Ворота судьбы
«Хозяин виден по воротам», – говорят у нас в селе. Но порой ворота не только выказывают нрав человека, а и метят саму его судьбу.
Жил в нашем Таскино старый мастер по хлебопашеской технике Платон Гудилин. Это античное имя было ему как нельзя к лицу. Лобаст, высок ростом, широк в кости. Медно-красное лицо основательно продублено вьюгами и зноем. Крепко посажены большие уши, предвещающие долголетие. На голове – жесткие русые волосы с курчавинкой.
Платон был мужик видный по всем статьям. Еще в конце тридцатых ушедшего века стал он трактористом. Может, не первым по счету на селе, зато наверняка первым по умению. Назначили его бригадиром тракторного отряда. Никто не перечил – мастер есть мастер.
Война началась – Платона на фронт не взяли, оставили по брони как механизатора первой руки, человека незаменимого здесь, в тылу, где и во время войны надо пахать да сеять. Конечно, потом фронтовики, вернувшиеся домой, косились на Платона, да и сам он уж не рад был, что остался тыловиком. Как ни работай, а все вроде виноватым себя чувствуешь, когда другие головы кладут. Но что поделаешь? Такой был приказ. И если все же двигались в военные годы тракторы, комбайны, самодельные жатки-«лобогрейки» в руках таскинских стариков, женщин и ребятишек, если тянулись обозы с мешками зерна «для фронта, для победы», то надо отдать должное Платону, его чутью ко всяческому механизму, его умелым рукам.
Кончилась война – стал Платон механиком МТС, потом колхозным механиком. И пошел даже слух, что районные власти прочат его на председательский пост. Казалось бы, что тут против сказать? Человек и в технике понимает, и в земледелии знает толк, да и главное – свой, не издалека сватами привезён. Но когда сошелся сельский народ на собрание, когда стал он, узнав о кандидатуре Платона, судить да рядить, подходит ли тот на председательское место, кто-то возьми да крикни из зала:
– Какой же он начальник, если у него ворота косые? Как такому хозяину
колхоз доверять?
А у Платона и вправду двор не из лучших был. Забор накренился, столбы у ворот из стороны в сторону пошатывало, в створах щели – шапка пролетит, а перекладины и вовсе не было уж который год. Да и прочая надворная постройка была неказистой, под стать тем же воротам.
Ну, и поднялись колхозники: верно, мол, пусть сперва в личном хозяйстве порядок наведет, а потом еще посмотрим, допустить ли к «обчественному». Так и прокатили мужика из-за злосчастных ворот, хотя, может, потому и не доходили у него до тех ворот руки, что все время отдавал он артельным тракторам да машинам.
Вот так решили ворота человеческую судьбу, «закрыли» карьеру наглухо.
И хотя потом исправил Платон дело, столбы новые вкопал, створы тесовые смастерил, пустив по ним крест на крест гвозди с блестящими шайбочками, навесил крышку со ступенчатым карнизом, даже деревянным кружевом украсил – одно загляденье, но все напрасно. Вернуть авторитет всегда труднее, чем утратить. Как и власть. Никто не предлагал его больше в председатели. Механиком – пожалуйста, завом машинным двором – пожалуйста, но не выше: ворота плохие имел…
Когда Платон Антоныч приказал долго жить, любопытную деталь передали мне односельчане. Якобы после поминального обеда мужики, присев покурить на крылечке, коснулись в разговоре и судьбоносных ворот покойного. Вспомнили с явным сочувс твием к нему. Но когда один из них
прямо заявил, что, мол, напрасно мы его наказали столь сурово за сущий пустяк, то остальные уклончиво промолчали…
(PS. Увы, «примета» устарела: вон на Рублёвке ворота — будь здоров, а хозяева некудышные...»).