Глава 100
Итак, кардинал по одному лишь тексту договора понял, что он составлен Гастоном Орлеанским, герцогом Буйонским и Сен-Маром. Согласно этому соглашению, король Испании Филипп IV Габсбург должен был выставить двенадцать тысяч человек пехоты и пятнадцать тысяч кавалерии, а также обеспечить руководителей заговора деньгами. Гастон Орлеанский намеревался в случае удачи заговора занять престол, де Сен-Мар — стать первым министром вместо кардинала де Ришелье, а испанцы — получить выгодный мир, которого они давно и тщетно добивались, воюя с французами.
Кардинал задумался о том адском ящичке, которым Фонтрай собирался убить его. Ему на память пришёл эпизод, когда он жестоко оскорбил Фонтрая.
Луи д’Астарак де Фонтрай, маркиз де Марестан, был близким другом маркиза Анри де Сен-Мара, но они составляли полную противоположность. Сен-Мар был молод, двадцати одного года, строен, красив, тогда как Фонтраю в ту пору было уже тридцать сем лет, он был низкорослым горбуном, причём горбов у него было целых два. Фонтрай был остёр на язык.
Однажды Фонтрай вместе с несколькими молодыми дворянами осмеял спектакль, поставленный, как потом выяснилось, по распоряжению кардинала де Ришелье. Кардиналу, конечно же, доложили об этом, и он сильно оскорбился. Встретив через несколько дней маркиза в приёмном зале своего дворца в минуту, когда докладывали о прибытии иностранного посла, он громко произнёс:
— Посторонитесь, господин де Фонтрай. А лучше не показывайтесь вовсе. Посол прибыл во Францию не для того, чтобы рассматривать уродов.
«Как мало порой надо, чтобы нажить врага, и как много сил приходится тратить на то, чтобы приобрести хотя бы одного друга! — запоздало подумал Ришельё. — Впрочем, судьба иногда дарит приятные и незаслуженные сюрпризы. Это самый шевалье д’Аламеда, ведь я его совсем не знаю! А он зачем-то спас мне жизнь!»
Сен-Мар и де Ту уже были схвачены и сидели в Бастилии.
Кардинал перебирал бумаги, найденные у Сен-Мара. В одном из любовных писем, написанных ему Марией Луизой де Гонзага-Невер кардинал нашёл упоминание о заговоре.
«Вы лишь обещаете, что свергнете Преосвященство, тогда как уже почти весь Париж знает о готовящемся заговоре! Болтовня, пустая болтовня. Деятельные люди не выбалтывают своих планов, чтобы никто не помешал их исполнить, так что я вам не верю».
«Дерзкая девчонка! — Подумал кардинал. — И она тоже знала о заговоре и желала мне смерти! Жаль, что я не смогу её наказать ничем иным, кроме как презрением!»
Кардинал вспомнил о том, как Сен-Мар просил его содействия в браке с ней.
— Не забывайте, сударь, что вы лишь простой дворянин, возвышенный исключительно милостью Короля, — ответил тогда Ришельё. — Как вы имели дерзость рассчитывать на такой брак? Разумеется, княгиня вам отказала. Если же она не рассмеялась при предложении о подобном замужестве, то должен признать, что она ещё более безумна, чем вы.
«Вот когда Сен-Мар задумал свой заговор! — подумал кардинал. — Он решил отомстить мне, или, что более вероятно, задумал добиться желаемого, устранив меня, как единственное препятствие!»
Кардиналу были теперь очевидны не только все нити заговора, но и все их источники и причины. Он слишком мало уделял внимания тому, чтобы не наживать личных врагов среди людей, обладающих весом при дворе, и, тем более, среди людей, которые взбираются вверх по карьерной лестнице! Но где ему было ещё думать об этом, когда и без того ему не хватало суток на все дела по управлению государством, отчего он спал в сутки не более четырёх часов, что и подорвало его здоровье окончательно.
Кардиналу уже доложили, что Фонтрай бежал за границу, переодевшись капуцином.
Сен-Мар также пытался бежать, но сделал это как бы нехотя, без особого энтузиазма и с большим опозданием, так что он наткнулся невозможность вырваться из Парижа, поскольку по приказу кардинала все городские ворота были заперты и строго охранялись.
Оснований для обвинения Сен-Мара и де Ту было предостаточно, поскольку Гастон Орлеанский, как только осознал, что заговор провалился, добровольно выдал всех соучастников, лишь бы его избавили от допросов, очных ставок и объяснений. Так же точно поступил и герцог Буйонский. Оба получили помилование, а кардинал получил сведения обо всех действиях заговорщиков и все их имена.
Среди имён заговорщиков Ришельё нашёл и имя шевалье д’Аламеда.
Это его не удивило, он уже догадался, что неизвестный ему доброжелатель, который спас ему жизнь, по-видимому, знал об этой адской шкатулке по причине того, что состоял в числе заговорщиков. Он решил, что все заговорщики были осведомлены об этом устройстве, что усугубило строгость допроса.
Гнев кардинала, который следовало бы направить на Месье, на Фонтрая, на Шеврёз и на герцога Буйонского, был направлен на остальных заговорщиков, которые были ему доступны.
Поистине, они могли бы позавидовать участи графа Суассонского, который также всегда был заодно с герцогом Буйонским, но погиб в июле 1641 года от несчастного случая. Он имел привычку действовать пистолетом, как продолжением собственной руки, иногда пренебрегая тем, что он заряжен. Говорят, что он всего лишь хотел стволом пистолета приподнять забрало своего шлема, забыв, что пистолет заряжен, пистолет случайно выстрелил ему прямо в голову.
Эта случайность также спасла Ришельё годом раньше, поскольку у графа Суассонского было достаточно победоносных войск, и он намеревался направить их на Париж, чтобы свергнуть Ришельё.
Один человек из руководства Ордена иезуитов как-то намекнул мне, что был некто, кто прекрасно знал об этой привычке графа Суассонского, а также знал о намерениях графа завоевать Париж. Этот человек зарядил пистолет графа и слегка подточил одну деталь в пистолете, так что он мог выстрелить от небольшого удара, как, например, от соприкосновения с забралом шлема. Впрочем, он тут же сказал мне, что эти сведения не достоверны, из чего я сделал вывод, что он по какой-то причине пожелел о том, что рассказал мне эти подробности. Видимо тогда он ещё не вполне доверял мне. Тогда же я решил, что этим сведениям можно верить.
Я хочу закончить описание заговора Сен-Мара, поскольку и без того уделил его описанию слишком много места. Скажу лишь, что Сен-Мар назвал моё имя, также поступили де Ту и Месье, но все они величали меня не иначе как шевалье д’Аламеда. Если бы Ришельё предпринял деятельные розыски, он, разумеется, выяснил бы, кто скрывается под этим именем. Достаточно было вспомнить, что госпожа Комбале видела меня и могла бы опознать, а также не преминули бы меня опознать и Месье, Сен-Мар и де Ту. Но, как я отметил, кардинал решил отказаться от преследования таинственного шевалье д’Аламеда, спасшего его от верной гибели. Это меня спасло от эшафота, впрочем, я всё же предпочёл удалиться из Парижа на некоторое время, и если бы даже кардинал решил меня преследовать, я, пожалуй, успел бы спастись, как спасся Фонтрай.
Следствие по дело тянулось долго, поскольку кардинал хотел выявить всех своих врагов. Узнал о заговоре кардинал десятого июня, а казнь Сен-Мара и де Ту состоялась лишь двенадцатого сентября. Надо сказать, что Сен-Мар отказывался верить, что Король согласится на его казнь и всё время ожидал, что Людовик XIII простит его, быть может, предварительно несколько пожурив.
Король Людовик XIII лично допрашивал Сен-Мара. Господин Главный заявил, что не помышлял о свержении Короля, а намеревался лишь устранить кардинала Ришелье. Тогда Король указал на стоявшего неподалёку де Тревиля и гневно сказал:
— Господин Главный! Запомните. Вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу. Мне достаточно его, ничья другая помощь в этом деле мне не нужна!
Разумеется, кардиналу донесли об этом высказывании Короля, после чего он решил удалить де Тревиля от двора. Ввиду болезни он поручил графу де Шавиньи добиться от Короля смещения де Тревиля с его должности капитана королевских мушкетёров. Шавиньи ничего не добился.
— Вы знаете, господин де Шавиньи, что меня зовут Людовиком Справедливым, — сказал Король. — Как же я смогу далее прозываться справедливым, если я буду удалять с поста людей, которые долгие годы служили мне верой и правдой, и за которыми нет никакой вины передо мной? Господин де Тревиль носит на теле рубцы от ран, полученных на моей службе! Его преданность мне не вызывает сомнений, и, к тому же, он не присоединился к заговору против кардинала, хотя мне достоверно известно, что его склоняли к этому!
— Государь! — пытался возражать Шавиньи. — Кардинал столь же предан Вашему Величеству, и он, не щадя жизни, служил вам. Его вклад в дело управления государством несоизмерим! Разве можно ставить на одни весы Его Преосвященство и какого-то там капитана мушкетёров?
— Капитаном королевских мушкетёров является сам Король, господин Шавиньи! — возразил Король. — Де Тревиль лишь замещает меня на этом посту! Следовательно, если кардинал замещает меня на одном посту, а де Тревиль на другом, оба они являются моими заместителями. Их вполне можно сравнивать по значимости. Прекрасно, что вы заговорили о весах, Шавиньи. Весы должны быть уравновешены. Если с одной из чаш на весах убрать груз, другая чаша пойдёт вниз! Вы предлагаете убрать де Тревиля, но не осознаёте, что в этом случае чаша весов, на которой находится кардинал, тронется не вверх, а вниз! Мы не можем знать, до какой низости может дойти тот, кто обладает властью, которой нечего противопоставить! Впрочем, после предательства господина Главного, мы уже это знаем!
Этого не случилось. Если бы Сен-Мар не отворачивался столь демонстративно от ласк Короля, быть может, даже в случае подобного разоблачения, Король, действительно, простил бы его. Но пренебрежение, которое высказывал Сен-Мар к Королю сделало своё дело, и, что самое, пожалуй, главное, заговор Сен-Мара был разоблачён кардиналом уже после того, как Король стал тяготиться обществом своего фаворита. Кардинал свалил колосса, чьи ноги уже стали глиняными, ему было достаточно лишь ударить, чтобы колосс свалился. Так что можно сказать, что Сен-Мара погубил неприятный запах изо рта Короля, который Сен-Мар не желал не замечать.
На эшафот де Ту и Сен-Мар взошли одновременно вместе со священником, отцом Малаветтом. Там уже ждала их плаха и палач с топором.
— Кто же из нас умрёт первым? — спросил де Ту у де Сен-Мара.
— Мне безразлично, — ответил поверженный фаворит. — Какой очерёдности желаете вы?
— Я не знаю, — ответил де Ту.
— Может быть спросим палача? — спросил Сен-Мар.
Тогда отец Малавалетт, спросил, указав на господина де Ту:
— Ведь вы, кажется старше? Может быть по старшинству ваша очередь – первая?
— Да, я, конечно, старше, — ответил де Ту и сделал шаг по направлению к плахе.
Но в этот миг он вдруг осознал, что сейчас плаха сухая, и тот, кто первый сложит на неё свою голову, будет избавлен от лицезрения смерти своего товарища, а также от ужаса осознания, что это же самое случится с ним. Второму из них предстоит сложить голову на плаху, пропитанную кровью товарища. Он понял, что сам он, как старший, должен принять на себя более тяжёлую долю, то есть быть вторым. Доброта, деликатность и мудрость господина де Ту достигла наивысшего подъёма в том ответе, который он произнёс после этого мгновенного просветления.
— Пожалуй, мы сейчас должны сделать последний шаг на пути к вечной славе, — сказал он и обратился к де Сен-Мару. — Вы отважнее меня, так, может быть, вы и покажете мне этот путь?
— Увы, я открыл вам путь в бездну, — ответил де Сен-Мар со вздохом. — Жаль, что кардинал не ограничился лишь моей казнью. Что ж, я пойду первым с надеждой, что вас помилуют. Эта мысль укрепит моё мужество.
Он положил голову на плаху и стал ждать. Палач, по-видимому, был не умелым, хотя уже совсем не молодым. Он очень долго примеривался, так что Сен-Мар, наконец, потерял терпение.
— Ну чего же ты ждёшь? — воскликнул он и уже попытался поднять голову, чтобы поторопить палача.
И в этот момент палач нанёс свой удар, который пришёлся не по шее, а по черепу.
Раздался хруст, но голова не отделилась от тела, и Сен-Мар вместо мгновенной смерти получил болезненную рану, оставаясь жив.
Палач был настолько стар и неловок, что ему потребовалось двенадцать ударов, чтобы отрубить голову несчастного де Сен-Мара.
Народ, наблюдавший за казнью, рыдал, даже те, кто сочувствовал кардиналу.
Когда Шавиньи доложил кардиналу, что Король отказался отправить де Тревиля в отставку, он был разгневан.
— Господин де Шавиньи! Я снабдил вас сильнейшими аргументами, которые всего лишь следовало изложить Королю в нужной последовательности! — воскликнул он. — И всё, чего вы добились от Короля, это указание на заслуги де Тревиля? Будто бы я без вас не знал о них!
— Король не желал оснований для того, чтобы его перестали считать Людовиком Справедливым, — пытался оправдаться Шавиньи.
— Король всегда заботится о мнении о нём всех и каждого, этот аргумент он всегда приводит, в любом разговоре! — возразил кардинал. — Вам следовало сказать, что вы излагаете ему не вашу просьбу, а мой настоятельный совет, моё решение, и не потому, что мне этого хочется, а потому, что это просто необходимо! Только такие слова действуют на Короля!
— Я пытался это сказать, — солгал де Шавиньи.
— Разумеется, вы этого не сказали, — ответил кардинал усталым голосом. — У вас закружилась голова, господин де Шавиньи, поскольку высота, на которую вы с моей помощью возведены, не соответствует вашим талантам, вашему умению сохранять баланс и двигаться в нужном направлении. Очень жаль! Вам следует этому учиться, ведь я так рассчитываю на вас! В особенности на то время, когда меня не станет! И это время, поверьте мне, не за горами!
В этот самый момент кардинал решил делать ставку на Мазарини, и именнои его рекомендовать Королю в качестве своего преемника на посту первого министра.
Шавиньи принёс нижайшие извинения и пообещал ещё раз попытаться поговорить с Королём.
— Это невозможно, это бесполезно и это опасно, — возразил кардинал. — Если вы получили один раз отказ от Короля, возвращение к этому разговору невозможно. Если вам не удалось убедить Короля с первого раза, во второй раз у вас не получится, поскольку в этом случае Король явил бы вам пример того, что его решение не непоколебимо. И, наконец, это опасно, поскольку после второго отказа даже я не смогу вернуться к этому разговору. Поэтому теперь мне придётся самому добиваться решения этого вопроса, как бы трудно мне ни было осуществить эту встречу.
Кардинал почти из последних сил встал с постели и лично явился к Королю для объяснений. Уже одно это воздействовало на Короля, поскольку кардинал почти не поднимался с постели. Ришельё нашёл слова, которые убедили Короля согласиться на отставку де Тревиля.
Кардинал успел рекомендовать Мазарини Корлю и Королеве.
— Он вам понравится, — сказал он Королеве. — Ведь он так похож на Бекингема!
Мария Гонзага узнав, что все бумаги Сен-Мара теперь в распоряжении кардинала, через госпожу д’Эгийон умоляла Ришельё вернуть ей все её любовные письма к Сен-Мару и локон волос, который она ему прислала по его просьбе.
— В бумагах Сен-Мара слишком много любовных писем от совершенно различных дам, так что у меня нет времени разбирать, которые из них от неё, а которые – от других дам, — ответил кардинал. — Впрочем, если она пришлёт образчик своих волос и своего почерка, тогда, быть может, удастся что-то для неё сделать, чтобы отыскать запрашиваемые ею письма и локон среди нескольких десятков локонов других дам.
Это была маленькая месть кардинала Марии Гонзага за то, что она знала о замысле Сен-Мара и не осуждала его, и не донесла на него кардиналу.
Здоровье Короля с каждым днем ухудшалось, но болезнь кардинала была ещё более тяжёлой. Менее чем через три месяца после казни Сен-Мара и де Ту, четвёртого декабря 1642 года кардинал Ришельё умер. Король немедленно вернул де Тревилю должность капитана королевских мушкетёров.
Известие о смерти кардинала очень обрадовало Короля. Такова благодарность монархов.
(Продолжение следует)