Таис Таврийская

Мария Виргинская.
ТАИС    ТАВРИЙСКАЯ
( кино про кино).
Вновь прибывшие и местные казались представителями разных генераций людей. Возле желтого автобуса стояли живописной группой актеры и уже играли на публику. Все они были очень молоды и боялись потерять свою исключительность в глазах пейзан, едва ли видавших когда-нибудь живьем хоть одного представителя высокой духовной сферы. Пейзане не спешили шалеть от счастья при виде будущих звезд - никто из них не был им знаком ни по одному сериалу. И это было не удивительно, потому что в свой проект Мэтр - Геннадий Адамович Сусликов - отобрал лишь студентов  второго курса, который вел. Деревенских интересовала, пожалуй, только внешность пришельцев. Парни были длинноволосы, усаты и бородаты и походили больше на рок-музыкантов, чем на актеров. Особое внимание привлекал томный красавец с рельефной мускулатурой, ростом почти с автобус, мачо Мишель. С ним рядом двое других визуально меркли и съеживались, хотя и поджарый, как степной волк, темноволосый Вадим, и русоголовый Руслан, похожий на былинного витязя, были отнюдь не уроды и доходяги. Девушки являли собой классический дуэт домино: одного роста, со спортивно-рекламными фигурами, но одна - с длинной черной косой, а другая - с белокурыми локонами, собранными узлом на затылке. Последним пред селянами предстал Мэтр - юркий маленький человечек в цветной панаме. Бурно жестикулируя, он о чем-то поговорил со старшим оператором и лишь тогда соблаговолил заметить группу встречающих. Деревенских жителей возглавляли председатель сельсовета Максимилиан Христофорович Корнишин, кряжистый мужик с черно-бурыми волосами, его зам Лилия Матвеевна Зверева, дама, казавшаяся вытесанной из дубовой колоды, и стройная девушка с удивительной внешностью: с кожей темнее золотисто-рыжих волос, полувосточным разрезом глаз - уголками  к вискам - и улыбкой Джоконды на сочных губках. Колоритный типаж - как тут же определил для себя Сусликов - достойный эпизода и при полном отсутствии дарования.
- Блеск девчонка!- вздохнул Вадим. На что опытный двадцатипятилетний мачо ответил с ленцой: "Ты губу не раскатывай, на нее уже Мэтр глаз положил".
С Мэтром - режиссером, сценаристом, а по совместительству и администратором группы - никто спорить не смел: от Мэтра будущие кумиры публики зависели пока что, как рабы древности.
- Отлично! - оценив и пейзаж, и прекрасную туземку, воскликнул Сусликов. - Все то, что надо! - чем сразу вызвал у Корнишина неприязнь.
Жизнь последних лет сделала Максимилиана Христофоровича подозрительным. Власти всех уровней давно тянули к землям его хозяйства лапищи загребущие. Село, они бы снесли к чертовой матери, а невинных жителей его отправили с мизерной компенсацией, кого в бомжи, а кого и на кладбище. Максимилиану Христофоровичу уже много раз объясняли в высоких инстанциях о государственных интересах, развитии инфраструктуры Крыма как зоны отдыха, о пользе для всех и каждого от развития этой инфраструктуры, но Корнишин, как абориген и патриот райского уголка, оказался упертым и о пользе чиновников слушать ничего не желал. Он скорее лег бы с пулеметом на окраине своей малой родины, чем дал слабину. И погиб бы геройски, как Че Гевара, если б судьба в лице старого армейского друга не подарила ему столичных киношников. Бабки за работу киношников на территории хозяйства предлагались такие, что первым делом Максимилиан Христофорович заподозрил подвох, но изучив условия договора, удивился и - согласился. Деньги позволяли селянам - при условии титанических усилий и материальных затрат - выкупить землю, на которой они жили из поколения в поколение, не заботясь о нуждах инфраструктуры. Ни Корнишин, ни его окружение понятия не имели, сколько это стоит на самом деле - отснять кино - однако армейский друг заверил председателя, что Сельсовет не останется в накладе. Да и участие селян в съемках в роли массовки будет совсем неплохо оплачено. Финансовый аргумент убедил даже самых ярых противников самого народного из искусств согласиться с председателем, что киношники - зло меньшее, чем чиновное воронье. Даже если они будут вытаптывать огороды и обносить сады! И все же природная подозрительность не изменяла Корнишину ни при каких обстоятельствах, и эмоциональное восклицание Сусликова вспрыснуло ему в кровь лишний адреналин.               
- Что-то мало их прикатило, - шепнула Лилия Матвеевна председателю. - Не иначе, кино малобюджетное. Но если за малобюджетное столько платят... А не продешевили мы, Христофорыч?               
Председатель пожал плечами. Армейский друг Иловайский, променявший поля битв на ниву культуры, уверил его, что все чин-чинарем.
 Меж тем Сусликов закончил восхищаться невероятным сочетанием лесов, скал и долин под ослепительным небом юга и предстал перед председа­телем во всей своей столичной развязности.
- Вы, как я понимаю... - начал он и умолк, ожидая, что Корнишин подобост­растно подскажет ему свои имя-отчество. Но Корнишин сделал вид, что не заметил протянутой руки Мэтра! Обмен нелюбезностями пресечен был Лилией Матвеевной, ткнувшей в птичью лапку киношника свою увесистую верительную грамоту - натруженную руку крестьянской женщины: «Мы с Максимилианом Христофорычем - представители местной управы».
- А юная леди?- не без игривости спросил Мэтр. - Тоже представитель?
- Это дочь Максимилиана Христофоровича.
Юная леди взирала на Сусликова скорей насмешливо, чем почтительно, все с той же монолизовской улыбкой в уголках рта, и Геннадий Адамович вознегодовал было, но тут же понял причину столь неадекватного пове­дения: красотка из захолустья подавала товар лицом в расчете получить роль. Сделав правильный вывод, Геннадий Адамович успокоился и перешел на деловой тон: «Рад знакомству! Нам теперь вместе работать, так что принимайте, располагайте!».
- Все готово, - разомкнул, наконец, уста угрюмый председатель Совета. - Ваших всех мы в школе расквартируем, а вас - у Лилии Матвеевны.
- Но если кто из ваших на село захочет из школы, то проблем не будет, - вмешалась Лилия Матвеевна с радушной улыбкой. И ткнула локтем  председателя в бок: столичный человек мог обидеться на столь явную неучтивость - таланты, они все нервные - и выбрать для съемок другое, не менее бедствующее хозяйство.
Председатель понял своего зама и буркнув: «Милости просим, - сделал широкий приглашающий жест. - Ваших я сейчас провожу до школы, багаж подвезут, а вы - с Лилией Матвеевной».
- Чтоб из здания - ни ногой!- рявкнул Сусликов молодежи. До моих особых распоряжений! Все всё поняли?!
Все всё поняли, но очень расстроились: молодые люди рассчитывали убить разом трех зайцев: подзаработать, прославиться и отдохнуть на природе. Но кто бы посмел ослушаться всесильного Сусликова!

         -Ну, как вам, понравилось?- Лилия Матвеевна отвела гостю лучшую комнату в своем доме, одном из самых элитных в селе, на века построенном руками ее трудолюбивых пращуров.
-Удобства все в доме!- похвасталась она.
Гость не отреагировал. Он изучал комнату со свежепобеленными стенами, довоенной массивной мебелью и веселенькими пестрыми шторами. Эта комната считалась гостиной, поэтому здесь находился диван, будто доставленный сюда прямиком из кабинета Ленина в Горках. Только вместо былого чехла диван покрывал пестренький, почти под цвет шторок, плед.
- Великолепно!- возвестил наконец-то гость, и Лилия Матвеевна, вспыхнула, будто комплимент был сделан ее красоте. Правда, красотой Лилия Матвеевна не блистала даже в девичестве - она совсем не соответствовала своему цветочному имени - зато у нее был сильный целеустремленный характер, пропечатавшийся и в осанке и на лице: волевой подбородок, под которым, успел нарасти второй, густые суровые брови и строгий взгляд маленьких серо-свинцовых глаз. Характер помог юной Зверевой вникнуть в суть поговорки "не с лица воду пить" и сделать ее девизом своей женской жизни. К сожалению, недолгой. Муж-подкаблучник стал искать понимания не у Лилии Матвеевны, а у Бахуса, а на смертном одре так осмелел, что обозвал супругу сукой энкеведешной. К счастью, кроме мужа, совершенно бесполезного существа, никто так не думал. Лилию Матвеевну уважали и в деревне, и в области, и с советских времен у нее хранилась в комоде толстая пачка грамот. Лилия Матвеевна знала, что это - макулатура, которую не взял бы даже местный краеведческий музей, если б еще существовал, но рука не поднималась сжечь грамоты в печке. За каждой из казенных бумаг стояли ее трепетные воспоминания, иллюзии служения государству. Своей похвалой жилью Геннадий Адамович как бы вручал Зверевой новую почетную грамоту.
Гость хозяйкиного волнения не заметил, ему было не до гренадерской бабы.
 - Чудовенько! - восхищался он интерьером, - Кое-что изменить, и можно работать!
- Что - изменить?- тут же напряглась Зверева.
- Пустяки! - отмахнулся Мэтр. - Диван вынести! Чем-то он мне не нравится, что-то напоминает.
-Диван как диван, - отрезала Лилия Матвеевна, готовая защищать свое имущество хоть с кольем, хоть с дубьем.- Целый! Пружины не выпирают!
И раздосадованная собственной агрессивностью, сменила тон: "Вы обедать-то будете? А то у меня все готово, сейчас на стол подадим.
- Кто еще ожидается?
- Максимилиан Христофорыч с дочкой, больше никто.  А вы кого еще хотите увидеть?- вновь насторожилась она.- Если из начальства городского кого, то я на банкет не готовила.
- Да боже упаси!- замахал ручками Сусликов.- Какай банкет?! Мне нужна спокойная обстановка! Я работать приехал, а не водку пить!
- Это хорошо,- одобрила Лилия Матвеевна.- Так я скажу Таиске, чтоб накрывала? На четыре персоны,- блеснула она знанием хороших манер.
- А Таиска у нас кто?- справился Сусликов, заподозрив, что у гре­надерской тетки имеется на подхвате либо компаньонка, либо прислуга.
-Так дочка Христофорыча!
- Чудовенько!- почувствовал Мэтр интерес к застолью.- Мне б только смыть с себя пыль ваших чудесных дорог! Где, вы говорите, удобства?- И юркнул лапками в недра огромного чемодана.
Одного чекистского взгляда, брошенного на аккуратно уложенное белье, было довольно Лилии Матвеевне, чтобы заметить про себя с удовлетворением: «Не такой уж он козел, этот хмырь. Порядок блюдет. Такой в дом кого попадя не потащит».
         
           Лилия Матвеевна за столом была олицетворением гостеприимства и деловитости.
- Стол у нас самый обычный!- предупредила она столичного гостя,- Еда не из ресторанов - с подворий.
И проявила чувство юмора, сдобрив его самой сладкой улыбкой из своего небогатого арсенала: «Что на земле, то и на столе!» Гость не оценил ни улыбку, ни юмор. Прямо против него сидело чудо природы - золотисто-смуглое, с египетскими очами, выразительными без всякого макияжа, и ртом той пленительной формы, что так и просился быть снятым крупным планом. И не только в кино! Опытный сердцеед - мужчина чуть красивей козла уже красавец! - Геннадий Адамович между вторым и третьим тостом чуть было не прообаял это диво, но с дивом рядом восседал ее квадратный папаша, явно не расположенный ни шутить, ни одобрять разнузданные шутки других. Дочь и отец были друг на друга столь не похожи, что в подвыпившую голову Мэтра закралась мысль: а не выдает ли председатель красотку за дочь, опасаясь конкуренции со стороны утонченного ценителя красоты? Мысль эта заставила Сусликова распетушиться душой. Застольная беседа не клеилась. Председатель медленно, сосредоточенно ел, Таиска почти не ела, а Лилия Матвеевна надоедливо хлопотала.
- Да полноте, что ж мы как на панихиде!- вознамерился Сусликов разрядить обстановку. - Давайте проще будем, доступней! В нашей среде, например, не принято выкать! Мы - братья по цеху, по многотрудному ремеслу! Свои! Ну, Лилию Матвеевну, конечно, у меня язык не повернется называть Лилей - чувствуется руководящий работник!- польстил он хозяйке дома. - А к вам как лучше обращаться?- устремил он на председателя почти приятельский взгляд.
-Так и называйте, Максимилиан Христофорович.
- А короче - никак?
- Да хоть Иван Иванычем, хоть Сидором Кузьмичом!- не купился председатель на обаяние Сусликова. Ни раздражения, ни вызова в голосе его не звучало: он думал свою думу, и от этой думы все белее тяжелел лицом.
- А меня - Таис,- подала голос дочь председателя. - Таисия - длинно, Таиска - только для своих.
Деревенская девчонка искренне удивила Сусликова, заговорив с ним тоном британской леди. Еще мгновение, и она, кажется, протянула бы ему руку для поцелуя. Удивление длилось недолго: многоопытный Мэтр понял, что Таис демонстрирует ему богатое актерское дарование.
- Как вас тут всех причудливо зовут!- не повелся Мэтр на девчоночью провокацию,- Вы, наверное, греки?
- Нет.- за всех ответила Таис. – Мы - древней.
Сусликов огорчился: у красавицы, судя по всему, имелись большие нелады с "крышей".
- Вы же знаете, должны знать, что народы - не исчезают,- как ни в чем ни бывало, продолжила Таис. - Как не исчезает золото, оно лишь меняет формы, из самородка превращается в слиток, в изделие, снова в слиток. Природа не расточительна.
- Да... Наверное... В принципе. Я не историк.
- Это хорошо,- одобрила Таис.- Историки вносят путаницу в живую жизнь. Уже тем, что всегда служат политикам. Здесь жил наш народ, потом пришли другие народы. Шли и шли, волна за волной.- Она взмахнула изящной ручкой с простым стеклярусовым браслетом на запястье. - Но ведь и наши не погибли все до единого, в одночасье...
Таис поймала предостерегающий взгляд председателя и резко сменила тему: "Папу назвали в честь Максимилиана Волошина, а дедушка, его папа, переселился сюда из Балаклавы. Он был грек, но скрывал это. Потому и фамилия у нас бабушкина. Вы-то знаете, как это опасно - быть инородцем".
Мэтр чуть не подавился котлетой. Сусликовым он был по бывшей жене, первой и последней.
- Ну, и зачем ты все это говоришь?-  рассердилась Лилия Матвеевна, - С чего вдруг такую подняли тему? Нам тут все равно, кто каких кровей!
- Лишь бы человек был хороший!- поддакнул, опомнившись, Геннадий Адамович.
- Этому учили всех вас,- усмехнулась Таис.- Новая общность
людей - советский народ! Но ведь не было - общности, был – конгломерат! Тех, кто верил в общность, первыми выбили, а кто уцелел, держался своих.
- Чудовенько! - обрадовался Мэтр. – Я, пожалуй, кое-что изменю в сценарии.
- Не стоит,- улыбнулась Таис. - Жизнь сама все изменит. Спасибо за обед, тетя Лиля. Папа, я на море.
Сусликов уже собрался сказать, что ему тоже хочется окунуться, но тут грозный председатель, вступил, наконец, в беседу.
- Расскажите о вашем фильме. Подробно, - потребовал он.


         - Диктатор! - буркнула белокурая Лена, когда Мэтр покинул их у автобуса. - Почему это - никуда ни ногой?!
- Он о нас беспокоится,- вступился за Сусликова Руслан,- чужая страна, дикая местность…
Руслана, по общему мнению, взяли в группу за лучезарную,
прямо-таки Гагаринскую улыбку и фактуру Феникса-Ясна Сокола. Других достоинств в нем никто не усматривал.
- Вот определимся, что там за оборотни в горах...
- В сценарии нет про оборотней,- метнула на него Лена недобрый взгляд. - Сценарий - первобытная пастораль.
- У меня от первобытности этой уже вся кожа под бородой исчесалась.- пожаловался Мишель.
- Искусство требует жертв,- напомнила Зоя.
- Жертва жертве рознь. Бороду и наклеить можно.
- Входи в образ,- одарила его презрением Лена.
- Да!- подхватил Руслан.- Предки же как-то терпели, и ничего.
- На то они и предки. Нет, права Ленка: Адамыч все-таки диктатор. На фиг нам торчать взаперти...
- А тебя на рыжую потянуло?- ядовито справилась Лена.
- При чем здесь рыжая?
- А то мы не видали, как вы на нее пялились!
Рыжую Лена возненавидела с полувзгляда: за ровный загар и натуральный цвет волос. От природы Лена была светлой шатенкой и златокудрость ей приходилось поддерживать при помощи вредных химических красителей.
Зое Таис не понравилась по куда более серьезной причине. Зная Мэтра как члена родительской тусовки, она опасалась, что самые дорогие сцены отданы будут аборигенке. Не зря же деревня показала Мэтру товар лицом, выставив свою шлюху на линию нападения!
Зоя была девочкой из актерской семьи и в закулисных кознях  разбиралась лучше условной подруги Лены, взятой на курс по непонятной прихоти Мэтра. Мэтр был разнолик и непредсказуем. Зою это в нем удручало!

Мэтр очень бы удивился, узнав, что приказ его нарушил не мачо Мишель, классический тип героя-любовника, а покладистый, дисциплинированный Вадим.
Выходя за калитку тети Лилиного двора, Таис увидала отважного искателя приключений. В шортах и с полотенцем на шее, он уверенно шагал к дому Зверевой. (Добрая старушка, трудившаяся на огороде, указала Вадиму путь, а никого, опасней старушки, он в деревне не встретил).
- Девушка! - обрадовался Вадим.- А я вас ищу! Хочу познакомиться! Меня Вадик зову, а вас?
-Таис.
-Таис Таврическая!- просиял он, кажется, даже изнанкой лица.
-Таврийская,- очень серьезно поправила Таис.
- Девушка, а вы не на море?
- Я - да, но вам туда нельзя.
- Там частные владения? Если ваши, то можно я буду вашим гостем?
- Нельзя.
- Они заповедные? – применил Вадик правила древней игры, в которой мужское настойчивое кокетство неизменно побеждает женскую напускную строгость.
- Там опасно. Скалы почти отвесные.
- А на них стоит храм Артемиды!- вдохновенно подхватил Вадим. - И мужчин до сих пор сбрасывают оттуда в море! Вы праправнучка Ифигении или ее новое воплощение?
Увлекшись, он не сразу заметил, что Таис подыгрывать ему не намерена.  Напротив, она смотрела на него с сожалением, как на неразумного дикаря, звенящего бусами перед строгим портиком храма.
- Извините!- смутился Вадик.- Я ляпнул что-то не то... Но я таких красивых мест и таких красивых девушек еще никогда не видел!
Она помедлила секунду и взяла его за локоть: «Идемте!»
- Ура!- возликовал Вадик.- Девушка, я буду  идти за вами след в слад!
- Да, но мы пойдем на другой пляж, на общий. Детский, как его у нас называют.
- Вы меня обижаете!
-Туда спуск тоже трудный для равнинного человека. Это мы, коренные, по любой тропе пройдем с завязанными глазами, мы их ступнями чувствуем, с детства, генетически, наверное. А чужие у нас часто разбиваются насмерть. Лезете, куда нельзя!
- Все! Не буду, куда нельзя!
Море Вадим видел прежде лишь раз, когда ездил с родителями в пансионат по профсоюзной путевке отца. Но тогда и море, и берег были сплошь покрыты телами людей  вперемешку с пластиковыми колбами и прочими отходами отдыха, теперь же синева, внезапно возникшая из-за пыльных деревьев, заставила его вскрикнуть от восхищения. Застыв на скале высоко над морем, он всем собой глядел на него - мощное, ленивое, ласковое, походящее сейчас на сытого хищника породы кошачьих, море втягивало в себя, переваривая суетные заботы. Успех, деньги, даже флирт с красивей девушкой - все меркло перед его величием. В миг сей в мире было их только трое: море, небо и Вадик, и  были они рав­ноценны, потому что состояли меж собой в древнем неоспоримом родстве. Была еще Таис, но она отступила в сторону, ожидая, когда Вадик оч­нется от потрясения. А дождавшись, скомандовала негромко: «Иди  за мной!»
 С трудом оторвав взгляд от горизонта в бликах солнца в чаек. Вадим поспешил туда, где начиналась тропа, незаметная за скальным уступом, и новый пейзаж заставил его замереть с открытым по-детски ртом. Все пространство между низом и верхом мира, почти отвесное, состояло из охры и зелени всех оттенков. Тропа струилась меж низких мужественных деревьев (ветра гнули их в разные стороны, едва не завязывая стволы узлом, но так и не вырвали из скалы, на коей они чудом крепились), колючих кустов, трав, и высоких остролистых растений, обозначавших собой родник. Тропа петляла широким серпантином, то пропадая из вида, то возникая, как ниоткуда, плотная, утрамбованная множеством ног с момента появления здесь человека, и Вадим, неуклюже по ней спускаясь, ощущал себя тем, первым человеком. Он только-только открывал для себя этот опасный спуск к морю, и потому был осторожен, и ни восторгу, ни геройству не было места в его душе. Таис, наверное, догадалась о его чувствах.
- Это только в первый раз трудно,- подбодрила она.- А потом будешь бегать здесь, как горный козел.
В городских условиях Вадик не преминул бы отреагировать на козла, пусть и горного, но здесь и сейчас он больше не был тем Вадимом Дорошевичем, что стремился всем и каждому доказать, какой он орел. Его честолюбивые мечтания и незатейливый быт ничего не значили для Природы, а значит, и для него самого. Ступать по горячей глине и острым камням было и больно и приятно до одурения, потому что это было - впервые. Это было тяжело, даже рискованно, а поэтому вдвойне хорошо. Как права была Таис, отказавшись взять его на утесы! Уж если на  детский пляж ползет он, как дитя малое, забыв о мужском городском достоинстве, как осилил бы он настоящую крутизну!
-Уф! - выдохнул он с облегчением, когда они сошли на валуны пляжа, и вслед за Таис ухнул раскаленным, пыльным и потным телом в холодную синеву, которая через миг оказалась теплой. Вода была такой нежной, такой целительной, что вылезать из нее не хотелось, даже когда Вадим наплавался и нанырялся до изнеможения. Он совсем ни о чем не думал, зато ощущал мир всем организмом - от клеток кожи до кровеносных сосудов мозга, и присутствие Таис не мешало, а, напротив, помогало чувствовать нужное. Таис была частью природы.
 Потом они сидели на берегу, между морем я разноцветными скалами, среди ящериц, которые перестали их опасаться, и слушали море. Пока она не попросила вдруг: «Расскажи о кино!»
 -А!- дернулся Вадим, возвращаясь в мир социальный. – Ты хочешь сниматься?
- Нет.
- Но почему? - воспрял в нем к жизни суетный творческий горожанин. - Ты такая красивая!
- А красота должна служить пошлости?- В голосе ее не было ни сарказма, ни горечи - скорое, вековая усталость, удивительная для столь юного существа.
- Почему сразу пошлости?- обиделся Вадик.
- Я видела вашего Мэтра.
- Тебе не понравилось, как он тебя разглядывал! – понял Вадик и ощутил потребность вступиться за вожака стаи. - Но мэтр – это особый человек, очень талантливый! И он не пошляк. Просто он… большой жизнелюб!
- Жизнелюб это тот, кто портят жизнь другим?- Таис глянула на него так, словно это Вадик произвел Мэтра на свет, а после воспитал жизнелюбом, и Вадик возмутился.
- Нельзя так о человеке! Ты же совсем не знаешь его!
- Знать - значит ощущать.
- Вы все здесь такие максималисты?
- Только я.
- А тебе не кажется, что ты не права?
- Каждый прав по-своему. От себя. И только на какое-то время.
- Слушай, Таис, ты на философа учишься?
- Можно и так сказать. Только я не в вузе учусь, а здесь.
- А вообще, чем ты занимаешься в жизни?
- В библиотеке работала, пока все здесь не развалилось, a сейчас я у папы  вроде секретаря. Разбираю бумаги, печатаю. Газеты просматриваю и отмечаю, что есть смысл прочесть. У папы нет времени отделять зерна от плевал. Но это – не настоящее. Если б я могла выбирать, я бы предпочла жить среди  дельфинов. Они никому не делают зла.
- А тебе кто-то сделал зло?- спросил Вадим осторожно: тропа беседы в этом месте становилась крутой и скользкой.
- Все люди только этим и занимаются. Даже когда не подозревают об этом.
- Но тебе лично?..
- Еще не успели. Не это пока я живу здесь, среди своих соплеменников.
- Соплеменников?!
- Да.
- Не заметил, чтоб вы были очень друг на другу похожи, какие-то об­щие   этнические черты... 
- Наши предки сюда пришли в разное время из разных мест, но эта земля их приняла, потому что они ее полюбили. А теперь на нас идут твои предки. Знаешь их имя?
- Нет,- растерялся Вадик.
- Выродки! - отчеканила Таис.
- Ты очень злая,- только и смог сказать он.
- Да. Потому что мне не уйти к дельфинам. И не победить выродков. Ради наживы они истребят красоту.
- Ты, правда, очень странная девушка. Вроде, современная девушка…
- Хочешь рассказать мне все то, что выродки рассказывают отцу? О развитии инфраструктуры, притоке денежных средств, росте благосостояния народа?
- Да Боже  упаси, ты чего! - искренне возмутился Вадик.
- А мне показалось, тебе здесь понравилось! - как упрекнула она.
- Очень!
- Когда придут они, здесь ничего не останется. Они нашу землю прев­ратят в место отдыха для избранных. Для толстозадых толстосумов.
Таис чеканила слова  зло и тихо, а глаза ее горели сухим черным пламенем, и была она сейчас страшна, как воплощение потревоженной стихии. Но она была права, и Вадик молча потупился.         
- Они хуже гуннов, потому что изощренней в убийстве. Потому что все другие шли, чтобы осесть на земле, а эти - чтобы убить ее. Они изнежены до позорного состояния. Они живут, чтобы производить эксрименты. Произносить слова, которые ничего не значат для них самих. Это не люди уже - это выродки.
- И что ты предлагаешь?- спросил Вадим, сознавая, насколько нелепо звучит вопрос.
- Я?- вскинула она подбородок. - Это ты предлагаешь. Отдать меня в бордель!
- Я?!- теперь уже взвился он. - Да что ты обо мне знаешь?
- Ты их наймит!
- Мне надо на что-то жить!
- И тебе все равно, как?!
- Это не я выбираю - меня! Как те же твои гунны и прочие! А я не  Спартак! Я  бедный студент!
- Бедных не бывает. Бедными хотят быть. Так проще.
- А вот это... - задохнулся от негодования Вадик.- Это подлость! Ты сейчас говоришь, как те, кого называешь выродками! Ты мыслишь в точности, как они!
- Наверное, мы друг друга не поняли,- пошла Таис на попятную.
- Я понял! Ты хочешь защитить свой мир! Но у тебя он есть! Вот он. А что есть у меня? Койка в общаге! Отец, который каждый день на работу уходит, как на смерть! В забой! Мать и сестры, которые не знают, вернется он или нет! И так каждый день! Если б я не вырвался из своего Мухосранска, я жил бы так же! Или не жил уже! Но я из армии поехал поступать в театральное! Потому что для меня тот мир  был... ну, как коммунизм для большевика! И я - на свой лад - ради него  гнил в окопе и кормил вшей! И   поступил! Я не знал ни Толстого, ни Чехова, но я спел частушки и сплясал яблочко! Мэтр до слез хохотал и взял меня! Без всякого блата! И у меня появилась надежда! Состояться! Спастись!  Спасти сестер и родителей! И теперь ты, такая продвинутая, хочешь убить мою надежду?! Хочешь меня под землю загнать?! Урыть?!
Он выдохся и стал шарить по полотенцу в поисках сигарет. Ответ Таис его сейчас волновал так же мало, как сама Таис с ее красотой и продвинутостью.  В этот миг он ее ненавидел - как жизнь, из которой рвался.
- Я правильно сделала, что взяла тебя сюда,- проговорила она так, словно обращалась к себе самой. - Ты не бедный.
- Спасибо! - свирепо выдохнул он.
-Страшно другое. Будущее. Ты хочешь стать актером, большим актером, а тебя превратят в шута.  Красота, свобода, талант - это богатство, которое они не могут украсть, а поэтому спешат изуродовать.- Теперь голос ее звучал успокаивающе, как шелест волны, и Вадим пожал о вспышке: о своем прошлом он говорить не любил. Неблагополучие, которое ты не можешь или не хочешь обратить на пользу имиджа, подобно клейму раба. Это уже обреченность, пожизненное неблагополучие, невезение.
- Для выродков служители красоты - враги. Если не делаются холуями,- как пожалела его Таис.
- Я постараюсь не стать холуем,- пообещал Вадик.- Буду очень стараться. Но я не революционер, я даже представить себе не мог, что ты, такая… ну, как из рекламного журнала, что ты – революционерка.
-  А ты думал, они все, как Новодворская?- Таис расхохоталась, запрокинув голову, и смех совершенно преобразил ее. Разгневанная стихия превратилась в человеческое существо, трепетное и беззащитное. – Нет, Вадик, я не революционерка. Я хотела бы спасти тот мир, что есть, а не пересотворять его под разными лозунгами, в принципе - одинаковыми.
- Знаешь...- помедлил он.- Я никогда не встречал таких девушек.
- И не встретишь,- ответила она просто,- Я одна из последних.
- У тебя есть парень?
- Ты хочешь знать, есть у меня жених, или есть ли у меня мужчина?
- Для тебя это, вероятно, одно и то же.
- Мужчины нет. А парень..,- она задумалась, славно решала задачу повышенной сложности.- То ли был, то ли будет. Он в море.
- Давай не будем о нем!- попросил Вадим.
- Не будем.
-Таис…- помедлил он.- Что ты хочешь, чтоб я для тебя сделал?
В этот миг он ощущал ее как одну из своих сестер, такую же неприкаянную и обреченную.
- Ты всего лишь бедный студент.- улыбнулась она. Глаза ее на просвет оказались зелеными, в разноцветную, как галька морская, крапинку. - У тебя своя надежда.
- Как я понял, мы одной крови и должны помогать друг другу.
- Тебе есть, кому помогать,- она коснулась его руки. - Только будь осторожен. Здесь.
- Здесь живут очень крутые парни, которые не любят приезжих?
- Я не о наших.  Остерегайся своих.
- Всех? Или кого-то конкретного?- ее подозрения показалась ему нелепыми, и он рассмеялся.
- Сам поймешь.  Раз мы одной крови.
- Если ты об Адамыче… Таис, поверь, ты предвзято к нему относишься! Да, он не святой, но он очень многим сделал добро! Мне, например. Руслану. Это тот светленький парень с улыбкой, ты видела. Мы с ним оба не из сливок в шоколаде, так скажем. Руслик из   учительской семьи, из глубинки...
- Расскажи, о чем фильм! - перебила она.
- Лучше я дам тебе сценарий.
- Не надо. Расскажи в двух словах. Чтоб мне заранее знать. Последняя фраза ее прозвучала так, что Вадим, против воли, забеспокоился.
- Таис, ты пугаешь меня! Что может случиться, если я не расскажу тебе сюжет? Нам снимать не дадут? Поубивают и в море скинут?
- Дельфины не убивают.
-Ты не похожа на дельфина. Извини, я, конечно, не ихтиолог…
- Они не рыбы.
- Все равно ты не очень напоминаешь дельфина. Хотя плаваешь, конечно, великолепно! - Вадику мучительно захотелось отыграть все назад. Сделать так, чтобы на берегу этого волшебного моря не прозвучало загадочного предупреждения, в серьезность которого он уже верил - до ломоты в костях, до сигналов инстинкта самосохранения. Того самого генетически переданного инстинкта, что позволял его отцу двадцать лет выходить живым из экстремальных ситуаций. – Или  вы мутанты, новые ихтиандры?
- Нет. – Таис посмотрела в небо,- Нам пора.
-Фильм… - заторопился Вадим.- Он как раз о том, о чем мы вскользь говорили. О том, почему закончился Золотой век, и кто в этом виноват!


Вадика хватились не скоро. Вселение в школу, которую тут же окрестили "общагой", разыграли, как небольшое театрализованное представление. Лена и Зоя - актрисы, белая кость творческого содружества - наотрез отказались делить большую классную комнату с третьей в группе женщиной, представительницей черной технической кости Людой, гримершей, парикмахершей и костюмершей в одном лице. Они долго осаждали полную невозмутимую комендантшу со скорбными ассиро-вавилонскими глазами, и та отселила от них Людмилу. Как выяснил порыскавший по зданию Руслан, в комфортабельное помещение учительской, с диваном и креслами. Такой несправедливости актрисы вынести не могли. Они отрядили Русика на поиски комендантши, но та, исполнив служебный долг, убыла к себе на усадьбу, чем вконец накалила обстановку в "общаге". Лена так заигралась, что довела себя до настоящей истерики. Зоя реагировала спокойней, но и ей требовалось восстановление попранных прав. Мишель, лениво покуривая, предложил девицам поменяться с Людкой комнатами без шума и пыли, но такой сценарий девушек не устраивал. Oбe жаждали шума, пыли и крови. Комендантшиной. А на закуску и Людкиной. Самолично с  Людкой связываться актрисы не рисковали: она была в два раза старше девиц, едина в трех лицах и знала цену себе. Людка послала бы их на три буквы, невзирая на их грядущие Оскары. Поэтому Лена и Зоя отыгрывались на собратьях по цеху. Лена - донельзя бурно, Зоя – сдержанно.  Мишелю обе они были до одного места, зато Руслан ради Лениного спокойствия готов был нарушить директиву Адамыча. И нарушил бы, не привлеки вопли девиц старшего оператора Сергея Станиславовича Завадского, седоусого пожилого весельчака.
- Репетируем?- справился он, щуря голубые смеющиеся глаза. - А что за сцену репетируем, я такой не припомню.
- Сцену профессиональней дискриминации,- с долей ехидства проинформировал мачо.
- И кого это дискриминируют столь жестоко? Неужели моих кисок ужасных, ласковых? Ужасно ласковых,- поправился он с улыбкой доброго дедушки, и Лена бросилась к нему, как к доброму дедушке - жаловаться на плебейское презрение к ее статусу и будущим званиям.               
Сергей Станиславович, от души веселясь, поглаживал Лену по волосам, похлопывал по спине, и когда царственные вопли сменились плебейским  шмыганьем, предложил совершенно по-дед-морозовски: «На камбуз идите. Да, да, дети мои непутевые, на камбуз. Знаете, где здесь камбуз?»
- Я знаю,- отрапортовал Руслан.
- А что там?- надменно справилась Зоя,- Комендантша харю наедает?
- Там наших кормят! Лучше, чем в лучших ресторанах! Идите, пока технари все не слопали. А то народ у нас, сами знаете, что не съедят, по комнатам растащат. На закусь. -  И Завадский выразительно щелкнул  под подбородком пальцами.- Давайте, давайте, дети мои, голодное брюхо к интригам глухо, как учил еще Мейерхольд!
- Девчонки! -  воззвал Руслан. Руслан разрывался между влечением к Лене и здоровым молодыми аппетитом вволю наголодавшегося студента. - Может, и правда?..
- Дорошевич уже там?- вспомнил о Вадиме Мишель.
- Нет его там,- удивился Сергей Станиславович. - Я думал, все тут. - И воззрился поверх Лениного плеча на самого невозмутимого члена группы. – Это куда же вы дели нашего Вадичку? За водярой погнали? Огородами к Чапаеву?
- Да никто его не гнал!- отмел Мишель это нелепое предположение. Он предусмотрительно затарился загодя и собирался ночью нарушить сухой закон с Русланом и Вадимом втроем, в их комнате, тайком от болтливых баб. Идея набрать даровой закуски Мишеля весьма я весьма прельстила. И со словами: «Вы как хотите, а я пойду подкреплюсь", Мишель покинул собрание.
- А что, Вадьки и, правда нет?- заволновался Руслан,- Совсем нигде? И на лавочке во дворе?
- Там мои гуси-лебеди на пленере безобразничают,- сообщил Завадский.- Без Вадика. Я бы знал.
- Тогда, где он?- захлопал Руслан ресницами.
- Никуда он не денется, это чмо!- обернулась античной фурией Зоя. - Он же всего боятся! Боится, что его отчислят, и пойдет он давать стране угля!
От родителей-деятелей культуры Зоя знала назубок сермяжную биографию Вадика. - Он скорей – уделается, чем ослушается Адамыча!
В среде, культивировавшей Зоин природный артистизм, резко плохо отно­сились к выскочкам из захолустья. И впрямь, кто даст стране угля, ес­ли все полезут на чужие жизненные вакансии?!
- Но ведь его нет! - напомнил Руслан. И тут Лена, оторвавшись от груди старшего оператора, с ходу вошла в новую рель.
- Его убили!- завопила она в духе романов Агаты Кристи. - Убили и сбро­сили в люк! В клоаку! Нас тут всех поубивают, я чувствую! Нам поэтому не велено выходить!
- Ну, ну, ну, моя кошечка! - ухитрился прервать ее Сергей Станиславович. - Уж не хочешь ли ты сказать, что мой кореш Гена привез вас сюда, чтоб положить на алтарь искусства? В качестве жертв кровавых? Ну, ну!
Это недопустимое предположение, явствовавшее из Лениных воплей, побудило Зою сильно тряхнуть Лену за плечо.
- Не ори! - прикрикнула Зоя, - В зеркало поглядись! Кому ты нужна такая на алтаре?!
- Мне,- простодушно ляпнул Руслан и покраснел.
- Наша кошечка Леночка фильмов иностранческих насмотрелась,- проворковал задушевно старший оператор.- Вредно, моя девочка, я вам всегда говорил - чурайтесь! Внуков своих на метр к ужастикам заморским не подпускаю, а ведь не им на отечественном экране бой давать гадостной поп-культуре - вам, солнышки!
- Найдется Дорошевич, куда он денется!- с комиссарской безапелляционностью объявила Зоя.- Может, им какая сучка прельстилась местная, сокровищем этим! Увела через дыру в заборе, и сидят они, самогонку глушат, пока вы тут пятый угол ищете!
- Но ты сама сказала, что Вадик бы никогда… - проявила Лена логику, противопоказанную настоящим блондинкам.
- А если его чем укололи?- предположил Руслан.
- Дети мои!- воздел руки Завадский.- Какая каша в   ваших артистических головенках! Такие вы гениальные, что везде вам нужна кровавая драма! Парень моря не видел! Поддался   мальчик соблазну! Вот вы - море видели, отдыхали на нем...               
– Я - нет,- признался Руслан в своем простонародном происхождении. – Но я же не пошел...
- Это потому что кисонька Леночка не пошла,- по-отечески улыбнулся ему Сергей Станиславович.- А кисонька наша в море с колыбели наплавалась по самое не хочу.
- Что вы хотите этим сказать?- посуровела лицом и фигурой Зоя. Следующий словесный пассаж оператора мог быть адресован ей.
- Я вас к реализму возвращаю, голубчики, на землю грешную, лишенную софитных огней,- сокрушенно вздохнул Сергей Станиславович, и глаза его сверкнули юным азартом. - А сейчас слезки утрите, ротики закройте и послушайте, что скажет старый дядя Сережа, который живал в разных точках Земли и всякого навидался.               
- А Мишель...- начал, было Руслан, но Завадский не дал ему сбегать за мачо.
- Михаил из вас самый умный, не в обиду вам будь сказано,- объявил он. – Михаил сейчас караимские наворачивает с борщом, пока вы тут сцены разные играете из жизни несуществующей. Ну, раз у вас нет аппетита к пище вульгарной, материальной…
Руслан умоляюще глянул на Лену, но Лена проявила живейший интерес к версии старшего оператора. Лена знала о своей главной беде - способности быстро набирать избыточный вес. 
- Что пошел Вадичка искупаться, это как дважды два,- убежденно начал Завадский.- Думал, окунется, и назад, и никто его не хватится. Море-то вон, рукой подать! Но, дети мои, перспектива - штука коварная! - Оператор назидательно воздел палец и неспешно пригладил им прокуренные усы.- Особенно, возле моря. Дядя Сережа в море ходил и знает, как море перспективу скрадывает. Вадик думал смотаться туда-сюда, а идет он до того моря, бедолажный, едва не час. Потому что местность ему незнакома, a местных он спросить не решается. Дойти-то он  до моря дойдет, но, может быть, не сегодня и не завтра, и не здесь, а, скажем, в районе Севастополя.
- Ужас!- теперь уже искренне воскликнула Лена.
- И что мы скажем моему другу Гене, если завтра Вадик не появится на съемочной площадке?               
- Что?- как зачарованный спросил Руслан.
-  Не доглядели, скажете, за собратом. "Отряд не заметил потери бойца».
- Да, это круто.- насупилась Зоя.- Так может, мудрый дядя Сережа подскажет нам какой-нибудь выход? Мы-то как на подписке о невыезде, а вы…
 Завадский и его команда не подпадали под директиву Сусликова и могли делать что угодно - под личную ответственность старшего оператора. А старшего оператора бойцы его фронта слишком уважали, чтоб подставлять.
- Думаете, надо сказать Мэтру?- захлопал ресницами Руслан.
- Дурак?!- окрысилась Зоя. Ей срочно потребовалось сорвать на ком-нибудь злость, а никого более подходящего, чем Руслан, вблизи не существовало. - Давайте надеяться, что он вынырнет здесь, а не в Се­вастополе, не в Новой Зеландии! Хоть помечтаем об этом!
- Мечтать полезно,- одобрил старший оператор.- Вы тут мечтайте, а дядя Сережа, так и быть, оторвет своих гусей-лебедей от  неправиль­ного образа жизни, и полетим мы с ними по-над деревней, поспрощаем, не видал ли кто добра молодца приятной наружности.
- Да уж, приятной!- фыркнула Зоя. Пролетарский недоносок, за­тесавшийся в их ряды, грозил сорвать ее личный «план Барбаросса».
 - Эх, милая, чтоб ты в мужиках понимала!- пожалел ее Завадский, а прямодушный Руслан добавил: «У Вадьки харизма». При этом он покосился на Лену, в надежде, что Лена обнаружит харизму и у самого Русика. Но Лена устала от всех разыгранных сцен и поскучнела от заурядности дальнейших событий. Изображать Ярославну, с причитаниями ждущую вестей о любимом, ей не хотелось. К тому же, это напрочь выбивало из образа возлюбленной мачо Мишеля,  образа, который ей предстояло воплощать завтра. Если, конечно, найдется урод   Вадим. Он ведь мог утонуть или сорваться со скалы! А пока Мэтр подбирает ему замену, рыжая кошка успеет пробе­жать между Леной и Геннадием Адамычем, И что тогда скажет Лена роди­телям, пуп готовым порвать за её всемирную славу? Чтобы папик срочно присылал киллера?
Лена не была стервой. Не была она и бездарностью, как о том болтали злые языки. Она была избалованной девочкой, в детстве часто болевшей, и привыкла, чтобы ее желания, не говоря уже о милых женских капризах, исполнялись четко и слаженно. Именно потому, что Лена не была бесталанной, ей пришлось обречь себя на амплуа стервы. И никто, кроме Мэтра, не понимал, что нарочитой гнусностью Лена защищает свое право быть личностью, а не блатной дочкой олигарха. Папа за Ленино поступление заплатить готов был столько, что денег этих достало бы с лихвой на покупку половины Крымского полуострова с Анатолийским побережьем в придачу, но Адамыч денег не взял.   И тогда папик, растроганный признанием доченькиных талантов, отвалил тугриков на фильм. С Лениной подачи, вестимо. И с условием, что звездную роль в кино сыграет его Елена Прекрасная. О том, что проект профинансировал Ленин папик, не знал никто, кроме узкого круга избранных, в который, к несчастью, затесалась артистическая шушера, вроде Зоиных предков. Из-за этого Лене приходилось делать вид, что она подружилась с Зоей. (Вот кто стерва природная!) Эта стерва зла Лене причинить не могла - ее ушлые предки наверняка предвидели, что Зоя рискует полететь из кино прямиком в то говно, где они в тот момент окажутся. А вот тутошняя рыжая сучка, соблазняющая Мэтра на глазах у будущей многомиллионной аудитории... Адамыч с его творческой неуемностью может забыться, деньги-то он уже получил! Конечно, Ленин папик за ради счастья дочурки сбросит атомную бомбу на Пирл-Харбор, глазом при этом не моргнув, и рыжая всплывет у берегов того Харбора в не конкурентно способном виде, но Мэтра это выбьет из колеи. Мэтр заболеет, запьет или соорудит халтуру, которую не возьмут даже в номинацию "рекламные ролики".
Впервые в жизни Лене предстояло самой бороться за свое завтра. Папик - совершенно не инженер душ человеческих - мог наломать таких дров, что их бы хватило на гроб не только Сусликову, но и дочкиной Музе. 0б этом напряженно думала Лена, пока верный паж Руслан таращил на нее ясные, двойным голодом пылающие глаза, а Зоя, повернувшись к ним спиной несостоявшейся балеруньи, провожала Завадского на поиски Вадима.
Погруженная в столь сложные комбинации, Лена и сама не заметила, в какой миг идиотский поступок Вадика вызвал у нее уважение. Он ей понравился. Как и сам презренный Вадим. И она сама себе удивилась.


- О чем фильм?.. 
Сусликов раздражался, когда ему приходилось метать бисер перед свиньями. Сейчас же перед ним сидел пещерный медведь и тяжелым взглядом из-под бровей прямо-таки выдавливал из Геннадия Адамыча этот бисер.
- Видите ли, дорогой...
На панибратское "дорогой" мужик ответил выстрелами из обеих глазниц, и Сусликов   окончательно возненавидел и председателя, и себя за то, что не посылает председателя на хрен. Это он-то, необузданный нравом, заносчивый Геннадий Адамович! Он, способный поставить на место претенциозных родичей Зоечки Ильченко, не опускающий глаз перед самим Олигархом, мудохается с каким-то холопом! Которому заплачено не за то, чтобы он пер буром в чужую епархию! "Bac не касается!" - вот что должен был сказать хлопу Сусликов, а затем, хлопнув дверью, удалиться в отведенную ему (оплаченную им!) комнату. Вместо этого он мечется между окном и столом и, нервно комкая пальцы, подбирает слова, которые дошли бы до заскорузлого сознания гостеприимных хозяев. Инстинкт самосохранения, наработанный поколениями гонимых - поляков, евреев, прибалтов и западенцев - сообщал Сусликову, что он может вертко ускользнуть из львиных лап Олигарха, отдавить любимую мозоль чете Ильченко, но бессилен пробив таких вот Стенек Разиных. Председатель еще не обатаманился до конца, но Стенька в нем уже пробуждался от долгого советски-постсоветского бреда. Наконец, председатель был родителем перла, способного украсить собой любой фильм всех времен и народов!
-Извините, дорогой!- вновь попал впросак взвинченный до кончиков ногтей Сусликов, и монументальная есаулша подсказала: «Максимилиан Христофорович».
- Да, конечно, Максимилиан Христофорович! Можно хотя бы  Макс Христофорыч, хотя бы просто Христофорыч?!- взбрыкнулся всем нутром Мэтр от абсурдности ситуации.- Хорошо, я попробую объяснять!
- Мы вам не дикари,- сообщила с достоинством есаулша.- Мы, между прочем, на смотрах художественной самодеятельности...
- Ладно, Лиля, - пресек ее тираду мужик,- не сбивай Адамыча с мысли.
Это «Адымыч» вместо господин, пан, товарищ или как там еще, почему-то сразу успокоило Сусликова. Он вернулся за стол, налил себе водки, выпил и предупредил: « Я пишу лучше, чем говорю. Я могу, в принципе, оставить вам сценарий...»
- Лишнее,- отрезал председатель.- Вы не мастер говорить, а я не мастер читать. Дел много, устаю.
-Да и другого много чего читать приходятся,- добавила есаулша.
- Понятно,- сразу сдался Геннадий Адамович и налил себе еще.- Идея такая. Золотой век человечества. Понимаете, о чем я?
- Да,- ответила Лилия Матвеевна, подразумевая, видимо, коммунизм, а Христофорыч кивнул, удивив Адамыча: «Заря человечества, изобилие благ. Уто­пия. И что в нашем случае?»
- В нашем случае, мы здесь, в райском уголке, призванном изображать Ар­кадию, ставим своего рода творческий, психологический эксперимент. Что должно произойти с Человеком - я подчеркиваю, с Человеком - чтобы почти из небожителя он превратился в каннибала?! Что послужило толчком к чудовищной для всей дальнейшей истории метаморфозе?!
- А ты не знаешь?- устремил на него и помягчавший, и погрустневший взгляд Христофорыч.
- Нехватка материальных благ,- блеснула знаниями марксистско-ленинской теории Зверева.
- Это лишь зримая сторона медали!- и согласился, и заспорил с ней Сусликов.- В мозге, в подкорке что-то должно было произойти! Заяц другого зайца с голодухи не съест, медведь медведя не задерет, а наш предок убивал себе подобных из удовольствия! Ему это, извините, Лилия Матвеевна, было в кайф!
- Я поняла,- важно кивнула есаулша.
- Человек стал уничтожать зверье, птицу, рыбу не от голода и даже не из страха перед голодом - от азарта, из желания убивать, а уж замочить брата по разуму! Ему это оказалось в такой…
Он запнулся, заволновавшись, и Лилия Матвеевна подсказала: «Полный кайф!»
- Да! И когда это случилось с ними, с нами? Как?! Что послужило толчком?! Пришельцы, метеорит, радиация?!
- Ты сможешь это узнать?- впервые за время их знакомства усмехнулся председатель.         
- Нет, конечно. Но средствами искусства можно выявить больше, чем усилиями и кабинетных ученых, и философов всех мастей, и полевых археологов! Актер, он преображается изнутри.
- А он знает, в кого преображаться?- как пожалел его председатель.
- В счастливого, свободного, уверенного в себе человека, сына 3емли и Неба!
- Вы - кремлевский мечтатель, Геннадий Абрамович,- заклеймила его Лилия Матвеевна, и он поправил автоматически: "Адамович. Человек счастлив! Он любит все сущее! Он живет  своим маленьким сообществом, в единстве с природой, среди равных себе, и вдруг..."
- Не захотел он равным быть среди равных,- увесисто изрек Максимилиан Христофорович.- Он захотел быть вожаком в стае. Это тебе первый наиглавнейший аргумент. Не жратва и не баба! Хотя баба, это особая статья. Жажда власти!  Поклонения. Желание быть обожествленным. Миловать и казнить. Самому делить добычу, чтобы перед ним либо стелились, либо с голодухи дохли. Он таким возник изначально, твой утопический человек, потому что он тоже животное, но с примесью инородного космического начала. Поэтому и рассуждает о природе своих поступков. Даже кается иногда! Бога ищет, чтоб пожалел его и простил. Двоякий он, Адамыч, твой человек!  Хотя, почему твой? Мы, ты, я - в каждом он, двуразумный! А что в нем первично, дух или тело, об этом богословы пусть рассуждают!
- Или патологоанатомы,- по инерции сострил потрясенный автор проекта.
- Может быть, пришельцы какие-то, которым в наших земных условиях никак было не выжить в истинном их обличье, нашли твоего аркадийского человека и слились с ним в единое целое, - развил меж тем Христофорыч свою фантасмагорическую идею. - Плоть - земная, а дух - космический, и в каждом индивиде с тех пор две ипостаси бьются, завладеть его разумом - чья возьмет!
- В некоторых - сосуществуют…- пробормотал Сусликов и потянулся к бутылке. Лилия Матвеевна щедро налила всем. - В избранных. Потому их и называют избранниками Божьими. Христофорыч, ты гений! - чуть не заплакал он, опрокинув без закуски и эту рюмку.- Сколько умов ничего не понимали, тыкались в потемках, а ты…
- И я не понимаю,- остудил его восторг председатель.- Не понимаю, чем закончится для нас это раздвоение личности. Изначальное, как ты говоришь. И кто в  нас зверь, а кто ангел, плоть или душа.
- Это ты говоришь, ты!
- Один черт. Что это знание дает нам - тебе, мне - чтобы нас не съели? Чтобы нам никого не захотелось сожрать? Ну, или укусить! И ты думаешь, Адамыч, разобраться в этой фигне, пока будешь делать свое кино?
- Я надеюсь.
- Да ты святой человек! А святые плохо кончают!
- Ты мне поможешь?- спросил Сусликов так, как если бы просил помощи у Господа Бога.
- Чем я тебе помогу? Я, вот, и себе, своим, кто в меня верит, могу не помочь! – вновь с  атаманской подозрительностью сверкнул глазами Корнишин.- Вот скажи мне, откуда у тебя сколько бабок? Ты их сам заработал?
- Я нашел спонсора,- сообщил Сусликов из глубины золотого века, где в этот миг творилось нечто непостижимое.
- А он что с этого имеет?- все еще по-атамански справился председатель.
- Удовлетворяет свои амбиции. Свою жажду бессмертия, о которой ты говорил. Пройдет сколько-то сотен, да нет - пара десятков лет, и о господине Пупкине все забудут, а потом вдруг потомки посмотрят фильм – бац, а он в титрах, ему съемочная группа  объявляет благодарность.
- Понятно,- снова помягчал атаман. Выпил сам  с собой и заговорил доверительно - Я тебе, Адымыч, в одном помогу: на тот свет перебраться раньше срока, там тебе, глядишь, на все вопросы ответят. Но это в том случае, если ты свой глаз похотливый с моей дочки не снимешь и  ручки свои шаловливые вздумаешь распускать! Я понятно говорю, дорогой?
Он уставился на Сусликова с такой пронзительностью, что Геннадий Адамович залепетал   балаболкой: «Да Бог с тобой, Христофорыч! Я же чисто эстетически любуюсь! Как художник! Да если Таис согласиться у меня в эпизоде отсняться… Но я и роль могу написать!
- Не надо роль,- прервал его с словоизлияния председатель и встал, оттолкнувшись ладонями от стола.- Захочет Таис в кино твоем поучаствовать - ее дело, не захочет - тоже ее право, но если кто из твоих…
И громадный кулак закрыл на мгновение взору Геннадия Адамовича ви­дения доисторических лет.

 Геннадию Адамовичу было  не до волокитства за кем бы то ни было. Он должен был срочно переработать сценарий. Чтоб уже завтра… Чтоб уложиться в сроки... Но сегодня он выпил с Христофорычем лишку, а за работу Мэтр садился только на совершенно ясную голову. Это полезно, что он надрался с Христофорычем, иначе он разрабатывал бы версию, в которой изначально не был уверен. Истина вообще приоткрывалась перед ним лишь в ходе работы. Тогда ему казалось, что на него нисходит нечто. Вдохновение? Оза­рение? Дух Божий? Что это - дух Божий, что или кто? Почему - трие­дин, если начал - два? Что-то он по синьке совсем запутался. В че­ловеке начал два, а в Боге – три.  Или это только у христиан? Или и человек - триедин?..
Геннадий Адамович Сусликов, съежившийся на стуле, был столь несчас­тен, что у грозной Лилии Матвеевы дрогнуло незнакомо сердце. Уж от кого-кого, а от столичного живчика не ожидала она ни такой детской наивности, ни столь глубокого разочарования в затеянном деле. Проводив Христофорыча, Лилия Матвеевна вернулась к столу, чтобы утешить злополучного режиссера десертом, до которого в ходе застолья как-то само собой не дошло. Но Мэтр спал, уронив в тарелку с объедками плешивую голову. Лилия Матвеевна поколебалась немного, борясь с собой - с комсомольски активной юности она привыкла порицать невоспитанность - но сострадание к юродивому чужаку пересилило. Лилия Матвеевна одним махом подняла Сусликова на руки, отнесла на ленинского типа диван, с которым вот теперь точно ничего Мэтр не сотворит, и отправилась убирать со стола.


Карабкаясь по тропе, они услышали голоса - в небе над собой.
- Это ваши.- спокойно определила Таис.- Тебя ищут.
И Вадик испугался совсем по-детски: «Ой, мама! Меня же убьют!»
-За что?- удивилась Таис.- Если ты и дал обет целибата,  ты его   не нарушил. Я засвидетельствую.
- Мэтр запретил нам покидать школу.
Признаваться, что волей Мэтра его держат, как арестанта, взаперти, было противно. Особенно, здесь и после их с Таис разговоров на гальке, но и скрывать данный факт возможности не было.
- Почему?
- Не знаю! Боится, наверное, что мы куда-нибудь полезем и разобьемся. Или что Мишель пойдет по местным девушкам, а ваши озвереют, и начнется такая рубка, что станет не до кино! И аппаратуру нам разобьют, и все!
- Мишель - это тот манерный?- уточнила Таис, проигнорировав отчаяние Вадика.
- Ну да, он герой-любовник.
- А ты?
- Он у меня отбивает девушку. По фильму. Правда, она сама с ним заигрывает. А у него есть своя. Я к нему бегу: мол, как же так, брат? А он смеется нагло и говорит: забирай, если сможешь. Он меня бьет, я бегу к Руслану, но Руслан мне не верит, потому что моя женщина наврала, что я наелся пьяных ягод и сам ее выгнал. Короче, меня изгоняют из племени, а дальше идет рубка мяса в капусту между ними четверыми: Ленка хочет, чтобы Мишель выгнал Зою, Зоя - чтоб Ленку, Мишель хочет обеих, но предлагает Руслику Зою, потому что она его достала. Тогда Зоя на Ленку покушается, и ее убивают сгоряча. Все в шоке, но Ленка самая умная, она всех берет в мужья, всех приставляет к делу, меня тоже возвращает в народ, но убийство так нас тяготит, что мы перестаем быть счастливыми.
- Короче, шерше ля фам!- констатировала насмешливо Таис.- Мелодрама.
Они стояли на середине подъема, между великолепием моря и неприятностями, окликавшими Вадима по имени.
- Чушь чудовищная - ваше кино!               
- Сценарий дурацкий, согласен. Не спонсор утвердил.
- Кто спонсор?               
- Не знаю. Адамыча увлекла идея отследить первопричину зла и добра.
- Зло - в женщине!- усмехнулась саркастически Таис.- Ничего нового ваш Адамыч не отследил.
- Он утверждает болванку, получает финансирование, а уже потом, в работе, все меняет, как ему вздумается. 
- Почему же его до сих пор финансируют, раз он такой известный волюнтарист? Что в ваших кругах делают с недобросовестными исполнителями?
- Мэтр не исполнитель - он творец.  А мне сейчас куда интересней, что сделают со мной.
- Снимут с роли?
- Хуже! Выпрут из института!
- Да за что?!
- За бунт на корабле!
- А вы невольники в трюме? Невольники имеют право на бунт!
- Таис, ты когда-нибудь общалась с людьми? По работе?
- С нормальными - да, Ладно, топай уже!
И Вадим потопал, как на заклание - вверх по склону, разом утратившему все свей краски.

На площадке над морем стояли группой операторы во главе с Заводским, и Людка-три-в-одном. Они наслаждались пейзажем, и появление Вадима в обществе Таис никого из них нисколько не удивило.
- Ну, привет, молодой!- как ни в чем ни бывало, приветствовал Вадима Завадский.- Накупался? Хороша водичка?
- Хороша,- буркнул Вадим.
- А чего тогда невеселый? Такая природа, такая наяда в роли Вергилия. - Сергей Станиславович подмигнул Вадиму по-свойски. - Не робей, молодой, мы Гене не скажем!               
- Другие скажут.- предрек Вадим.
- А ты раньше смерти не помирай, это, братец мой, смертный грех!- не разделил его печали весь так и пышущий радостью жизни Сеpгей Станиславович, а Людка-три-в-одном обратилась к Таис: «Девушка! Мы так на пляж спустимся?» И, получив утвердительный ответ,  скомандовала гусям-лебедям Завадского:» Ну так, за мной!»
- Не бегите!- крикнула вслед им Таис и ободряюще улыбнулась Вадиму:  «Видишь, они за тебя!».


От Лилии Матвеевны Максимилиан Христофорович зашел к себе в кабинет. По многолетней привычке, а не по надобности, поскольку первостепенной задачей его хозяйства стало кино. Просмотрел по инерции записи на еженедельнике, поерошил черно-бурую шевелюру и совершил звонок другу, тому самому "наводчику" Иловайскому, с которым служил когда-то в одном десантном батальоне.
- Здоров, Олег!— сразу же дозвонившись до начальника от культуры, поприветствовал его Максимилиан Христофорович.- Это Макс-Кристоф, узнаешь?
-Тебя попробуй не узнай, труба ты иерихонская!- жизнерадостно отоз­вались на том конце провода.- Какие проблемы, камрад?
- Сам не знаю,- признался председатель. Приехали эти, киношники. Странные какие-то. Особенно, их главный. Он вообще нормальный чело­век?
- Где ты видел нормальных гениев?- расхохотался Иловайский, но тут же стал серьезным.- Известный человек. Со своими тараканами, не без этого. Но гений без тараканов, это как солдат без оружия.
- Я, не о том,- поморщился председатель.- Он кто, хороший актер или хороший человек? Мне важно знать.
- Думаешь, тебя кинут, как сявку?- все сразу понял армейский друг.
- Не исключаю.
- У тебя документы на руках?
- Их и переделать надолго. А счета арестовать - раз плюнуть! И обвинение выдвинуть - не вопрос!
- Сейчас всё  раз плюнуть и не вопрос,- согласился безрадостно Иловайский. - Но не надо так мрачно смотреть в будущее, камрад. Если и ведется какая-то паучья игра, то твой гений в этой игре не король и не ферзь, а такая же пешка, как ты сам. Успокоился?
- Было бы с чего! - как выругался Максимилиан Христофорович и,
отключившись от преуспевающего абонента, долго сидел, пялясь в стену, с которой взирал на него засиженный мухами президент. Председатель глядел сквозь президента в завтра, которое не мог спрогнозировать, и думал с малодушной тоской, какого черта его не замочили лет двадцать назад в составе другого десантного батальона. Чтобы он познал на собственной шкуре, что и один в поле воин? Или чтоб успел вырастить фантастическую свою девочку, которая только в этом поселке, который она именует племенем, может чувствовать себя в безопасности, под защитой вождя племени, председателя сельсовета Корнишина?


Таис проводила Вадима до самых школьных дверей. Еще при подходе к зданию Вадим увидал в распахнутом окне Зою. Тут же рядом с ней появились Лена и Руслан. Мачо счел было лишним глазеть, как взбрыкнувшийся жеребец возвращается в стойло, но и он возник в соседском окне, заинтригованный видом Таис.
- Тебя ждут, - объявила Таис без тени сопереживания. - Но тот старичок с усами правильно сказал: раньше смерти умирать - смертный грех. Ну, или почти…
И, улыбнувшись уголками губ, она чуть коснулась рукой Вадикова плеча -  как  подтолкнула к дверям, из которых несколько часов назад он вышел совсем в другом настроении. И, наверное, другим человеком.
- Будь, что будет! – вспомнил он улыбку старого оператора. – Вот и правильно, будь, что будет.
Дядя Сережа прожил бурную жизнь, но не разучился радоваться, и если Вадима выпрут отовсюду, он начнет все сызнова. Раскрутит какое-нибудь другое кино, а перед этим еще раз увидит потрясающее море под разноцветной скалой. И войдет в него. И встретит Таис. Но в нее он никогда не войдет. Она его названая сестра-дельфиниха. Дочь моря. А он - сын земли, где пары асфальта и бензина смешиваются над головами озлобленных, несчастных людей, бегущих друг сквозь друга в жалкую суету.
Он толкнул дверь в комнату, где его ждали, чтоб растерзать, и, всем на удивление, улыбнулся.
- Я был на море,- объявил он, опережая вопросы и восклицания.- Это класс! Ради этого стоит жить – чтобы хоть раз в жизни увидеть такое море! Настоящее! И мне плевать, что скажет Мэтр! Захочет выгнать - уйду!
- Ты подписал контракт,- напомнила Лена.
- Мы его порвем,- беззаботно ответил Вадик.
- А как же?.. - растерялся Руслан.
- А так же! Мы не детсадовские детки, чтоб нас высаживать на горшочки и выводить на прогулку парами!
- В этом что-то есть,- многозначительно изрек мачо. Роль детсадовского питомца не соответствовали  его геройскому облику.
- Но, малыш!- добавил он тоном старшего, дабы скрыть от всех, в  первую очередь, от себя, зародившееся чувство личной неполноценности. - Договор дороже денег, а ты его подписал.
- Не кровью же!- вступился за товарища Русик.- И там не было пункта, запрещающего гулять, есть мороженое и...
- Мэтр о тебе заботится!- вскинулась Зоя,- Чтоб ты шею не свернул!
- Он заботятся о фильме,- спокойно возразил Вадик.- Но моя личность и его фильм - совсем не одно и то же.
- Не хочешь работать, не надо было ехать!- вспыхнула Зоя.- А дисциплину нарушать никому не позволено! Ты думаешь о чем-то, кроме своих прихотей?!
- О рыжей,- кинул реплику мачо, и краской тут же залилась Лена.
- Значит, не к морю...- процедила она.
- Скажи еще, что ты случайно встретился с этой сучкой!- поддержала Лену Зоя, а Мишель справился лениво: «Ну, и как она? Сладкая?»
В следующий миг Вадим бросился на Мишеля, Зоя - на Вадима, Руслан заметался между ними, не зная, кого оттаскивать, и только Лена с цар­ственной брезгливостью на лице осталась восседать на кровати с панцирной сеткой.
- Подонок!- вопила Зоя.
- Ребята!- взывал Руслан.
Все они замолчали разом, когда с кровати раздался негромкий спокой­ный голос: «Нас на бабу променял». Кто помнит, откуда?".
Почему-то от этих слов все сразу же успокоились. Даже Вадим. Даже мачо, которому не удалось одержать по-киношному впечатляющую победу над соперником совсем не Шварцинегеровского сложения. Такую Лену никто из них еще никогда не видел. Лена излучила холодную властность вкупе с отвращением ко всем и вся.
- Вы сценария начитались? Дурацкого?- спросила она и швырнула с кровати не пол свой экземпляр.- Да, дурацкого! Идиотского! Я разочарована!
- В ком?- потрясенно спросил Руслан.
- В вас, ублюдки. В проекте.
- Это кто здесь ублюдки?- прошипела по-змеиному Зоя,- Михаил? Я?
- Да, милая,- все таким же неестественным голосом ответила Лена. - Сявки вы подзаборные.
-А ты, значит, из князей, Сдоба?- гневно сощурился Мишель.- То-то у тебя фамилия...               
- Чтоб вы понимали! - высокомерно прервала Лена.- Сдоба - это вековая мечта трудящихся! Национальный эквивалент дольче виты!
- Знаешь, Леночка…- Зоя с трудом владела собой. Гордость ее была уязвлена, даже изьязвлена. - Хочешь, я раскрою твое инкогнито? Хочешь?
- Плевать! - как сплюнула Лена.
- Надоела роль девушки из народа?
- Ты смотри лаем не захлебнись!
- Да, что здесь вообще происходит?!- разнервничался Руслан.
- Конец фильма, мой юный паж,- ответила Лена тоном обесчещенной королевы.
- С какой стати?- напрягся Мишель. - Из-за того, это этот гаденыш трахнул какую-то сучку?.. Только без рук! - развернулся он к Вадиму. – Иначе я за себя не ручаюсь!
- Стоять! – прикрикнула на всех  Лена, и Вадим уселся на край стола, со все возрастающим любопытством наблюдая происходящее.
- Ребята, ну давайте все-таки мирно! - взмолился Руслан.
- Нашелся кот Леопольд!- вновь на нем отыгралась Зоя.- Ты хочешь знать, что происходит? А то, что  эта мамзель никакая не   Лена Сдоба. Вернее, она Лена…
-  Ты хорошо подумала, прежде чем распускать язык?- справилась Лена с очень нехорошей улыбкой, и от этой улыбки мир для Зои утратил цвета справедливой ярости.
- Хрен с тобой! - выплюнула она и отвернулась, глотая ком в  горле. Мысль о родителях не дала ей завершить разоблачение, и от этого на душе у Зои сделалось мерзко. Так, словно, она сдала фашистам храбрых подпольщиков в том эпохальном фильме времен "застоя", где ее папа играл главного партизана.
- Успокоилась?- по-начальственному справилась Лена.- Да, сценарий дерьмо. И это все знают, кроме тех, кто заказал музыку. Им слон на ухо наступил! Но этот сценарий писался для меня, под меня, а теперь я не хочу кувыркаться в этом дерьме!
- Почему, Лена? – не успел Руслан проявить гибкость мысли.
- Потому что все говно! – ласково оскалилась Лена. – Ты - нет! Ты хороший мальчик, мне жаль, что для тебя все здесь закончилось, не начавшись. И Вадика жаль, он такой храбрый рыцарь оказался! Но - не срослось, потому что мне шлея попала под хвост!  А попала, потому что я не люблю, когда мне кого-то предпочитают!- сорвалась она  в границы всем привычного образа. – Терпеть не могу, когда в моем присутствии кто-то увлекается кем-то другим!
- Это произошло в твое отсутствие,- спокойно сообщил Вадим, и Лена, вместо того чтоб разбушеваться пуще прежнего,   померкла и словно бы потускнела.
- Что - произошло?- уточнила она убито.
- Я пошел купаться. Встретил Таис.
- Это ее так зовут?
- Да. Она свела меня на пляж, мы купались, потом загорели. И никакого секса, если вам это позарез надо знать. Просто болтали.
- И о чем вы болтали?- не поверил Мишель.
- О дельфинах.
- Может, еще и стихи читали?- хмыкнул Мишель в надежде  привлечь к себе внимание Лены.
- Нет. Мы говорили о дельфинах и о народах, которые здесь жили раньше.  И еще о пришельцах, которые все здесь уничтожат. Это  для них мы делаем фильм по идиотскому сценарию. Лена права,                они что-то настоящее не воспримут. Еще есть вопросы к  обвиняемому?   
- Извини, Вадим,- вдруг всхлипнула Лена. – И ты, Русик. И ты… - обратилась она к оскорбленной прямой спине. – Вы же знаете, как я умею заигрываться. А тут на нервах весь день!..
- Так ты это...- неуверенно заулыбался Руслан.- Ты сыграла мать мафии? А зачем?               
- Для разнообразия! Затем, что вы меня держите за секс-бомбу! За бездарь! А я не дура и не бездарь! И не блондинка!
- Мне все равно, какие у тебя волосы, - поспешил успокоить ее Руслан. - Я только не понял, что хотела Зоя сказать. Насчет твоей фамилии.
 - Ничего,- овладев собой, ответила Зоя.- Мы с Ленкой  вместе прикалывались.
- А когда  вы репетировали?..
- Комедия дель арте, Руслан. Любимый жанр Мэтра! Ну что, будем закладывать Вадима?
- Я и сам скажу Мэтру,- пожал плечами Вадим.               
- А давай, ты пока помолчишь,- попросила Лена с необычной для нее нежностью – Давай, ты не побежишь впереди паровоза? Ты уже был на море, а мы еще нет.
- Да, Вадька!- поддержал ее совершено осчастливленный таким поворотом дела Руслан.- А то нехорошо получается. Мишель, ты как? Ты с нами или ты против нас?
- Куда я от вас денусь? – тоном воспитателя младших классов проворковал Мишель.- Один за всех и все за одного. А за это можно выпить. Даже нужно. Кто за?
- Все!- первой восторженно заорала Лена. – У меня и печушки есть.
- Да зачем?- кинулся Руслан к двери.-  Мишель с камбуза столько вкуснятины притащил!
- Гулять, так гулять! – провозгласил мачо.


 Геннадий Адамович проснулся оттого, что в нем все болело. Все, из чего состоял его организм, изнуренный застольями деловых встреч и генами репрессированных предков. Но и на очень больную голову он сразу сообразил, как дошел до такого мерзкого состояния, всмотрел­ся в темноту комнаты, прислушался к отделенному храпу Лилии Матве­евны и полежал еще немного, прикидывая, стоит ли терпеть мучения до утра. Организм дал знать, что не стоит.
Тогда Геннадий Адамович встал, постанывая, и постарался вспомнить, где находится выключатель. Не вспомнил, потому что не успел им воспользоваться, и стал ощупью нашаривать на полу обувь. Идти в отхожее место босиком Сусликов не решился - ночной деревенский мир, наверняка, кишел если не тарантулами и сколопендрами, то тараканами. Поиски увенчались успехом и, вдев ноги в сандалии, Сусликов поплелся на храп. Нужный ему уголок цивилизации находился напротив вчерашней пиршественной залы, а ныне - спальни хозяйки. Мэтр справил нужду и пошел искать кухню. Следовало пополнить в организме запас воды. Когда удалось и это, при других обстоятельствах нехитрое действие, Сусликов почувствовал себя лучше. Не только физически, но и энергетически. Ценой бодуна, но он вступил в контакт с председателем, и даже цербер Матвеевна готова была приголубить его как родного! Он сделает свой фильм. Два фильма. Первый - клубничку для Олигарха со всем, что удовлетворяет Олигарховы представления об искусстве - сексом, эротикой, драками и смертоубийствами, а главное - с его возлюбленным чадом чуть не в каждом кадре. Второй – настоящий, с которым не стыдно будет предстать перед судом Божьим и мировыми ценителями прекрасного. С этим фильмом он уедет в какой-нибудь Израиль, хотя именно в Израиле делать  ему решительно нечего. Землей предков для Геннадия Адамовича является весь шар Земной, а не маленькая, искусственно созданная, непрерывно воющая страна. «Девичья» фамилия Кац досталась Геннадию Адамовичу от прадеда, потомки которого мешали свою кровь, с кем попало, включая, цыган, нимало не заботясь о ее чистоте. По бабке-польке Сусликов был антисемитом, что не мешало ему гордиться прадедом - в нужное время и в нужном месте. Ренегатом себя Сусликов не считал, он считал себя продуктам 3-его Интернационала, и потому с чистой совестью в нужное время и в нужном месте был то старовером, то католиком, то буддистом. Его совесть атеиста нисколько от этого не страдала, а доверительность достигалась без лишних доз губительных для печени препаратов. А вот фамилию Кац он с детства мечтал сменить. Она была не только опасной, но и, на вкус Мэтра, неблагозвучной! Фамилия Сусликов Мэтру тоже совершенно не подходила, но, применительно к нему, звучала  все же не столь вычурно, как Орлов!
Геннадий Адамович был жрецом искусства в стране, где искусство из служанки идеологии превратилось в дешевую вокзальную шлюху, и эту шлюху, свою Элизу Дулитл, он должен был отмыть, одеть и заново научить хорошим манерам. Но сперва следовало ее накор­мить. Ради этого Сусликов утвердил бы Леночку на роль, даже будь она чуркой деревянной. Но с Леночкой ему повезло. Наследница многонулевой "капусты" оказалась и с дарованием, и с характером. Целеустремленная и взбалмошная одновременно, Леночка была единственным человеком, перед которым пасовал Олигарх. Леночка делала себя - вне Олигарха, его наследства и возможных революционных новаций в обществе - и за это Сусликов ее уважал. Он будет снимать Леночку в обоих фильмах. Он сделает чертову уйму дублей, будет неутомимо переписывать сценарий - к этому давно все привыкли - и отснятого материала хватит с лихвой и на фрак для Лондона и на кацавейку для Олигарха. Хитрый жид Сусликов их всех сделает, этих козлов-бегемотов, потому что хочет быть жрецом, а не жертвой искусства! И станет. Если убережет примадонну от Олигарховых многочисленных недругов. О том, чтоб тащить в захолустную деревню пару дюжин телохранителей, речи быть не могло. Мордовороты, даже самые изысканные из них, не вписывались в местный колорит, а главное - в психологическую структуру Сусликова. Потомок репрессированных ненавидел их, как доберманов, каждой порой кожи и всем, что под ней, и ничего не мог с этим сделать. Наличие доберманов - пусть и сидящих в отдалении - лишило бы его творческого задора. В этом случае, нечего было и затеваться со съемками. Олигарх, понятно, имел все основания беспокоиться за бриллиант своей короны. Он объявил Леночке, что купят ей хоть сто всяких Спилбергов, но тут нас­ледница бандитской империи вновь взбрыкнула: она будет сниматься только у своего любимого учителя Сусликова, а жар-птицей в золотой клетке сидеть не будет! К удивлению Мэтра и к чести Оли­гарха, папик углядел в дочке собственный нрав и преисполнился генетической гордости: он разрушил уйму хижин, вырубил гектары лесов и не родил сына, зато его дома красуются даже во льдах Гренландии, а дочь его - не чета пидерастам из конкурирующих се­мейств! Договорились, что командос Олигарха будут с моря, суши и воздуха контролировать подступы к деревне, местные власти введут карантин по ящуру, запрещающей чье-либо продвижение в район бедствия, сиречь съемок, а за безопасность Елены на съемочной площадке головой ответит лично Геннадий Адамович. Геннадию Адамычу пришлось согласиться, хотя «хитрый еврей Сусликов» никогда не претендовал на звание Джеймса Бонда. Это звание нервировано его, но Мэтр понимал, что Жар-Птицу в мешке не утаишь, и о прек­расней Елене радеть он обязан больше, чем о себе самом. Ничего лучше не придумав, Мэтр приказал актерам безотлучно находиться в здании школы, под присмотром "гусей-лебедей" Завадского, и отправился на пир с председателем: этот Минин обнищавшего захолустья мог за малую мзду организовать ополчение. Председатель приятно удивил Сусликова. Он оказался не просто крепким и решительным мужиком, но еще и Диогеном местного разлива. Тонкости мышления от людей председателевой комплекции Геннадий Адамыч не ожидал и теперь с благодарностью к судьбе думал с всемирном братстве репрессированных. Христофорыч, сын сбежавшего в горы листригона, представитель народа, получившего унизительное прозвище "инородцы" и на этом основании изгнанного с родной земли, мог и должен был послужить Мэтру опорой в его великих делах. Он, как и сам Сусликов, относился к метисам, то есть к наиболее здоровой, мобильной, свободной и здравомыслящей части всякого населения.
Ничто не позволит Сусликову пойти против собственной крови, а чем больше кровей намешано в человеке, тем шире спектр его личности. В этом Геннадий Адамович был категорически убежден. К сожалению, ни договорить, ни договориться о чем-либо с председателем ему не удалось: здоровье не позволяло Мэтру пить на равных с людьми, обладающими куда большей мышечной массой, но начало было положено. Выяснилось попутно, что дочь председателя – табу, и Сусликов порадовался, что выяснилось это так во время. Прекрасных женщин на его век хватит с избытком, если случай в лице такого вот Христофорыча не сделает его импотентом. С молодежью на предмет табу на дочь председателя он су­рово поговорит, как только утро вступит в свои права, а голова перестанет напоминать отсиженную конечность. Молодежь, конечно, на мэтра обиделась, оказавшись отлучена от моря и солнца, но в проект он отобрал тех, кто не ;посмеет ослушаться. Пусть они считают его самодуром. На здоровье! Чем сильней боятся, тем больше уважают. В государстве, где сплошные войны, чистки, зачистки, порезачистки кровавым потоком вымыли злато из недр народных, уцелело лишь то, что осело по берегам, а для этих людей и потомков их до Бог весть ка­кого колена изречение, враждебное Сусликову, вполне подходило. Обо всем этом Геннадий Адамович размышлял под незамутненными ничем звездами, вдыхая целительный воздух сада Лилии Матвеевны. Какой-то из частиц своей генетической памяти Мэтр всегда верил в звезды, и они его не обманывали. Вот и сейчас состояние Мэтра улучшалось с каждым новым вдохом и шагом по бетонной дорожке между клумбами. Улучшалось без опохмела, аспирина, и других прибабахов жителя городских трущоб. От энергии звезд и воздуха.


Ночной пир удался на славу. Гуляли в комнате у девчонок, куда Мишель с Русланом приволокли коньяк, водку, пиво и много еды местного приготовления. Мачо, инициатор запретного банкета, ос­тался так доволен собой, что перестал заботиться о производимом им впечатлении, слез с постамента и оказался вполне свойским, хоть и несколько нудным парнем. Руслан тоже расслабился и заливался соловьем, рассказывая анекдоты, на которые в трезвом виде нипочем бы не решился в присутствии Лены. Расслабился он настолько, что устав бесполезно штурмовать одну крепость, перебрался под стены другой, и, обнимая эти стены, точнее, талию Зои, жаловался, что девушки не любят его за фамилию Огурцов.
- А ты на Сдобе женись!- недостойно пошутил мачо и получил прямо в лоб колкий голубой взгляд.
Зоя из Руслановых объятий не освобождалась, хоть и не поощряла сокурсника к дальнейшей осаде. Балетная школа, которую Зоя с детства ненавидела, научила ее владеть чувствами, а это не всегда облегчало жизнь. Зоя еще в детстве решила, что только став драматической актрисой, она сумеет   проломить ско­вывающий эмоции панцирь. Спиртное также способствовало утрате самоконтроля, и Зоя, прежде взиравшая с осуждением, как резвят­ся, теряя облик человеческий, ближние, приказала себе налечь на вино. В конце концов, она сделалась такой же резвой, как все, и даже насмешливые Ленины взгляды ее не трогали. Лена веселилась наравне с прочими, хохотала над скабрезностями Руслана - "Вот где черти водится!", и просила Мишеля рассказать  какую-ни­будь историю из его богатой любовным опытом жизни. В историях этих мачо всегда выглядел идиотом, но не понимал этого. Он от души потешался над ситуацией, когда, вернувшись от очередной пассии, обнаружил себя наутро без ничего, кроме розовых, до ко­лен, трусов подругиной бабушки. Пожалуй, лишь Вадик, наблюдав­шая за гулянкой, словно со стороны, замечал, как мало пьет Ле­на и как цепко вглядывается в каждого из-под полуопущенных ресниц. Вадим, как и Лена только притворялся полноценным членом компании. Телом и даже голосом он присутствовал на импровизи­рованном банкете, душой и мыслями находился рядом с Таис. Что с ней будет, когда ее деревню снесут бульдозерами, а отец, не дай Бог, - погибнет? Таис, ставшая для Вадима олицетворением обреченного мира, не переживет свой мир.
«Посмотри на меня!- будто бы говорила ему Таис. - Какую работу я смогу найти в городе? Кем я стану там? Шлюхой, содержанкой какого-нибудь бандита? Подростком я спускалась в город с подругами, потом перестала. Меня то и дело норовили оттеснить от девчонок, затащить в какой-нибудь подъезд или в сквер.»
«Тебе нужен мужчина,- мысленно ответил Вадим.- Мужчина, кото­рый смог бы за тебя постоять»
- «Тогда и его убьют».
- «Это еще как сказать».
- «Разве что какой-нибудь бандюган положат на меня глаз. Но та­кого я себе в мужчины не выберу».
- «Даже если ради тебя он перестанет уничтожать красоту?»
- «Что же он тогда станет делать? Он  разорится, перестанет быть крутым, и все вернется на круги своя.»
-«Ты плохо знаешь людей. Простых людей из большого мира. Они точно так же страдают от бесправия, безденежья, безнадеги...»
- «Я знаю, что мы тонем, всей страной, в экскрементах наших пра­вителей. Мы еще барахтаемся, но экскрементам конца-краю нет…»
- «Нам надо объединяться».
- «Ты понял, что предложил сейчас? В конечном счете, мы должны будем уйти в партизаны. Но дельфины партизанами не бывают…»
- О чем задумайся?- Вадим и не заметил, как Лена оказалась с ним рядом. – Все еще страдаешь из-за своей вылазки? Брось! Ниоткуда тебя не выпрут. Хочешь, зуб дам?- и она ослепительно улыбнулась. Вадиму улыбка ее показалась хищной.
-Ты станет моим ангелом спасения?
- А если да?- изогнула бровь Лена.
- Не стоит усилий. Я же быдло, выскочка, что там еще обо мне го­ворят?
- Лично я так не говорила,- надулась Лена.- И я так не думаю.
- Брось, Лен, я сам слышал, вот этими вот ушами. Но меня это не колышет.
- А что тебя колышет?
- А что тебя?- посмотрел он прямо в ее суженные глаза.
- Я первая спросила.   
- Я думаю, может ли красота спасти мир.
- Если ты о той рыжей…
- А твоя красота спасет мир?- перебил он.
- Моя - да!- ответила она горделиво.- Если я этого захочу.
- Мне кажется, ты этого не захочешь.
- Это почему?- она выпятила воинственно подбородок.- Что ты обо мне знаешь?
 -Очень мало. Но тебе подходит роль, которую для тебя изваял Адамдыч.
- Анекдот хочешь?- Лена опустила на миг глаза, чтобы погасать за­полнившую их злость. – Вы кто?- Добрая фея.- А почему с топором?- Вот видите, как мало вы знаете о добрых феях!
- Лен, а почему ты с топором?
- Я?!- она расхохоталась как та, прежняя Лена Сдоба с их курса, претенциозная блондиночка с комплексами. И тут же, нагнувшись к самому уху Вадика, прошептала с видимым наслаждением.  – А это - чтоб защищаться от лесорубов.
- Каких лесорубов?
- Которые придут спасать Красную Шапочку, дуру патологическую, и ее дуру бабушку!
- И кто у нас в сценарии лесорубы?
- Они еще не пришли. Но мы должны быть во всеоружии, правда?
- А мы - это кто? Наша тусовка?
- А ты видишь нашу тусовку? Нет, ты где-то совсем не тут!
- Лен, я тебе ответил на твой вопрос, а теперь ответь ты: что тебя вдруг так сильно заколыхало? Инстинкт тиранозавра проснулся?
- Он и не засыпал!
- По отношению ко мне?
- По отношению к тебе - да! Я тебя вдруг для себя открыла.
- А теперь закрой. Хорошо?
- Какой ты храбрый!
- Не очень. Но мне совсем не нравиться бояться тебя, Лена. Во-первых, это не располагает к общению, во-вторых, унижает мое мужское досто­инство.
- Так что во-первых, а что во-вторых?- Лена потянулась с кошачьей грацией и, сложив губы трубочкой, выпустила Вадиму в лицо струю алкогольно-ментолового дыхания.
- Сама решай.
- Мне как раз и не надо, чтоб ты меня боялся.
- Собираешься меня изнасиловать? Но я такой дурак и козел, что не готов любить женщину под дулом пистолета.
- Ты дурак и козел.- удовлетворенно констатировала она.- Я хочу по­менять вас ролями с Мишелем. Чтобы ты был моим партнером.
- Ты смеешься, Лен? Променять мачо на дурака и козла?
- На самом деле, Вадим, дурак и козел - это он. Ты хоть слышал, что он несет?
- Нельзя судить о человеке по тому, что он несет, когда пьян.
- Вот тогда-то он и проявляет себя в полной красе!
- Чаще - наоборот. За человека говорит синька, а синька от кого, Лен?
- От Диониса, Вадик! Потому что Дьявол, которого ты хотел помянуть, он везде. В тебе, во мне, в твоей рыжей!
- Она не моя.               
-Хорошо, если так! Но я своими глазами, вот этими! - она придви­нула к нему лицо с льдистыми насмешливыми глазами, -  Я видела, как вы прощались.
- Как брат и сестра.
-Тебе так не хватает сестричек?! Бедный!
- Лена, ты хочешь, чтоб я ушел?
- Что ты, мне так с тобой интересно! Вот не думала, что ты такой интересный!
- Я занимался самообразованием. Как и положено плебею.
- А у тебя, оказывается, комплекс!
- Нет, Лен, во мне говорит моя плебейская гордость. Плебеи, между прочим, выиграли Вторую Пуническую войну. Это были рядовые римские граждане, работящие и храбрые, пока рыба-Рим не стала загни­вать с головы.
- Вадик, ты будешь моим партнером!
- Лен, я не понял: здесь всем командуешь ты? - yжe все понял Вадим и вспомнил предостережение Таис.
- Шерше ля фам!;- улыбнулась Лена лукаво.
- А Мэтр в курсе, что задумала фам?
- А куда Мэтр денется? Или ты думаешь, наша балерунья сыграет луч­ше? Дочь партизана!- выплюнула она язвительно.
- Режиссер здесь не я и не ты. - Он встал было, но Лена удержала его.
-Вадим, последний вопрос. Очень важный. Это гипотетический вопрос, от балды! Вот если б я тебе предложила спасение красоты в обмен на ночь со мной, ты бы согласился? Если бы от тебя зависело, будет здесь все цвести, благоухать или…
- Лена!- перебил он.- Этот вопрос может мужчина задать женщине, но не наоборот!
-То есть, я тебе - никак?- на миг ему показалось, что она вцепится ему ногтями в глаза.
-Ты опросила от балды. Я от балды отвечаю, что мужчины и жен­щины в известном смысле сильно отличаются друг от друга.
- Баиньки собрался?- тоном любящей мамаши спросила Лена.
-Устал. Да и бухать надоело.


- Пап, что-то плохо?
Сидя на перевернутом ведре на задах своего дома, Максимилиан Христофорович привычно доил козу. Этим он занимался с тех пор, как остался один, с маленькой   дочкой на руках. Но даже когда Таис выросла, козу он продолжал доить сам.
- С чего ты взяла? - коротко глянул на дочь Корнишин.
-Ты напряженный очень. Даже спина. Пап! Я же все равно узнаю!
 - Доча, раз ты у меня пифия,- улыбнулся ей председатель,- скажи, к добру ли нам все это кино? Мне это... ново и непривычно.
- Но у нас нет другого выхода, старого и привычного?
Она присела рядом на корточки, и коза дернулась, взревновав.
- Если и есть, то я его не вижу.         
- Я попробую увидеть,- помолчав, пообещала Таис.
- Что ты задумала, дурашка?- не будь у председателя заняты руки, он бы потрепал свое чадо по волосам. Рыжим, как у ее покойницы матери. Солнечным, как он их называл.
- Пойду сниматься в кино.
- Доча!- председатель отпустил, наконец, козу и тяжело поднялся с ведра.- Это может быть такой порнухой!..
- В порнухе я сниматься не буду,- успокоила его Таис.- Ты же знаешь, что не буду. Я хочу пообщаться с дядькой, которого они зовут Мэтр.               
- Откуда ты знаешь, как они его зовут?- насторожился Корнишин.
- Я наша еще одного дельфина!- просияла Таис.


Утро заявило о себе звуками приятными и не очень: пением пету­хов, мычанием коров и треньканьем мобильного телефона в карма­не Сусликовских штанов. Телефон зазвонил в тот момент, когда Геннадий Адамович размышлял о двойственности человеческой при­роды, и по определителю номера Мэтр понял, что не спиться на заре заботливому Лениному папаше. Будь у Геннадия Адамыча дети, он бы проникся волнением Олигарха, но Сусликов детей не завел. Поэтому звонок Олигарха сперва возмутил его своей неуместностью, а сразу затем - напугал: почти сутки Геннадий Адамович в глаза не видел вверенное ему сокровище. Сам он при этом оставался совершенно спокоен – случись, что с Жар-Птицей, ему доложили бы. Но логически верно мог мыслить Мэтр, а не встревоженный монстр с единственной слабиной. Пришлось внутренне собраться и сообщить Олигарху, что учитель только что видел лучшую из своих учениц спящей утренним сном, самым крепким и сладким. Олигарх удовлетворился ответом, но мысль, которую Геннадий Адамыч почти додумал, улетучилась, оставив по себе привкус до­сады. Привкус усилился с появлением в саду Лилии Матвеевны. Добрая женщина успела собрать на стол и вышла звать постояльца завтракать. При одной мысли о еде желудок Мэтра спазматически сжался, и Мэтр, замахав на Лилию Матвеевну лапками, помчался к изгороди, топча помидоры.
Лилия Матвеевна неодобрительно посмотрела и на грядки, и на сотрясаемую конвульсиями спину гения, и крикнула в эту спину: "Надумаете есть, так идите! Хоть квасу-то попейте перед работой». Мэтр был не в том состоянии, чтобы поблагодарить за заботу. Как ни странно, пару часов назад он чувствовал себя много лучше. Наверное, благодаря звездам. А  возможно, срыв организма вызван был звонком Олигарха? Как ни стыдно было Сусликову признаться в этом себе, перед Олигархом он трепетал, как трепетал бы любой живущий при виде пылающей утробы Молоха, в которую его вот-вот зашвырнут. Сусликов ненавидел себя за трепет, но трепет был сильней разума. Это была естественная реакция на Абсолютное Зло в одной из его многочисленных ипостасей. Зло с незначительной слабиной, о ко­торой Мэтр ничего не знал в этот миг. Геннадий Адамович заторопился в дом - кружка кваса пришлась бы сейчас очень кстати - но на крыльце его ждала новая неожиданность. Там стояла Таис.
- Доброе утро,- улыбнулась она, не размыкая губ.- Вы не уделите мне...
- Уделю! - выдохнул Сусликов. День, начавшийся с парадоксов - Абсолютное Зло по телефону и ангел чистой красоты лично - обещал значительные события. - Я очень рад, Таис. Не ожидал тебя так рано, еще и не умывался... Так чем могу служить?
Таис не успела ответить. На крыльце воцарилась есаулша ее отца и разразилась громким: «Таиска! Христофорычу худо? Это он тебя послал до меня?»
- Все хорошо, тетя Лиля,- с ангельским терпением ответствовала Таис. - Просто мне надо поговорить с Геннадием Адамовичем.
- Тебе? С ним? А о чем таком?- возопила старая мымра.
-Теть Лиля, мне с ним надо поговорить, а не с вами.
- Что еще за секреты?! Отец знает?!
- Конечно,
- Ну, так, говори! Раз отец знает, и я могу!
Сусликов почувствовал потребность немедля придушить эту одиозную бабу, мракобеску, выскочившую из глубины средних веков, но силы были не равны, а дать словесную отповедь хамке помешал новый звонок мобильного. На сей раз чудо техники Геннадия Адамовича порадовало: Серега Завадский ждал Гену подле школы, чем скорее, тем лучше. Голос у Завадского был обычный.
- Серега!- подстраховался Мэтр,- Там как, все в порядке?
- Будь спок! - снял с души Мэтра камень старый товарищ по работе. И Ген­надий Адамович, очень официально поблагодарив Лилию Матвеевну за квас, пить который ему, к сожалению, недосуг, столь же официально предложил юной леди следовать за собой. К школе. Если это юной леди удобно.
- Удобно,- заверила Таис. И они вышли за калитку, оставив цербера негодовать в одиночестве.
- К вам на съемки, в массовку,- сразу же взяла быка за рога Таис,- надо записываться или можно просто приходить?
- Сразу приходить!- всеми фибрами души возликовал Сусликов.- Ко мне лично.
Распрямился молодцевато, но вспомнил о Христофорыче и продолжил отечески - деловито: «Мы решили сюда лишних людей не брать. В целях экономии средств и нервов. От них потом одна морока с отчетностью. Сплошь казуистика. Так что запись буду вести либо я сам, либо 3авадский Сергей Станиславович, с ним я тебя сейчас познакомлю. Мы друг другу доверяем, никого обманывать-обсчитывать, не намерены. С нашей стороны все будет тютелька в тютельку, ну, а если из ваших кто-то станет сачковать, то, я думаю, остальные этого не допустят. Верно?»
Таис кивнула.
- Нy, а что касается тебя...- Мэтр скосил глаза на серьезную и доброжелательную красавицу.- Тебе я намерен предложить роль. Никакой порнухи, клянусь своей плешью!
Сусликов торжественно похлопал себя по плеши, и тут Таис так по-детски расхохоталась, что бывалый бабник задним числом себя укорил: "Педофил хренов! А еще Мэтр!"


Впечатления дня не давали Вадику уснуть почта до утра. Все навалилось сразу: удивительная Таис, море, многоликая и опасная Лена, так внезапно сорвавшая с себя маску мелкой курсовой стервочки... На листе белой бумаги стали проявляться наплывами причудливые изображения: зубы тиранозавра и улыбающиеся пасти дельфинов, Мэтр, барахтающийся в пенной пучине вод, и даже Эрнесто Че Гевара, изображенный на майке, в которой оказался Руслан. Наверное, потому, что именно Руслан прервал краткий сон Вадима, вломившись на заре в комнату с пением "Бэлла чао".   
 -Слышь, придурок!- вклинился в пение злой голос разбуженного Мишеля. – Заткнись, пока я тебя не вырубил!
- Мужики! - не внял пьяный Руслик,- Подъем! Солнце взошло!
- Слышь, ты!- угрожающе заскрипел пружинами кровати Мишель, но тут Руслана затошнило, он метнулся к окну рядом с Вадиковой кроватью, перегнулся через подоконник и спикировал бы на темечко со второго этажа здания сталинской постройки, не проснись Вадим несколькими минутами раньше. Вадим успел схватить Руслика за футболку - без всяких изображений, отметил он механически - втянуть в комнату и кинуть на постель. Руслик затих мгновенно. Мишель же, наоборот, пробудился к жизни.
- Блин! - исторг мачо с запоздалой тоской.- Во назюкались! Пива  не осталось, не знаешь?
- Я первый ушел.
- А, ну да. Будь другом, погляди в моей сумке,
Бодун способствовал демократизации отношений, и мачо, еще вчера снисходительно именовавший Вадика малышом, сейчас просил об услуге.
- А если нам работать?
- Отработаем! Не впервой!- убеждённо заявил мачо.- Я, когда с театром на гастроли мотался, и не в таком виде работал. Ты себе даже не представляешь, какой был гудеж! С ночи все никакие, утром на корячках сползались на репетицию, а на сцену вышли - орлы! Ни один хрен бы не догадался, до чего  нам хреново! - и Мишель хохотнул, довольный получившимся каламбуром.
Мишель попал к Мэтру, проработав пару лет в каком-то районном театре. Кем, неизвестно, поговаривали, что монтировщиком декораций, но, скорей всего, типажного мачо использовали в кордебалете. То ли мачо и впрямь блистательно себя проявил, то ли бухал, с кем надо, но театр дал ему направление в вуз.
В сумке Мишеля не обнаружилось ничего - чем-чем, а запасливостью мачо не отличался - и Мишель   трагически застонал.
- Вадька, будь другом, сходи к девкам!- воззвал он затем.
- Сдурел?
- Вадька, мне надо!
- Ты знаешь, который час?
- А откуда Руслик примчался никакущий? От девок!
- Скорей уж, от технарей.
- Вадька, дуй к технарям. И к Людке, она добрая, даст.
- Вот к кому-кому, а к Людке я точно не пойду,- заявил Вадим, сетуя на себя за мягкотелость, но Мишель был так непривычно-жалок, что Вадим сунул-таки ноги в сандалии и отправился на поиски гнезда «гу­сей-лебедей».
«Гуси-лебеди» дрыхли мертвецком сном, а так как никого будить нельзя не только в России, но и в других странах Содружества, Вадим осторожно покинул гнездовье техперсонала. Он брел, не солоно хлебавши, убивать надежду Мишеля, когда из-за двери учительской до него донесся непривычно взволнованный голос Людки-три-в одном: «Я боюсь! Я еще никогда так не боялась! Все бы сейчас бросила на хрен, забилась в щель и работала до пенсии в какой-нибудь задрипанной парикмахерской!»
- Ну, а чего ты сразу не отказалась?- мягко укорил голос Завадского. - Сослалась бы на острый аппендицит правой голени, перелом мягких тканей…
- И был бы у меня сразу и перелом и аппендицит! Навсегда! Не такие это люди, Сережа, кому отказывают. Они к этому не привыкли.
- А может, ты даже не попыталась?- в голосе Завадского сквозь шутливые нотки проступала нешуточная тревога, и Вадим, отступив от двери, привалился к стене у косяка.
- Да они разговаривают только в приказном тоне!
- Это потому что мы позволяем так с собой разговаривать!- гневно заявил оператор. Людка всхлипнула, и Завадский сменил интонацию на утешительно - беззаботную: «Ты, Люсь, главное дело, не паникуй! Бог не выдаст, свинья не съест. Не привыкать нам прорываться с боями!»
- Сережа, ты только никому!..
- Да будь спок!
Сергей Станиславович так резко толкнул дверь, за которой прятался  Вадик, что тот едва успел сесть на корточки, придав себе вид донельзя пьяного охламона.
- Ба! Кого я вижу!- вскричал с нарочитой живостью оператор, и Людка завопила панически: "Кто там?! Кто?».
- Спокойно, Люсь, это наша пьющая молодежь. Да не просто молодежь, а герой вчерашнего шоу,- добавил он, вглядываясь в Вадима.
-Ты уверен?- не успокоилась Людка.
- Люся! Ты же слышала, как детишки со вчера и до сегодня резвились. Вот и дорезвились, болезные.
- А вдруг?.. Он подслушивал?! - чуть не зашлась Людка в истерическом плаче.- Почему он именно здесь?!
- Потому что именно здесь его настигла карающая сила отруба,- бодро объявил оператор. И в шутливом его голосе зазвучали жесткие нотки: «Люсь, выпей валерьянки. Запрись и спи. Будь уже умной бабой! Я сам разберусь».
Дверь учительской захлопнулась, а рука Завадского легла на плечо  Вадима.
- Вадик, ау! - позвал Сергей Станиславович.
- А?- сделал Вадик вид, что очнулся,- Это кто?
- Это я, дед Пихто Сергей Станиславович. А ты что здесь делаешь?
- Сергей Станиславович!- изобразил Вадим безмерную радость.- А я вас искал! Маня за пивом послали! Надо же полечиться, а то… ну, вы понимаете…
- Не понимаю,- сурово объявил оператор.- И пива у меня нет!
- Ну, дядь Сережа!- заныл Вадим.- Я так вас искал!   Везде! Ваши спят никакие! Им можно, а нам нельзя? Я уже даже к Людке просить пошел, но не дошел, а тут вы! Дядь Сережа! - добавил он мольбы.- Меня не поймут! Это же знак, что открываю глаза и – вы!
Завадский несколько секунд рассматривал Вадима в упор, очень внимательно, потом вздохнул и скомандовал устало: «Вставай! Я у своих вчера реквизировал. Но только по чуть-чуть! И чтобы больше меня никто не искал!».               
Добрый дядя Сережа сделался вдруг очень грозен. При мысли, что Завадский не поверил в его глобальное опьянение, Вадиму стало нехорошо. Так плохо, что при попытке подняться он отлетел к противоположной стене, отрекошетил от нее и едва не рухнул на оператора. Сергея Станиславича этот его кульбит, кажется, успокоил.
- Эх, Дорошевич!- укорил он.- А еще шахтерский парень, рабочая кость! До чего мельчают люди в среде искусства!


- За кого свечку ставить?- спросил Мишель, когда Вадим вручил ему початую колбу пива.
- За дядь Сережу.
- А он чего не спит, бдит?
- Откуда я знаю!- зло буркнул Вадим и переступив через свисающие в проход ноги Руслана, бухнулся на свою койку. В вопросе Мишеля, скорее всего, подвоха не содержалось, но сейчас Вадим готов был во всем буквально усматривать некий преступный замысел.
«Ну, его на фиг, искусство!- подумал он с остервенением.- Все эти игры богов!» Вспомнил слова Людки-три-в одном, ее срывающийся от отчаяния голос, и решил, как заразившись отчаянием: «Завтра же, нет - сегодня! - все бросаю и домой! В Мухосранск! В забой!».


Зоя проснулась поздно, с чувством глубочайшего отвращения ко всему на свете, в первую очередь - к себе. С ощущением, что жизнь кончена, и с того рубежа, на котором оказалась вдруг Зоя, все прежнее кажется преисполненным тихого радостного свечения. Даже ненавистная балетная школа перестала быть ненавистной!
- Это конец!- вслух пробормотала она.
- Это бодун,- опровергли с соседней койки. – Привыкай, Зоенька, раз уж ты начала новую жизнь.
- Какую жизнь?- тупо спросила Зоя. Ей было слишком гадко, чтоб ядовитый Ленин голос мог ее уязвить.
- А ты не помнишь?- гаденько хихикнула Лена.- Как ты тут с Русланом кувыркалась?               
- Не ври,- попыталась запротестовать Зоя.
- Ну да! Раз ты этого не помнишь, этого не было! Хочешь, у Мишеля спроси. Нет, я тебя не осуждаю, наоборот! Ты мне вчера даже понра­вилась. Такая прикольная была! На человека похожа.
 Зоя села - комната с Леной в ней сразу же стала убегать из ее поля зрения - сфокусировалась на Лене, безмятежно возлежащей напротив, по ту сторону покрытого отбросами стола, и уточнила обреченно: "Ты шутишь?".
- Говорю же, ты мне вчера даже понравилась! Я, признаться, думала, ты фригидная!
- Ленка!- взмолилась унизительно Зоя.
- Я думаю, теперь мы найдем общий, язык,- объявила Лена и тоже села.- Пиво ищешь? Помочь?
- Какое, к дьяволу, пиво! - Зоя уткнулась с размаха лицом в колени. Комната от резкого движения головой вновь зашаталась и пошла ходуном, но Зою уже не волновало, что происходит с ее  организмом. Все одно жизнь внезапно оборвалась!
- Да ладно тебе!- покровительственно пропела Лена.- Сделанного не вернешь, да и не было ничего такого, чего не бывало с другими. Я даже думаю, тебе повезло, ты избавилась от комплекса своей исклю­чительности. А если б не избавилась, была бы, как твои предки. Извини, подруга, но твои предки - ходячие трупаки. Идюшатина, фаршированная дерьмом!
Лена получала удовольствие от каждого слова, которое вбивала как гвоздь в гроб Зоиной жизни, но и это Зою уже не трогало. Тупо гля­дя в пол, она изобретала способы раз и навсегда покончить с омерзительным физическим бытием. Допить, что тут осталось, а потом сига­нуть в окно? Зачем в окно, когда кругом - скалы? Уж умирать, так красиво, на свежем воздухе! Вешаться - некрасиво, а прыгнуть, как Сапфо, прямо в небо...Или доползти каким-то чудом до моря, смыть хотя бы с тела вселенскую грязь и поплыть - до самого горизонта… Никакого смертного греха в этом не будет, это будет акт очищения от скверны. Нет же понятия греха у японцев, вскрывающих себе животы, дабы сохранить честь, не было его и у римлян, предпочитавших гибель бесчестию, и у других дохристианских народов. И если верно, что каждому воздается по вере его, то предстанет Зоя после смерти перед Буддой или перед Юпитером. Или ни перед кем вообще не предстанет, потому что все неверно. В корне, изначально, с основы основ.
 Зоя еще обдумывала варианты своего ухода, а Лена потешалась над ней, когда дверь распахнулась настежь, и в проеме ее возникла мощная по энергетическому излучению фигура Геннадия Адамовича. Крохотный Геннадий Адамович, казалось, вмиг занял собой все пространство не только комнаты, но и мира подлунного. Постоял, вперив взор верховного судьи в группу из двух застывших фигур, а затем решительным шагом пересек комнату. Двумя пальцами, как дохлую мышь за хвост, взял со стола за горлышко бутылку из-под водки, и Лена сжалась непроизвольно, став похожа на Зою, как двойняшка-сестра.
- Так, значит...- выговорил Мэтр тихо, и Лена вдавила голову в плечи. Она знала, что Мэтр не разобьет бутылку об ее голову, но лучше б он это сделал! Зоя испытала потребность зарыдать, но не смогла издать ни звука.
Мэтр с гадливостью вернул бутылку в общую помойную кучу, передернулся всем телом и шагнул к окну - глотнуть свежего воздуха. Там он и замер, величественный и грозный, будто Зевс и прочие небожители. Тогда Зоя решилась всхлипнуть - коротко и надрывно - а Лена обрел дар речи. Самодовольная коварная Лена превратилась в перепуганного ребенка и заговорила умоляюще, глотая слова: " Геннадий Адамыч! Ну, простите! Пожалуйста! Мы так больше не будем! Зоя, скажи! Мы тут сидели, сидели! Везде солнце, красиво, a мы… Геннадий Адамыч!"
Еще миг, и она, кажется, пала бы в ноги учителю аки кающаяся Магдалина, на которую и впрямь была очень сейчас похожа, но тут Мэтр молниеносно к ней развернулся и заговорил сам: «Я не могу так работать! В таких вот условиях! С такими людьми! Бардак! Ни на кого нельзя положиться! В Штаты, в Израиль, в Мозамбик, к черту на куличка уеду, а вы тут спивайтесь на здоровье, теряйте человеческий облик, любимые ученицы! И это лица культуры?! Не надо вам будущего, значит, так тому и бывать!»- И, завершив тираду, помчался к двери - стремительный и легкий, неумолимый.
- Генадамыч!!- хором взвыли вслед магдалины.
Геннадий Адамович обернулся к ним, когда они на это уже не надеялись.
- Отсыпайтесь!- сменил он гнев на проблеск милости.- Приходите в себя. Чтоб завтра были в форме!
Мэтр исчез, а магдалины поглядели покаянно в лица культуры - друг  на друга, и то, что отразилось в зрачках, их ужаснуло. Даже Лену, которая до Адамыча считала себя вполне ком иль фо.
- Ну, и что теперь делать?- спросила Зоя, придирчиво рассматривая свое изображение в Лене, Изображение было выпукло-вогнутым, с притухшими веками и отеками ниже глаз. Зоя впервые в жизни так набралась, и вопрос ее праздным не был - ей требовались практические рекомендации.
- Срач надо убрать,- указала Лена на стол. Отвращение, испытанное Мэтром виде трупных остатков пиршества, передалось ей, и ее замутило. - А потом - в душ!
- Может, в море?
- Дура! Голова закружится, и будет тебе полный улет!
Зоя этого уже не хотела. Мысли о сиппуке исчезли вместе с Адамычем.
- А мы осторожно. На такой пляж, куда не надо спускаться.
Зоя вспомнила слова своего отца, которые тот часто повторял на курорте, возвратившись с затянувшегося банкета: «Море - лучший вытрезвитель».
- Здесь везде нужно спускаться. Насколько я петрю в топографии. Не сиди!
Зоя кивнула и потянулась за банкой пива - папа тоже так делал, когда под рукой не оказывалось моря - но Лена прервала ее движение окриком: «Стоять! День, начатый пивом, заканчивается водкой!». И принялась сгре­бать в большой полиэтиленовый пакет все подряд, включая напитки, в которых так нуждался Мишель. К Лене возвращалось хорошее настроение: партизанская дочка, эта бочка дегтя без ложки меда, превращалась в скромную мадам Бонасье.


Мальчиков своих Мэтр пугать не стал, он знал, что за него это отлично сделают девочки, но старшего оператора все-таки пожурил: «Что это ты, Серега! Ты же здесь был все время!»
- Гена! Мне своих гусей-лебедей хватает!- и с улыбкой и с вызовом отве­тил Завадский.- Твоих козлов я пасти не нанимался. А тебя, кстати, ждал вчера. Тщетно! Мы вчера по пленэру побродить собирались.
- Виноват, исправлюсь!- тут же снял претензии Сусликов.- Дела были, Серега. Этот пленэр, Серега, такая пороховая бочка, если б ты только знал!
- Догадываюсь,- усмехнулся в прокуренные усы оператор.- Большие деньги, Гена, штука смердявая. И пленэр yж слишком хорош!- закончил он с сожа­лением, и Сусликов сразу стал деловит: «Серега, работаем по плану. Мест­ные пусть начинают шалаши ставить, кострища   выкладывать, а я к предсе­дателю. Осмотрись пока тут с командой, как следует осмотритесь!»
- А твоих архаровцев как, за порог и дальше ни-ни?- уже вслед ему крик­нул Завадский.
- Хрен с ними!- на бегу махнул рукой Мэтр.- Парней делом займи, а с дев­ками я уже поработал! Осматривайся!
Сам он эту местность уже осматривал. Инкогнито. В составе липовой ко­миссии под водительством местного культурного чиновника Иловайского. Комис­сию для того и создали, чтобы Мэтр, поколесив по району, выбрал себе сценическую площадку. Тогда Иловайский и предложил смотаться во владе­ния его старого приятеля Корнишина. Пока Корнишин с Иловайским преда­вались армейским воспоминаниям, а шестерки из комиссии вешали лапшу на уши Лилии Матвеевне Зверевой – грядет, дескать, фестиваль народного творчества - Мэтр, во всем сермяжном, побродил по окрестностям и понял, что искать уже ничего не надо. Ни председателя, ни Таис он тогда не видал - с официальными лицами общались официальные лица из АРК, но хозяйство Корнишина произвело на Геннадия Адамовича отрадное впечатление. Твердая рука чувствовалась во всем, что осталось от процветавшего когда-то совхоза. Даже следы беспредела, аукнувшегося в народных низах пьянством, грязью и наркоманией, в корнишенской деревне отсутствовали. Во всяком случае, глаза не мозолили.
Председателя Мэтр застал в конторе, перебирающим бумаги.
- Мы, между прочим, тут кое-что еще производим!- приветствовал его Христофорыч так, словно Сусликов подменил ему живого журавля дохлой синицей.
Сусликов не обиделся, он понимал настроение председателя. Даже разделял его. Поэтому Мэтр уселся на стул напротив раздраженно-угрюмого Христофорыча и ответил со спокойствием: «Да Бог в помощь! Лично я тебе палки в колеса не вставляю. А беда у нас общая.»
- Что за беда?!- встрепенулся председатель.
- Христофорыч! Слушай сюда!- воззвал Мэтр и властно вскинул ручонку,- Я знаю, что кажусь тебе смешным, не сказать хуже, но мы с тобой одной веревочкой связаны - этой землей, на которой мы оба трудимся. - Христофорич раскрыл рот – возразить, но Сусликов не позволил прервать себя. - И от того, каким будет конечный результат, будет зависеть, как мы с тобой будем жить. Мы и те, кто за нами. Как и где. Мне можно продолжать?
- Почему ты мне это говоришь?- успел вставить реплику председатель.
- Потому что мы с тобой - пострадавшие!- Новой фразой   Сусликов Христофорычу разразиться не дал.- Я знаю, что ты скажешь.  Что вся наша страна - пострадавшие и дети пострадавших! И это правда! Но одно дело, когда люди страдают как личности - за убеждения, да пусть за длинный язык, за дурь! - но другое, когда их гнобят за принадлежность к той или иной социальной, национальной, религиозной группе! Не разбираясь, кто прав, кто виноват, у кого какие заслуги перед Отечеством! Не подох с голода в деревне - кулак! Имел бабушку-княгиню - контрик! В Бога веруешь -  мракобес! Но еще страшней, Христофорыч, когда власти плевать, сколько у тебя голов скота, и училась ли твоя бабка в Смольном! Когда ты в Отечестве - инородец! Да! - возвысил он голос. -  Это было жидовское Отечество! Нам еврейский Коминтерн обеспечил такое Отечество! Я имею право так говорить, мой прадед Кац наверняка был борцом за счастье всего человечества! А твоих предков, как  и армян, татар, караимов, прочих из Крыма выкинула та стерва, которой вздумалось сделать Крым еврейской республикой, жена Молотова! Ты  не знал?
Этого Христофорыч не знал и дальше стал слушать Адамыча с интересом.
- Но ты ответь, отчего они полезли во власть так прытко, мой Кац и прочие? Потому что были ненавидимы! Православием ненавидимы! Русским Ванькой, которому надо было оторваться на том, кто еще бесправней, спустить пары! Я никого не оправдываю, Христофорыч, и никого не осуждаю, оставим прошлое в Стиксе. Дерьмовое у нас прошлое, но завтра будет еще дерьмовей, если будем в этой выгребной яме барахтаться каждый сам по себе! Надо искать точку сближения! И она у нас есть: наши невинно пострадавшие предки!
- Погоди!- наконец-то взял слово и председатель.- Это как же будет звучать - кто не из наших, из инородцев, того геть сраной метлой?  Ты не славянофоб часом, Адамыч?
- У меня мама русская!- возмутился его тупости Сусликов.-Любимая мама!
 - А у меня в селе - веской твари по паре!- не проникся Корнишин.- Ты мне их отсеивать предлагаешь? По принципу борьбы со вчерашней титульной нацией? А ты эту нацию видел при Совке?! В российской глубинке?!
 - Не горячись!- взмолился, воздев руки, Адамыч.- Мы с тобой заехали не в ту степь. Справедливости нет, есть необходимость. Вот принцип, которым всегда руководствовалось государство. Любое! Есть необходимость соблюдать нормы закона - они будут соблюдаться. А если для кого-то личный каприз есть жизненная необходимость, то все нормы - правовые, моральные, прочие - полетят в тартарары! Ты же философ, Христофорыч, что ты встал в позу Пассионарии? Я не говорю сейчас на о твоих односельчанах, ни о своей команде - только о нас с тобой. 0 том, что мы братья по судьбе наших предков.
- Хорошо!- устал от его трескотни председатель.- Чего ты от меня хочешь, камрад? Конкретно!
- Я предлагаю тебе выход. На случай, если нас обоих кинут фейсом об тейбл. Я тебе предлагаю, брат, объявить свои угодья территорией компактного проживания национального меньшинства. Что ты глаза на меня таращишь? Индейцы Америки добиваются независимости от США, и нормалек, а твой на­род еще древнее индейцев! Он уникален! Его в Красную книгу впору записы­вать! Прямые потомки древних тавров!
- Ты на учете не состоишь?- тихо спросил Корнишин.
- Эллины не прокатят! Состою я на учете, Христофорыч, в Союзе кинематог­рафистов. Потому и говорю тебе как автор многих кино: чем идея абсурдней, тем у нее больше приверженцев. Это конфетка в пестрой обертке, а чело­вечество - дитя малое! Те, кто считает себя взрослыми и мудрыми - есть, по сути, окаменелые останки вчерашней мудрости! Мы сделаем фильм об уни­кальном народе, его культуре…
- Какой культуре?! - взвыл председатель.    
- Культурой твоя дочка займется. Она этим и так уже занимается. Она кем себя считает?               
- Фантазирует ребенок.
- Вот и отлично, что фантазирует! Откуда, по-твоему, берутся легенды? Их кто-то нафантазировал! А через века другой кто-то начинает в них копать­ся в поисках фактов, правды жизни! И ведь находит! Потому что, создавая легенды, мы творим действительность, Христофорыч! И не надо мне про пе­репись населения! По ней и половина якутов - русские! Люди, пережившие геноцид, стали поголовно писаться русскими, украинцами, кем угодно, толь­ко не таврами! Таврам бы такое тавро выжгли на лбу!..
- Хватит!- хрястнул председатель кулаком по столу.- Считай, я не слышал эту бредятину!
-Тогда готовь суму заплеченскую,- спокойно посоветовал Сусликов.- И паранджу для дочки. Земля в цене растет ежесекундно, и пока мы здесь с тобой размовляем, твою землю, возможно, кто-то уже купил. Документы имеются. Еще десять лет назад кто-то все здесь скупил под корень, но тебя взашей гнать руки не доходили! Дошли, вот! И что ты делать станешь, честный маленький человек?
Председатель сжал кулаки, Сусликов озвучил собственные его подозрения, и озвучил убедительно.
- Честный человек и маленький человек - совсем не одно и то же! - возвестил тоном оракула Сусликов.- Быть большим человеком - не значит быть честным. Я, например, не маленький человек, - он гордо распрямился на стуле.- Я гениальный человек деликатного телосложения. А пока  ты, Христофорыч, будешь считать себя маленьким человеком, пока не избавишься от этой гибельной установки, ни хрена у тебя не выйдет!               
-Ты, Адамыч, авантюрист.- тоскливо констатировал председатель.
- Да! Только авантюрист и может изыскать способ выбраться из выг­ребной ямы. Нормальный ум просчитывает варианты и смиряется с тем, что вынужден потонуть. Авантюрист - это мастер нестандартных решений. У тебя выход один - авантюрный, зато действенный – создать народ и уже под него застолбить территорию. А я тебя обеспечиваю международной поддержкой. По линии искусства, которое масштабней всякой политики. Потому что говорит с народами на понятном всем языке, из души в душу!
- Ты-то что с этого поимеешь?- проявил подозрительность Корнишин.
- Как что? - изумился Сусликов.- Славу первооткрывателя! Фильм, которым смогут гордиться мои внуки, если они у меня будут. На сегодня у нас имеется одно «но»,- подался он к Корнишину ближе.- Девочка, под которую мы с тобой получили первичный капитал. Если с этой девочкой что случатся, нам не жить, ни тебе, ни мне!
- Кто такая?- нахмурился председатель.               
- Леночка. Революционерочка из клана дяденьки Олигарха.
- Ого! – присвистнул Корнишин.
- То-то, что ого! От охраны она категорически отказалась, а враги, сам понимаешь, не  дремлют. Можешь организовать охрану из своих тавров? Так, чтоб и действенно, и чтоб объект не догадался?
Председатель помолчал, раздумывая, и кивнул: «Смогу. И сам подключусь».
- Вот и ладненько!- с облечением протер платком плешь Геннадия Адамович.- Тогда пойду я. Фольклор пойду собирать, этнографический материал. Иными словами, интервью брать у Таис. Разрешаешь?- разулыбался он.
- Валяй!- ответил Корнишин.

          
- Ну, и что ты против меня умышляла?- спросила Лена.
Опростоволосившиеся дочери великих людей собственноручно отмыли классную комнату и теперь заслуженно отдыхали, стоя у окна.
Убрать комнату могла бы и обслуга, но магдалины вострепетали за репутацию родной съемочной группы.
- С чего ты взяла?- вскинулась Зоя. И подумала с ужасом, что вела себя вчера в полном соответствии с поговоркой "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке".
- Да ладно. Колись!- великодушно призвала Лена.
- Ничего такого,- сочла Зоя за лучшее расколоться.- Из строя тебя вывести хотела. На время. Чтоб Мэтр меня не так сразу в фильме угрохал. Мне ведь тоже работать хочется!- добавила она с честной обидой,- Я подумала, если ты, к примеру, вывихнешь ногу, ему придется мне роль добавить.
- Коварная ты! - рассмеялась Лена довольно.
- Тебя бы на мое место!               
- На твою роль? Я бы умирала до конца фильма! Долго и красиво!
Теперь они рассмеялась обе, но Лена тут же оборвала смех.
- Смотри!- указала она наружу. Там, на дальней стороне улицы, под пыльными деревьями золотилась фигурка в белом, и к фигурке этой от школы торопливо шел, почти бежал Вадим Дорошевич.
- У нас общий враг!- объявила Лена.
Зоя не считала Таис врагом, но проявила актерскую солидарность: «Медом здесь для нее намазано?»
- О тож!- согласилась Лена.- Инопланетяне прилетели! Высшая раса! Дикарочка и забегала! Вдруг да возьмут на НЛО!
- Ее тоже можно понять.-  Вторить Лене 3оя не захотела. Независимо от вчерашнего своего прокола.
- Всех можно,- легко согласилась Лена.- Особенно Вадечку.
- А он тебе нужен?- поморщилась пренебрежительно Зоя.
- А я жадная!- с пафосом заявила Лена.- Собака на сене! Бегай он за мной, как Руслан, я бы его не замечала, а раз бегает не за мной... Тут уж я за ценой не постою!
- Руслана ты тоже теперь сгнобишь?- нарочито равнодушно справилась Зоя. Ей хотелось узнать, правда ли, что она предавалась плоскому греху с парнем, который ей не пара.
- Руслана я передаю в твои надежные руки!- не внесла в ее смятение ясности Лена. - У меня такое чувство, что он по гороскопу – собака, а я собак не люблю. А ты?          
Зоя не стала развивать тему. В конце концов, все разъяснится само собой - когда появится Руслан. Или Мишель. А они вот-вот уже должны появиться. В надежде на опохмел.


- Привет! - одновременно произнесли Таис и Вадим.
И улыбнулась одновременно.
- Я придумала, как помочь тебе! Я уже говорила с Мэтром. Он даст мне роль.   Но я откажусь, если тебя выгонят.
Она сияла и лучилась от желания выручить его, и Вадим почувствовал себя предателем: он-то собрался бежать с этих подозрительных съемок, и будь что будет с Таис и ее племенем! Ради него Таис готова на жертвы - Мэтр едва ли удержится от соблазна заснять ее в самых непотребных позициях - а он...
- Таис, послушай!- заговорил он, волнуясь.- Не надо, прошу тебя! Не знаю, почему, но мне все это очень но нравится ...
- Здесь я ничего не боюсь,- перебила она.- Здесь я дома.
И схватила его порывисто за руку: «Все! Идем зарабатывать! Дядь Сережа громоздит повсюду вигвамы».
- Ты уже и дядю Сережу знаешь?
- Он мне нравится. И Мэтр мне теперь тоже нравится. Просто он… Его слишком много для одного человека.
Мэтр видел, как они бегут, взявшись за руки, и его это порадовало, потому что порадовало бы председателя. Он подошел к ним на импровизированной строительной площадке, где местные жители спешно возводили декорации к завтрашним съемкам.
- Таис и ты, Вадик!- окликнул Мэтр.- Оставьте это занятие. Для вас у меня есть другое, более важное. Таис, ты нас не спустишь к морю? Там и поговорим.
Председатель мог бы напридумывать себе что-то беспокойной родительской головой, уединись Мэтр с его дочуркой на пустом пляже, но присутствие третьего лица - вдобавок, Таис под стать – отводило от Сусликова глупые подозрения. Да и для Вадима у него уже нашлось применение. Стоило увидеть, как эти двое держатся за руки, и замысел возник словно бы ниоткуда. Мэтр всегда верил в волю Замысла.
 К бухте спускались медленно. Впереди Таис, за ней Вадим и, наконец, Сусликов, которого Вадим страховал на каждом шагу. В природных условиях блистательный бабник померк и выглядел чуть ли не беспомощным стариком. Это ранило самолюбие, и Геннадий Адамович одышечно проклинал и кабинетную работу и, как таковую, цивилизацию - источник неправильного образа жизни.
- Когда люди посмотрит наш фильм, они захотят быть ближе к природе! - провозгласил он, когда спуск оборвался, наконец, диким пляжем.
- Для природы это будет полная катастрофа!- в тон ему ответила Таис, и Мэтр засмеялся.
- Людей надо учить!- назидательно проговорил он.- Наших людей заново учить надо, что природа это - среда обитания, а не место для пикника с шашлычком и водочкой. Чему люди радуются, когда попадают в такое вот место? Его великолепию? Нет! Водке и шашлыку! Отсутствию милиции и соседей! Возможности безнаказанно насвинячить! Люди - очумели от долгого сидения в чуме и… ладно, что это я! Не на лекции, чай! - И, прервав речь, погрузится с наслаждением в голубые воды Понта Эвксинского. Вадик и Таис, оставшиеся на берегу, переглянулись союзнически. Великий киношник был сейчас просто милым, болтливым дедом.
- А вы что сидите?- спросил милый дед, выбравшись из воды.- Меня караулите? Как бы не потоп старикашка? Это вы зря, Сусликовы не тонут, и вовсе на потому, что мы – то еще золото! - Мы – щепки, оставшиеся от леса! Так что идите, поныряйте и будем работать!
Геннадий Адамович был па подъеме творческих сил. Мысли о Лене, Олигархе и халтуре на Олигарха, смыли с него волны Понта, и теперь он жил нервным предвкушением настоящего, своего, подпольного фильма. Это потом, когда в великом маэстро проснется по тревоге хитрый еврей Сусликов, маэстро внесет в проект все необходимые коррективы, часть его сознания начнет лихорадочно метаться по лабиринту обстоятельств в поясках выхода, и таки найдет единственный выход! И Мэтр возрадуется, и будет потирать руки, и хвалить себя восторженно «Ай, да Кац!», но сейчас маэстро был Микеланджело и Лоренцо Великолепным в одном лице. Он обрел цель, избрал путь и готов по нему идти до конца.
Молодые решили, что Мэтр дремлет, прикрыв панамой лицо, и не стали беспокоить милого деда. Усевшись поодаль, они заговорили о своем, и беседа их лила живую воду на мельницу Замысла.
- Когда я научусь бегать по горам так же, как ты, возьмешь меня на тот утес?- спросил Вадик тихо.
- На какой?- не поняла Таис.               
- Где храм, в твои заповедные владения. Мне когда-нибудь можно будет туда?
- А ты уже в храме. Здесь все - храм, оглядись! Здесь живут наши боги. Древние боги никуда не деваются, они только ждут, чтобы их позвали.
- Ты знаешь, как это делать?               
- Конечно.               
- Тогда научи.               
- Позови сам. Вот этой точкой в груди.
- Этой чакрой?               
-Ты сам должен чувствовать.
- А как их звать? В смысле, по именам.
- У богов нет имен, имена существуют лишь в языках, а природа безымянна. Они откликается на импульс.
- И на звук! Поэтому люди и придумали имена.
- Тогда зови их, как слышишь внутри себя. Бог залива! Бог тропы! Бог родника! Главное, чувствовать родство с тем, к кому обращаешься. Это как чего-то касаться на расстоянии.
-  И о чем ты просишь своих богов?
- О спасении. Нас и себя самих. Если нас не будет, их уже никто больше не позовет, и они уйдут в немоту на очень-очень долго. А если разрушить храм, уйдут насовсем. Куда-то за звезды, где найдется им место, и там начнут все сначала.
-  Творить людей себе на погибель?      
- Ждать их. Люди и боги возникают одновременно. Между ними энергетическая взаимосвязь. Чем больше людей верило в того или иного бога, тем сильнее он становился. Но если не будет храма, людям станет некуда приходить, и у них закроется эта чакра. А это все равно что замуровать вход в пещеру с живыми существами.
- Ну, и что будут делать боги, когда мракобесы начнут разрушать храм? Полагаться на людей?
- Да. Если, к примеру, мы сейчас возьмемся за руки и позовем их, они придут. Но помочь не смогут. Двое - это мало. Нужен круг.
- В смысле?
- Круг людей, которые держались бы за руки. Вспомни, у всех народов круг имеет магическое значение.
- Аккумулирует энергию...
- И она приходит в движение. А дальше все идет уже не по нашей – по высшей воле, но она такова, каковы были наши помыслы. Просто, мы не соотносим порой толчок с результатом. Если нет другого способа спасти храм, как разрушить какую-то его часть, случится землетрясение. А если есть, какое-то происшествие заставит разрушителя отступиться.
 -В веселенькие же игры мы играем, однако!
- Цель и помысел должны совпадать по цвету.
- Быть белыми?
- Я неточно выразилась - по спектру. В чистом виде белых помыслов не бывает, у каждого из нас есть своя маленькая корысть. Человек может о ней не знать, но боги знают и реагируют на нее тоже.
- А все-таки, что ты делаешь там, на своем утесе? Общаешься с богами?
- Я везде с ними общаюсь.
-Так и не отведешь туда?
- Не сейчас.
- Спасибо, дети мои!- возопил Мэтр, сдергивая с лица панаму,- Чудовенько, ну просто чудовенько! То, что надо!

 
Председатель трудился на огороде и думал о странном маленьком человечке и его огромных фантасмагориях. Как только на ум взбрело человечку явиться со своим бредом к серьезному, от земли, мужику Корнишину?! Неужели и впрямь угадал он в председателе родственную душу, подобно тому, как чуют животные, кого бояться, а кому доверять? Потому что в глубинах души Максимилиан Христофорыч чужд не был всяких фантазий. Он бы даже назвал себя человеком трошки мистиковатым. С мистиковатостью своей Корнишин победоносно боролся, и знала о ней только покойная жена. Христофорыч сообщал ей, глядя в ясное небо: «Сними белье, Маруся, гроза идет. Я держу. Еще полчаса подержу и уроню». И Маруся, зная по опыту, что гроза и впрямь близко,  бежала к веревкам. Или же, теребя задумчиво тогда еще не черно-бурую, а черную шевелюру, председатель сокрушался, что нагрянут завтра проверяющие из области. ' Откуда такие сведения? Ниоткуда. Просто он, Максимилиан, знает. И когда Маруся уезжала к бабке на Украину, Христофорыч нипочем не хотел ее отпускать. Не отпустить не мог - бабка лежала при смерти. Да и не верил крепкий мужик Корнишин в собственные сверхнормальные данные! Маруся уехала, оставив Таис на Макса и его старую мать. Уезжала на считанные дни, и один Корнишин знал - навсегда. И погибла, не добравшись до похорон, в автокатастрофе, заставив Максимилиана переживать разом две потери - свершившуюся и ту, что надвигается - смерть матери. Тогда-то, в считанные часы, стал он из черного черно-бурым и понял, что с ним что-то не так. К своим экстраординарным способностям отнесся председатель, как к позорной и опасной болезни. Он скрывал ее даже от Таис, в которой болезнь эта проявилась с пугающей очевидностью. И вот чужак, человек-лоскутное-одеяльце, с полуоборота вычислил Христофорыча! И забетонированная напрочь та часть председательской ду­ши, что была не от сего мира, треснула во всех направлениях!  Какие  бы он рожи ни корчил, игра для него стоила свеч! Вот только как он объяснит односельчанам, что они теперь - тавры?! Что они подумают о Корнишине? В лучшем случае, что председатель "белку словил". А Лилия Матвеевна по закоренелой, с советских времен привычке, еще и сигнализировать побежит! Кому-кому, а Зверевой хрен внушит Христофорыч, что она - потомственная древняя тавричанка!
Лилию Матвеевну он себе накликал, искренне того не желая.
- Христофорыч!- грянула она из-за изгороди.- Ты Таиску к киношникам отпускал?
- Отпускал, - поднялся Христофорыч с грядки.
- А вот зря!- укорила Зверева.
После гибели жены и смерти матери председателя Лилия Матвеевна сочла своим долгом опекать семью, оставшуюся без заботливых рук и всевидящего бабьего глаза.
- Да все в порядке, Лиль,- поспешил успокоить ее Корнишин.- Я с ним беседу провел, он понял.
- Тогда - ладно,- неохотно сдалась заместительница. И справилась уже совсем по-другому.- Слышь, Христофорыч, а может и мне - туда? И за Таиской будет пригляд, и деньги, сам знаешь, лишними не бывают.
- Не бывают, Лиля. Давай.
- Стыдно!- исповедалась Зверева.
- Это воровать стыдно, а про съемки у нас договор есть. Что население будет прирабатывать таким образом.
- Это я все понимаю, да как-то, знаешь... Несолидно мне!
- А ты с Адамычем потолкуй. Найдет он для тебя роль, чтоб и не зазорно и прибыльно.
- Где ж он найдет!- пуще прежнего огорчилась Лилия Матвеевна,- У него там одни древние люди в мочалках скачут. А какой из меня древний человек?
 Христофорыч хотел сказать, что вполне даже очень, но удержался и ограничился изречением: «Все мы немножко древние».
Изречение оказалось магическим.
- Ладно!- сняла груз противоречий с души зампредседателя.- Все пошли, а я чем хуже? Не рыжая!
И, спохватившись, прикрыла ладонью рот.


Зоя ждала и дождалась: в дверном проеме обозначились две разнокалиберные «сливы».
- Девчонки, только не говорите, что ничего не осталось!- начал Мишель, но девчонки хором рявкнули: "Мэтр в бешенстве!", и обе "сливы" стали еще более жалкими.
- И что он сказал?- пожелал Мишель получить инструкции к действию. - Куда нам сегодня?
- Отмокать сказал,- буркнула Зоя, наблюдая исподтишка за Русланом.
- Тогда - на море!- повеселел мачо.- Девчонки, вы как?
- Мы без местных не спустимся,- сообщила Лена.- А местные... Их уже припахали.
- Найдем не припаханных, не проблема! - пообещал Мишель.- Вы тут посидите, а я схожу поохочусь.
- Это как? - не понял Руслан.               
- А мне в образ надо входить. Охотника,- зевнул мачо.- Я потом под окошком крикну, вы спуститесь. - И лишь с порога внес ясность в свои предполагаемые поступки. - Женщина разнообразит и оживляет жизнь мужчины!
- Мишка!- вскинулась гневно Лена, но Зое так хотелось изгнать свидетеля своего гипотетического падения, что она благословила мачо с комиссарской  непререкаемостью: "Иди!"
- Так может, и я?- затрепыхался Руслан. Он понял, что в поисках пейзанки Мишель первым делом найдет, где и чем   погасить горящие трубы.
- Уж лучше я!- удивила всех Лена.- Со мной он будет в большей безопасности.
 И, прихватив соломенную шляпку, выпорхнула следом за мачо.
Руслан ринулся было к двери, но Зоя осадила его резким: «Останься!».
 Руслан вздохнул, но остался.
Задаваться лишним вопросом - о ней или о мачо проявила заботу Лена, так молниеносно исчезнув, Зоя не стала. Ей важен был момент истины. Если Руслан хоть что-нибудь помнит! В целях реанимации его памяти, она нарушила Ленину директиву все спиртное без остатка слить в унитаз, и припрятала для Руслика банку пива. Сейчас она властным жестом выставила ее перед   предположительным героем-любовником.
- Ну, ты даешь!- благодарно выдохнул тот.- Ты настоящий друг!
- И только?- уточнила Зоя решительно.
- Что - только?- не понял Руслик.- А, так давай стакан, мы поделим!
-Слушай! - Зоя никогда не умела ходить вокруг да около.- Это правда, что мы с тобой трахались?
- Мы?- захлопал чистыми глазами Руслан, и Зое, ожидавшей любой реакции, кроме этой, захотелось убить сперва его, а потом себя. Под балетным панцирем Зои таился яростный средиземноморский темперамент.
- Да!- наконец дошло до Руслана, и он сглотнул.- Было.
- И все видели?!- ужаснулась Зоя.
- Нет, мы же на крышу залезли. Мы здесь только потискались при всех, потом пошли встречать рассвет. А потом я проводил тебя и ушел.
- А почему тогда Лена?..
- Потому что Лена - это Лена.- с несвойственной ему интонацией отрезал Руслан. И добавил фразу, ему совсем уж не свойственную.- Лена – интриганка, злая  притом. А ты, Зойка, нет.
- Не поняла...- выдавила пораженная Зоя.- Ты же вокруг нее крутился.
-Так надо,- отчеканил Руслан.               
- Кому надо?
- Мне.
- Вот как?!- ничего не поняла, но уже оскорбилась Зоя.
- Но это – другое,- внес в мысли ее и чувства еще большую путаницу Руслан.- Ты мне всегда нравилась, а она – нет.
Он припал губами к банке с пивом, а Зоя попыталась понять логически, без эмоций - почему Руслану надо окучивать Лену, если он неровно дышит к ней, Зое. На то, что Руслан ей что-нибудь объяснит, Зоя не надеялась - уж слишком замкнут, даже суров он стал. Рассчитывать приходилось на собственные маленькие серые клеточки.
Вероятно, при других обстоятельствах Зоя сочла бы для себя унизительным интерес к ее особе такой  дворняжки как Огурцов, но обстоятельства были форс-мажорными, а грандесса уже побывала в объятиях плебея. Она встречала с ним солнце, ознаменовавшее начала какого-нового этапа в ее жизни, до того досконально рассчитанной на пять лет вперед.
- Понимаешь...,- ощутил Руслан потребность  в толике откровенности. -  Для меня Лена - не девушка. Тем более, не моя девушка. Она...- Он тяжело вздохнул и замолк.
 - Кто она?- подтолкнула его Зоя.- Женщина-вамп? Ты мазохист?
- Я телохранитель!- выпалил Руслан и вскинул на нее глаза, бешеные от отчаяния.- Я не имел права говорить. Даже она не знает. А теперь...- И он безнадежно махнул рукой.- Я признался, потому что ты для меня очень много значишь. Я о тебе мечтал с тех пор, как уви­дел. А после того, как мы солнце встретили... Теперь ты разочаровалась во мне.
- Почему?- искренне удивилась Зоя. Она как раз таки заинтересовалась Русланом. Оказалось, он очень хорошо сложен, просто компактней, чем мачо и не столь вызывающе мускулист, а русые волнистые волосы в со­четании с голубыми глазами делали его похожим на героя древних былин. О ресницах - девушке бы такие! - и говорить ничего. А улыб­ка, над которой они все изголялись, была улыбкой не деревенского дурачка, а доброго, открытого человека. (Или - отличного актера - тут же уточнила для себя Зоя.)
- И давно ты... нанялся?- осторожно спросила она.
- Перед поездкой сюда. Отказаться я не мог. Да и не хотел, если чест­но. Мне же заплатить обещали. А для тебя я все едино был никто и ничто. Если ты меня выдашь… - возвестил он тоном человека, смирившегося с неизбежностью казни,- мне башку оторвут. Но тебе я не признаться не мог.
- Я ничего никому не скажу,- твердо пообещала Зоя.- Веришь?
- Тебе – да.
- Спасибо. Ты очень классный, Руслан.   
- А может, ну его, этот пляж? - Руслан обнял ее горячей рукой, и Зое очень захотелось к нему прижаться, но Зоя была человеком долга.
- Твоя работа,- напомнила она.- Лена - это твоя работа. Я не хочу, чтобы тебе оторвали башку.
И они таки обнялись.
- Как же я тебя люблю! – выдохнул Руслан с такой страстью, что Зоя застонала от наслаждения. Где же были ее глаза? Все прочее? Кто же су­дят о мужчине по его социальному статусу? Родители? Они устарели.
С самого Зоиного детства они только я делали, что заедали ее  век - впрок, с кропотливостью грызунов. Они заковали ее в доспехи, но вот пришел он, сказочный витязь с такими горячими ладонями и нежными твердыми губами! Не чета денежным мешкам, секс с которыми - одно отвращение! Что ж, Зоя поможет витязю уберечь от некой беды никчемную сучку Лену!


Женщину, которая оживила бы и поразнообразила жизнь, мачо Мишель не нашел. Помехой тому была Лена. Но и у Лены никто не поспешил взять автограф - этому препятствовал мачо. Так что вместо половозрелых представителей местной фауны парочке пришлось удовольствоваться подростками. Те за пару символических рупий согласились отвести приезжих на пляж. С тем, чтоб сразу же вернуться к куда более прибыльному занятию - возведению декораций. Мачо во время прогулки по селу искал еще и спиртное, а Лена - Вадима с рыжей Таис, но и в этих поисках они мешали друг другу. Лена, стоило Мишелю заикнуться о продтоварах, резко напоминала о Мэтре и его гневе, а мачо не давал Лене свернуть с избранного им направления - магистрального, лишенного зарослей, за которыми могла бы прятаться парочка. В конечном счете, им пришлось удовольствоваться малым - возвратиться под окна школы за Русланом и Зоей. После чего все двинулись к тропе, ведущей на пляж. Вот там-то, с середины тропы, и узрела Лена объекты своего гнева. Правда, объектов оказалось три, а не два. И третьим, к пущей Лениной ярости, был дорогой ее учитель Геннадий Адамович. Заговорщики сидели кружком и о чем-то оживленно переговаривались. Точнее, сговаривались против Лены и ее папика, на деньги которого они сейчас там балдели.
- Осторожно!
Разозлившись, Лена оступилась и чуть не полетела вверх тормашками с крутизны - на радость папиковым врагам! - не удержи ее Руслан своим телом, и не схвати Зоя сзади за локоть. Мадам Бонасье получилась из нее неплохая, оставалось пока утешиться этим. Помощи от мачо ждать не приходилось - мачо был уже далеко внизу, и шумное его появление  заставило троицу поднять очи горе. На горе они увидели Лену и сопровождающих ее лиц, но это ничуть не смутило Мэтра. Старый лицедей замахал рукой и даже закаркал навстречу: «Давайте, давайте! Долго спите!»
Сие безыскусное приветствие несколько осадило Лену, напомнив о вреде лишних эмоций. И впрямь, почему бы Мэтру не оказаться на одном пляже с парочкой, если другого пляжа для приезжих в данной природе не существует? А оказавшись в одной точке пространства,  с какой бы радости Мэтр демонстрировал враждебность к своему студенту и дочери первого мужа на селе? Успокоившись, Лена тоже помахала Адамычу - чуть вторично не свалившись с обрыва - а оказавшись на береговой плоскости сообщила улыбчиво: «Мы задержались, потому что исправлялись!»
- Надеюсь!- похвалил Мэтр и, обернувшись к Вадику и Таис, расставил точки в конце их разговора: «На том и порешили!»,
О том, что они затеяли, Лене еще предстояло узнать, но сперва нужно было срочно смыть с себя пыль тропы. И Лена, не дожидаясь, когда кто-нибудь присоединится к ней, выбрала подходящий для ныряния камень. И нырнула, едва не на голову какому-то мужику, оказавшемуся прямо  под камнем.
- Вы кто?! Вы что?!" - вознегодовала Лена, забыв что находится не на частном, а на самом что ни на есть общественном пляже, куда никому вход не возбранен. На ее вопль к месту происшествия стремглав устремились компаньоны,  все кроме Мэтра и мачо. Красавец, как выяснилось, не умел плавать. Мужик из-под камня диверсантом-террористом не оказался. Он был  из местных и выполнял задание Мэтра нарвать мидий для обеда жителей киношной Аркадии. На запястье его и впрямь болтался целлофановый пакет, полный поросших травой ракушек. Низвержение Лены напугало его не меньше, чем Лену, и он наехал на дочь великого человека: «Дура! Смотреть надо, куда сигаешь!» Конфликт погасили Руслан и Зоя. Бонасье извинилась за Лену, далекую в этот миг от данного измерения, а Руслик подколол мужика: «На тебя что, каждый день такие женщины падают?» Фыркнув разозлившейся кошкой, Лена поплыла от них прочь, и только охладившись как следует, поняла: паж с камеристкой все сделали правильно. Местным Лена Сдоба должна была запомниться не скандалисткой, а прек­раснейшей из когда-либо виденных ими дам. Истинной актрисой, погружен­ной во внутренний мир! Мужик, вероятно, уже  именно так и воспринимал ее, потому что плыл в фарватере Лены - не наглея, но и не слишком от нее отрываясь. Попросить  автограф в водной среде он просто не мог! Прочие резвились поодаль парами, и только мачо розовым фламинго маячил на мелководье, да Мэтр полз букашкой вверх по тропе.
- Ну, и о чем вы договорились?- как бы невзначай справилась Лена, ког­да все вернулись на берег, а председательская дочка убралась в деревню, предоставив Вадима Лениной любознательности.
- О кое-каких изменениях в сценарии,- не замедлил Вадим с ответом.- Мэтр введет Таис на роль жрицы, Мишель положит на нее глаз, а ты приревнуешь и убьешь всех.
- Кого - всех? - опешила Лена.
- Всех девчонок. А всех парней заберешь себе.
Идея Мэтра Лене понравилась.


Сусликов и без Христофорыча знал, что Лилию Матвеевну ему предстоит взять на себя. Поэтому к ужину он явился с цветами, купленными на со­седнем подворье, а на недоуменный вопрос матроны "Зачем же вы трати­лись? У меня, вон, в саду растут!", ответил галантно: «Те - пусть рас­тут!». Помимо букета, стол украсила бутылка французского коньяка и коробка конфет, припасенная Геннадием Адамычем на такой вот непростой случай.               
- Что это вы, Адамыч, как в праздник?- насторожилась Зверева, когда к ужину Сусликов вышел в белой рубашке, пусть и без галстука. Лилии Матвеевне совсем не хотелось, чтоб киношник, получив откат от Корнишина, вместо Таис, приударил за ней. К лицам противоположного пола Лилия Матвеевна относилась с большим подозрением, и в ее молодые годы по деревне даже болтали, что замуж Лилька вышла за фамилию мужа - уж слишком смешно, несолидно для будущего ответственного работника звучало сочетание Лилия Лейкина. Таис в последствии что-то пыталась втолковать тете Лиле о знаковой системе имен, но Лилия Матвеевна сочла это полной ересью и  даже упрекнула Корнишина за то, что Таиска слишком много и без разбору читает. Как бы не дочиталась до какого-нибудь сектантства! Корнишин был единственным мужиком, ухаживания которого она приняла бы. Притом, чисто из сердобольности.
- Так праздник и есть, дорогая Лилия Матвеевна, большой праздник! - просиял Сусликов.- Начало съемок - это всегда праздник!
- Так а чего ж мы тогда, перед работой?- указала Зверева на коньяк.
- Традиция! Когда корабль спускают на воду, что делают? Разбивают о борт бутылку шампанского! Ну, а мы с вами скромненько... Он разлил коньяк по рюмкам, и Лилия Матвеевна опрокинула свою, как если б в ней была вульгарная самогонка. Встала и полезла за самогонкой: иностранческое баловство постояльца ей совсем не понравилось.
- Ну, раз праздник, раз на воду...- объяснила она свой неадекватный поступок.- Тогда можно и по одной. Только теперь уже нашего, из моих запасов. А не хотите, так я свое буду, а вы - свое.
Геннадий Адамыч счел невежливым отказаться от зелья, собственноручно выгнанного хозяйкой из даров местной лозы. Зелье оказалось прекрасным, и воздав должное мастерству Лилии Матвеевны, Сусликов задал сакраментальный вопрос: «Лилия Матвеевна, вам известно, кто такие тавры?»
- Что-то слыхала,- напряглась Зверева.- Давно, еще, когда здесь краеведческий музей был при школе. А потом из столицы приехали и все экспонаты позабирали, что детишки наши в окрестностях находили.
- Вот!- триумфально воздел палец Сусликов.- Тo-то, что в окрестностях!  Вдумайтесь, Лилия Матвеевна, вдумайтесь!
Лилия Матвеевна вдумалась, но ничего не надумала.
- Знаете ли вы, насколько ваша территория уникальна?- пришел ей не выручку Геннадий Адамович.- С этнографической, с исторической, да любой точки зрения! Вы хоть понимаете, кто здесь живет?!
- Мы живем,- сбитая с толку окончательно, Лилия Матвеевна уставилась на оживившегося сверх меры киношника.
- То-то что вы! А с каких пор вы здесь живете, известно вам?!
- Ну, моя семья уж века два, не иначе...
Лилия Матвеевна так заинтересовалась ходом беседы, что сняла с этажерки пухлый альбом в бархатном переплете и торжественно опустила на  стол.- Фотки, правда, все больше послевоенные, а старые - те по линии мужа. Это они здесь века три, а мои, я так думаю, с начала этого, двадцатого, в смысле.
- Берите глубже!- объявил Сусликов так, словно хотел вручить ей новую почетную грамоту. - Вы здесь с тех самых пор, к каким относятся экспонаты, найденные в окрестностях!
- Да ну вас с вашими шутками столичными!- отмахнулась, начиная сердиться, Зверева.- Никто здесь с тех пор не проживал!
- Откуда у вас такая уверенность?
- А кто мог проживать? Мы бы знали! Ну, может, кто и был, здесь кого только не было! Но не мы!
- Все-таки, почему вы так в этом уверены?
- Да потому что не может того быть, чтобы мы!
- Я не говорю о вас лично…
- Не держите меня за дуру, Адамыч! Мои предки сюда пришли при...при… - Лилия Матвеевна собиралась сослаться на Екатерину Великую или, на худой конец, гетмана Сагайдачного, отродясь не грабившего эти края, но память оказалась пустой, как помещение краеведческого музея.
Геннадий Адамович торжествовал.
-Вот видите?! А вы говорите - нет! Так уж сразу и нет! Местность это столь хороша для обитания, что люди населяли ее всегда, из поколения в поколение, непрерывно! Уходить отсюда они даже не собирались. А если к ним кто приходил с добром, тех принимали, роднились с ними, но в основе, в основе-то народ был какой?!
Сусликов нацелил в лоб Лилии Матвеевны требовательно-вопросительный взгляд, и Лилия Матвеевна ответила неуверенно: «Русский?»
- Правильно! - восхитился Сусликов.- Только тогда этот народ назывался немного иначе - русы. А одно из его племен, очень, кстати, славное в 7-м веке до нашей эре, звалось как?
- Как?- пролепетала Зверева, оседая под информацией, непосильной для ее практического ума.
- Тавры!- возвестил Сусликов,- Да, да, Лилия Матвеевна, тавры - это туры! А туры у нас кто? Как предки добрых молодцев величали? Вы дол­жны помнить, вы же самодеятельностью заведовали! Ну же?! Буй-тур - вот как они называли былинных богатырей! Тур, тавр - однокоренные слова! Народ, подобный грозным быкам, народ, разводивший быков, па­хавший на них и, возможно, впрягавший в боевые колесницы... Но это нам с вами еще предстоит узнать.
- Нам с вами?..
- Я вам помогу.
- Что поможете?- тупо спросила Зверева.
- Восстановить справедливость. Поэтому я здесь. Мой фильм - это бу­дет еще и документ, неоспоримо доказывающий право таврской народнос­ти на ее исторические земли!
Лилия Матвеевна заморгала, словно надеялась, что этот, похожий на мотылька человек, исчезнет, но Сусликов никуда не делся.
- Вы сознаете, какая огромная историческая миссия возложена на нас с вами?! - вопросил он с напором.- Мы должны на весь мир уверенно за­явить: да, тавры мы, да, скотоводы мы!
- Так у нас больше сады, виноградники...- возразила Зверева, сама не зная, зачем.
- Это теперь! После всяческих генеральных планов! А прежде по этим горам гордо гуляли огромные быки и такие же могучие люди в рогатых шлемах!               
Сусликов наугад раскрыл альбом и с радостным воплем ткнул пальцем в один из снимков на развороте: «Вот! Вы посмотрите, какая стать! Чисто таврская национальная стать!»
- Это...- подалась к альбому Лилия Матвеевна.- Это дядя мой старший, в войну погиб.
- Ужасно!- искренне расстроился Сусликов,- Вдвойне ужасно, что с его смертью обеднел генофонд и без того  немногочисленного народа. У него дети остались?
- Он совсем молодой погиб.
- Помянем!
Они выпили, не чокаясь, и после приличествующей случаю паузы Геннадий Адамович деловито спросил: «Сколько сейчас в селе народа, вы говорили?»
Лилия Матвеевна ничего такого не говорила, но ответить попробовала.
-Тех, кто постоянно прописан... Это я на память не помню, надо смотреть.
- Всех. С теми, кто на срочной службе, на заработках, временно выбыл, вышел замуж или женился на стороне. Нам надо знать, сколько нас всего, чтоб, когда Страна Тавров станет процветающим государством, люди могли вернуться домой.
- Вы меня совсем заморочили, Адамыч!- вскричала в отчаянии Лилия Матвеевна. – Какая Страна Тавров?!
- Позор!- загремел на всю комнату хрупкий Мэтр.- Что такое Страна Басков - все знают! А что такое Страна Тавров не знает никто, даже вы, природная тавричанка! Кошмар! Куда я попал?!
- Но какая я…
- Эту тему закрыли!- повелительно прервал Сусликов и постучал по альбому.- Ваши предки, слыша такое, кувыркаются в долменах! Они тысячелетия, долгие тысячелетия ждали, когда вы, наконец, заступитесь за их имя, их честь, а вы?! Даже краеведческий музей разграбить позволили! Разнести по частным коллекциям! От корней отрекаетесь! И вы еще хотите хорошей жизни?! Вам она не положена!
- Это почему вдруг?- встрепенулась Зверева. Тема хорошей жизни была ее профессиональней коронкой.- Чем это мы так особо не заслужили?!
- Так особо!- передразнил Сусликов.- Но причине вашей косности и беспамятства, как говорят теперь - пофигизма! Я знаю, вам не нравится это слово, но оно наиболее точно определяет вашу суть. На данном этапе!
И разметав ренегатку в пух и прав обличительными словами, заговорил почти интимно, бархатным голосом: «Лилия Матвеевна, дорогая, но почему так? Мне, чужому человеку, который приехал и уедет, ваш народ, его прошлое и будущее, оказалось ближе, чем вам?»
- Да я от вас первого слышу…- попыталась возроптать Лилия Матвеевна, но Сусликов мягко положил ладошку ей на плечо: «Все когда-то бывает в первый раз. Уж мы-то с вами это хорошо знаем, жизнь прожили. Вы о молодежи подумайте. Либо им по миру разбегаться гастробайтерами и шлюхами, либо на себя работать. В Стране Тавров».
Лилия Матвеевна поняла, наконец, генеральную линию киношника, осознала единственность этой линии и спросила только: «А что Христофорыч?»
- О, это истинный таврский муж!


- Ну, и как тебе мой подарок?- невинно спросила Лена, когда они с Зоей укладывались на боковую. Укладывались пораньше - и от усталости предыдущих суток, и оттого, что новый день обещал быть волнительно-трудовым.
- Давай спать!- не пожелала ответить Зоя.- Спать очень хочется.
- Спокойной ночи,- тоном хорошо воспитанной девочки мурлыкнула Лена.
 Ночь, однако, выдалась неспокойной. Посреди нее в дверь кто-то заскребся, и Зоя, спавшая в пол-уха, тут же приготовилась отражать атаки на Лену. Как их отражать, она понятия не имела, но ради Руслана была готова биться в кровь и до последнего зуба. Биться не пришлось, поскольку в комнату проскользнул сам Руслан и, скорее угадав, чем увидав, что Зоя не спит, подошел на цыпочках к ее койке.
- Вы живы? Обе?- шепотом спросил он.
- А что? - встревожилась Зоя.         
- Всё, спи,- не ответил Руслан и покинул комнату. Зоя последовала за ним.
- Руслан!- крикнула она в темноту коридора и только теперь услыха­ла шум голосов, доносящийся из противоположного крыла здания.
- Руслан!- громче позвала Зоя.
- Тише!- отозвалась темнота. - Не кричи.
Руслан возник словно из ниоткуда за спиной у девушки, и Зое поду­малось, что сделал он это слишком профессионально для дилетанта. Или поднаторел? Или прошел специальную подготовку? А может, врал Зое, признаваясь в любви?.. Впрочем, она же смотрела в другую сторону коридора!
- Что там?- уже шепотом поинтересовалась Зоя. - Почему все не спят?
- Не все. Некоторые.
- Да говори уже, что стряслось?!             
- Людка отравилась.      
- Кто?!..
- Людка-три-в-одном
- Быть не может! Она такая спокойная, уравновешенная... У нее что, несчастная любовь?
- Ты как маленькая!
- Тогда... Руслан, ее что, убили?! Она - умерла?!
- Там врачи. Пытаются откачать.
- Какие врачи, откуда?
- Местные. Фельдшер из медпункта и пенсионерка, раньше участковым терапевтом была. Зойка, я ничего не знаю, что, как, почему. Услы­шал о происшествии и помчался сюда, к объекту.
- Думаешь, это на Ленку покушались?- похолодела Зоя.
- Что знал, я тебе сказал. Но мне лучше быть тут. На всякий.
- Будь,- сурово кивнула Зоя.- А я туда схожу. На разведку. - И решительно устремилась на голоса.
Руслан подождал, когда шаги ее затихнут вдали, и тенью скользнул в комнату к спящей Лене.


Две женщины - пожилая и молодая - хлопотали над распростертой на полу Людкой, промывая ей желудок средством, имеющимся в их арсенале, а именно - теплым раствором марганцовки. А в коридоре, за  дверью учительской, толпились полуодетые киношники:  «гуси - лебеди» Завадского во главе с самим Сергеем Станиславовичем, Мэтр, председатель с заместительницей и Вадик с Таис. Мишель крепко спал, и его не стали будить.
- В город надо везти,- хмуро проговорил председатель.- Наша медицина бессильна.
- Не кажите гоп!- возразил Завадский.- Хватились-то во время. Я ей еще свои пальчики успел вставить в рот.
 -А как вы узнали?- спросила Зоя, потихоньку смешавшись с техническим персоналом.
- Интуиция,- неодобрительно глянул на нее оператор.- А вот ты что здесь делаешь?
- Что и все.               
- Иди-ка ты баиньки, красна девица. Толку от тебя - ноль сотых, а завтра у тебя съемки.
- Съемки?!- поразилась Зоя, и Мэтр отчеканил: «Да! Я не намерен отменять съемки из-за того, что кому-то очень хочется их сорвать!» Мысль о том, что Людка-три-в-одном отравилась, чтобы сделать западло Мэтру, показалась Зое чудовищной, и она поспешила скрыться за спинами "гусей-лебедей". «Гуси» шепотом поведали Зое, что перед сном дядь Сережа зашел проведать Людмилу - она весь день плохо чувствовала себя - постучал, ему не открыли, а так как свет в комнате горел, встревоженный Завадский высадил дверь. Людка лежала на диване в полубессознательном состоянии, а на стуле у дивана валялись упаковки от  всевозможных таблеток.
- Откуда у нее столько лекарств?- удивилась Зоя,- Такая здоровая с виду женщина…
 -Значит, готовилась,- вздохнул один из "гусей".- Мы сначала подумали, что она по комнатам насобирала, пока нас никого не было, потом поняли – нет. У нас, кроме анальгина с аспирином, нет ничего, еще валидол у дядь Сережи, и у вас, вроде, ничего мощного...
- И у нас,- подтвердила Зоя.
- Значит, с собой привезла. Но почему, зачем? Такая тетка веселая.
- Ну, что там?- потерял терпение председатель. И, просунув голову в комнату, спросил - Помощь нужна? Звонить в город, Марковна?
- Острой необходимости нет,- ответила старшая из женщин.- Надо бы, конечно, под капельницей ее подержать пару дней, в больничке...
Но тут умирающая, точнее чудом выжившая Людмила, закричала надсадно, что сил есть: «Не поеду!».
- Геннадий Адамович!- рискнула таки Зоя окликнуть Мэтра, когда все стали расходиться, оставив с Людмилой фельдшерицу.- Так завтра?..
- Да!- грозно вскинул Мэтр подбородок.
 -Но раз Люда…    
- Сами загримируетесь! Сажей! Навозом! Чем хотите! Но чтоб утром были все как штык на площадке!
Казалось, еще миг, и Мэтр начнет плеваться огнем!  Он бы, возможно, испепелил Зою, не тронь его за плечо Завадский.
- Гена! - твердо и со значением окликнул дядя Сережа.- Надо потолковать.
Геннадий Адамович кивнул, притушил гнев и обернулся к аборигенам.
- Лилия Матвеевна, Христофорыч,- заговорил он даже с толикой виноватости,- вы идите. Спасибо за все, а мне придется переночевать здесь. Так уж сложились обстоятельства!
- Не разговор, Адамыч, все ясно,- повел квадратными плечищами председатель, и они вчетвером, включая Таис и врача, отправились по домам.
Вадим из окна поглядел им вслед и вдруг, сам от себя такой прыти не ожидая, ринулся на улицу, вслед за местными. Те шли не спеша, о чем-то негромко переговариваясь, и лишь нарастающий лай собак сопровождал их движение по тишине. На углу улиц доктор  отделалась от группы, а Таис обернулась - словно почувствовав кра­дущегося сзади Вадима. «Что я делаю, дурак? Зачем?»- сам у себя, с недовольством спросил Вадим. И ответил себе: «Так надо».


- Как такое могло сличаться?!- негодовал Сусликов,- Серьезная жен­щина! Надежная, как танк. Она что, и записки не оставила?
- Оставила,- спокойно сообщил оператор.- Это я.
- Что ты?!
- Ее   записка. Она все мне рассказала.
- И ты ничего не рассказал мне?!
- Вас, гениев, беречь надо, а не дергать почем зря, раньше времени. Мы надеялись, обойдется.
- Сережа!
- Понял, Гена. Так вот, незадолго до отъезда сюда, к нашей Люсе подвалили трое крепеньких таких пареньков и передали ей коробочку с неким снадобьем. Которое Люся должна будет смешать с гримом и нанести Леночке на мордашку. По звонку. Если не отпадет надобность. Леночке, подчеркиваю, не Зое! После чего нашу красотулю можно будет смело снимать в фильмах ужасов. Без грима.
- Что?!- ужаснувшись, взвыл Сусликов.- И что?!
- А то, Гена, что Люська - мать-одиночка. У нее пацан четырнадца­ти лет на руках и мать-старушка. Люське дали понять, что ни па­цана, ни старушку она в живых не увидит, если не изуродует Ле­ночку. А у Люськи, вишь, не поднялась рука! Даже при таком рас­кладе! На себя поднялась, на другого - нет! Такой вот она человек, старой нашей генерации, Гена.
Мэтр долго пыхтел и тер переносицу, прежде чем спросил, зло и тихо: «И она, конечно, не знает, кто к ней являлся?»
- Конечно, они ей не представились. Но вчера позвонили и напомнили о себе. С мертвых взятки гладки, но Люська-то выжила!
- Людмилу мы спрячем.
- А пацана ее с мамкой? Она, Гена, не за себя боится.
- На фиг им пацан! На фиг мамка! Светиться! Это Людмилу они смогли напугать, но я не баба! Я Сусликов! Врешь, не возьмешь!
- Ген, а давай ты успокоишься и прикинешь, кому надо, чтоб мы не сняли здесь порнушку  с Леночкой в главной роли?
- Да кому угодно! Серега! Этот козел, эта сука, этот поц, он не на Леночку покушался - на меня, Мэтра. Это меня хотят подставить, а потом кинуть.
- Тебя, тебя. Если ты не снимешь порнушку, ты такую неустойку должен будешь выплатить папику!..- Завадский присвистнул, и Сусликов вытаращился на него в изумлении: «Серега, ты приплыл! Чтобы Олигарх приказа изуродовать свою ласточку?! Да он всех нас уроет за один волос из ее шевелюры! Тут двойная игра, Серега! Кинуть хотят и меня на бабки, и Олигарха - не его святая святых! Но я не дамся! Не на того, блин, напали!»- и, выпятив воинственно подбородок, Мэтр задышал шумно и часто, вновь готовый исторгать пламя.
- Тебе доверять нельзя! Ни людей, ни дело!- попытался сбить с него спесь Завадский.- Это так будет представлено. И еще вот какой момент. А ну, как Леночку не навсегда решили обезобразить, а лишь на время, чтобы шум поднять великий, стребовать с тебя тугрики.. .А Леночке папик моральный ущерб компенсирует...
- Она хочет работать только у меня!
- Это пока она у нас Елена Прекрасная. А если ей шепнут, что это из-за тебя она обкошмарилась... Она тебе шею об колено свернет. Собственным нежными ручками. Любая баба, Гена, за наружность свою кого хочешь по стенке размажет, а уж Леночка, которая ну прямо-таки тащится с красы своей неземной…
- Да, в этом есть определенный резон,- насупившись, признал Сусликов. – Я плачу неустойку, Христофорыч теряет землю, а папик подгоняет сюда бульдозеры.
- Ну, это уж как Леночка захочет. Папик ей временную потерю лица окупит подарочком вот таким,- сделал Завадский широкий жест. – И будет она царить здесь, наша Елена Троянская, и сама себе найдет сценаристов, режиссеров, гримеров… Но это будем не мы с тобой.
- Это будем мы с тобой!- после паузы, жарко провозгласил Сусликов. – Я их всех поставлю перед фактом, эти гребаные юные дарования, что фильм в опасности! Опасность крадется со всех сторон, и выход один - работать в полную силу! Вкалывать! Только сделав дело, мы уцелеем!
- Не боишься напугать молодняк?
- Некогда бояться, Серега! Пусть на адреналине вкатывают! Уже лучше, чем на спиртном!
И ткнув, оператора в грудь, покрытую застиранным тельником,  Мэтр скомандовал: «Свистать всех наверх!»


Зоя спала, и сон ее был крепок. Лена несколько раз окликнула ее, прежде чем вынуть из-под подушки мобильник.
- Готов?- спросила она, услышав неразборчивый ответ абонента, - Жду!- И шагнула к двери, прекрасная в своей обнаженности.
В дверях мачо и Лена заключили друг друга в объятия.
- А эти?- обеспокоился мачо нормами поведения, но Лена зажала ему рот поцелуем и повлекла в угол комнаты, где сложены были штабелями ученические столы и стулья. За баррикадой из них она деловито отдалась любовнику на подхвате. Именно таковым и был для Лены Мишель с первого дня совместной учебы. Они оживляли и разнообразили жизнь друг друга,  и обоих это устраивало. Лена и в мыслях не имела знакомить глупого мачо с папиком, а Мишель не знал, что Лена Сдоба - никакая не Сдоба, а о-го-го! Не то б, наверное, наложил в штаны с перепугу, и не с кем стало бы Лене в трудную минуту перепихнуться.
Теперь, когда нервное напряжение было снято, следовало переходить ко второй части увеселительной программы. Лена никогда не отличалась изобретательностью, зато ловила на лету чужие идеи и умело их комби­нировала. Вот и сейчас она замыслила объединить былой замысел каме­ристки – обезножить Лену - со сценарием Мэтра, по которому Лена лихо расправляется с соперницами. Убивать Таис или наносить ей увечья Лена не поручила бы мачо - у него на такое кишка была тонковата. Но напугать проклятую дикарку он смог бы.
- Вызовешь ее куда-нибудь в огород!- инструктировала Лена любовника.- Скажешь, что мы, коллектив, ее в свои ряды не берем, и если ей не хочется неприятностей, пусть десятой дорогой обходит наши шатры!
- А если там собаки?- проявил осмотрительность Мишель. Ленино пору­чение совершенно не грело ему душу, но отказать Лене сейчас - значи­ло отказать себе в дальнейших удовольствиях с ней.
- Мачо!- возмутила Лену Мишелева осторожность.
- Злые!               
- Порвешь!   
- Обязательно ночью?..
- Ночь - лучший фон для страшилок!
- А заупрямится?- мачо еще наделся, что Лена обретет здравый смысл.
- Мишель! Ты актер или балалайка?!- лишь усилила натиск Лена.- Ты девку деревенскую напугать не можешь, как следует?! Ты можешь! -объявила она с нажимом.- Но это не все, Мишель. Пусть оставит в по­кое Вадика!
- Зачем он тебе?- насторожился мачо.
- Для прикола!- успокоила его Лена.- Лишь бы ей не достался! Ей, по­нятно, тугрики нужны, так ты передай, что ей компенсируют. Если одна особа убедится, что ее поняли правильно, то другая особа получит... двести долларов.
Лена назвала сумму мизерную по масштабам собственных трат, но у Мишеля глаза полезли на лоб: «Ты что?! Ленка! Да откуда у тебя…»
- Мои проблемы!- досадливо перебила Лена. Досадовала она на себя.
- Понял!- ухмыльнулся Мишель.- Ты это так только... Пряник и кнут?
- Умница моя! - на дорожку обняла его Лена.
Вооруженный пряником и кнутом, Мишель шагнул было на задание, но замер вдруг, подобно "морской фигуре" в детской игре. Лена тоже застыла в своем углу. Взгляд ее затравленно   метался по комнате - от кровати до двери и обратно. На кровати все так же спала Зоя - с головой укрывшись простыней, беспробудно. А вторая Зоя с порога комнаты изумленно взирала на Мишеля и обнаженную Лену.


"Я вижу тебя. Ту и эту. Там, где я сейчас - всегда ночь, а где ты - день. Он ярок, будто волосы твои и глаза. Вот ты встала с ложа из шкур и, одновременно, с другого - покрытого материей, и глянула в окно - мне в лицо. Ты живешь теперь с человеком, который не знает, кто ты, откуда пришла, и какие тайны в себе несешь. Ты и сама не знаешь этого. Не помнишь, лишь догадываешься изредка. Если ты вспомнишь, закончится моя ночь..."
Наверное, он вживался в образ. Для чего бы еще стоял Вадим во дворе дома Таис, неподвижный, как дерево, за стволом которого он спрятался, и глядел на темные окна домика. Там, куда он глядел, Таис возлежала на шкурах, подперев рукой голову и - ждала. На брата Вадьку – того, кем он должен для нее стать на время съемок. Он так углубился в видения, что когда Таис вышла в сад, нисколько не удивился. Вышла ведь не сегодняшняя Таиска к актеришке Вадику Дорошевичу, а другая, древняя, к своему скотоводу-воину, таврскому Орфею, который произнес слова, написанные вовсе не Геннадием Адамовичем Сусликовым. Слова эти Мэтр случайно подслушал, извлек из воздуха и положил на бумагу.
- Я вижу тебя..,- начал он беззвучно, но Таис услышала. Она шагнула к нему, и в этот миг кто-то огромный набросился на нее сзади, из-за угла, заткнул рот ладонью и зашипел в самое ухо: «Тихо, бля! Не орать! Слушай сюда, и все будет ол-райт.

               
- Что это значит?- как могла спокойно спросила Лена. Ее буквально трясло от бешенства и почему-то - от страха. Мишель ретировался мгновенно, первым сообразив, что двух Зой в природе не существует: разборок в коллективе мачо избегал с повышенной резвостью.
Зоя не ответила. Она глядела на Лену так, словно перед ней было ожившее приведение. Затем Зоин взгляд переместился на фигуру под простыней, Ленин устремился туда же, и из-под простыни появился Руслан.
- Зойка!- возликовал он, раскрывая объятия. – А я ждал, ждал и уснул! Девчонки, а что вы такие? Что такое?
- Это я тебя хочу спросить, что такое?- опамятовалась Лена.- Что ты здесь вообще делаешь?! 
-То же, что Мишель,- тоном партизанской дочки отчеканила камеристка. Она понимала, что Руслан на ее кровати всего лишь выполнял свой телохранительский долг, но не могла лишить себя удовольствия дать отпор нахальной женщине-вамп.
- Я не помешаю?- елейно спросила Лена.- А то, может, мне к Вадику перебраться?
Зоя не успела дать достойный ответ - дверь широко распахнулась, свет вспыхнул, вынудив Лену стремглав метнуться в постель, и в комнату ураганом ворвался Мэтр, сопровождаемый Сергеем Станиславовичем.
- Так, это что?!- возопил Мэтр голосом, от которого даже у Лены пошли по спине мурашки.- Что здесь опять?! Пьянка?! Секс?!
И тут Зоя проявила партизански-балетную выдержку.
- Мы взрослые люди,- объявила она с чувством собственного достоинства. - У нас есть полное право на любовь.
- Втроем?!- уточнил Мэтр, обегая глазами комнату.- Чудовенько! А где остальные взрослые люди?! У них тоже где-то Любовь?!
- Возможно,- холодно ответила Зоя, и Руслан счел за благо перехватить инициативу.               
- Мы, собственно, поговорить собрались,- заторопился он.- Про Людку -три... Про Людмилу. А они еще не знают, наверное...
- Кто не знает, Дорошевич?- вперил в него Мэтр уничтожающий взгляд.- Почему в вашей комнате - пусто? «В комнате никого не было, кроме чис­то заправленных кроватей", как писал один драматург. В вашем случае - разобранных. Но на них - ни души! Огурцова вижу с двумя девицами. Где остальные?               
- А что случилось, Генадамыч?- овладела собой голая Лена. И села, закутавшись в простыню.
- Тебе мало того, что случилось с Людмилой?!
Лена не знала, что случилось с Людмилой, но сочла за лучшее скрыть неосведомленность. От обвинения в групповухе Руслан отмазал их ссылкой на какое-то происшествие с Людкой-три-в-одном.
- Нет, правда!- вновь заговорил Руслан.- Вы сказали всем расходиться, а теперь...
- Мне нужны все! Немедленно! - рявкнул Мэтр.
-Съемки отменяются?- рискнула попасть под раздачу Зоя.
- Нет!- грянул Мэтр.- Как раз таки, наоборот! Вы у меня с утра пахать будете, как крестьянские лошади! С утра до ночи! И ночью! Иначе нам не жить! - И, насладившись всеобщим остолбенением, объявил, как о начале войны.- Наш проект под угрозой. С оболтусов, которые где-то бродят, я лично завтра семь шкур спущу, а вы слушайте сюда. Молча. Все го­товы?   
Все, равно перепуганные, кивнули.
- Ты знаешь, почему Людмила Георгиевна пыталась уйти из жизни?- уставился Мэтр на Лену, и Лена, тяжело сглотнув, обронила: «Нет».
- А я знаю!- заорал Мэтр.- Чтобы спасти тебя! На тебя покушаются! Вернее, покушаются на меня! На проект, через тебя! Кто-то очень хочет, чтоб мы сели в лужу, а лучшего объекта, чем ты, у нед­ругов нет!
К удивлению Мэтра, никто не удивился. Зое, понятно, от кого, была известна истинная фамилия Лены, а Руслану, наверняка, проболталась 3оя
- Под угрозой не ты одна!- простер Мэтр перст в сторону Лены, которая в своей простыне была похожа на античную статую. Такую же неподвижную и белую.- Достаточно одного-единственного несчастного случая - чьей-то гибели, травмы - и нас всех смешают с дерьмом!
- Кто, пресса?- вырвалось некстати у Зои. Мэтр в роли Зевса-Громовержца был хорош, но несколько вычурен.
- Все! Пресса! Прокуратура республики! Бери выше! Всех науськают! - соблаговолил Зевс ответить.- И не потому, что вы такие великие, что вам, кровь из носа, надо перекрыть кислород! Вы станете актерами, если сделаете работу! Свою работу! В экстремальных условиях! Тогда – да! В противном случае, вас просто похоронят! Вместе с проектом! На веки вечные! Независимо от связей и дарований! Потому что это мне пытаются перекрыть кислород! Я - да! - величина! Кто-то хочет опозорить меня, обесчестить, а эту райскую местность пустить с молотка! Мы взялись делать фильм в защиту красоты. Уже это одно кому-то не нравится! Потому что искусство, дети мои, сила непобедимая! Всепобеждающая! Вы должны верить в это! Кто не верит, пусть уходит! Сегодня! Я никому не гарантирую ни славы, ни даже личной безопасности! Всё! Решайте! Идем, Серега!
И Мэтр исчез так же стремительно, как появился, оставив по себе гнетущую тишину.
- Я не уйду,- сдержанно и твердо, как клятву подпольщика, произнесла в этой тишине Зоя.
- И я.- подхватил Руслан.
- А я так тем более!- процедила сквозь зубы Лена. С выпяченной челюстью, суженными глазами и пятнами на лице Лена в этот миг страшна была и без ядовитого грима!


Вадим не мешкал - он примеривался, рассчитывая бросок. Незнакомец мог быть вооружен, и в этом случае Таис грозила нешуточная опасность: промахнись Вадик, тот, черный, возьмет да и полоснет Таис по горлу… Черный человек, сам того не ведая, облегчил Вадиму задачу. Затащив Таис за сарай с козами, он рывком швырнул ее наземь, навалился сверху, и Вадим, убедившись, что руки негодяя пусты, прыгнул на него сзади. Вцепился в волосы, запрокинул голову незнакомца и увидал в лунном свете искаженное ужасом и болью лицо Мишеля. Теперь и Таис узнала мачо. Выскользнула из-под него и спросила одышечно: «За что? Что я тебе сделала?»
- Это не я!- прохрипел Мишель.- Пусти!
Вадим отпустил его, и мачо уселся на вытоптанную козами землю с видом опозорившегося ниндзя.
- Ну! - подтолкнул его Вадим.- Каково ты полез на мою девушку?!
- Это не я!- повторил мачо со стыдом и отчаянием.- Меня послали. Ну, к ней. Сказать.               
- Сказать?!- с нажимом переспросила Таис.   
- Напугать,- поправился Мишель.- А потом сказать, чтобы она не мешалась. И чтоб тебя послала подальше.
- Понятно,- кивнул Вадим.- Узнаю почерк Лены.
Мачо выругался. Он был сам себе отвратителен. Вадим, этот сухощавый пацан, вторично посрамил его на глазах у женщин. Лена этого не поймет. Ну, и черт бы с ней, с Леной и ее заморочками, но шестое чувство подсказывало Мишелю, что не так с ней все просто. Это Лена может послать мачо, куда и когда угодно, а не наоборот.
- Она еще про деньги трендела,- буркнул Мишель, вспомнив Лену.- Что даст ей денег, если она тебя бросит.
- И сколько я стою?
- Двести баксов,- честно сообщил мачо.
- Маловато будет.
- Ты серьезно?- мачо так удивился, что поднял голову и уставился на Вадима во все глаза. Сам он и за меньшую сумму расстался бы с легким сердцем с любой из пассий.
- Вали!- как сплюнул Вадим.
- Так, а Ленке что сказать?- всерьез обеспокоился мачо.
- Скажи ей, что я бесценен. Вали!
Мачо поспешно поднялся на ноги и уже на ходу виновато бросил Таис: «Я б тебя не обидел. Я просто пугал.»
- Но ведь убедительно получилось?- нашел он, чем утешить себя. И сгинул во тьме, тревожа деревенские собак.
- Ты как?- обернулся Вадим к Таис.- Очень испугалась?
- Я знала, что ты здесь,- улыбнулась она.- Противно было. Всегда противно, когда тебя ненавидят. Просто за то, что ты - это ты.
- Привыкай,- предложил он, как смог бодро.
- Зачем?
-Тебя всегда будут либо любить, либо ненавидеть, третьего тебе не дано.
-Ты так говоришь, как будто мне придется куда-то перебираться... - погрустнела она.
- Я так говорю на случай, если придут они, выродки. Я хочу, чтоб ты знала: я всегда буду рядом.
- Неправда,- выдохнула она.- Ты уедешь.
- Я буду стоять за соседним деревом, а в нужный момент выскочу на подмогу. Нельзя допустить, чтобы таврский народ лишился своей принцессы
- У нас нет принцесс.
- Тогда - царицы. Или жрицы?
- Наверное.- Она помедлила прежде, чем протянуть ему руку: "Идем!".
- Идем!- сразу же согласился он, и Таис повлекла его за собой. В отличие от него, на колдобинах дороги она ни разу не оступилась, словно видела во тьме по-кошачьи. Или же и правда чувствовала зем­лю стопами ног?
- Почему ты не спросишь, куда я тебя веду?- справилась она, когда темные дома и деревья остались у них за спинами.- Ты понял или тебе все равно?
- Наверное, понял. На тот утес. Не знаю, правда, спущусь ли я туда ночью, - не выказал романтического безумия Вадик.
- Мы – морем,- развеяла его тревоги Таис. - Мне дядя Антоша разрешил брать его шлюпку. Правда, спускаться все равно придется,- как повинилась она и крепче стиснула его руку.- Но ты не бойся: я буду тебя вести;
Спуска к морю Вадим не видел и, наверное, это было к лучшему. Он шел, подчиняясь Таис - пожатию ее пальцев, движению запястья, прикосновению колена - средь полной, непроницаемой черноты. Слышал только дыхание - свое и Таис, да ворчание потревоженных камней под ногами. Потом, чернота внизу обрела слабое фосфоресцирующее свечение, ожила в нем и стала морем. К нему на последних метрах спуска вел самодельный трап из досок и жести, и задержавшись на нем, Вадим огляделся наконец-то по сторонам. За спиной его   угрожающе темнела скала, а за трапом лежал крохотный - в две доски - причал, со всех сторон облепленный шлюпками. При луне они казались косяком причудливых рыб. Та, что принадлежала неведомому дяде Антоше, обреталась на задах «косяка». Таис отвязала ее и указала Вадиму на кормовую скамью: «Ты сюда садись. Я сама буду грести, тут близко, за мысом». За мысом и впрямь таилась еще одна бухточка. Скалы над ней упирались в самое небо, казавшееся на фоне их светлым. Скалы теснились, образуя узкий проход, в глубину которого и направила шлюпку Таис.
- Он уже встречает!- радостно шепнула она, и Вадим увидел дельфина. Дельфин вынырнул у борта, играючи облил Таис водой, описал круг и вновь обрызгал Таис. Таис рассмеялась в его улыбающуюся физиономию.
- Здравствуй, Ранек! - ласково заговорила она.- Соскучился? Я без гостинца, уж ты меня извини! Так уж вышло! Прощаешь?
Она говорила, а дельфин, похоже, отвечал ей - не на слова, произносимые, скорей, для Вадима - на сигналы сердечной чакры.
- Он спрашивает, кто ты?- полуобернулась Таис к Вадиму.- Я сказала – ты свой. Мы сейчас придем, Ранек, только шлюпку пришвартуем, чтобы не унесло.
Шлюпку они привязали к острому, выступающему из воды камню, и Таис улыбнулась Вадиму, как никогда прежде не улыбалась ему – широко и безмятежно, очень доверчиво.
- Он Ранек, потому что я нашла его раненым, рано утром,- сообщила она, как если б речь шла о семейной хронике.- Он был маленький совсем и запутался в сетях. Я его поселила здесь, в главном храме, он выжил. Дельфинам тогда было очень плохо, люди их просто-напросто сживали со свету, они боялись подходить близко к берегу, и мы с Ранеком все лето прожили здесь вдвоем. Прямо с работы я шла сюда.
- А твой отец?- спросил Вадик, с сомнением оглядывая гулкую и черную бухту. Жутко себе представить, каково здесь в шторм!      
- Папа просил, чтобы я не забывала поесть, а я и не забывала! Мне ведь надо было достать рыбы Ранеку, отморозить, промыть - дельфинам нельзя есть, что попало. Вон там есть грот - указала она невесть куда. - Когда рассветет, ты увидишь. Там у меня плед и надувной матрас. И словно почувствовав охватившую его ноющую тоску, добавила,- 3десь, хорошо, ты увидишь. Страшно только на первый взгляд. Страшно непосвященным, потому что они заранее готовятся к страшному.
- Когда ты говорила, что не знаешь, есть ли у тебя парень...
- Я говорила о Ранеке,- подхватила она.- Мы ведь не случайно встретились! Наверное, в прежней жизни я была дельфинихой. И еще стану ею. А сейчас у Ранека есть подруга. Вон она, - указала Таис на горловину бухты.- Она всегда ждет, когда мы с Ранеком поздороваемся и только после этого подплывает. Очень деликатная девушка. Ну что, идем? - И она решительно стащила футболку. Под футболкой у нее ничего не было, но это не смутило ни саму Таис, ни   Вадима. И впрямь, что должно быть на таврийке, кроме нескольких рядов бус?
-«Подарю ей бусы,- как поклялся Вадим.- Много разных. С первых же денег».
Они прыгнули в теплую по-ночному воду и там, освободившись от остатков одежды, зашвырнув   ее в шлюпку - до худших времен! – дети земли объединились с детьми моря в общий феерический праздник, танец взаимодоверия и любви. Когда дети земли уставали, дети моря подплывали под них и давали им отдохнуть на своих надеж­ных неутомимых спинах.
Потом взошло солнце, и  чайки со всех ближайших утесов разом взви­лись ему навстречу, а люди поднялись в грот. Те, кто пробирался сюда до них, завещали им память о выбоинах и трещинах в камнях, и эта память передалась когда-то Таис, подобно тому, как от дельфина к дельфину пе­редается аудиовидеозаписью и вся дельфинья история, и сведения о событиях в Океане. Этой памятью Таис наделила Вадима. Наверное, потому что они уже были единым целым. И они стали единым целым в час розовой утренней зари, в алтарной части  главного храма. Старенький надувной матрас нес их над рокотом волн и криками чаек, и сыро, остро пахло водорослями в гроте, а скалы, окружившие их приют, делались все разноцветней, неприступней, надежней. То, что должно было случиться, случилось в молчании, говорили только глаза и руки, бедра и губы. А еще - боги, благословляющие их брак. И только век спустя Вадим сказал богам, тихо: «Я никогда не уйду отсюда».


Тягостное ночное событие повергло председателя в грусть. Это была уже не тревога, а именно грусть-тоска-печаль, наполненная дурными предчувствиями. Именно такую печаль испытывал он, провожая Марусю к бабке - на смерть. Тогда он ничего не мог изменить. Теперь все еще надеялся, а потому предчувствиями своими не стал делиться ни с кем. Целеустремленного Сусликова не следовало сбивать с дыхания, Лилия Матвеевна не верила ни в сглаз, ни в чох, а прочим членам племени надлежало верить в неизбежность победы. Да и в себе самом Корнишин должен был превозмочь разрушительную силу тоски. Пусть и провидческой. Тем паче, что второй индикатор ситуации - Таис - не только не хандрила, но прямо-таки лучилась предвкушением чего-то значительного. Возвращаясь из школы, председатель отправил ее домой, а сам зашел к Лилии Матвеевне - снять стресс стаканчиком виноградного самогона и обсудить план дальнейших действий. Ни председатель ни его зам не обладали достаточным красноречием, чтоб  убедительно  доказать односельчанам, что их борьба за землю есть, по сути, борьба национально-освободительная.
- Сход соберем,- размышлял вслух Максимилиан Христофорович. - Я начну, а потом передам слово Адамычу. Тут главное - лишнего не сболтнуть, а то ж и под статью  подведут.
- Могут,- хмуро согласилась Лилия Матвеевна.- Глазом не успеем моргнуть, как окажешься ты, Христофорыч, в каталажке, и ищи тебя свищи.
- Ладно, Лиля, утро вечера мудренее,- пожелал Корнишин спокойной ночи сподвижнице и пошагал к себе. Таис дома не оказалось, но это Максимилиана Христофорыча не встревожило: его родительское сердце не подавало сигналов опасности. Уже засыпая, он подумал, что утром надо бы – так, на всякий пожарный - совершить звонок другу.


Лена рассудила, что целей будет, если буквально воспримет совет учителя гримироваться природными материалами. С этой целью она спустилась к роднику, пересекавшему ведущую на пляж тропку, расписала мокрой глиной лицо, а во всклокоченных волосах расположила два эффектных цветка чертополоха. Получилось красиво. Особенно, когда Лена разделась до стилизованной набедренной повязки. Дядя Сережа даже показал ей большой палец. Мэтр кивнул, что приравнивалось к похвале, и заметался по площадке, нервно вопрошая, где Дорошевич. Ленин партнер, с которым предстояло сейчас ей играть лирическую сцену у доисторического семейного очага, отсутствовал, и Лена не знала, как к этому относиться. Радоваться или наоборот. Не было ни Вадима, ни Таис, а Мишель на вопросительный Ленин взгляд ответил невразумительным "все в порядке". Большего, впрочем, он сказать попросту не успел, потому что день пришлось начать с аркадического завтрака в шалаше Мишеля и Зои. Мелькала массовка, лопались в кострах мидии, Мишель   играл мускулами и выпячивал подбородок, Лена тоже то и дело оказывалась в кадре - как бы ненароком соблазняя Мишеля на отшибе древнего стойбища. Отсутствие Вадика Мэтр обыграл к пользе дела: Дорошевич в одиночку отправился на охоту, и Лена тревожилась, и глядела с завистью на благополучные пары, а тут еще Зоя подлила масла в огонь, предположив, что Вадим не на охоту пошел, а к жрице, обитающей в далекой пещере… Зачем ему к жрице, что он хочет узнать, когда все так ясно и просто? Зоя многозначительно промолчала, и Лена устремила умоляющий взор на мачо. Тот как раз вернулся к семейному очагу с камбалой, выловленной накануне деревенским аквалангистом. Добрый мачо понял Лену по-своему. Он великодушно протянул рыбину ей, может быть, уже несчастной вдове, и Лена, вскрикнув, побежала прочь из чужого гнездышка. Спотыкаясь, теряя репейники из волос, Лена домчалась до вершины скалы и замерла на ней, прекрасная в свое горе. Одинокая и гордая, она смотрела сухими глазами в первозданный морской простор.
- Это еще что за черт!- крикнул оператор в тот миг, когда у Лены уж готовы были брызнуть из глаз самые настоящие слезы - и от солнца в лицо, и от жалости к отринутой героине. Из-за дальнего утеса прямо в кадр устремилась шлюпка. Современная шлюпка с номером на борту. Вопреки категорическому запрету попадать в поле зрения киношников, шлюпка шла прямо в эпицентр съемок. На веслах сидел совершенно голый мужчина, а голая женщина, стоя в рост, махала киношникам рукой. Шлюпка плавно двигалась по неподвижной утренней сини, а вокруг нее, то вылетая  из воды, то скрываясь в ней, неслась пара дельфинов. Дельфины резвились, прыгая и становясь на хвосты, заигрывали с женщиной, в котором только слепой не узнал бы Таис, и Мэтр приказал Завадскому: "Снимай!". Но Завадский и так уже снимал, и довольная улыбка играл у него под усами. На скале, позади Лены, столпились теперь все участники съемок - пестро-одетая, возбужденная, прямо-таки праздничная толпа. Таис и Дорошевич сумели произвести фурор, а Лене пришлось стать свидетельницей их торжества! Массовка лишила ее возможности незаметно, с достоинством, удалиться!               
- Дядь Сережа, а у вас пленки хватит на оставшееся кино?- нашлась все же Лена, не выдержав всеобщего ликования.            
- Будь спок!- даже не глянул на нее дядя Сережа.
- Надо же, как у нас чествуют нарушителей дисциплины!- зашвырнула Лена камень в огород Мэтра. Мэтр ее не услышал.
Лишившись интереса к себе, Лена таки развернулась ли­цом к толпе, и ее перекошенная физиономия попала крупным планом в кадр одного из подручных старшего оператора. Этот кадр стал крупнейшим вкладом Лены в развитие мирового кинематографа.


Телепатическая связь сработала надежней мобильной - друг появился сам. Был друг в партикулярном платье, сиречь шортах, майке и сандалетах на босу ногу, и выглядел озабоченным. Корнишин налил ему стакан холодного козьего молока, и друг с наслаждением утолил жажду.
- Ты догадался уже, почему я здесь?- спросил он затем, прямо глядя на председателя.
- Приблизительно,- ответил председатель уклончиво.
- Я не хочу, чтоб ты думал, что армейская дружба - так, звук пустой! Что в наше время есть только власть денег, а дружба - до первого мента.
- В любое время она или есть, или нет ее,- пожал плечами Корнишин.
- Наше время, ты прав, ничего, кроме технического прогресса, в мир не привнесло,- кивнул Иловайский, оттягивая начало тяжелого разговора.- Люди, какими были...         
- Это понятно, Олег. Дальше что?   
- Снимать тебя собираются. Уже и человечка на твое место подобрали. Сго­ворчивого, - посуровел армейский друг.
- А моя должность выборная!- усмехнулся с вызовом председатель.
- Да кого это колышет там, наверху?!               
- Наверху, может, и никого, а здесь, внизу, всколыхнет. Люди меня снять не дадут.
- Надавят, рычаги имеются, а люди есть люди.            
- Здесь другие люди,- заявил председатель с уверенностью, до глубины души удивившей Иловайского.
- Ты давно такой наивный, Кристоф?
- Не наивный,- председатель налил ему еще молока и вынул из буфета плетенку с хлебом.- Ешь, ты ж, наверное, не позавтракал, партизан! Я не наивный, я знаю своих людей. И себя. Я, Олег, монолит, и пока я здесь председатель, люди за меня встанут горой. Ну, исключая пару-тройку уродов. Я – лидер, понимаешь? Вот если меня не будет, тогда да, вся деревня развалится на подворья; кого-то купят, кого-то запугают, кого-то просто разведут, как лоха. Но не при мне!
Иловайский помолчал, обдумывая услышанное, и усмехнулся, покачав головой: "На твоем примере мир получит ответ на один из интересующих его вопросов: что станет с Кубой без Кастро? Но честно скажу, Кристоф, я бы не хотел ни участвовать в этом, ни присутствовать, ни даже задним числом узнать результат. Ты ввязался в войну, о которой понятие имеешь самое приблизительное. Это я тебе говорю как перебежчик. Как тот, кто сидит при бандитском штабе и за это получает зарплату. Твою землю - тебя не спросив - уже рвут друг у друга и Москва, и Киев, и наши местные. Еще только Эмираты не подключились, Великая Британия! И кто ты против них всех? Я понимаю, Кристоф, маленькая Куба, то-сe! Но маленькую Кубу спас большой СССР, а у тебя его нет! Ты - один против множества!
- Говоришь, друг у друга рвут?- неожиданно повеселел председатель.- Так это ж хорошо, Олег. Пусть собачатся, а мы пока кино снимем.
- Не снимешь ты кино,- предрек друг,- твой Кац, Сусликов этот, кое у кого в печенке сидит.
- Плевать нам на их печенки!
- А дальше что? Денег, что ты получишь, один хрен хватит разве что домишко твой выкупить. Они цены  так взвинтили, Кристоф, что тебе до них не допрыгнуть! Это мое предположение, мое лично, но вы с Кацем рискуете вылететь отсюда, в чем мать родила! Ну, Кац-то не пропадет, снимет свое кино и слиняет куда-нибудь в забугорье. Там будет бороться за высокое искусство, ему, в принципе, по фиг, где! А ты, комрад...
- Кто из них верх берет?- перебил Корнишин.- Я про тех вы****ков, что  уже похоронили меня - Фиделя? Автономия, Москва, Киев?
- Кто первый застолбит, тот и съест.    
- Флаг над Антарктидой!- хмыкнул скептически председатель.- Другой придет - сбросит.
- Это будут их разборки, Кристоф, тебе в их паучью банку лучше не лезть.
- Может, мне с себя добровольно снять полномочия?!
- Для тебя это единственный выход. Серьезно. Для тебя и для твоей дочки. Сейчас они тебе дом отгрохают, хоть в десять комнат, куда только пальцем ткнешь, должность подберут хлебную, а упустишь момент...
- Понял,- отрезал Максимилиан Христофорович и отодвинул от Иловайского кринку с молоком.- Понял, для чего ты пришел.
- Я все слышала, Христофорыч,- объявила Лилия Матвеевна, когда пре­дседатель, проводив друга до калитки, вернулся в дом.- Я на лавке, под окном твоим сидела. Шла к тебе - слышу, человек у тебя, ну и...- Лилия Матвеевна покраснела до корней седых волос, и Корнишин придвинул к ней молоко.
- Вот и хорошо, что ты слышала. Я б и сам рассказал, а теперь слова тратить не надо.
- Мы тебя снять не дадим!- как поклялась Зверева.- Ты этому хлыщу все верно сказал: ты наш Кастро, а мы твоя Куба!
- Путаемся, Лиля!- усмехнулся, мотнув головой, Корнишин.- Мы, Лиля, тавры, на том и будем стоять. Снимет кино Адамыч, глядишь и будет нам международная солидарность. В Женеву тебя пошлем, в Брюссель, в резервацию к индейцам, о которых Адамыч рассказывал.
- Это не меня - Таиску посылать надо,- всполошилась Лилия Матвеевна так, словно председатель вручал ей билет на самолет.- Я в той резервации напугаю всех мордой своей страхолюдной, а Таиска...
- Лиля!- оборвал председатель.- Впереди паровоза бежать - собьет! Ты готовься сход сегодня открыть. Сама слышала, с каким предложением на меня корефан мой вышел. Так вот о нем - ни слова! Чтоб и зерна сомнения в людях не зародилось. Не то решат сдуру, что я их кинуть хочу, а себе аэродром запасной готовлю.
- Я и не думала...- оскорбилась Лилия Матвеевна.
- И не думай. Что сместить меня хотят, а потом землей завладеть - вот с этого и начнешь. Нам что главное? В бой ввязаться, a уж дальше - само пойдет!


Мэтр был хитер. Мэтр буквально завалил Лену работой. Дубль следовал за дублем, но снимал не сам Завадский, а один из его "гусей-лебедей". На невинный вопрос Лены, где дядя Сережа, молодой оператор соврал, не краснея: "В тенечке. Сердце прихватило". Навес­тить в тенечке дядю Сережу Лена физически не могла. Мэтр гонял исполнителей так, словно обирался снять фильм за день. Сам он тоже был в непрерывном движении, столь стремительном, что, казалось, Геннадий Адамыч раздесятерился. Вторым по мобильности человеком оказался Руслан. Этот тоже то появлялся, то исчезал, изображая наисчастливейшего жителя счастливой Аркадии. В момент одного из таких появлений - когда Руслану требовалось выяснить сложные отношения с Мишелем - он выдохнул, сорвав с лица улыбку древнего идиота: «Ну, дает Адамыч! Дорвался!».
Лена с ним вполне согласилась. В краткой паузе между дублями она свирепо справилась у Мишеля, почему на площадке оказалась Таис, да еще  и голая, да еще и в паре с голым Вадимом? И мачо буркнул, отвернувшись: "Не вняли".
- Сделай, чтоб вняли!- не отцепилась от него Лена.
- Потом.- ответил Мишель. И был прав, потому что завравшийся опера­тор опять нацелился на них камерой.
- Еще разочек. С того момента, как ты вошла.
Наконец, настал час, когда Лена должна была увидеть соперницу. И по фильму и, возможно, по жизни. Вдвоем с Зоей они ползли по полуденной жаре к жрице - разузнать о своей женской судьбе. Общая беда их сплотила, а страдание на лицах было подлинным - от зноя, жажды и усталости. Лене придавало сил желание убить Таис уже не по сценарию, а взаправду. Зою поддерживал морально Руслан, мелькавший  меж камней,  кустов и операторов. Именно Руслан и спас девушек, когда сорвавшийся с вершины валун полетел прямо на них, подпрыгивая, и все набирая скорость. Выскочив на тропу, Руслан столкнул обеих актрис на склон и прикрыл собой. Валун пронесся мимо остолбеневшего «гуся-лебедя», который чисто рефлекторно его отснял, а Лена, больно упарившись коленкой, расплакалась.
- Я так больше не могу!- зарыдала она взахлеб.- Меня же чуть не убили! Это все она, рыжая, больше некому! Она была наверху и столкнула камень!
Ни Руслану, ни Зое, ни операторам не удалось унять Лену. Оператор, оставленный Завадским за главного, еще и снимал ее истерику. Вероятно, он вконец помешался на солнцепеке, чудом избежав гибели. Руслану пришлось сбегать за Мэтром, и тот, вперившись в Лену суровым взором, напомнил ей о своем ночном откровении. Они все в опасности! Камень не выбирал, в Лену угодить, в Зою или же в камеру. Это валун, а не управляемый аппарат. Посему пусть Лена возьмет пример с Зои и продолжит путь к храму. Если она актриса, а не папенькина дочка! Последний аргумент возымел действие. Растерев по лицу глиняные слезы, Лена доблестно двинулась вперед, навстречу судьбе и ненавистной Таис.
Таис ждала их на вершине скалы. Чресла ее были обмотаны руном, а грудь покрывали разноцветные бусы, собранные, вероятно, по всей деревне. В руке Таис держала посох, увенчанный рогатым коровьим черепом.
- Здесь оставайтесь, если хотите жизни,- заговорила Таис, глядя Лене прямо в глаза.- Хищник уже близко. Вместе мы сможем остановить его, но если хоть одна из вас дрогнет, волки и гиены оттеснят туров с их пастбищ.
- Женщина спасает народ, когда рожает ему детей,- возразила со смирением Зоя, - а не когда берется за оружие.
- Иногда детей своих спасти можно лишь оружием,- ответствовала сурово Таис.- А пока до этого не дошло, бросьте в битву все, чем владеете, вашу красоту. Выиграйте войну прежде, чем она вспыхнет.
- Красота кормится любовью,- вновь подала реплику Зоя.
- Вскармливает любовь,- поправила жрица.
Следующая реплика была за Леной, Лене полагалось взвыть, что красота - это добыча, она уязвима и беззащитна, пока она - красота, ибо, обретя клыки и когти, красота преобразится в уродство, но Лена спросила не по-Мэтру: «Что ты знаешь о любви, жрица? Что ты можешь знать о любви мужчины и женщины?»
Зоя тревожно грянула на нее, но Таис не растерялась, скорей – обрадовалась. Черные глаза полыхнули зеленым пламенем, а уголки рта тронула монолизовская улыбка.
- Жрица знает о любви сколько же, сколько все мужчины и все женщины вместе взятые,- ответила она с толикой сострадания к глупости человеческой.- Больше, чем каждая отдельная женщина и любой мужчина. На то она -  жрица.
- Не много ли ты на себя берешь?- вспыхнув, понесла Лена полную отсебятину.- Лично я тебе не верю! Я верю себе! Своим глазам, ушам… 
-Ты слепа и глуха!- перебила властно Таис.- Ты в себя замурована, как в склеп, и  наружный свет не достигает глубин твоих. Он впустую растрачивается и меркнет с каждым новым протуберанцем. Близок день, когда твоя поблекшая кожа не сможет больше отражать блеск светила, ты станешь серой, как осенняя листва, и тьма в тебе всколыхнется злой обидой на тех, кто был верен солнцу. Тогда через тебя в мир хлынет зло, ибо только зло будет доставлять тебе радость. Жалкую, короткую радость, потому что свет всегда сильней тьмы. Он рвет ее в клочья,  и любое, даже маленькое добро, победоносней   самого огромного зла. Пойми это сейчас, женщина, пока еще не поздно услышать музыку мира и увидать многокрасочность его. Несчастная, выйди из заточения!
Этого монолога в тесте и близко не было. Этот монолог был отповедью нищенки Таис наследнице миллиардов Лене. И неважно, знала ли Таис, кто скрывается под псевдонимом Сдоба.
-Ты угрожаешь?- холодно уточнила Лена и выпрямилась.
- Я пыталась тебе помочь,- в тон ей ответила Таис.- Хотя  и  знаю, что ты отвергнешь мою помощь. Но оглядись! Ты стоишь над обрывом! Он не ис­чезнет от того, что ты решишь его не заметить! Сейчас, при свете дня, ты видишь, откуда начинается бездна. Когда стемнеет, ты ничего уже не увидишь.
- Умная, да?!- завизжала Лена, и Мэтр, выскочивший невесть откуда, закричал: «Стоп, стоп, стоп! До этой фразы все было просто окейненько, а сейчас пошла вульгарщина! Лена! Ты в каком веке живешь?! В начале двадцать первого?! Так нет его, нет! Неизвестно еще, настанет ли! От вас это зависит! Вот здесь! На этой скале! В миг сей! Все всё по­няли?!»
- Конечно,- за всех ответила Таис.
Лена заставила себя промолчать.


- Не нравится мне, Лиля, эта история с камнем,- задумчиво поскреб бо­роду председатель. О том, как валун едва не попал в людей, уже вовсю судачили в таборе кинематографистов.- Не мог он сам по себе сорваться.
- Не мог,- подтвердила Лилия Матвеевна.- Все там проверяли на предмет безопасности.               
Председатель и его зам сидели в скудной тени акаций на пригорке, и Зверева, наряженная в немыслимые пестрые тряпки, обмахивалась газетой.
- Завтра,- ткнул в газету председатель,- в ком-нибудь таком рупоре статья выйдет. Про то, как из-за организаторов хреновых, меня в первую голову, и люди погибли, и фильм не сняли, и убытки спонсор понес. А все потому, что председатель сельской Рады - козел! Если вообще не мракобес какой-то средневековый, выступающий против развития региона.
- А ведь так и напишут! Могут!- подхватила озабоченно Зверева.
- Вопрос, кто камень столкнул. Это ж надо было подсуетиться. Киношники не смогли бы.
- Кто-то из наших.- согласилась Лилия Матвеевна мрачно.
- То-то и оно, Лиля. Кто-то уже продался за домишко в пять комнат! Сволочь!
- Еще какая, Христофорыч! Чтобы на людей покушаться, это ж какой надо быть паскудой! Кто из наших на такое горазд, прикинь!
- Бесполезно, Лиля. Дружок мой сюда не ко мне одному наведывался.
- Ты бы поспрашивал людей. Может, кто и припомнит, на чей двор Иловайский твой заходил.
- Он же не дурак. Совсем не дурак. Дураки на земле, под землей горбатятся, а не паутины в кабинетах плетут.
- Еще не вечер, Христофорыч! - утешила Лилия Матвеевна.- Вечером, на сходе, эта гнида себя проявит, как пить дать. Не утерпит!
- Может, и так,- вздохнул председатель.- А только, что мы ей предъявим, той гниде? На скале ее никто не застукал, a свое мнение иметь никому не возбраняется. В демократическом государе! - как выматерился он.


Работа не площадке так увлекла Вадима, что он, единственный из всех, не чувствовал и тени усталости. Возможно, от переизбытка чувств. Жизнь его удивительным образом изменилась, потому что чуть раньше изменился он сам. Боги почувствовали это, и отзыв их на немые его молитвы превзошел ожидания. Вадим был теперь не актером в роли тавра, а тавром в роли актера, другом дельфиньего народа и мужем жрицы. Снимался Вадим по преимуществу в подпольном фильме Мэтра, у Сергея Станиславовича, и во время перекура   дядя  Сережа спросил с доброй проницательностью: «Ты счастлив, молодой?»
- Вижу, что счастлив,- ответил он сам себе.- Береги это, сколько б оно ни длилось. И ни о чем не жалей, когда все закончится.
- Что может закончиться?- чуть не рассмеялся Вадим.- Все только началось.
- Человек предполагает…- философски изрек Завадский и погрустнел.
- Не только! - уверенно опроверг Вадим.- Он еще и действует, человек! И теперь, когда мы вернули жизнь и могущество нашим таврским богам...
 Дядя Сережа засмеялся, потрепал его по плечу и встал: «Ну, пошли! К твоим таврским богам! Работаем!»


Поскольку большинство деревенских подвизаюсь на съемках, уведомить людей о сходе труда не составило, и страсти, запаленные Зверевой, вспыхнули загодя. В восемнадцать часов народ уже вовсю гомонил на площади, возле приземистого здания сельсовета со свисающим уныло с крыши  полотнищем - бело-желтым, потому что голубой  колер выгорел.
-Что-то в этом есть. Символическое, - впервые обратил внимание на цвет национальное прапора председатель.- Головы быка не хватает. На белом фоне. Умел бы, прямо б сейчас и намалевал.
Но прямо сейчас перед ним стояли другие, не менее художественные задачи.
-Товарищи!- начала по привычке Зверева, и кто-то в толпе тотчас же поправил, ехидничая: «Товарищи в Совдепе остались!»
- Нет, именно товарищи!- повторила с нажимом зампредседателя.- Потому что все мы здесь товарищи! По судьбе, по жизни! По несчастью, на которое нас обрекают власти!
Когда-то Лилии Матвеевне выступать приходилось чуть ли не каждый день и сейчас, внимая ей, Корнишин вспомнил не без удовольствия афоризм «мастерство не пропивают».
- А если мы и правда товарищи, если мы народ, а не стадо, мы свои права отстоим! И своего председателя, которого столько лет знаем, которого уважаем и любим, сместить не позволим!
- Не отдадим Христофоровича!- откликнулась площадь.- Хрен той власти, а не наш председатель!
Правда, кое-кто в толпе не кричал и не вздымал кулаки, но многие просто выдохлись за съемочный день, завершившийся неизбежной работой на подворьях, и Корнишин отнесся к этому с пониманием. Без скоропалительных ра­зоблачительных выводов.
- Не министры его сажали, не им снимать!- разошелся меж тем наиболее активный народ.- Не дадим демократам гребаным права нарушать! Наш Совет министрам не подчиняется!
Тут же мнения толпы разделились. Одни предлагали накатать письмо в Верховную Раду, другие   напоминали, что жаловаться пока не на что. Bот он, Христофорыч, стоит на крыльце под флагом, никуда еще не смещенный! Кабы сняли его в приказном порядке - другое дело, а сей­час, выражаясь юридически, состава преступления нет. Есть только сведения. Непроверенные, вдобавок. Слухи.
С мнением здравомыслящих согласился и председатель.
- Так уже готовят нам состав преступления!- не дала толпе утихомириться Зве­рева.- Взять сегодняшний день! Кто камень с кручи столкнул?! Свои! Зачем?! Да чтоб Христофорыча подставить! Это не на киношников - на Христофорыча камень покатили!- неожиданно образно закончила она речь, и толпа вновь пришла в неистовство.
- Точно! Христофорыча под суд, а к нам - казачка?! Подстилку чиновничью?! Завтра тут ка­кой иуда режиссера порешит, а мы отвечай?! На нас же повесят! Всех собак повесят! А ну, давай разбираться, кто на скале крутился? Кто видел?! Вспоминайте, народ!
- Пока не поздно!- воззвала Лилия Матвеевна.
Оказалось, что уже поздно. Позади толпы, на всех трех втекающих в площадь улицах, обозначились машины - цивиль­ная иномарка, бронетранспортер и два ментовских уазика. Как бывший военный, Максимилиан Христофорович сразу понял, что площадь оцеплена. Гордые тавры оказались в положении отары, сбитой в загон. Даже не успев узнать, кто они такие на самом деле!
Рядовой состав рассредоточился  по периметру пло­щади, а начальники проталкивались к Корнишину с явно недружествен­ным намерением. Олег Иловайский шагал между ними.
Окруженная вооруженными людьми в масках, толпа заволновалась, забилась в ловушке, и крики «Не отдадим Христофорыча!» звучали скорее жалко, чем грозно.      
- Вам придется проехать с нами!- объявил Корнишину  бывший  друг.
- Стыдись!- ответил Корнишин.
- Кто - стыдись?!- влез с разгона в разговор разбитной милицейский полковник.- Черте-что вытворяют, бунт подняли! Это нормально - закон нарушать?!       
- Вы нарушаете!- храбро ринулась на защиту председателя Зверева.- У нас  тут - собрание! Сход! Все конституционно! А вы че приперлись с автоматами?! Нас защищать?! Так не надо! Мы здесь все свои!
Она еще кричала, и площадь вторила ей, но ушлые парни в штатском уже оттеснили людей от их председателя, и хладноглазый, гладко выбритый субъект в костюме с иголочки очень тихо, но внятно сказал в ухо Корнишину: «Вы обвиняетесь...»
- Так уж сразу и обвиняюсь?- с нехорошей ухмылкой прервал Корнишин.
- Подозреваетесь,- не дрогнув лицом, поправился хладноглазый,- в покушении на целостность государства, разжигании межнациональной розни, в создании критической ситуации, при которой...
- Ты ж, сука, сепаратист!- завопил разбитной полковник милиции.
Почему-то слово "сепаратист" вдруг очень понравилось Максимилиану Христофоровичу. Он распрямился, оглядел площадь и зычно крикнул в толпу: "Тавры! Народ! Мы никому не позволим стереть нас с лица земли! Не дадимся!"
Полковник напрыгнул на него, норовя вывернуть руки, но Корнишин был сильней. Он легко отбросил полковника. Хладноглазый, взволновавшись, заозирался, подзывая автоматчиков, а толпа кинулась на выручку вожаку. И в тот миг, когда люди в масках потеснили ее, без разбора колотя дубинами детей и старух, над площадью прогремел трубный рев: «Отставить!» На сельсоветовское крыльцо, словно пронесшись над головами собравшихся, взлетел маленький человек в нелепой пестрой панаме.
- Отставить произвол!- неожиданно густым для столь хрупкого организма голосом прокричал этот человек.- Вам здесь что, Никарагуа?! Ближний Восток?! В чем еще вы обвиняете достойного человека?! Народного избранника? В чем?! Может быть, в терроризме?! Может быть, вот он-то и есть Бен Ладен?!
- Замолчите,- сквозь зубы предложил хладноглазый.-   Если не хотите, чтобы и вами занялись.
-Хочу! - выпалил Сусликов.- Очень хочу! Займитесь! Наконец-то хоть у кого-то руки дойдут до деятелей культуры! Правда, не те руки, не тех людей! Но и я не та личность, которую легко растоптать! За мной история! И если вы бронируете в ней места асассинов…
- Заткнитесь!- разъярился полковник, но рыбьеглазый осадил его: «Пусть».
- Сусликов Геннадий Адамович?- справился он затем с ледяной любезностью.- Вам лучше успокоиться…
- Не дождетесь!
- Дождемся. Потому что Олег Михайлович,- указал он на Иловайского, - находится здесь от имени и по поручению вам хорошо известной особы. Эта особа вами очень недовольна.
Сусликову показалось, что он с разгона полетел грудью - самым сердцем - на острый, насквозь пронзающий штырь. Этим штырем был взгляд Лены - наглый, холодный, торжествующий.


- Бежим к дороге!- закричала Таис.- Здесь только одна дорога!
 И схватив Вадима за руку, повлекла за собой. Задержавшись на крутизне - им так хотелось побыть вдвоем!- они пропустили начало схода и застали только его разгром. Они даже не успели переодеться и бежали теперь к дороге, уводящей из деревни вниз, в шкурах, со множеством бус на груди и шее Таис. Вадим хотел было спросить, что могут  двое безоружных людей против сотни вооруженных, но не спросил. Даже если они просто попрощаются с председателем, если он узнает, что дочь его в безопасности, это уже что-то. Хоть что-то!


-Все отснял?- спросил Сусликов устало.- Серега, это будет убойный фильм. Суперфильм. Мы это сделаем.
Они сидели вдвоем за дощатым столом в саду Лилии   Матвеевны и потягивали неспешно хозяйкину самогонку. Сама Лилия Матвеевна, пострадавшая в битве с омоновцами, лежала в доме с мокрым полотенцем на голове. Время от времени Геннадий Адамович входил к ней, смачивал полотенце и спрашивал, не нужно ли чего. Лилии Матвеевне ничего нужно не было. Она лежала, как мертвая, вытянувшись и закрыв глаза.
- Тем, что мы отсняли, к огромному моему сожалению, никого уже не уди­вишь,- со вздохом констатировал оператор.- Потому, наверное, нам и не разбили аппаратуру. Сейчас, Гена, можно человека четвертовать перед камерой, и все это скушают с аппетитом.
- Не надо так мрачно!- протестующе взмахнул рукой Сусликов.- Пока у на­рода есть вожди - есть народ! А вожди, Серега, это не политики, нет - это такие, как Христофорыч! Как ты, я! Мастера! Взять Борджия! Кто это  такие были? Никто! Мелкие отравители эпохи Микеланжело!
- С Христофорычем нехорошо получилось,- насупился оператор.
 - Почему?!- вознегодовал Сусликов.- Кем он был? Председателем сельсовета в забытой Богом деревне! А теперь он - вождь таврского народа!
- Так уж и таврского!
- Слово прозвучало! Во всеуслышание! Христофорыч знал, на что идет!
- Ну, это, положим, твоя заслуга!- невесело усмехнулся Завадский.- Ты втравил мужика.
- А куда бы он делся?! Он бы все равно встал на этот путь! Но - как председатель захолустного сельсовета! Всего лишь! И у нас есть еще  Таис, не забывай! Наша Таис Таврийская!
Сусликов оборвал себя, потому что калитка скрипнула, и во двор Лилии Матвеевны вступила по-королевски Лена.
- Там обождите!- приказала она двум громилам вида столь добермановского, что Геннадия Адамовича передернуло.
- Вам привет от папика, Геннадий Адамович.
- Спасибо,- буркнул Мэтр.- Мне уже передали.
- Вам не все передали,- улыбнулась свысока Лена и уселась напротив Мэтра, вызывающе забросив ногу на ногу.- Папик просил сказать, что работа над киношкой продолжится.
- Завтра,- с раздражением выплюнул Сусликов.- А сегодня...
- Вам что, голову напекло?- осведомилась Лена с интонацией добермановской суки.- Вы не поняли, что я говорю не от себя лично? Вы не оправдали надежд. И затрат. Вы подвергли опасности мою жизнь. Вы спровоцировал мятеж в этой гребаной деревеньке.  Вы, Адамыч, так далеко ушли от утвержденного моим папой сценария, что его в телескоп не видно!
- Ой-ой-ой!- внезапно засмеялся Завадский.- Какая у нас Леночка выросла!
- Всем на диво!- согласно кивнула Лена.- Смысл моей речи сводится к тому, что теперь вы, уважаемый мэтр, будете работать бесплатно и подконтрольно. Вы будете отрабатывать свои выходки.
- А если не буду?- хрипло спросил Сусликов. И сжал кулаки.
- Куда вы денетесь! Суд, Геннадий Адамович, приговорит вас к выплате очень нехилой суммы. На счету у вас такой нет. Разве что мировое сообщество скинется, в чем лично я сомневаюсь.
- А лично тебе не приходит в голову, что я вам не шут гороховый?!- взвился Мэтр.
- Будете,- вежливо заверила Лена.- Если понадобится. А работать вы теперь будете под моим непосредственным руководством, дорогой учитель. И не делайте такое лицо! Не пытайтесь указать мне на калитку! Вы сейчас сидите в моем саду, а не у старой дуры, просто дура об этом еще не знает.
Мэтр был близок к тому, чтобы впервые в жизни поднять руку на женщину. Спас его Завадский. Он расхохотался. Это было, так неожиданно, что Лена даже утратила сходство с сукой добермана.
- Это все ты придумала, да, Ленок? – добродушно спросил Завадский. - Все эти покушения, другие страшилки? Людку бедную едва не вогнала в гроб, чтобы прикрыть нашу лавочку, а самой - в дамки? Очень перспективная девочка! - обернулся он к Сусликову.- Она еще вот такусенькой огромные подавала надежды!
Он говорил с такой подкупающей теплотой, что Лена растерялась: она не могла определить, издевается над ней дядя Сережа или восхищается ею.
- Папик ее тогда еще не шибко был крутой, не заматерел до нынешней консистенции, но уже умел отрываться. Вы тогда в каком санатории гудели, не помнишь?- обратился он   непосредственно к Лене, но Лена лишь мотнула головой – она все еще была сбита с толку.
- Неважно!- согласился Сергей Станиславович.- Они там резвились, как положено новым русским, а меня наняли это дело увековечить. Ну, а папику же надо было к чему-то пристебаться! Вот он и стал меня учить, как надо работать. Ну, а я человек простой, я слушал, слушал, а потом сунул ему камеру в руки: раз вы умеете лучше - вперед! Ой, он орал. Помнишь, Леночка? Что он сгнобит меня, орал, в цемент закатает! Мне смешно стало, ей-богу! Когда индюк из себя орла корчит, это всегда смешно! Я и говорю: если в день уничтожать по профессионалу, вскоре придется делать все самому. Учитесь, пока я жив! И ты знаешь, Гена, он сразу стих. А мы с Леночкой на море потом ходили, Леночка там плавать училась и все просила, чтобы дядя Сережа снял ее с дельфинами. А дядя Сережа тогда прямо сказал: не выйдет. Не потому, что я не хочу – дельфины не захотят. Как учуют Леночку с ее папиком, так и уплывут к берегам Турции!       
- Подлец!- прошипела Лена, изменившись в лице.- Я думала, вы... А вы такое же быдло, как все!
- Нет, Леночка,- сочувственно вздохнул оператор,- Быдло это как раз таки не мы, грешные. Адамыч, наивная душа, поверил, что к искусству ты потянулась, а ты знай тугриками в кармане шуршишь. Ну, и шурши на здоровье. Только сказку не забывай. Помнишь, тебе дядя Сережа в детстве сказку читал крамольную, про солдата и короля? Солдат, пекарь, портной - все без короля  обойдутся, потому что у них ремесло есть в руках, а вот король сам по себе - полный ноль!
- Хорошо вы обходились без таких, как мой отец!- вскинулась Лена.- Семьдесят с чем-то лет обходились, пока не влезли в полную жопу!
- Сама жизнь призвала вас к жизни!- патетически закончил за нее Сергей Станиславович. И снова расхохотался, весело и беззлобно.- Вы пришли, чтоб наша жопа не казалась нам раем!
- Коммуняка!- попыталась оскорбить его Лена, но Завадский не оскорбился.
- Скорее, анархист-коммунист,- поправил он.- Было в двадцатые года века прошло­го такое направление в пестром весьма анархическом движении – анархисты-коммунисты. Вот и Чапаев к ним принадлежал.
- А по национальности вы тавр!- не унялась Лена.
- А як же! Типичный тавр! Буй-тур! Мы - одна генерация людей, вы - другая дегенерация, вот и слово для вас нашлось, объединяющее.
- Знаете, где вы объединитесь?- спросила Лена, решительно поднимаясь.
- Не на Колыме, сла-те Господи!- подмигнул ей Завадский.- А то я ста­ренький уже, ревматизмом страдаю, долго в вечной мерзлоте не выдержал бы.
- Мы в этой мерзлоте! Специально для вас! Зону арендуем!- сквозь зубы исторгла Лена.
- С тобой, Леночка, хоть туда!
- Без меня, дядя Сережа!
- Нет, Леночка, жизнь так мудро устроена, что каждый падает в ту яму, которую рыл другому. Стоит тебе что-то арендовать в той мерзлоте, как сама ты там и окажешься. Ну, сперва я, кто спорит! А потом и ты. Непременно! Ты об этом подумай, девочка.
Судя по тому, с каким видом Лена чеканила шаги по дорожке, думать об априорном она  не собиралась.      
- А жаль!- вздохнул вслед ей Геннадий Адамович.- Даровитая же девка! Учил, учил...
- И выучил,- хмыкнул Завадский.- На свою плешивую голову.
- Не грусти, Серега, мы еще повоюем. И Олигарх не Господь Бог, и я не Дюймовочка. У меня своя версия событий, и я с этой версией в две дырки сопеть не буду. Я им такой устрою Нюрнбергский процесс... Если меня тут камнем не пришибут!- мрачно пошутил он, провожая взглядом Лену и «доберманов».


- Очень больно?- спросила Зоя участливо и дотронулась до огромного фингала, в который превратился левый глаз Русика.
Они сидели на площадке над морем. Отсюда этот край впервые перед ними раскрылся во всей красе, и сейчас они отсюда же с ним прощались.
- До свадьбы заживет,- пошутил невесело Руслан.
Руслан храбро втемяшился в рады атакующих, давая отпор агрессору, и Зоя с трудом выдернула его из-под дубин раздухарившихся омоновцев. При этом и сама ощутимо получила по ребрам.
- Надеюсь, ты теперь не телохранитель?
- Это была игрушечная роль,- поморщился Руслан и поправился. - Роль игрушки.
- Но ты работал по-настоящему. Я горжусь тобой.
- Чем?- Руслан потрогал заплывший глаз.- Было б чем! Что это дало?! А ведь люди защищались, и только! Им другого выхода не оставили!
-У нас его тоже нет,- горестно выдохнула Зоя.- Пока мы никто.- И подумала о родителях. Они, сколько б ни важничали, по сути были никем - приживалками при победителях любого окраса. Истинный талант их заключался в искусстве мимикрии, но дочь киношного партизана унаследовала гены настоящего партизана, деда. И сейчас, чувствуя, как ноют получившие боевое крещение ребра, она гордилась своим дедом, своим мужчиной и немного – собой.
- Ты останешься в фильме?- спросил Руслан.
- Если мы уйдем, нас похоронят,- ответила твердо Зоя.- Нас заменят, и никто никогда не узнает, что здесь было. Что наше слово против слова Олигарха, пока мы - никто? И еще: мы не можем бросить Мэтра.
- He можем,- согласился Руслан.
Они вздрогнули разом, услыхав шаги за спиной, и обернулись одновременно. К ним, с трудом волоча ноги, плелся Мишель. В битве власти с населением Мишель не участвовал, но сохранность фактуры непостижимо-пагубно отразилась на состоянии души мачо. Больше всего на свете Мишелю хотелось сейчас напиться вдрибодан, но как раз этого он себе позволить не мог.
- Вот я вляпался!-  исторг он, падая на землю рядом с Русланом.- Я про Ленку. Она ж теперь шантажировать меня может.
- Почему она, а не ты?- не посочувствовала ему Зоя.
- Догадайся!- буркнул Мишель.- Кто она, а кто я! Знал бы, десятой бы дорогой обходил эту лярву!
- Это ей решать, обходить тебе ее или нет!- и на сей раз не сжалилась над ним Зоя.- Может, ты еще и в фавориты выбьешься!  Был Потемкин Таврический, будет Богданов Таврический!
- Не смешно,- хмуро обронил мачо.
- Да, Мишель, что-то ты не в тему скис,- поддержал Зою Руслан и переменил тему.- Ты Мэтра видел?
- С Завадским он, затихорился у бой-бабки. Бухают. - с завистью добавил Мишель. И несколько оживился.- Вы как думаете, если Мэтр слиняет, нам заплатят, как обещали?
- Тебе - первому! По таксе!- не сдержала раздражения Зоя. Мишель казался ей сейчас пришельцем из чужого, непригодного для проживания мира.
- А где Вадим и Таис, кто знает?- напряженно спросил Руслан. На площади, когда ее оцепил ОМОН, ни Вадима, ни Таис не было.
Мишель безразлично пожал плечами. Он думал в унынии о собственных перспективах, и чужие проблемы казались ему ничтожными.
- Как бы их тоже не замели!- забеспокоился Руслан.
- Не замели,- успокоил  мачо.- Одного только председателя замели. Остальных – размели,- скаламбурил он, мельком поглядел на Руслана и перенесся мыслью в грядущий день.- Как ты с такой мордой работать будешь?
Мишель был маленьким человеком, точно определившим для себя большую светлую цель: стать если не значительным, то популярным актером, кумиром баб и девиц. Эксцентричные поступки были глубоко чужды мачо.


Появлению машин предшествовало облако пыли, за которым машины не сра­зу стали видны. Подпрыгивая на неровностях дороги, кавалькада спешила подальше от эпицентра событий, пока те не получили неожиданное развитие: население, разбитое в первой битве, могло опамятоваться, перекрыть до­рогу и отбить председателя. На законном притом основании, поскольку задержание Корнишина было условно-законным. Толковых обвинений против него сфабриковать не успели, а настроение деревни не нравилось ни хладноглазому субъекту, ни полковнику, ни деятелю культуры Иловайскому. Население, знающее здешние тропы, как дорожки собственных огородов, могло устроить завал, если не обвал (это - навряд ли, председатель был нужен своему народу живым!), повернуть стрелки указателей, призвать на помощь соседей и многотысячной толпой запрудить ландшафт. Для раз­гона такой толпы понадобилась бы армия, передислокация которой не укрылась бы от внимания журналюг, правоохранителей и находчивых деятелей из оппозиции. Вся эта публика приняла бы живейшее участие в противостоянии сельской Рады и властей предержащих, и хотя времена, когда скандал мог стоить кому-то кресла, давно миновали, а Основной Закон являл собой президентское заливное из обрезков ножек да рожек, экономические рычаги никто не отменял. А значит, кто-то мог надавить на них озверевшей от беспредела толпой.
Кавалькада мчалась на полной скорости, и головная машина даже не попы­талась притормозить, когда из пыльного облака впереди вырвались две человеческие фигурки. Они стояли, взявшись за руки, поперек дороги. Идиоты, вообразившие, что кто-то будет вступать с ними в объяснения или съедет с грунтовки в степь!
- Папа! Папочка! Держись! Мы с тобой!- кричала Таис.
 Корнишину не суждено было услышать ее. Врубив сирену, головной уазик наддал скорости, и кавалькада пронеслась по поверженному в пыль телу. Второе тело, отброшенное к обочине, застыло там вниз лицом. Все это профессионально отметил боковым зрением хладноглазый, и когда чиновник от культуры посерел, давясь спазмами, прикрикнул на чиновника: «Без сантиментов! Вы бы предпочли, чтоб в нас швырнули гранату?»
- Здесь этого добра, как дерьма,- поддержал полковник.- Еще с войны.
Чиновник не ответил, судорожно сглотнув.
- Мы ничего не могли сделать, Олег Михайлович,- поспешил успокоить его хладноглазый.- Их бы, один черт, сбили, и сами б перевернулись!
Вздымая пыль, кавалькада мчалась вниз дорогой, что была когда-то руслом реки. Лишенная и воды и названия, река подбрасывала машины, ловила, норовя ударить о бывшие берега, и мертвые тавры глядели с этих берегов, как пришельцы увозят их последнего вождя в никуда. В близкий мир предков. Смотрели и улыбались, потому что новый вождь уже даровал им жизнь.


Лена ждала Вадима за деревней. Она видела, как он идет, выписывая  зигзаги, то падая, то вновь поднимаясь. Идет незряче, но целеустремленно. Прямо на Лену.
- Сгиньте! - приказала она охранникам.- Ничего он мне не   сделает.
 Охранники в этом не сомневались.   
- Вадик!- позвала Лена, когда окровавленный человек поравнялся с ней.
Вадик не заметил ее, и Лена вынуждена была двинуться за ним следом.
-Вадик, послушай! Я ни в чем не виновата! Ты поймешь, если выслушаешь меня! Вадик, тебе надо к врачу!
Вадим шел и шел, все быстрей и быстрей, словно у него открылось невесть которое по счету дыхание, и Лена поневоле прибавила шаг.
- Вадим, а как насчет красоты? Ведь ты не постоишь за ценой?
Этого говорить не следовало. Эти слова выплеснуло Ленино победное торжество, но Вадим, все одно, Лену не слышал.
- Вадим! Если ты не остановишься, тебя остановят и насильно отведут к врачу! Я сказала!
Ее "доберманы" были на товсь, но Лене хотелось довести начатое до конца. Самой. Мешало то, что Вадим ее игнорировал, а местные, напротив, следили из-за каждого забора. Безмолвно и незримо, как на оккупированной земле. Никто не порывался помочь Вадиму, но не из-за Лены с ее охранниками - из-за самого Вадима. Лишь когда он достиг обрыва – того спуска к храму Таис, каким рисковали пользоваться далеко не все местные, и стал уверенно скользить вниз, Завадский выжидательно поглядел на Сусликова.
- Не мешай ему,- понял Сусликов.- Он так решил. Это его право, Серега.
Завадский покачал с сомнением головой, и Мэтр добавил строго: «Не опошляй жертвоприношение. Здесь тебе не двадцать первый век, здесь все густо-красное, и страсть, и смерть, и любовь».
Ранек с подругой почувствовали Вадима на расстоянии и сразу все поняли. Мучимые той же утратой, они ждали сына земли у самого берега, и когда, сорвавшись, он рухнул в их мир, бережно его подхватили. Наверху, в сухом гроте, пестрел в лучах заката матрас, и свисал наружу коричневый конец пледа. Там все еще была Таис, в главном храме своем, бессмертная, как боги, которых она вырвала из забвения. Вадик разжал кулак, и разноцветные бусины стекли с его ладони в пучину. Теперь он знал твердо, что боги слышат его. Боги проснулись, и в природу вошла очистительная сила их гнева.


7 -14 июля 2008г.