(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»;
«Миха»;
«...В поле не воин»;
«Пасынки надежды»;
«Лучший город Земли»;
«Самая первая акция»;
«Партия»;
«Менять жизнь!»;
«Панихида перед бурей»;
«Буря»;
«Натиск»;
«Трещина»;
«Попытка быть как все»;
«Братья-каины»;
«Столичная родня»;
«Будни и досуги»;
«Два стыда»;
«Бойцы культфронта»;
«Гражданин по фамилии Волин»;
«Бунт отдельно взятого»;
«Антикап-2002»;
«Распад»
Весна! Дни радости без причин, когда ещё чуть-чуть – и кажется, взлетишь как птица! Время, когда всё равно легче жить, что бы ни было – и тем ужЕ счастлив, что просто живёшь. Иван пытался вспомнить, как всё началось, но в итоге махнул рукой – к чему? Всё случилось само.
«...Сам собой познакомился с ней в метро. Рядом место опустело – сел, и мы вдруг запросто разговорились. Я забыл мобильник – и спросил, который час. Полюбопытствовал, не комповые ли книги в папке у неё на коленях. Оказалось, компьютеры – вообще не её профиль.
– Тогда я, кажется, догадываюсь, кто Вы. Наверно, человек творческий?
– В некотором роде. Учусь на дизайнера. А Вы – программист?
– Нет. Я – скромный многостаночник, коего гоняют в хвост и в гриву. Курьером был, правил вёрстку... Не удивлюсь, если буду ещё и программером.
... Мы общались будто люди древности из «Дао дэ цзина»* – безыскусно весёлые жильцы золотого века. Был момент, мне казалось, будто что-то внутри вдруг обрело крылья – и, оставив тело, вознеслось-воспарило над суетой метро. Без усилий пробив подземный свод, вознеслось над уличной толчеёй, пронзив холодное безбрежье неба.
– Вы, смотрю, не спеша к третьей паре? – я улыбнулся. Так беззаботно-весело мне не было давно – верней, никогда.
– Я, вообще, не думаю о парах. Просто прихожу, когда приходится – и занимаюсь. И знаете – всё идёт как бы само собой. Проблем не возникает...
– Вы – счастливый человек, время не замечаете – просто живёте... Но мы даже не представились. Как Вас зовут? Глупо ведь обращаться: «Эй, ты!»
Звали её Ольга.
– Очень приятно! Ваня. Меня, вообще, Ярославом назвать хотели...
– Мудрым?
– Вроде того. Оль, мне кажется, Вы учились в школе на одни «пятёрки».
– Не угадали! У меня в аттестате – «четвёрка» по...
...Я не запомнил, по какому предмету – да так ли важно, по какому и была ль вообще? Без тени высокомерия Ольга отвечала мне, я – ей.
– Оль, опять не знаю почему... Мне кажется, у Вас доброе сердце.
– Может, потому, что ещё молода – не пропиталась злом, комплексов не нажила...
– Нет, Ольга, сердце от метрик не зависит! Я работал в школе – немного, но видел таких оглоедов! Парню семь или восемь, а он уже опасен!
...Мне было легко. И не в том дело, что слова текли сами собой. Не в том, что всё выходило складно, без глупого косноязычия. Я просто не думал о глупом и складном – в том-то и была главная лёгкость! Просто жил, говорил и всем этим был счастлив. Здесь и сейчас – не после победы каких-то, там, «революций».
Мы вышли из вагона на «Китай-городе» – и тогда я спросил, могу ли проводить её до вуза. Она сказала, делать это не стОит.
– Нет – так нет. Тогда скажите, где кроме вуза Вас можно найти? – спросил я ужЕ на эскалаторе.
– Не надо меня искать, – ласково улыбнувшись, сказала она. И не дожидаясь, когда эскалатор её довезёт, вдруг пошла по нему как по лестнице. Бросился за ней, – но что я мог? Удерживать за руки, пасть на колени? Мы добрались до поверхности.
– Что ж, насильно мил не будешь. Поеду в офис, к любимому начальству, – странно, даже после этого я улыбнулся, а не состроил хорошую мину при плохой игре. Да и не играл я тогда – я жил. Вдруг взял и начал жить. Жизнь нормального человека проросла во мне как росток, на глазах обращавшийся в сильный стебель, взросший из забытого миром зерна. Лежало оно в сухой земле – и вдруг тёплый ласковый дождь пробудил его к жизни.
Обернувшись напоследок, Оля с улыбкой махнула рукой. На лице её не было ни раздражения, ни дани вежливости. Лишь улыбка...
Назад по эскалатору я спустился ещё легко. С неведомым доселе чувством странного просветления. В нём не ютилась милая поэтам «светлая грусть». Вначале грусти, вообще, не было. Лишь войдя в офис, понял: что-то ушло, так и не начавшись. Точку поставили ещё до рождения на листе первой буквы. Стало не по себе. Прежняя жизнь вся как-то враз показалась затянувшимся шизоватым миражом.
В тот день я впервые по-настоящему усомнился во всём. В борьбе, в «деяниях во имя»... Какие, к бесу, «деяния»? Жизнь грядущая – вся, до последнего дня – в миг сделалась лишней. Как теперь жить, как, по утрам вставая, делать вид, что ничего не случилось?
Застыв бессмысленным офисным истуканом, понял: рядом с ней я бы всякий миг мог дать ответ на вопрос: «Что такое счастье?» И всю жизнь она бы нравилась мне, а что не поняла б, могла хотя бы выслушать... В погожие субботы мы брели б, шурша листвой аллей, под смех наших ребятишек, бегущих впереди. Если б она доверила мне свою жизнь...
Нет виноватых, но от этого не легче. Там, в метро, даже когда всё ужЕ стряслось, я не чувствовал себя ущербным. Теперь же я ощущал себя полным идиотом – во всём (от дебильной мимики до вселенской нелогичности поступков). Прежде я верил в свою непричастность к окружающей жизни. Мы оба – я и прочий мир – часто жили параллельно друг другу. Два бытия, неравных по размерам и значению, но всё ж параллельных. До сего дня меня это устраивало. Я не шибко страдал от такой параллельности. Плевать мне было, что мир жил иначе! Мной воспринималась лишь моя неколебимая правда. Собственная правота, казавшаяся незыблемой. И вот она рухнула. А с ней – и весь остальной я.
Казалось, я вообще себя утратил. Стоя среди стен, меж остриями углов, не зная, как жить дальше.
Завтра – новый день, а мне хватило и нынешнего. СтоЮ – и то ли жить разучился, то ль, вообще, не жил. Сказка кончилась, так и не начавшись».
* * *
...Вечером гонимый ветром спешил Овсов к метро сквозь мигавший огнями сумрак.
(«Что, если жизнь былая зря прошла – одной сплошной ошибкой? Что стОят все эти «бездны души», если в безднах-то... пусто: ни чувств, ни надежд, ни ясного пути».)
До сих пор своё нежитьё как все считал он не бременем, не цепью неудач, а тернистым путём вольного одиночки. Ныне воля виделась пустотой. Нулём без палочки. И не было надежды, что нуль этот докатится хотя б до единицы.
Хотелось одного – лечь дОма спать и никогда ужЕ не просыпАться.
ПРИМЕЧАНИЯ:
* «Дао дэ цзин» – философский трактат, автором которого многие считают китайского мыслителя Лао-цзы (VI-V в.в. до н. э.). Для «Дао дэ цзина», в частности, характерна идеализация прошлого, понимаемого как утраченный «золотой век», где люди жили по естественным законам.