(Глава романа «Похмелье взросления»)
Предыдущие главы:
«Отъезд»;
«Малая родина»;
«Миха»;
«...В поле не воин»;
«Пасынки надежды»;
«Лучший город Земли»;
«Самая первая акция»;
«Партия»;
«Менять жизнь!»;
«Панихида перед бурей»;
«Буря»;
«Натиск»;
«Трещина»;
«Попытка быть как все»;
«Братья-каины»;
«Столичная родня»;
«Будни и досуги»;
«Два стыда»;
«Бойцы культфронта»;
«Гражданин по фамилии Волин»;
«Бунт отдельно взятого»;
«Антикап-2002»;
«Распад»;
«Девушка в метро»;
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?»;
«Зов из прошлого»;
«Счастлив путь нашедший...»
Овсов уткнулся в ноутбук. Интернет-портал, где он подрабатывал, заказал ему статью.
– Всё работаешь, мыслитель? – спросила, выйдя из кухни, мать.
– Хочешь жить – умей работать.
– Так-то оно так, Вань, – только трудишься ты больше, чем платят. Как в старой шутке: всех больше лошадь в колхозе трудилась, а председателем так и не стала.
– По крайней мере, тружусь – по-любому не лодырь. Вон, даже в отпуске пашу. У меня ж нет «заводов, газет, пароходов»...
– Пойдём чай пить, заводчик. Скоро Катя придёт.
* * *
Племянница Катя прибыла в Ерень на каникулы. Жила она у других бабушки с дедушкой – мать боялась, что под одной крышей они с Иваном просто не поделят ноутбук.
– Вот уж уедет дядя Ваня – тогда будешь у нас жить, – говорила она девочке.
В тот год Кате было невесело, хотя в семье произошло радостное событие – военное ведомство дало-таки Андрону квартиру. Но из-за неё племяшке пришлось покинуть родную школу со всеми друзьями-подружками. Времени везти её туда из другого района у родителей просто не было.
В новой школе Катю не приняли. Давно сдружившийся класс был сам по себе, она – сама по себе.
– Я подходила к ним на перемене, – рассказывала девочка. – А они со мной играть не хотят. Даже не хотят, чтоб я просто смотрела, как они играют. «Пошла отсюда, – говорят. – Тут тебе не концерт!»
«Не меняются люди», – подумал Овсов.
– А ты и не подходи к ним, – сказала мать. – А то изувечат-изуродуют да ещё и в интернет всё это выложат. Будешь тогда и увечная, и всеобщим посмешищем.
Катя печально вздохнула.
У племяшки было необычное для девчонок хобби – она любила рыбачить. Упросив родных купить ей удочку, могла часами сидеть на берегу Ереньки. Её терпение не раз вознаграждалось – рыба клевала даже там, где иные днями ждали попусту.
Катю не отпускали одну – Иван и мать шли вместе с ней, взяв удочки времён ванькина детства. Их рыбалка всегда завершалась ничем, что, впрочем, Овсова не огорчало.
– Так что, Кать, так и нет у тебя в школе друзей? – спросил Иван, когда они возвращались с реки.
– Ирка раньше дружила. А потом говорит: «Пойдём в дальние дворы – щенков фотографировать. Только ты планшет свой возьми, который я у тебя видела!»
– На кой ей твой планшет? Ей надо – пусть свой и берёт.
– Мама с папой мне тоже так сказали. А ещё сказали, что у меня планшет отберут на улице – и не разрешили брать. Ирка узнала – и говорит: «Зачем рассказала им? Никуда без планшета не пойдём! И дружить я с тобой не буду, – ходи с мамой, с папой как маленькая!» А потом её ребята большие побили...
– Всё ясно.
– Что «ясно», дядя Вань?
– Всё.
– Что «всё»?
– Ей не дружба твоя нужна была, а планшет. И щенков там не было.
– А кто был?
– Те самые ребята – тебя ждали с планшетом. Ирка твоя это знала – к ним тебя и вела. Верней, хотела вести.
...Овсову зримо представилась та иногородняя шпана. Кто-то курил, кто-то рядом тянул пивко, а самый мелкий, трусливый да балаболистый то и дело всматривался, не видать ли Ирки и другой, с планшетом. Временами он сплёвывал и нервно приговаривал:
– Чё не идут-то, чё не идут, в натуре?..
– Дядя Вань, – вернул его в реальность голос Кати. – А почему Ирка... такая?
– Люди всякие бывают. Такие как Ирка твоя – даже не люди, по большому счёту. Знаешь, кто такой призрак?
– Это который кажется...
– Ну да. Вот и Ирка лишь кажется человеком – нет у неё души. Вроде, внешне всё как у людей – руки, ноги – а души, вот, нет. А без неё, Кать, нет и человека – лишь призрак его. Но вот что я тебе скажу: есть кроме призраков и люди – настоящие. Я редко видал их, но они есть – и ты их тоже встретишь. А коль так, никакой призрак нас не заморочит. Кем бы он себя ни мнил, ни один из них не в силах ни заменить людей, ни заслонить от тебя их – если сама ты человеком будешь...
Какое-то время Катя потрясённо молчала. Её молчаливое потрясение ощущал даже Овсов, шедший рядом.
– Дядя Вань, ты такой умный, – сказала вдруг девочка, добавив:
– У тебя тоже нет друзей...
Слово «тоже» она произнесла не по-детски грустно и уверенно. Он хотел, было, её разубедить, сказав про Миху, но, не сыскав нужных слов, промолчал. Так молча и шли – до самого дома.
* * *
Раза два или три, рассказывая матери с Иваном об учёбе, девочка нет-нет да и начинала тихо напевать гимн своей прежней школы: «Твою, родная школа, мы не уроним честь...» – и всякий раз вздыхала, так и не допев до конца.
Слыша катино пение, Иван испытывал некое странное чувство покоя, ни разу не возникавшее, когда в «ящике» голосили эстрадные певцы. Ему казалось: в девочке поёт сама душа. «Есть-таки на Земле человек с сердцем, которому в жизни не всё равно», – думал Овсов, слыша голос племянницы. Раз он даже попросил:
– Кать, спой гимн своей прежней школы...
– Что ты душу ей травишь, садист?! – тут же взорвалась мать. – Видишь, девочке и так плохо... Нет, как же – нам чужая боль неведома!
– Баба Валь, не кричи, – вмешалась девочка. – Это не мне, а дяде Ване плохо – вот он и попросил.
Спеть, правда, она так и не спела. И всё равно Овсов был ей благодарен.
Из всей родни, пожалуй, лишь у Кати вызывал он сочувствие – мать, жалевшую его прежде, сын теперь всё больше раздражал: ни семьи, ни связей, ни карьеры...
* * *
...В тот день Катя вновь встряхнула его душу. Говоря с ней, он наткнулся на ответ на свой собственный вопрос. Они вновь возвращались с реки, мать брела позади.
И Катя спросила:
– Дядя Вань, тебе грустно бывает?
– Да. Я ж не робот, которого завели – и он с улыбкой пошёл.
– Нет, не так. Бывает тебе грустно, когда ляжешь спать, а вставать не хочешь – вообще никогда-никогда?
Овсова внутри передёрнуло: «Если в детстве такие думы...» Какое-то время молчал (Мысль... Нет, не мысль – душа собиралась с силами).
– Да, бывало, – сказал он наконец. – Но я тебе открою секрет...
– Какой?
– Эту грусть, Кать, надо победить. Перебороть – ведь после может быть по-другому – лучше...
– Откуда ты всё знаешь, дядя Вань?
– Это не «я знаю» – это всегда так. Потому что мы живём. Пока живём, грустный день может смениться весёлым. Лишь те, кто ужЕ не живёт, не могут ничего менять. Хочешь, расскажу тебе историю?
– Да.
– Жил да был один маленький рыбий детёныш...
Иван рассказывал ей и сам вновь погружался в былое, будто растворяясь в словах...
«...Жил да был маленький рыбий детёныш. Радовался солнцу. Бил хвостиком по воде. Но как-то раз попал в сеть. Метался в ужасе, не понимая, что это и почему именно с ним. Чувствовал что-то страшное. Из последних сил пытался вырваться. Сеть не выпустила! Умирал он мучительно. Солнце навек застыло в полных ужаса глазах. Потом чьи-то руки брезгливо повертели его трупик и сунули солить в кучу прочих рыб. Но всякий раз, шарясь в бадье, продавцы вылавливали другие тушки. Так он протух. Сгнил.
Я видел его часто – в дни учёбы мне пришлось быть грузчиком в продмаге.
Днём сгружал с машин товар, утром выливал помои и думал о смерти. Настал день – товаровед велел вылить тухлый рассол из бадьи. В ней я вновь, в последний раз, увидел его. Рыбий малыш распадавшимся лоскутком болтался в грязной жиже. Ему было ужЕ всё равно.
«Как бессмысленна смерть! – думал я, бредя к помойке. – Что она дала, кому стало легче? Пойман, умерщвлён, засолен, чтоб... даже на стол не попасть. Всё потерять – для чего? Даже закуской не стал! Никуда не сгодился».
Я вылил помои. Он шлёпнулся в пыль – дважды несчастный.
Жизнь украли – затем лишь, чтоб вот так, в грязь! Вдруг расхотелось что-то делать, куда-то идти... Я сел на землю, прислонясь к мусорным бакам. Рядом грязным ошмётком валялась отнятая чужая жизнь. Я не раз желал смерти, а он цеплялся за жизнь всеми своими потрошками. Но был слаб – и всё решили за него.
Накрапывал дождь – будто небо плакало над ним. Капля чуть слышно стукнула по тонким костям в клочьях кожи... Другая – там, где прежде блестел глаз.
И вдруг я понял: ещё не всё кончилось – для меня! Его, маленького, ужЕ нет, а я ещё что-то смогу. Ибо жив – и значит, есть надежда что-то сделать завтра. Жив – значит, что-то смогу изменить!..»
– ...За ночью приходит день, Катя, – и лишь мёртвых не ждёт ничего. Понимаешь?
Девочка кивнула.