, Маринка, поведала, за что выгнала мужа. Зарабатывал мало. Не пил, не гулял, но зарплата – шиш да чуток. Вот и закрыл дверь с наружной стороны.
– А гуманитарий – вообще, не мужик! Так, худшая часть образованщины: ни в чём не шарит, всему учит, – завершила Маринка свой спич, не подумав, что Ванёк, бывший рядом – тож не технарь.
(«А, может, про мне подобных и думать не след? – сказал он после сам себе. – Я ж, на её взгляд, не мужик. И не только на её».)
Светка, вон, тоже сочла своим долгом ознакомить ВанькА с мнением подруг: «Знаешь, что они о тебе говорят? Нет в тебе золотой мужской середины! Ты как ребёнок – то скандальный, то старательный... Либо как дедушка старый: всё понимаешь, даже мудрый по-своему... Но ни мальчик, ни старик не может быть мужчиной. Ты же им и вовсе быть не можешь! Женщина – это ж всегда траты! А ты не в состоянии их делать – потому что ни денег у тебя, ни работы денежной. Нас, видите ли, мненье своё распирает, – вот и гонят отовсюду с волчьим билетом! Правильно – двор мести тоже кто-то должен...»
(«Думает, я расстроился? Мудрые не обижаются – они выводы делают. А обычным смертным дуться – тем более, грех. Ну да: пожары тушил пару раз, от работы не бегаю, мнение своё отстаивал – и всё равно «не мужик»...»)
Ванька не стал даже спорить – просто взял сумку да побрёл за хлебом к обеду. По пути назад чуть не сбила машина. Переходил дорогу – и из-за поворота выскочил «мерс». Странно: даже не помня лицо водилы, каким-то боковым зрением Ванёк успел зацепить выражение этого лица. На нём не мелькнуло ни испуга, ни злобы, ни даже тени досады... Ничегошеньки – будто и не стряслось ничего. Так, пустячок – чуть не сбил человека. А чё? Слишком много их развелось, человеков-то... Подобные лица, наверно, у самых страшных убийц. Не жуткие, не уродливые – лишь безучастные к чужой смерти.
В памяти всплыли сразу несколько таких чуть не случившихся дорожных бед: из кабин всегда выскакивали шофера – под мат, густой как суп-пюре... А тут Ванёк ясней ясного ощутил: не только на губах – даже в мозгах его недоубийцы не было ни звука брани.
Ни одного.
* * *
– Вот этот – да, мужчина! Какой мужественный!.. Сразу видно: своего добьётся. Ой, какая у него «бэ-эм-вэ»! – Светка была не в силах скрыть восхищенья своим новым парнем.
Глянув в остановленный фотиком миг, Ванёк никаких признаков мужества не заметил. На фотке был парень с таким же выражением лица, как тот, что час назад чуть не отправил его к праотцам. Жуткая мысль пришла в голову, – выходило, что и тот верблюд на «мерсе» в глазах сестры был лучше, чем Ванька. Правда, тот чуть не угробил светкина брата, но если б это был кто-то чужой, то парень на «мерсе» в её глазах, вообще, являл бы идеал мужчины. А так – всё-таки брата чуть не сбил – тут перед ней вставало препятствие, слегка схожее с совестью.
– Небось, и тачка-то не его – отцова, – Ванька вновь кисло глянул на фото.
– А хоть бы и так, – бросила Светка.
– Не пойму, с чего виснут на тех, кто у машин чужих фоткался.
– С того, что эти парни знают, чего хотят. Цель у них – такое же авто! У тебя, вот, какая цель?
– Жить. И мир лучше сделать – в меру сил...
– То-то и оно. «Хороший парень» – не профессия, не цель... И, вообще, деньги делать надо – не наушники носить!
От всего этого стало вселенски тоскливо. Так не было с тех пор, как в последний раз пытался говорить со Светкой по душам. Дёрнуло тогда спросить (чай, на психолога учится!), почему всю дорогу ему не везёт в личной жизни.
– Неужели сам не дотумкал? – удивлённо уставилась сестра. – Иль опять придуряешься?
– Нет... С чего ты взяла?
– Неужто и впрямь ты такой дурень непролазный?! Простого понять не можешь! У тебя ж, во-первых, нет ни квартиры своей, ни машины – вуз закончил, а всё пешком... За что тебя любить, спрашивается? Нет, я-то тебя, конечно, жалею. Ты мне брат – я тебе сочувствую. Что поделать, коль ты такой ущербный?.. Только женщины в этом не виноваты. Им надо и жизнь обустроить, и детей поднять. Прогулкой под луной сыт не будешь и на стихах далеко не уедешь. Да не расстраивайся ты – это ж не про тебя! Ты и стихов-то писать не умеешь. Пойми, наивный: женщина – это расходы. Ну, вот, что ты можешь ей предложить?
– «Предложить», «расходы» – прям, экономика какая-то, бизнес-план... Где ж тогда любовь, с которой рай в шалаше?
– Ага, ещё динозавров вспомни! Поговорка-то эта когда возникла? Когда люди, считай, обезьянами были, и шалаши строить – тогда было о-го-го! Не все ещё умели строить шалаши. А ныне – какой у нас век, а?
– Хрень не городи! «Динозавры», блин... Дед в сорок пятом кроме чемоданишки старого ничего не имел, а женился по любви. Бабушка пошла за него...
– Тогда у всех чемоданчики были. Равенство в нищете! В одни руки больше двух не давать! Машины – только служебные! Небось, подъехал бы к бабушке кто-нибудь на «джипике» иль на какой другой иномарочке – тогда б не видать твоему деду бабушки как своих ушей! Как своих ушей, понял?! И поделом бы всем вам – меньше мечтать надо, больше дело делать!
– Дед как раз бездельником не был – с тринадцати лет работал...
– Ты ещё и споришь! Женщинам, вообще, нельзя возражать – сказано: «Что хочет женщина – то хочет Бог».
– В таком случае я – атеист.
– Вот в этом ты весь! Всё – поперёк! Как же – ты ж у нас с убежденьями, «универ» с «красным» дипломом закончил...
– Окончи и ты – кто мешает?
– Какой ты, однако, тупой! Не надо всё буквально понимать! Или опять придуряешься? Когда ты, наконец, станешь взрослым мужиком – без всяких, там, убеждений, с реальным пониманием жизни? Убежденья – удел наивного мальчика, а не мужа! Мужик настоящий – он, если надо, убежденья свои глубоко в задницу засунет!
– В зад гомики суют...
– Нет, смотрите на умника, а – ребёнок, к словам цепляется и рад! Никогда у тебя никого не будет!!! Понял?! Или думаешь – найдётся дура, чтоб тебя всю жизнь утешать, пока ты над всякой фигнёй башку ломать будешь? Проще быть надо! И взрослее – если уж тебя судьба чем-то обделила, имей мужество хотя б не отравлять жизнь другим – кислой рожей своей... Ну-ка быстро улыбнулся!..
– Знаешь, что мешает дать тебе в ухо? – прервал её Ванька. – Остатки убеждений.
На том разговор по душам и закончился, чтобы вновь повториться теперь.
«О мужестве рассуждает, – думал Ванёк. – Видали мы ваших кумирчиков... Помним-помним День города, концерт на открытой площадке...» Там много кто выступал, но и взрослые девушки, и мелкие сикУшки* ждали именно его! Вот он возник. Выехав из-за угла на супернавороченном авто, на сцену выскочил моднячий изврат* в колготках – и закривлялся так, что всё в тот день выпитое Ванькой чуть не полезло назад. («Будь сам по себе – свалил бы, но не мог Светку бросить одну да ещё в подпитии...»). ВанькА ужаснул даже не сам певунчик, а тот восторг, что сиял в глазах девчонок, лился из пропахших химозной жвачкою ртов... Тысячи блестящих глаз смотрели на это, вот, существо, на его авто – и было видно: для девчонок он, без сомненья, – самый мужественный, самый талантливый и, вообще, лучший на свете... Казалось, миг – и все они ринутся рвать друг друга за один лишь взгляд крашеных глаз певчишки. А тот без страха и упрёка нёс всякий бред под вопли оральных органов, вопивших, казалось, одну-единственную фразу: «Ты – самый-самый-самый-самый!!!»
* * *
С тех самых пор к родне Ванька ездил всё реже. Предпоследний раз заглянул в связи с большой проблемой: нужно было день-другой перекантоваться. С общаги съезжал, а жилья ещё не нашёл...
– Нет у нас места, – отрезала тётя Нина.
– Так дядя Гриша ещё две недели в больнице будет...
– Нет места. Ищи квартиру!
– Да я и найду со дня на день! Мне б, пока не нашёл, хоть в коридоре, хоть в кухне у вас ночевать...
– Господи, да он точно болен! Разве в кухне ночуют? – тётю Нину вновь охватил неподдельный, искренний ужас.
* * *
– Вот так: нет мне места в их «трёшке»* полупустой. А ты говоришь: «Родня»...
– Таких друзей за мягко место – да в музей! – изрёк Петька Ольшук.
– Да иметь их всех – батальоном без перекура! – подхватил Лёха Шепель. – Вон дядька мой с Подмосковья прописать меня готов, если чё. А эти, блин... Одно слово: ур-р-родичи!
Ванец вновь разлил по стопкам. То был финальный общажный «банкет» с его участием.
* * *
Родственных чувств и жилплощади тёти Нины хватило лишь на пару сумок, которые та разрешила на время оставить. Когда Ванёк за ними прибыл, она спросила вдруг – ни с того, ни с сего:
– Ты не женился? – и, не дождав ответа, вернулась в кухню, к блинам, коих Ванька так и не отведал. Взяв сумки, бросил: «Закройте, поеду!» – и отбыл в мокрую тёмную даль. Тётя Нина даже не простилась.
Что-то подсказывало: в дом 5, корпус 2 он больше не вернётся.
«Да и фиг с ним, – думалось под дождь за окнами трамвая. – «Живите так, как вас ведёт звезда...»*, я к вам больше не ходок».
* * *
...Ещё лет семь в дни праздничных приездов домой мать нет-нет да и спрашивала:
– Тётю Нину-то с дядей Гришей с праздником поздравил?
– А зачем? Им покой нужен, – вот и дарю его, к ним не суюсь...
– Неблагодарный ты, – вздыхала мать. – Ты ж им по гроб жизни обязан!
– Только «по гроб»? – ухмылялся Ванёк. – Может, ещё на сто жизней вперёд?
– Кто тебя, дурня, принял, когда в общежитие устраивался? Даже денег не взяли, что мы с тобой послали!
– Ну да... Сказали: «Нам и денег не надо – лишь бы ты скорей от нас съехал». Сам-то дядя Гриша к деду в гости приезжал, – и дед без всяких яких принимал его...
– В конце концов это их жильё. И их право поступать, как они считают нужным. Вот что я тебе скажу – без всяких яких!
Всё это прервалось в канун очередного новогодья. Ванёк разбирал старый шкаф. Мать крошила салат – и о звонке давешнем вспомнила как-то вдруг:
– Тётя Люба звонила – с той роднёй она больше общалась. Умер ведь дядя Гриша-то, а Нина Дмитриевна никому не сказала кроме своих. Об этом мы лишь сейчас узнали, как самОй её не стало...»
Ванёк продолжал битву с гнутым гвоздём.
– Что молчишь?! Родные умерли!
– Все мы смертны.
– Ты хоть понимаешь, что несёшь?
– Да. Теперь у них – вечный покой.
«...Вот – гвоздик вынут», – а внутри – усталость, больше ничего. Да ещё вдруг вспомнился водила, чуть не сбивший у дома 5, корпус 2...
ПРИМЕЧАНИЯ:
* ФАШ – фельдшерско-акушерская школа.
* «Репать» – репетировать (муз. жаргон).
* «Драммер» – барабанщик (муз. жаргон).
* «Наведать» – навестить (просторечн.).
* «СикУшка» – малолетка (жаргон).
* «Изврат» – извращенец (жаргон).
* «Трёшка» – трёхкомнатная квартира (жаргон).
* С. А. Есенин, «Письмо к женщине».