(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»;
«Миха»;
«...В поле не воин»;
«Пасынки надежды»;
«Лучший город Земли»;
«Самая первая акция»;
«Партия»;
«Менять жизнь!»;
«Панихида перед бурей»;
«Буря»;
«Натиск»;
«Трещина»;
«Попытка быть как все»;
«Братья-каины»;
«Столичная родня»;
«Будни и досуги»;
«Два стыда»;
«Бойцы культфронта»;
«Гражданин по фамилии Волин»;
«Бунт отдельно взятого»
Провал акции со стендами партийцев и примкнувших, мягко говоря, не обрадовал. На первом же собрании в Штабе Овсов предложил гнать взашей всех сорвавших акцию.
– Я, вот, беспартийный, сочувствующий – и то понимаю: не место им тут! – выдыхал слова Иван.– Всё говорили: Партия – армия... Так нахрена ей такие бойцы?! Зад драгоценный свой поднять струсили! Ненавижу!
Вождь был в тюрьме, Тимчук готовил акции под Москвой. Собрание вёл Молодцев.
– Вань, остынь, – начал он с каким-то снисходительным добродушием, прежде за ним не замечаемым. – Ты, вот, кричишь: «Партия – армия!» Нам сейчас и важен каждый штык, говоря по-твоему. Такое дело, а ты – людьми кидаться...
Каждой клеточкой своей ждал Иван за спиной недовольного гула партийцев. Зал молчал. Впервые Овсов не был поддержан. Будь тут народ с регионов, как в дни партийного съезда, всё, может, и вышло б иначе. УжЕ тогда уловил он странные взгляды москвичей. Как-то сами собой в мозгу всплыли слова Волина: «Для них Партия – игра. Скучно ведь – холодильник пОлон...» От этого молчания спину Ваньки пробила чуть заметная странная дрожь – ледяная и жаркая одновременно. Но была ещё надежда, что «Антикап» сможет перетянуть нужную чашу весов.
Акцию «Антикапитализм» (кратко – «Антикап») в 2002-м решили провести с размахом – с шествием, серией митингов и Всероссийским рок-концертом в финале. Ждали группы со всей страны, намечались мобильные десанты агитаторов в Подмосковье. Идея проведения «Антикапа» зажгла, казалось, всех. Бывалые партийцы с гордостью вспоминали схожую акцию двухлетней давности. Теперь однозначно её следовало превзойти – так, чтоб не в бровь, а в пах!
– То будет синтез протестной политики с массовым искусством, – самозабвенно повторяли Молодцев, Тимчук и член партийного исполкома Бахурец.
– У нас всё – в ногу с веком, – вещали они. – Мы ж не «Память» с их царизмом а-ля тринадцатый год! И не сморчки-КПССэсники! Мы – люди новые, вступили в новый век! Рок? Будет! Стикеры? Аж двух видов – валяй, клей!
В дни подготовки «Антикапа» Овсову вспомнилось всё, что знал он о Маяковском, Хлебникове, Татлине... Грели душу, взрываясь, фразы и лозунги бунтарей. «Владыкой мира будет труд!»* – всё так, всё верно! «Авангардисты наши новый мир, его рождение приняли. А мы – их наследники», – думал Овсов, идя с тренировки либо с вечерних корпений над транспарантом. «Их уделом было горение. И мы горим – антибудничным огнём, – рассуждал он, расправляя койку. – Мы сейчас – единственные наследники всех футуристов-панков-неформалов. Наследники – и предтечи новых бурь! Амфитеатров*, мать его, был прав – «революция нища, непричёсана». Но лучше так, чем бытиё-болото!»
Овсов, конечно, понимал: звук на рок-действе будет не ахти (концертный всегда хуже студий – да и играть не в клубе, а на площади). Понимал, что на митинг припрётся вновь N-ное число пьяных. Но жажда со всеми вместе выдать нечто захватила и его. Огонь в глазах партийцев вновь казался светом в конце тоннеля. Ваньку пёрло-распирало – в последний раз... Вокруг были те, кто горел бескорыстной энергией борьбы. Зажжённые той самой искрой, что при удачных раскладах может сжечь мыльно-оперный рай обывателей. Даже если не сжечь, то крепко подпалить им хвосты. «Не прав мещанин! Ни в чём!– думал Ванька, мастача древко очередного знамени.– С каждым днём этот «не был, не участвовал» всё глубже в трясине своего неучастия – и ей доволен. Может даже убить, если кто-то вдруг попрекнёт его этим довольством. Правы были варяги: мир новый возникнет, но прежде будет рагнарёк* и мировой пожар. Старый мир сгорит в его огне – и лишь на углях былого (взамен него!) возникнет новый, лучший – без пут и химер».
Борьба началась по всем фронтам. Партийцы двинулись «в народ» в числе, прежде не виданном. Днём Ванька работал, ночами клеил листовки. Перед сном варил на завтра пустую кашу и... клейстер. Утром, встав на два часа раньше, вновь шёл и клеил, ощущая себя одержимым, фанатиком из фанатиков.
– В твоём районе есть люди схожих убеждений? – помнится, спросил Бахурец, вручив первую партию листовок.
– Не встречал.
– И что – всё это один поклеишь!?
– Да.
– Ты крут!
– Просто в лом за «пофиг» чужой отвечать. Одиночка за себя лишь в ответе.
– Как всё-таки столько поклеишь?
– С Божьей помощью.
Рядом Еракез, вернувшись с расклейки стикеров, учил новичков:
– Всё просто як копейка: взял бутылочку c-под «пепси», к ней две пробочки – одной бутыль завинтил, в другой сверлишь дырочку. К месту нужному подошёл, пробочку сменил, клей на стену кап – и вперёд! Мы в своё время так афиши рок-концертов ляпали – часть висит до сих.
Так и сказал – не «до сих пор», а «до сих», обрубив фразе хвост. Губы Ваньки впервые за день тронула улыбка. В тот день он встал в четыре утра. И (оба-на!) обнаружил: всё вчера наклеенное содрано. Можно клеить рекламу курсов бухучёта, фитнес-центров, шизоидных сект, но не листовки, звавшие на марш и рок-концерт. Это – ни-ни, власть не любит! «Врёшь, всё не сдерёшь! Встану в три, ещё больше наклею!»
Штаб бурлил. Люди, юные и зрелые, шли и шли. Никто их специально не звал – являлись сами и, взяв стикеры, спускались в метро клеить, клеить, клеить...
Со стикерами сперва не заладилось: первая их партия, поклеенная в поездах, исчезла без следа, будто и не было... Об этом на собрании прямо сказал Фомченко. «Стикеры потерялись», – сообщил он без тени уныния. Лёгкая улыбка его будто говорила: «Да, вот так. Ну, ничего – исправим по мере сил». Его чуть насмешливое спокойствие бодрило лучше дюжин приказов. Раз сказал Фомич, значит, так, скорей всего, и было.
Сам Фомич, тридцатилетний энергетик, прибыл в Москву из Смоленска. В политику втянулся ещё там и фактически создал местное отделение Партии. Первых соратников нашёл, по выходным торгуя «Борьбой». В девяносто девятом за участие в партийной акции в Крыму с захватом одного из зданий провёл полгода в Севастопольском централе. Войдя в исполком, перебрался в столицу, где враз стал своим. «Фомичём» его прозвали ещё в Смоленске за пролетарскую простоту в общении. Общаясь со знакомцами, он и впрямь был прост, но простота и знакомства никогда не вредили делу. Как-то по знакомству Ванька думал попасть на партийный концерт на халяву – Фомич, стоя на входе, не пропустил. Пришлось брать билет как все. Впрочем, случай этот в глазах Овсова лишь добавил веса Фомичу. Теперь без мата и истерик тот поведал, что первую партию стикеров, наклеенных в электричках, больше никто не видел. «Выход один: заказать ещё – в разы больше!» – с улыбкой резюмировал Фомич.
Сказано – сделано. Клеить вышли все – от актива до сочувствующих. О марше с концертом должен знать весь город!
При виде агитаторов народ в метро обалдевал. Обычно те, кто не был простым пассажиром, входя в вагон, что-то просили. Либо предлагали – все привыкли к вагонным продавцам марли и булавок. И вдруг возникли те, кто ничего не навязывал и не просил. В минуту вагон оклеивался стикерами, за ним – другой, третий... И вот подземная трудяга-электричка превращалась в «электрон – локомотив революции»! Со всеми вместе в метро спустился и Овсов.
«Ух ты, молодогвардеец!» – увидав стикер, усатый мужик не скрыл радостного удивления. «Читай, сынок, читай!» – сказал ребёнку другой усач, ткнув в стикер пальцем.
– А мне наклеечку нельзя? – робко спросил неформал с банданой на тощей шее.
Овсов смерил его строгим взглядом, но стикер дал. Девка-сержант, стоя рядом, всё ж не рискнула «принять меры». А, может, не «при исполнении» ужЕ, мчит домой? «Вот потому их и победим, – думал довольный Ванька. – У обывал всегда «от сих до сих». И, значит, победа будет наша!»
Какой-то тип (кажись, из бывших вояк) вдруг спросил, есть ли разрешение клеить. «Даже не глядя, что на стикерах», – отметил Ванька про себя.
– А як же! – подражая Еракезу, вмиг выдал он. – Марш разрешён. Разрешение месяц как в мэрии, – значит, агитация законна!
Экс-вояка отстал. «Во язык без костей! С ходу такое вывез!» – сам себе удивился Ванёк.
– В следующий раз, – наставлял Бахурец, – скажи особо упёртым: «Главный – в последнем вагоне!» Ради этого «главного» ни один из них зад от сиденья не отдерёт. Проверено практикой! – Бахурец подмигнул.
Ох, уж эта вездесущая обывательская погань! Через день какая-то тётка, увидав стикер, начала орать: «Всё метро обклеили! Нравится клеить – лепите на лоб да так и ходите!» Овсов не удостоил её даже взглядом. Часто всех глупей не тот, кто прилюдно чушь несёт, а те, что без нужды лезут её оспаривать.
– Больные! – орала тётка вслед Ваньке.
– Дать по башке – враз вылечатся! – подпел оралистой гражданке некий мятый человече.
Ни гражданка, ни её похмельный фанат даже не глянули на страшную в своей простоте надпись на стикере: «Родина в опасности!»
В канун «Антикапа» Хамовнический районный суд постановил закрыть «Борьбу» за «разжигание социальной розни, призывы к захвату власти и пропаганду войны». В ответ партийцы обратились в городской суд, а «Борьба» продолжила выходить. «Прочёл «Борьбу» – живи опасно, спи спокойно!», – фразой этой стали завершать все передовицы. История с «Борьбой» попала в СМИ – и в Штаб пошли новые люди. Не только парни с колледжей и школ, но и взрослые. Перед «Антикапом» здесь была тьма народу: мастерили флаги и плакаты, стругали древки знамён... То тут, то там слышалось:
– Витька-Буржуй здесь?
– В пять обещал!
– Дёмин?
– Будет!
– Позови, блин, Еракеза!
– Пусть блин и зовёт!
Борьба шла. То в огне дискуссий, то стиснув зубы в тяжёлом молчании, её вели тысячи людей. В метро, на остановках, на эмали почтовых ящиков и досках объявлений появлялись листовки и стикеры. Коммунальщики и примкнувшие верноподданные сдирали их едва ль не с мясом, но они возникали вновь, как новые ногти вместо вырванных. А то, что успевали уничтожить, продолжало жить в сердцах как сожжённые образа в душах богомольцев.
Случайно в переполненном автобусе усталый от ночных расклеек Ванька услышал разговор парней:
– В натуре другая листовка была! На той лысый был, а у школы – панк с гребнем. И надпись: «Все в Партию!»
– Слышь, Толян, чё за «Партия»?
– Ну, это.., – начал, было, Толян, явно польщённый нечасто выпадавшей ему ролью знатока. Меж тем, открылась дверь и парни вышли.
Когда Овсов, втиснутый в серёдку битком набитого салона, смог-таки выйти, их ужE не было. И всё равно душа пела. Ликуя, била в барабан! Это он, Овсов, подрисовал пацанам с листовок панковские гребни – для смеха и разнообразия. Сработало – листовки запомнились!
Под рубахой Ваньки было ещё с полсотни листовок, в кармане куртки – замотанный в пакет пузырёк с клейстером, а в башке – готовая отмазка для «ноль два». Если подвалят – сразу «включать тупарика»: «Да... Вот... Скентовался с парнями, просили помочь поклеить объявы к концерту. А мне, чё, в падлу для нормальных пацанов? Чё за «Партия»? Не в курсе – клуб, наверно, ща их дофига...» Но обошлось: никто не подвалил.
Зато в день «Антикапа» у метро «Маяковская» ментов (даже против прежнего!) было больше в разы. На все вкусы: верзилы а-ля ОМОН, чахлые муниципалы*, кинологи и псы, натасканные на людей... Даже срочники с прикреплённых сил в серых чеплажках. «Вот ведь чудеса-то, а! – думал Овсов. – В частях недобор, а солдат втыкают в без того переполненную ментуру!» На многих из тех явно некормленых солдатиков форма болталась как пакет на прутике: летит пакет по ветру, наткнётся на пруток – ну, и болтается, дёргаемый ветром. Каким-то (явно недобрым) ветром к «Маяковской» принесло «космонавтов». Эту братию в шлемах с прозрачными забралами особо не любили за действия по принципу: «Дубинка есть – ума не надо». «Ё, «космонавты»! Какой дурак их сюда подтянул?! Это ж провокация! Махач будет – один вид их бесит!» – Ванька вмиг помрачнел. Появление этих «героев космоса» было самым худшим, что могло быть на митинге. В толпе ужЕ говорили с раздражением о них, родимых, зло косясь в их сторону...
За день до намеченной финальной части «Антикапа» Партия провела в подмосковных Королёве и Мытищах митинги с маршами под барабан. Сев в электрички, мобильные группы нарисовались в нужных местах – внезапно для властей, взбешённых тем, что Партия возникла там, где не ждали.
В ответ на эту внезапность госслужба учинила пакость. Место сбора людей оградили стальными барьерами, превратив Триумфальную площадь в большой загон. Снаружи его мелькали «космонавты». Войдя внутрь, Ванька не заметил «усек»* на трибуне-сцене. «Теперь точно внести не дадут», – Овсов вновь глянул на «дядей стёп», впускавших народ в загон. Из всех музыкантов здесь, внутри, он заметил лишь парня из группы «Двадцать восемь героев-панфиловцев». Ни Красного, ни остальной рок-коммуны не наблюдалось. В толпе столкнулся с Еракезом:
– ЗдорОво! Концерт будет?
– ЗдорОво! Хрен знает...
– Да уж, хрен в России знает всё, – Ванька грустно усмехнулся.
И тут же узнал: в Подмосковье задержан Тимчук. После митинга в Мытищах он должен был прибыть в Москву и возглавить шествие.
Весть о том, что взят Тимчук, сбила с толку многих, но не всех. В тот день (хоть и не всегда) срабатывал коллективный разум: как-никак на «Антикап» прибыли люди с тридцати четырёх регионов плюс партийцы СНГ. Сходу решили: шествию быть – прорвёмся и пройдём!
Глава брянских партийцев Роман Кораблёв мощным рыком строит брянцев, затем – остальных. «Пошли! Ре-во-лю-ция! Ре-во-лю-ция!» Упёрлись в «ноль два» у ограждений – и махача понеслась!
Кораблёв дрался плечом к плечу с Ваньком, доставая тут и там своими длинными руками, раздавая нападавшим от щедрот души... Чуть пробились вперёд, но в итоге натиск захлебнулся. Задние ряды, громче всех вопившие, дрогнули и откатились первыми. «Куда ломанулись, мать вашу!», – развернувшись к ним, орали средние. А в первых рядах махались – там, где был Иван, особенно жестоко. Именно здесь древки знамён тормознули ментуру. Актив вновь исхитрился выстроить народ в ряды по восемь. «Всё путём, нормалёк!» – строя людей, то шептал, то хрипел Овсов. Было ясно ужЕ тогда: не всё и не путём. Люди могли впасть в отчаяние. Либо, напротив, под влиянием пары горячих голов превратить митинг в бучу. Её не смяли б даже – раздавили как букашку сапогом, радостно размазав остатки по асфальту.
И тут, решая, как быть, актив (в такой-то миг!) положился на авось. План дальнейших действий до многих даже не был донесён.
Внезапно в дальнем конце площади возник дым. «Ноль два» рванула туда – и в этот миг в другом конце тьма людей ринулась на поредевшие кордоны! Так прорвались две трети блокированных в загоне. Дым был отвлекающим – правда, в тот момент ни Иван, ни многие другие об этом не знали.
Никто не знал и то, что повезло как раз им, не успевшим добежать до сбитых заграждений.
Прорвавшимся сперва удалось уйти в отрыв от нёсшихся вслед ментов. Но затем к ним подкатил «УАЗ» и вылезший оттуда офицер смог вступить с людьми в переговоры – формально. Фактически он тянул время, пока не подоспела подмога.
После была бойня.
Те, кому прорваться не удалось, встав плечом к плечу, решили драться до конца. «Слабый лишь о себе думает, сильный – хоть раз – о ком-то рядом. Кто ж это сказал? Теперь неважно – всё, конечная». Простился с матерью – как тогда, в девяносто седьмом. Только с ней – ни отца, ни брата для Ваньки не существовало. «Многого в жизни боялся. Теперь хотя бы раз не струхну», – Овсов, глядел на тех, кто, видимо, его уничтожит. Всё по уму: правый кулак закрыл скулу, левым локтем прикрыл рёбра.
«До последнего будут бодаться», – думал милицейский майор, глядя на сжавших кулаки партийцев.
Сколько они стояли друг против друга, из бывших на площади не сказал бы никто. Все готовились «бить, а не считать»*.
Позже Овсов не раз вспоминал те застывшие минуты. В глаза милиции смотрела, быть может, самая диковинная политическая сила – странная смесь безумцев, опоздавших родиться комиссаров и просто людей, не нужных ни веку, ни стране. Они стояли, не зная, что «ноль два» уже бьёт дубинками их прорвавшихся товарищей.
Трудно сказать, почему в тот день в отношении людей на площади не прозвучал приказ: «Добить!» Может, потому, что «царь Борис» ужЕ не царствовал. Его соратники в народе вызывали лишь зубовный скрежет, а новые люди во власти ещё не окрепли. Будь в тот день жертвы, гнев людей мог бы смести и старых, и новых. Второй девяносто третий в центре Москвы властям был не на руку – убрать людей с площади требовалось с наименьшей кровью. Тем более, кровь ужЕ лилась в окрестных дворах, вне объективов. Прорвавшихся увещевали отнюдь не словами.
На что надеялись те, кто обложил людей на площади? На чью-то глупость. Что кто-то дёрнется – и вот тогда, на законном основании!.. Не дёрнулся никто – люди в кольце были готовы ко всему, отринув суетное, забыв о нервах. Пред лицом того, что могло случиться, всё казалось мелочью. Кто помог удержаться, пока тем, снаружи, не стало ясно: «Без крови не сковырнёшь»? Господь, инстинкт самосохранения, стечение обстоятельств?.. В любом случае долгое стояние зажатых в кольцо было чревато тем, что весть о нём разнеслась бы всюду. И тогда – журналисты, а, может, и жаждущие примкнуть... В итоге с окружёнными вступили в переговоры. Каждый надеялся на своё. Одни – что площадь всё-таки очистят, другие – что обманут врагов. Выйдя из кольца, не разбредутся кто куда, а в условленный час соберутся и продолжат в другом месте. В тот момент окружённых смог организовать Демидович, крепкий бородач с Урала.
– Подь сюды: Демид дело говорит, – звал земляка один из стоявших рядом ростовчан.
План был таков: снимаем с древков знамёна, всем снять повязки и банданы с символикой Партии. Всё это сдаём двоим ребятам, которые, что б ни случилось, должны доставить знамёна в Штаб.
– Теперь, – продолжал Демидович, – без привлекающих атрибутов рассеемся. Сперва по два-по три, дальше – по обстановке. Каждый приезжий – с местным, чтоб не заплутать. В два – у памятника Пушкину. Концерт и митинг будут!
Гостей столицы разобрали быстро. Хватило не всем: Овсов выходил в одиночку. К двум пришёл на Тверской бульвар и... что за чёрт?! Там не было никого. Нет, как в обычный день здесь сновали те, кто назначал свидания своим «половинкам». Два охломона вертели в руках обрывок партийной листовки – оба ржали.
Побродив в толпе, послушав разговоры, Ванька начал смекать, что стряслось. Полвторого милиция пресекла попытку уцелевшей части актива начать подготовку нового митинга. «За злостное сопротивление силам правопорядка» повязали Демидовича и кишинёвского партийца Женю Яшина. Чуть позже на обоих завели дела. Взяли ещё часть народу. В тот день ВанькУ впервые изменила логика: он двинул к Триумфальной, откуда совсем недавно уходил. По пути вынул и разломал ручку с острым концом – случись что, даже её объявят «холодным оружием». У Триумфальной площади были всё те же загородки. На грузовике, превращённом в сцену, пел под гитару «панфиловец».
– От души жарит! – одобрил стоявший у загона лысеющий мужик. – Да, есть ещё люди, не все – хрен на блюде! Я, между прочим, Цоя видал, когда он в Москву наведывался. В кухне портвейн пили. Всяко было, но чтоб так, как сейчас – дубинкой... Одно слово: мудачьё, – он покосился на погоны справа.
Рядом с этим зубром-неформалом стоял парнишка лет шестнадцати в футболке с Че. Большинство людей внимало певцу не у сцены, а близ ограждений, по периметру которых вперемешку с народом стояли «дяди стёпы». Вновь вдарив по струнам, «панфиловец» взревел: «Красная Армия всех сильней!» Лысеющий мужик побрёл к метро, буркнув что-то невнятное.
– Пойдём, что ль, ближе, – предложил парнишке Ванька. Но в загон на сей раз не впустили.
– Мы послушать хотим, – начал, было, Иван.
В ответ их, обыскав, всё равно не пустили. У парнишки забрали цепочку от ключей – якобы, намотав на кулак, ей можно бить. Тот расстроился: грабят средь бела дня! Вновь попытались пройти в загон.
– У тебя со здоровьем всё в порядке? – спросил Ваньку ментовский сержант.
– Да. А чё?
– По-моему, нет.
Ванёк отвёл парнишку в сторону.
– Слышь, братан, – голос Ваньки стал серьёзным. – Мент не зря про здоровье спросил. Сейчас что хошь сделать могут: вломить, косяк всунуть – поди отмажься потом! Валить надо.
– Знаете, – паренёк вдруг перешёл на «Вы». – Тут монархисты на днях тусили. Так всего два мента было. А стОит левым прийти...
– Так они, брат, властям не опасны. Что сейчас, что при царе – бедные, богатые... Им страшен тот, кто мир менять вздумал.
Внезапно возник ментовский офицер:
– Документы!
Овсов вынул паспорт.
– Твой? – мент зыркнул на парнишку.
– Нету, – чуть слышно молвил тот, вконец оробев.
– Тогда пшёл! Ща заберём – нары полировать!
УжЕ в метро, прощаясь, Ванька сообщил парнишке адрес Штаба:
– Надумаешь – подгребай. Сам видишь: вместе тесно, врозь – никак.
«Бог знает, придёт ли, нет», – Овсов глядел вслед поезду. Самому ему нужно было в другую сторону.
На посадочной площадке вновь мелькнула чеплажка с кокардой. Ещё одна...
– В Чечню вас! – крикнул Ванька, прыгая в электричку, тут же унёсшую его прочь...
* * *
В пять Овсов возник в Штабе. Там находилось десятка два человек – всё, что осталось от массы партийцев и примкнувших. Тьма народу была задержана, судьбу многих в тот день, вообще, узнать не удалось: то ли смогли спрятаться, то ль, избитые-изломанные, валялись во дворах близ Маяковки. Руководство взял на себя Фомич. Он обзванивал газеты, близких Партии адвокатов, выяснял, куда доставили задержанных. Среди них оказался и рифмач Куварзин, исхитрившийся звякнуть с ОВД.
– Сань, не дрейфь, всех вытащим, – успел ободрить его Фомич. Связь прервалась.
Слово Фомченко сдержал: через день вызволили практически всех – даже Тимчука с Молодцевым, взятым за час до акции. С ходу вытащить не смогли лишь Демидовича, Яшина и Петра Мазитова, партийца с Поволжья, в чьём рюкзаке нашли бутыль с бензином. Судьбой их занялись адвокаты, ужЕ оповещённые Фомченко.
– Терминатор где?
– В ментовке.
– У него ключ от комнаты с компом.
– Ломай дверь! – велел Фомич.
Своротив её, партийцы стали рассылать сообщения о беспределе ментов в Москве. Параллельно шёл подсчёт потерь и поиск уцелевших:
– Рахит?
– Отбыл Рахимов.
– Семерня?
– В поезде.
– Кораблёв?
– Тут, за стенкой лежит...
– Битый?
– Усталый – две ночи без сна.
Кто-то ужЕ смотрел снимки. Фото оптимизма не прибавили. Узнав, в каких ОВД партийцы, Фомич и Бахурец направили людей туда. Обзвонили ужЕ всех, кого могли – и тут на миг повисшую тишину взорвал чей-то голос:
– Это все, кто остался?
Сил ответить не было. Как-то сразу навалилась усталость бессонных ночей и нервного дня. Ванёк будто уходил на дно, погружаясь в сон прямо здесь – сидя на полу под картой с флажками новых ячеек. Кто-то далёкий там, пока что наяву, сказал: «В Штаб может нагрянуть ОМОН!» Хоть бы и он – страха всё равно не было. Лишь усталость и безразличие ко всему, что может стрястись через минуту – хоть к стенке ставь! Другой голос раздался так же вдруг:
– Бланк дайте! В Партию хочу...
Ванька тут же всплыл из омута сна на поверхность. Открыл левый глаз: нет, не сон! Бахурец ужЕ слазил в стол – и заросший брюнет стал заполнять бланк. Только тут до ВанькА дошёл весь смысл услышанного. «Даже если сейчас есть те, кто готов жить по-нашему – выстоим! По крайней мере сегодня!» Исчезла-ушла усталость – сама собой. Глядя на выводящего буквы парня, Иван улыбнулся.
...А паренёк в Че-майке так и не пришёл. Видать, решил: «Поигрался – и хватит!» «Это я виноват, – сказал себе Ванька. – Он от виденного ошалел, а я не разъяснил, что почём. Жизнь-то ведь не только на словах – борьба! Не бывает, чтоб ты в шоколаде, а все – враз на лопатках! Тебя тож хоть разок да швырнуть попробуют. Миха б со мной согласился...»
Где он теперь, Миха, Ванёк не ведал. Не знал он и о том, что самое крупное сражение Партии стало для неё последним – ход событий нёс её под откос.
ПРИМЕЧАНИЯ:
* На самом деле с русским авангардом эта строчка не имеет ничего общего. Она взята из русского перевода польской рабочей песни конца XIX века «Czerwony sztandar» («Красное знамя»).
* Амфитеатров Александр Валентинович (1862-1938) – русский прозаик, журналист, сатирик, критик и драматург. Противник большевиков. Умер в эмиграции.
* Рагнарёк – в германо-скандинавской мифологии: гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой сил добра и зла. Согласно этой мифологии, вслед за гибелью мира наступит его возрождение.
* Муниципальная милиция – сотрудники милиции, находившиеся под контролем местных органов власти и получавшие зарплату из городского бюджета.
* «Уськи» – усилители (муз. жаргон).
* Слова А. В. Суворова (1730-1800).