I.
Я шел по улице Фридриха Энгельса, бывшей Ирининской, в сторону Немецкой, ныне Бауманской. Поравнявшись с двухэтажным Макдональдсом в купеческом стиле, неожиданно уткнулся в пожилого узбека, который настойчиво протянул руку, мягко сжал мою ладонь, и внимательно заглянул в глаза:
- Здравствуй. Я Мурат. Сторожем подрабатывал. Сейчас работы нет. Давно не кушал. Хлеба хочу.
В моих правилах нет откликаться на просьбы нищих. Однако Мурат был странный попрошайка. Чистые немятые брюки, курточка стильная, кепка-пятиклинка наперекор московским бейсболкам и родным тюбетейкам. Загорелое скуластое лицо с умными среднеазиатскими глазами и теплая мягкая ладонь, которой он жестко контролировал мою руку. Весь его облик доказывал – да, вот Мурат. Узбек. Голоден.
Мурат негромко сообщил еще пару подробностей тяжелой жизни и замолчал. Не без труда освободив руку, я достал кошелек и, проигнорировав мелочь, выцепил сотню.
- Лучше двести, - настоятельно сказал Мурат, - хлеба и молока хочу.
Я дал двести. Очнулся, стряхнул наваждение и сказал, не подавая руки:
- Все! Пока, Мурат.
Мурат неторопливо, с достоинством засунул купюры в карман курточки. Посмотрел на меня с сожалением. Помолчал. Убедившись в окончательности моего решения, задумчиво уставился на стеклянные двери Макдональдса. И невозмутимо поплыл, чуть шаркая подошвами, в печальном ритме каравана посреди вечных песков. Он шел вверх по Ирининской улице, ныне Фридриха Энгельса, в сторону Церкви Святой Ирины.
II.
Министр не всегда был Министром. Сначала он вообще был безымянным. У него был красный противоблошиный ошейник и жил он с подругой в заброшенном фольксвагене. Старый фольксваген со сплющенными шинами и мутными стёклами скромно врос в крохотный пятачок, ужимаясь пыльными боками, чтобы не мешать парковаться приличным машинам. У подруги был синий противоблошиный ошейник. Будущий Министр был черно-белый, а подруга – полосатая.
Каждый день появлялась Богиня. Это была старая, сильно хромавшая тетушка, которая отпирала автодом будущего Министра с подругой, выпускала их на волю и ставила на асфальт две картонные тарелочки. С макаронами по-флотски, с гречкой или рисом. Обитатели пыльного фольксвагена, урча и подрагивая хвостами, наедались и шли царствовать на капоты приличных машин. Развалившись на теплых блестящих капотах, парочка нежилась на солнце, щурясь и внимательно вибрируя усами по сторонам. Дворовой мир непредсказуем, а значит – жесток. Тетушка приходила дважды: утром – чтобы выпустить на свободу, и вечером - чтобы загнать в иномарочные апартаменты.
Потом подруга исчезла. Позже пропал фольксваген. И безымянный, с красным ошейником, тоже пропал. Тетушка изредка ковыляла по двору. С картонной тарелочкой, не слишком обильно наполненной вчерашним гарниром. Куда она шла - мы не видели.
И вдруг теплым апрельским утром он появился. Без подруги. Без ошейника. Сияя шахматной расцветкой и являя тощую атлетическую фигуру мини-гепарда, растянулся на подъездной скамейке. Невозмутимо и покровительственно мяукал каждому выходящему. Скоро выяснилась его новая квартира. Это был подвал. Спецпаек тетушка удобно доставляла в подвальное окно, через горизонтальную щель оконной решетки.
III.
На маленькой асфальтовой арене у станции метро «Бауманская» каждый день шел спектакль одного чернокожего актера. Плотный, невысокий, с рекламной улыбкой, достойной лучших стоматологических клиник, отчасти Луи Армстронг, отчасти – Рэй Чарльз, неутомимый и неиссякаемый, он одаривал рекламными листовками с утра до вечера. Картаво кричал, ослепительно сверкал белками, сгибался и крутился, приглашал и убеждал, зазывал, очаровывал, наседал, рассказывал, завлекал, хохотал, вручал, уговаривал, обращался, сообщал, внушал – и все это с помощью скромного набора фраз:
- Я здесь!
- Я тут!
- Здравствуй, моя хорошая, это - тебе!
Он общался со всеми прохожими разом и уделял каждому кусочек индивидуального, яркого внимания. К нему доверчиво бежали трехлетние малыши под улыбки своих матерей, а он наклонялся и ворковал:
- Иди к дяде, привет, я тут!
Протягивал темную ладонь, неожиданно светлую с тыльной стороны и смеялся.
Подлетали молнией эскадроны подростков на гремучих самокатах и важно стучали костяшками пальцев сомкнутых кулаков - Привет, братан! - и он с ними обсуждал что-то деловое. Вокруг него сбивалась целая делегация пожилых и молодых, самых разных, казалось бы, вечно спешащих по своим делам, ко всему привыкших москвичей.
Он радовался, внимательно вникал и увлеченно дискутировал, отпуская на каждую аудиенцию по паре минут. Только однажды этот регламент был нарушен. Пенсионер пролетарского вида в коротких штанах долго допрашивал его, в разных формах вопрошая:
- А вот скажи – какая у вас в Африке средняя зарплата?!
IV.
Черно-белый мини-гепард обрел новый миропорядок, в котором подвал был ночной резиденцией (как и раньше, Богиня прятала его каждый вечер). А скамейка перед подъездом стала его приемной, где он регулярно обращался к жильцам, призывно и кратко мяукая. Появилась новая жена. И продолжились посиделки на разогретых капотах.
Летом, когда стало тепло, он строго принимал парад выходящих из подъезда и величественно предлагал каждому выходящему поделиться едой. Выносили многие. Я пару раз, засуетившись, возвращался домой, отрезал весомый кусок отварной индейки и вручал просителю на салфетке, аккуратно разложив мясо за углом, вдали от беспокоящих пешеходов и автомобилей. Яростно, с утробным рыком набросившись на деликатес, голодающий тщательно обнюхивал подношение, облизывал пару кусочков и, раздраженно дернув хвостом, не удостаивая взглядом, торжественно возвращался в приемную для встречи следующей жертвы. Так мог себя вести только Министр. На первый раз - Министр легкой и пищевой промышленности. Поскольку, как выяснилось позднее, он был всегда беспробудно сыт.
Бывали у Министра и битвы с усатыми собратьями других дворов. Отстаивал свою территорию бесстрашно и дерзко, заслуженно обретая звание Министра обороны. С женами своими, облизывая их и жмурясь, был ласков и покровительствен, как и подобает Министру по делам семьи. Список должностей рос каждый день. Министр по туризму, Министр транспорта – оба этих звания получил, занимая теплые места на капотах дворовых машин. Регулярно снайперскими укусами уничтожая блох и тщательно вылизывая все, что положено вылизывать в полном расцвете сил, утверждался в должности Министра здравоохранения.
V.
Как-то раз, минуя пост афрорекламщика, я приложил два пальца к козырьку и салютнул ему. С тех пор, завидев меня, он издали радостно кричал:
- Командир! Привет! Я тут! Я здесь!
В дождь и в снег он раздавал рекламки, театрально раскинув руки или уперев их в бока, и, наверное, детям казался огромным Микки Маусом.
Как-то раз я встретил его в неурочный час, устало бредущим после работы, в прозрачной анфиладе Елоховского Пассажа. Мы коротко поболтали. Я узнал, что он родом из Конго, где двадцать лет идет война. Зовут его Джон. Беженец.
Оперативно изучив список основных языков Конго, я выбрал лингала – на котором говорят восемьдесят миллионов конголезцев. И на следующее утро, при встрече сообщил:
- Мботэ!
- Мботэ! Мботэ! – радостно заорал Джон, махая пачкой листовок, крутясь на месте и дирижируя руками, - М-ботэ!
Затем притормозил и доверительно поправил:
-Мботе! М-боте!
И следом:
- Мерси боку!
Через неделю у нас был устойчивый диалог:
- Мботе!
- Мботе!
- Уза маламу?
- Наза маламу!
- Тикала Маламу!
- Кенде Маламу!
Иногда обменивались мнением о погоде:
- Молунге?
- Малили!
- Мбула!!!
Вечные аккуратно седые бабушки и многочисленные поклонники Джона восторженно внимали нашим беседам, и когда я, уходил, пожелав «счастливо оставаться» (Тикала маламу), жадно принимались выяснять подробности нашей беседы у своего кумира.
VI.
Иногда Министр выскальзывает из-под контроля тетушки и дворников, незаметно покидает подвал, воспользовавшись чуть приоткрытой дверью и гуляет сам по себе, как и положено министрам, весь световой день. Наступает вечер. Подвал закрыт. Нет Богини и слуг-дворников, и Министр печально сидит на скамейке у подъезда, тоскливо призывая проходящих подданых запустить его в ночные покои. Но никто уже не поможет. И Министр коротает ночь, насыщенную собаками и прочей бедой, кротко мяукая и призывая своих богов помочь дожить до утра. Утром вальяжно посещает все доступные капоты и крыши богатых иномарок, дегустирует что бог послал и добросовестно выполняет обязанности Министра коммуникаций. Но бывает, что день, два, три – до недели и более Министра не видно. И мои домашние по утрам спрашивают меня, как первого просыпающегося:
– Ну как? Министр на месте?
- Пока не видел. На скамейке нет. Во дворе тоже.
Мы ждем его усиленно, проверяя – не появился ли Министр в черном строгом костюме и белоснежной рубашке. Пустует приемная лавочка Министра.
И длятся дни ожидания. И надежда не умирает и не умирает.
VII.
Однажды судьба занесла меня на Кутузовский, к Багратионовскому мосту. На круглой площади, в центре которой возвышался бронзовый князь Багратион, восседающий на бронзовом боевом коне и указующий обнаженной саблей путь, следуя которому враг будет неминуемо повержен, я столкнулся с укрупненной копией Джона. С тем же распластанным широким носом, отчаянно сверкающими белками глаз и большими губами, за которыми открывались ослепительные зубы-клавиши – ровные и блестящие. Копия Джона занимался тем же делом, что и прототип – раздавал листовки, в данном случае приглашающие в ресторан на Дорогомиловской заставе.
Очевидно, лингала был ему не чужд. Я подошел к черному рекламщику и, не давая опомниться, деловито сказал:
- Мботе! Уза маламу!
Петр Иванович Багратион легко спрыгнул с лошади, положил саблю на гранитный постамент, и сошел на асфальт, стряхивая с эполет жемчужную россыпь жизнедеятельности голубей, а затем попросил закурить, - на такой ход событий африканский специалист по рекламной деятельности среагировал бы гораздо спокойнее, нежели на мое внезапное обращение.
Большие фиолетовые губы задрожали, панически блеснувшие белки глаз затуманились, обладатель широкого приплюснутого носа начал медленно оседать на асфальт, где мог бы прогуливаться виртуальный Багратион.
Я прервал процесс потери сознания коротким вопросом:
- Уза маламу? М? Или не маламу? УЗА МАЛАМУ?!
- Наза маламу! – медленно шепнул бедняга, обрел равновесие и спросил, опасливо оглядываясь:
- Олобака лингала?
- Лингала, лингала. Но немного. Например: Молунге!
- Молунге те. Малили!
- Малили! Джона знаешь с Бауманской? Тоже рекламу раздает.
- Джона да, знаю.
- Мой друг. Ну пока. Тикала маламу!
- Кенде маламу! Мерси боку…
Я бодро направился к аристократическому Кутузовскому проспекту. У поворота на Киевский вокзал оглянулся. Багратион в благородной патине стоял, держа в одной руке саблю, в другой – пачку разноцветных рекламок и что-то втолковывал соплеменнику Пушкина, который, не обращая внимания на правнука грузинского царя, потрясенно смотрел мне вслед и судорожно курил большими затяжками. Бронзовый конь щипал бронзовую траву.
VIII.
Каждое утро мой путь на работу и каждый вечер мой путь с работы сопровождался встречей с чернокожим мастером по рекламе парикмахерской, салона интимной стрижки или солярия.
- Командир! Я здесь!
- Уза маламу!
- Наза маламу!
И было странно в одно будничное утро не встретить веселого Микки Мауса с листовками на привычной арене у «Бауманской». Не было Джона и на следующий день, и через неделю, и спустя месяц. Не стало ежедневного концерта с пантомимами, элементами беззвучного джаза и цирковой эквилибристики. Ощущение неясной грусти стало привычным фоном вблизи станции метро. Людской поток, как поток времени, заровнял место энергии, экспрессии, буйства короля уличной рекламы и уже ни что не тревожило, не взрывало размеренный ритм напряженной московской волны озабоченных прохожих и упорно продвигающихся пенсионеров.
И когда вдруг я услышал скорее мозгом, отрефлексировав на знакомый крик:
- Я здесь! Я тут! Командир!!! – то, слегка путаясь в слогах, в словах, ответил сыну Африки:
- Уза маламу! Мботе! Генацвале! Ты где?? Ты где был??
- Наза маламу! – Джон снял темные очки, засиял белками немного слезящихся глаз и сбивчиво рассказал:
- Я болел! Я в больнице! Печень!
- Много пьешь?
- Я не пью! Я не курю! Я диабет!
- А лечишься?
- Врач сказал: диабет! ЭнергетИк! ЭнергетИк!
- Контролируешь сахар?
- Сахар? Да! Датчик! – и он вынул из кармана бережно уложенный в тряпочный футляр глюкометр.
— Это не датчик, Джон. Это глюкометр.
Джон смотрел грустно и умоляюще. Он очень хотел, чтобы его поняли, чтобы кто-то здесь, в Москве, узнал о его беде и как-то среагировал. Он еще раз сверкнул белками, рывком надел темные очки и весело закричал, размахивая рекламками:
- Я здесь! Милые! Я тут! Девушка, моя хорошая это - тебе!
Я взял у него рекламный лист и написал номер телефона:
- Звони, когда закончишь работу. Помогу купить и расскажу, как пользоваться датчиком сахара в течение суток. Без глюкометра. Это очень важно Ты меня понял?
- Да! Я позвоню!
Вечером пришла смс:
- Добрая день. Эта Джон.
Я ответил:
- Привет!
И опять он пропал. Не было его ни завтра, ни послезавтра. Телефон на звонки и смс не реагировал. Я ношу в рюкзаке добытый для Джона датчик со сканером, жду и надеюсь, что все нормально.
IX.
Там, где Старая Басманная упирается в Земляной Вал, в стеклянном кубе автобусной остановки на деревянной скамейке скромно сидел знакомый гражданин в пятиклинке. Брюки, правда, были существенно получше и курточка поновей, чем в прошлую встречу.
- Мурат?!
Гражданин в пятиклинке неспешно оторвал взгляд от блестящей реки мерседесов и тойот, упорно текущей в сторону Красных ворот:
- Откуда знаешь?
- Ты же Мурат? Я тебе деньги давал пару лет назад, помнишь?
Гражданин в пятиклинке недоверчиво покачал головой и строго спросил:
- Сколько давал?
- Ну я не помню, там - сто, двести рублей!
Гражданин в новых брюках и модной курточке неторопливо перевел взгляд на могучую автореку Садового кольца. Вздохнул. И печально сообщил:
- Придется опять дать…
Затем нехотя взял у меня сто рублей, равнодушно сунул в карман новеньких брюк и приготовился сообщить что-то очень важное.
Меня спас телефон. Отвечая на звонок, я на пару минут отошел к Чкаловскому скверу.
Когда оглянулся, скамейка была пуста. Стеклянный куб остановки отражал облака.
Мурат шел вниз по Старой Басманной несуетливой походкой, в сторону Елоховского Храма, к его до боли блестящим куполам, золотыми ракетами стартующими в голубое небо.
X.
Джона нет уже больше месяца.
Хоть бы Министр появился.
Но его тоже не видно.