ЧАСТЬ 1. НАЧАЛО ПЕРЕВОРОТА
ГЛАВА 7. КАК ВЫЖИТЬ?
1
Оставшись за старшего, Сергей старался как мог не дать Нате потонуть в бездне навалившегося на нее горя. Он оставался тем же ласковым, милым Сереженькой, что и в первые дни знакомства. Понимая, что Нате тяжело будет в деревне, он стал обдумывать зачастую фантастические, несбыточные планы спасения их дома. Легально купить материалы возможно было лишь по баснословной цене. Поднимали дома те, кто имел приличный капитал либо возможность украсть. Большинство спасших свои участки и строения работали там, где необходимые материалы были легкодоступными. Сергей бросился осматривать заброшенные предприятия и стройки. Вскоре во дворе начала расти горка кирпичей, принесенных с полуразрушенной бумажной фабрики, которой никогда уже не суждено было служить людям. Сергею пришлось тяжело трудиться, чтобы добыть эти уже использованные кирпичи. К тому же на развалинах существовала некая видимость охраны, которую он обходил, удовлетворяя неуёмную жажду приключений. Дух авантюризма был присущ Сергею. Этот дух прочно вошёл в его сознание ещё с детства, когда они с матерью переезжали, бросив насиженные места, в поисках призрачного счастья. В детстве Серёжка имел модную одежду, аппаратуру последней модели и море сладостей. Любому человеку свойственно жить так, как он привык. И приспособиться к выживанию в нищете, считая жалкие копейки, было большим испытанием для Сергея. Получив зарплату, заработанную за месяц, он мог потратить её вмиг, не задумываясь о последствиях. Просто увидеть красивые китайские безделушки и купить. Ната изо всех сил старалась так распределить свою зарплату, чтобы любимый «плюшевый» Серёженька не чувствовал себя ущемлённым. Старалась готовить, как он привык, покупала любимые им шоколадные конфеты. А температура у Наты держалась уже четвёртый год со дня выписки из больницы, вызывая тревогу мужа. Он усердно учил спецпредметы, углублялся в медицинскую литературу. Сергей прекрасно понимал, что «своей» температуры тридцать семь и два не бывает, а разобраться и помочь сейчас под силу лишь тому, кто любит. «Что ж, -думал Сергей, -даже если в скрытой стадии лейкоз, то ведь в скрытой. А температуру вызывает воспалительный процесс. Как же его убрать?» И Сергей решился. Он долго обдумывал курс лечения, каждую мелочь. Многие лекарства были те же, что Ната принимала в больнице, но не все. В стационаре часто использовали лишь то, что есть в наличии. А взявшись за лечение жены, Серёжка вложил все свои силы, способности и свою любящую душу. Нелегко было, но понимание цели, поддержка Наты, разум и любовь помогли ему идти до конца. И через месяц свершилось чудо: температуры больше не было. Очередной виток инфляции выбил жизнь молодой семьи из нормального русла: зарплата Наты превратилась в ничто, Сергею оставалось учиться ещё больше года. Ясный, как белый день, для Наты правительственный трюк выбил из колеи привыкшего к достатку Сергея. Вновь возникли ссоры, вызванные раздумьем о том, где жить и как прокормиться. И всегда эти ссоры подогревал, как из-под земли, возникавший Венька. А Ната тяжело переживала, боясь потерять своего единственного Серёженьку. Она понимала, что о ребёнке сейчас, в этой жуткой нищете, думать бессмысленно. Но не всё идёт по плану, и в апреле выяснилось, что у них будет малыш. Не представлявший себя отцом, Сергей был растерян, повторяя: «Серёжка, бедняжка…» А Ната вставляла: «Папашка».
Как-то летним вечером супруги шли на речку. Уже блестели первые звезды на вечернем небе, как вдруг на горизонте появилась чёрная туча, озаряя всё вокруг почти беспрерывными вспышками молний. Туча обволакивала всё небо. Когда Сергей с Натой бежали домой, ударили первые капли. Вдруг яростный дождь и ветер шквалом обрушились на них.
- Тайфун! Бежим скорее, картошка в подполье… Немного, но всё же… Я борщ свежий поставила остывать!
Когда супруги вбежали в свою хибару, подполье было залито под крышку. Нырнув в постель, они прижались друг к другу, тревожно глядя в озаряемые молнией окна. Уставшие, они уснули под шум дождя, но тревожное состояние не дало спать долго. Как-то разом проснулись через час. Было тихо… Сергей вскочил с кровати и ноги его оказались в воде.
- Ч-чёрт! Ты мне здесь лягушонка родишь!
Ната мучительно думала, как найти выход из положения. И решила взять большой заказ, чтобы поднять дом.
2
Коммерсант, которому требовались услуги художника, нашёлся вскоре, но не давал достойной зарплаты. Беременная женщина всё лето работала, задыхаясь в краске, расписав три магазина. Жили впроголодь, к вечеру у Наты кружилась голова. Одна из покупательниц привела её к себе домой, накормила и предложила помыться в ванной. Это продолжалось все последние дни работы Наты в магазине, и на душе становилось легче.
Получив плату за первые два заказа, Сергей покупал по спекулятивной цене песок и, надрываясь, возил его тачкой, когда Ната расписывала витрины. Но это было каплей в море, засыпали меньше десятой части участка.
Она дружила в школе с психологом. Оставшись без матери, Ната часто встречалась с ней и разговаривала по телефону, полу-чая облегчение от навалившихся проблем. И Светлана Ивановна, видя, как молодая семья бьётся в безысходности, решила помочь. Она нашла людей, которые согласились засыпать участок в десять раз дешевле, чем он засыпался до сей поры. Осенью получила Ната первую часть декретных, которую до копейки вложила в землю. Ввезено было 50 машин. Теперь участок сравнялся со всеми, оставалось самое трудное - поднять дом. Сергей сторожил школу, и жить решили на его зарплату, пока родится ребёнок. Тогда Ната каждый месяц будет получать пособие, т.е. вторую часть декретных. Но средств катастрофически не хватало.
Ната взяла краски, бумагу и папку акварелей, что она писала когда-то в больнице. Главным образцом был портрет Нелли, молодой и прекрасной. Ната села возле центрального рынка, установив невысокую цену. От желающих не было отбоя. Она сидела до темноты, не имея и минуты отдыха. Результат был неплохой, и супруги воспрянули духом. Свободное, но распространенного покроя пальто, скрывало положение Наты, а белый берет, всё тот же, купленный мамой шесть лет назад, был ей к лицу. Она сидела на складном стульчике, внимательно вглядываясь в лица людей. Когда к вечеру набралась неплохая сумма, наступило время собирать вещи. Но тут дорогу художнице преградил молодой человек, оказавшийся одним из напёрсточников, расположившихся напротив. Он наблюдал за Натой весь день.
- Пиши мой портрет на большом листе. Плачу двадцать, - произнёс он, почти придвинувшись вплотную.
Бежать было некуда, и Ната, понимая подвох, всё же принялась за работу. А на рынке звучала надоевшая за день тюремная песня:
Мой номер двести сорок пять,
На телогреечке печать…
Портрет был готов, и напёрсточник протянул сторублевую купюру. Весь дневной заработок насмарку! Выхода не было: Ната дала сдачу, ощутив в руке непривычную по фактуре и шелесту бумажку. Она зашла в крытый рынок, посмотрев бумажку на свет: точно, как в газете писали! Водяные знаки были расплывчаты…
Тёплые дни на исходе, вот ударит мороз… Ребёнок будет в конце декабря. Серёжа надеется… Наверное, только пришёл из института. Что же делать? И, оказавшись в темноте, Ната заметила светящиеся окна киоска одного из коммерсантов, уже прилично нахапавшего. Подошла к окну, увидев лицо хозяйки. Что ж, не пропадут… Стыдно, конечно… Но ребёнок… И Ната протянула бумажку.
- «Сникерс»!
Тут же получила сдачу и любимое мужем лакомство. Дойдя до угла, бросилась бежать. Скорей от позора! Не видеть здесь, не слышать ничего! К Серёжке!
В воскресенье утром ударил мороз. На рынке делать нечего. Ната решила работать в здании вокзала. Клиент не заставил себя ждать. Худой и грязно одетый мужчина лет сорока сел перед ней в развязной позе.
- Рисуй меня на этом большом листе!
Ната очень старалась передать сходство с этим наводящим страх человеком.
- Вот здорово! Это же я, какой есть! Эх, менты, шугайтесь!
И он подал художнику сторублёвую бумажку. Пальцами она чувствовала, что деньги настоящие. Сунула руку за сдачей.
- Зачем! Я столько плачу! Я с прииска приехал. Пусть все знают, что я искусство ценю! И менты-козлы пусть знают! Вот, возьми ещё! - Он сунул ещё двадцать рублей художнику и исчез.
Исчезла и Ната, которой разум подсказывал, что оставаться здесь больше не следует. Села в троллейбус и вдруг заметила знакомое лицо на заднем сиденье.
- Вера Александровна!
Обрадовавшись друг другу, они говорили всю дорогу о чёрной беде, постигшей Родину в это «смутное» время, о предстоящих выборах в Государственную Думу. Говорили на остановке, где должны были разъехаться на разных автобусах.
3
Ната с Сергеем сидели в гостях у Веры Александровны и пили чай. Говорили о будущем ребёнке. Вера Александровна передала пакет детских вещей. А потом Ната протянула пачку написанных ей листовок. Средств у партии осталось мало, не все можно напечатать. Притом, напечатанные от руки, по клеточкам, они могли произвести гораздо большее впечатление, чем газетный листок. Солидная пачка оставалась у Сергея с Натой, взявшихся расклеить их в районе Шанхайчика, Астрахановки и по району завода, руководимого Вариным отцом. Здесь находилась школа, которую сторожил Сергей.
Лето, проведённое в удушливой краске, ночные путешествия с мужем на работу не прошли для Наты бесследно. Бронхит нельзя было лечить антибиотиками, чтобы не повредить ребёнку, и всё пустили на самотёк. К тому же травма, полученная в драке с Храповым, всё чаще напоминала о себе. Раньше челюсть ныла и опухала на погоду. Сейчас, через несколько лет, появились приступы сильной боли, возникавшей раз в полгода, и длились дня три. Характер травмы был слишком очевиден, и Ната не же-лала идти к врачам. На ветру она кашляла всё сильнее, но не допускала мысли о срыве партийного дела.
Вернувшись от Веры Александровны, супруги сидели у печки. В трубе пронзительно выл ветер, гулко хлопали ставни.
- Сегодня последний день перед выборами, когда разрешена агитация. Давай разделимся по участкам!
- Я пойду на «бумажку» за досками и обклею всё в Астрахановке и по пути к ней. А ты сходи в школу. В такую ночь вряд ли кто воровать полезет. Распишешься там. Это и будет твой участок.
Метель сшибала с ног, мороз обжигал лицо. До срока, установленного врачами, оставалась неделя, но этого не видно было в неуклюже сшитом полушубке. Ната вязла в сугробах, торопясь успеть. Вспоминала, как обнимая любимого в таинственной тени ночного сада, она думала: «Быть может, любовь и есть высшая ценность в мире, а всё остальное — суета?» Нет, нельзя даже двоим любящим, отстранившись от всего вокруг, быть счастливыми в своем призрачном мирке, когда подлое предательство обрекло народ на жалкое существование, когда Советский Союз разбит по частям, закрыты заводы и фабрики и страна превращена в громадный рынок. Ната ответственна за судьбу ребёнка… Имеет ли она право? Мелькнули кадры из «Вечного зова». Связанный, из-битый Антон стоит перед Лахновским. Косоротов тащит, заломив руки за спину, его жену Лизу. Сын где-то там, за дверью. Звучит злобный голос Лахновского: «Фанатики, безмозглые фана-тики…» Фанатики? Кажется, сейчас этим словом любят швыряться новоявленные буржуа. Но она не может иначе! Это сидит прочно в её сердце, и нет другого пути. Ледяной шквал ветра швырял в лицо хлопья мокрого снега. Вот кинотеатр, прекративший свое существование. На афишной тумбе - листочки с объявлениями типа «куплю», «продам». Закрыв собой листовку от ветра, Ната намазала её клейстером. Прислонив к тумбе, разгладила рукой. Надо ещё на той тумбе… Раздался скрип тормозов. Напротив кинотеатра стоял милицейский «жигулёнок», окрашивая мигалкой снег в разные цвета. Навстречу шли двое.
- Вы что, срываете? - крикнул подошедший мужчина в милицейской форме.
- Я не срываю, а клею предвыборную агитацию. У меня есть на это полное право. Ведь сейчас демократия, не так ли? –твердо ответила Ната, бесстрашно взглянув в лицо стражу порядка.
- Так… А почему ночью?
- Я подрабатываю сторожем, днем времени нет.
- Кто писал?
- Я.
«Наступление - лучший способ обороны», - подумала Ната и, отделив несколько листовок, зашагала к «серому менту».
- Я от коммунистической партии. Возьмите, раздайте там у себя. Пусть читают!
Выставив вперёд правую руку, тот попятился назад, словно от чумы:
- Н-не надо! Я коммунистов ненавижу!
И две серые фигуры скрылись в машине. Взревел мотор…
4
Через неделю у них родилась дочь. Сергей напряжённо ждал звонка жены, но телефон молчал. Через день она, наконец, позвонила:
- Сереженька, миленький, я только сейчас до телефона дойти смогла. Долго не простою у автомата. Я пока не смогу спуститься в подвал, где свидания… Она на тебя похожа, Серёженька. Целую, миленький, я тебя люблю!
Ната давно хотела дать дочери имя своей мамы, но все в один голос запрещали называть в честь умершей. Решили назвать Любой, как свекровь, которую Ната видела лишь на фотографии. Бывшая зав военторгом, всю жизнь проработавшая в торговле, она казалась на фотографиях белокурой улыбчивой стюардессой. Да, Любаша похожа на отца, на бабушку. Но это имя ассоциировалось и с другим образом. На следующий вечер Сергей снова бежал к телефону.
- Серёженька, я так хочу домой!
- Как ты себя чувствуешь? Может, не надо торопиться?
- Как бы я себя ни чувствовала, я «бесплатница», а подачки нам тоже нечем давать…И не нужно! Кого здесь нищие волнуют? Я видела малышку с иголкой в головке, глюкозу капают, чтоб отдыхать не мешала… Меня врач ни разу не осмотрела!
- Так ты добивайся!
- Не могу… Меня в первое же утро как позвали, я до середины коридора дошла. Шла нормально, тихо, никто ничего не видел, и вдруг сознание потеряла. Потом слабость прошла, а ходить так же трудно. Но здесь лежать дают либо платникам, либо после кесарева. Да ещё в реанимации. Никто никому не нужен! Бежать отсюда надо, но ребенка не дадут без выписки.
- Ну ладно, иди лежи! Добивайся, чтоб тебя лечили!
- Да я лучше сдохну, чем о чем-нибудь её попрошу! Не волнуйся, все хорошо будет! Целую.
Они целовали губами воздух перед трубкой. Палату вела некая Селезнева, несколько раз уволенная и вновь возвращенная, которая вообще никого не осматривала. Войдя в палату, она окидывала тумбочки хищным взглядом, а то, что нравилось, брала себе, сказав: «Вы же мне подарили, правда?» Их было трое в па-лате. Одна из них молодая женщина, полностью здоровая после на редкость легких родов. Весь день сидела она у окна, то болтая с соседкой, то грустно вглядываясь в снежную даль. Другая, мощная и высокая, работавшая продавцом в ночном киоске, то охала, то материлась, но всё же шустро передвигалась по палате, играла с соседкой в карты. У обеих была одна беда: дети лежали в больнице в другом районе, но мам не отпускали. У Наты были какие-то осложнения, каждое движение причиняло сильную боль. Она с трудом, очень медленно передвигалась по коридору. Так двигались немногие. Неужели Селезнёва не видит? Или её в заблуждение вводит выражение лица? Да, соседки тоже, кажется, не замечают. Думают, что она почти все время лежит, потому что так хочется. Но ведь обязанность Селезнёвой была осмотреть больных. «Да она хоть в карту раз заглядывала?» - думала Ната.
Шёл седьмой день, ей лучше не становилось. Осторожно прижимала Ната к груди туго спеленатую девочку, похожую на пупсика. Как там с ней обращаются?
- Завтра последний день, когда могут выписать, - сказала соседка - потом после Нового года!
- Давайте все вместе попросим!
На просьбу женщин Селезнёва отреагировала неожиданно:
- Выписать? Лечишь вас за бесплатно, лечишь… А вы потом уходите, неблагодарные! Нет у меня выписки! - Селезнёва хлопнула дверью.
- Поняли намёк? - мрачно проговорила продавщица, затем громко выматерилась. Другая плакала, уронив голову на колени. Перестав плакать, сообразила.
- Что ж меня в больницу к ребёнку без паршивой выписки не пустят? Вмиг она сложила бельё, скатала матрац, собрала сумку и исчезла.
А в ординаторской неслась нецензурная брань требовавшей выписку продавщицы. Ната осталась в палате одна… Что делать? Лежать здесь в праздники без лечения, когда с ребенком ещё неизвестно как обращаются! Ребёнка просто так не отдадут. Вбежала Селезнёва:
- Где Кузьменко?
- Собрала вещи, ушла.
- Неблагодарная!
- Постойте! У меня к вам предложение! - Ната взглянула в её бесстыжие светло-голубые глаза.
- Я художник. Денег у меня нет, маслом сейчас писать не в силах, попробую акварелью. А, может, газета нужна?
- Постой, постой… Я люблю акварели. Что же ты молчала, что художник? Тогда
бы все было по-другому. Мы же не знали.
Нату перевели в другую палату, где в окнах открывался вид на сквер, напоминавший рощу. По телефону она попросила мужа скорей принести бумагу и акварель. Когда позвали, пошатываясь, спустилась в подвал. Просьбу Сергея удовлетворили не сразу, он весь извёлся, пока не увидел спускающуюся с лестницы знакомую фигуру. Лицо Наты было белое как мел, она улыбалась почти бескровными губами.
- Серёженька, плюшевый мой, сокровище! - шептала Ната, обнимая любимого.
- Что же они с тобой сделали? Надо добиваться, чтоб лечили.
- Не та сейчас власть, Серёженька, не нужны мы без денег! Раньше маме с такими же осложнениями встать не давали, меня приносили кормить… А сейчас лучше домой, пока ребёнка не погубили. Там напьются на Новый год, мало ли что случится…
До темноты писала Ната этюды, стоя у высокого подо-конника. Когда всё плыло перед глазами, ложилась на кровать, потом, превозмогая боль, снова шла к окну. Когда стемнело, в палату зашла старшая медсестра.
- Я собрала твои документы на выписку, копала их отовсюду. Одна кардиограмма осталась, кроме меня, никто не захочет туда бежать. Вот тебе ватман, сделаешь к утру газету. Здесь стола большого нет, расстелешь лист на кушетке в процедурной, там можно хоть до утра работать.
В пять утра вернулась обессиленная Ната в палату. Усталость взяла верх, и, лишь коснувшись подушки, она заснула. А в десять часов сестра протянула выписку.
- Пойдёшь к врачу за росписью. Я твои работы уже передала. Она ждёт тебя в ординаторской. Поговорить хочет.
В кабинете у старшей висело зеркало, и Ната впервые за эти дни увидела своё лицо. Оно было мертвенно-бледное, осунувшееся, со сверкающими тёмными глазами, которые казались ещё больше. Поправляя непослушные, падавшие на плечи волосы, Ната усмехнулась. Усмехнулось и лицо в зеркале, бросив презрительный взгляд. Впрочем, у неё было своё видение действительности, и Ната осталась весьма довольна. Так и вошла к Селезнёвой.
- Наташенька! Ты, оказывается, такая талантливая! - тянула врач, льстиво улыбаясь. - Почему же ты раньше не сказала, что художник? Ну, зачем молчала? Ведь ты же у нас учителем значилась.
Ната взглянула на Селезнёву, точно на насекомое, пытаясь заметить хоть тень совести в этих бесцветных глазах. Такое она встречала впервые. А та продолжала, будто, не замечая саркастической улыбки Наты.
- У меня родственник живёт в Америке. Туда можно картины без рам провозить контрабандой. Холст в трубку скатывают. Ты мне напишешь же? Кстати, мы тут твою карту потеряли. Если что с тобой не так, скажи, я помогу!
Ната продолжала улыбаться, не сказав ни слова в ответ. Разве можно о чём-то просить эту продажную тварь, нарушившую клятву Гиппократа?
- Ну ты мне телефончик-то свой оставь, ладно?
«Что ж, придётся, а то ещё ребенка не отдадут», - подумала Ната и написала на подложенном Селезнёвой листочке свой телефон. Когда дома развернули малютку, застыли в шоке: ручки и ножки были связаны бинтами.
- А я ещё переживал, что без цветов и шампанского. Все дают, а я как дурак!
- Правильно: не заслужили.
Сергей внёс маленькую, метровую сосенку, купленную Натой заранее. Когда-то они ставили с мамой огромную, подпотолок. Но в этом году Ната предвидела, что с большой ёлкой ей не справиться. Старательно прикручивала ветки, чтобы сделать ёлочку пушистее. Подолгу думала, как разместить игрушки. Едва живая, она хотела всё же создать праздник в своём ветхом домике. Зазвенел телефон.
- Наташенька, здравствуй! С Новым годом. Ты что, не узнаешь меня? Я Лидия Павловна, твоя врач из роддома. Ты меня не забывай, мне картина маслом нужна, а я твоей дочке мутоновую шубку достану.
- Что ж, с Новым годом! - ответила Ната, не желавшая портить праздничного настроения.
Нелегко было вставать ночью к ребёнку, варить и стирать. Ната работала сидя, передыхая. Но здесь не нужно было проделывать трудный путь по бесконечному коридору. Сергей помогал чем мог.
5
Три месяца Ната не могла выйти из дома. Выздоровление шло медленно. А в это время близились президентские выборы. Ельцина готовили на второй срок… Вся пресса трубила хвалу президенту Борису, «продажные» звезды пели ему дифирамбы. А Ната писала листовки, несмотря на болезнь и колоссальную нагрузку. Она придумала карикатуру: Ельцин, сидя над картой Родины, режет её на куски, точно пирог, огромным ножом, который сжимает в волосатой руке. Зло смотрят маленькие глазки, вместо улыбки - звериный оскал.
Вера Александровна передала деньги, собранные комитетом, чтобы отксерокопировать листовки. Ксерокс тогда стоил дороговато… Не хотелось, чтоб запомнили лицо. Лицо у Наты приметное. Она взяла косметический набор, купленный мамой на работе, вульгарно накрасилась. Сделала модную, менявшую облик прическу. «Ну совсем как Гуляева! Теперь так в глаза не бросаюсь!» В таком виде и протянула листы оператору.
Приезжала женщина из комитета. Поговорив с Натой, взяла листовки, часть оставив для распространения в Шанхайчике.
Ночью шли сторожить школу. По очереди катили коляску с ребёнком, под одеяльцем лежали листовки. Серёжка клеил их везде, выразительно прихлопывая ладонью. Ната средь бела дня приклеила оставшиеся листочки на магазинах, притом так, что никто её не заметил. Встречаясь со всеми знакомыми, Ната вела агитацию. Подруга мамы, тётя Нина, надёжная, молчаливая женщина, видевшая много горя в своей жизни, отождествляла коммунистов с запачкавшейся в грязи партийной верхушкой.
- Тётя Нина! Те, кто запятнал тогда честь партии, давно в демократах, поймите же. А настоящие коммунисты были честными и такими остались!
- Сейчас, по крайней мере, никого не преследуют за убеждения.
- Мою знакомую по КПРФ год назад машина сбила на тротуаре. Она долго лежала в больнице, чудом выжила. А вчера опять. Я к ней иду в травматологию. Не думаю, что это случайно!
- Ты слишком много отдаёшь политике. Такое чувство, что готова умереть, а ведь ты мать.
- Я очень люблю своего пупсика, но то, что я сейчас делаю, происходит как-то само. Я просто не могу иначе!
- Так это же фанатизм!
- Видимо, я из тех, кого Лахновский назвал «безмозглыми фанатиками», - усмехнулась Ната…
6
Зато Сергея вряд ли кто мог назвать фанатиком. «Я когда с тобой познакомился, мне всё равно было, за кого ты… Влюбился, и всё. Хотя я всё равно за коммунистов, и мамка моя в партию собиралась…»
Жизнь становилась все труднее, жалких копеек не хватало даже, чтобы досыта поесть. Скудный урожай с участка не мог ре-шить проблему, Ната писала портреты на заказ, нося с собой ребенка. Как-то, переходя улицу, она нашла чужую сумку с доку-ментами и деньгами. Ната думала о том, как трудно будет найти хозяина. Приехавшая к ней женщина из комитета сказала, что возьмёт это на себя. А дня через три появилось объявление об утере сумочки, заканчивавшееся словами: «Деньги прошу считать вознаграждением».
Сергей охотно поехал в комитет, а вернулся под вечер с сумкой рекламируемых лакомств: «сникерсов», колы, шоколадной пасты.
- Как ты мог? Ведь я же говорила, что мы не имеем морального права!
Мало ли что пишет отчаявшийся человек?!
- Да он рад по уши, ведь права нашлись!
- А совесть твоя плюшевая где?
- А что совесть? Мне в комитете сказали: «Это буржуйские деньги, трать, товарищ!» Это сумка кого-то из команды толстого соседа!
- Ну товарищ и побежал тратить. Неужели так ничего и не понял?
Ведь два года живём вместе.
А Серёжка с блестящими глазёнками разворачивал шоколадку… Ната всё больше думала, было ли это такой невинностью. Когда-то в старину клялись перед алтарём не оставлять друг друга в радости и в горести. А если вспомнить первую размолвку после приезда Вениамина? Каких только слов не было сказано. И не придала сразу Ната значения словам.
«Мы не подходим друг другу, потому что мы оба бедные. Бедные должны на богатых жениться, и тогда всё уравновесится». Сергея бесила полуголодная жизнь, и он представлял себе этакий сельский рай, где построит крепкое подворье, а жена будет кормить свиней. Ната-то полное ведро воды едва поднимала. Вот и рождались опять ссоры, во время одной из которых Ната воскликнула: «Что ж, если я слабее физически, ты найдёшь здоровую сельскую бабу, которая будет тебя салом кормить, и бросишь нас?» Сергей ничего определённого не ответил, это порождало муки неуверенности, которые порой становились невыносимы и вызывали неадекватное поведение Наты.
Окончив институт, после долгих поисков работы Сергей заключил контракт с воинской частью. Переводили в другой город, жилья не давали, а полуразрушенный домик Наты стоил треть однокомнатной квартиры. Решение вынес Сергей, как приговор: «Дом надо продать!»
Отчий дом, где прошло детство, где из года в год цвела сирень и краснели ранетки, где Ната жила, как теперь поняла, в самой лучшей, хотя и бедной семье. Здесь все трудности переживали вместе, никто не корил маленькой зарплатой. Здесь любили книги, искусство, театр. Здесь никто не кричал: «Что за профессия - учитель? Вот кладовщик - каждый день несёт!» Подобные упреки всё чаще слышались от Сергея. Как страшно ехать в никуда, не имея в кармане суммы на достойное жильё, оставив друзей, родных, знакомых! Сергей устраивал дела в воинской части большого дальневосточного города, контейнер был отправлен, а Ната горько плакала в опустевшем доме, и эхо вторило ей. Дрогнул состав. Прижимая Любашу, Наталья вглядывалась сквозь пелену слёз в родные лица провожавших. Поезд набрал скорость, и всё исчезло.