Мы вернулись из эвакуации в 1944 году. Немцев вытеснили из Крыма месяца 2-3 тому назад. Повсюду шло посильное "зализывание ран" после оккупации.
Особое беспокойство вызывали школы.
Большинство из них повсеместно были разрушены. Поскольку школы и сельские клубы несколько отличались своими размерами от домов жителей, немцы занимали их в первую очередь. В результате, они же, в первую очередь, и попадали под бомбежки или обстрелы наших…
Само собой разумеется, что большинство этих зданий было разрушено. Приближался сентябрь. Детей как-то надо учить.
Нет помещений. Нет учителей. Нет книг и тетрадей, но власти и мысли не могли допустить, что начнется новый учебный год, а детей никто даже буквам учить не будет.
У кого из крестьян был большой дом, с ним как-то договаривались, что он на год уступает свой дом под школу.
Самое тяжелое положение складывалось со стеклом. У себя в домах люди позатыкали окна фанерой, а в школе же так нельзя.
Обходили всю деревню и, если где-то находили целое стекло, уговаривали, чтобы отдал для школы, а сам временно потерпел бы фанеру. Вместо парт натаскали какие-то столы. А учителей ведь нет.
Наше районное руководство ходатайствовало перед министерством просвещения автономии, чтобы люди, имеющие семиклассное образование, поступали заочниками в педагогический техникум и получали право преподавать в младших классах. Предпочтение, в какой-то неофициальной форме, предоставлялось людям, выросшим в педагогических семьях.
Очевидно, считалось, что они, вырастая в семье учителя, невольно чему-то учились.
Я тоже попал в эту волну и в 16 лет пришел учителем в 3-й класс. Правда до этого опытные педагоги недели две нас понемногу натаскивали.
Мама моя получила назначение в село, которое чуть меньше пострадало от оккупации.
Вскорости, к ней в школу пришел мальчик. Ему было 14 лет. До войны он учился в 4-м классе. Перед окончанием обучения, он тяжело заболел и какое-то время не доучился. Во время войны их дом почти сгорел и у него не осталось никаких документов о том, в каком классе он учился.
В соседнем селе была большая школа. С 4-го класса в эту школу ходили дети из ближних сел.
Этот мальчик пошел к директору указанной школы с просьбой, чтобы его взяли в 5-й класс, где он все равно был бы переростком. Ему наотрез отказали, да еще и пригрозили, что из-за отсутствия документов, даже в 4-й не возьмут. А он, оказывается, все свободное время занимался и был неплохо подготовлен.
Матери стало его очень жалко, и она согласилась поехать с ним в ту школу. Она объяснила директору, что если его сейчас не возьмут, то он вообще останется без образования. Она пообещала, что будет гарантом этого мальчика и, при надобности, будет ему помогать везде, где потребуется.
Очевидно, здесь свою роль сыграл и возраст. Моя мать была намного старше директора школы, к которой пришла с просьбой.
Так или иначе, но мальчика все же взяли. Мать взяла с него слово, что раз в неделю он будет приходить и информировать ее о своих делах, но очень скоро и этого не понадобилось. Он успевал лучше всех. Обстоятельства сложились так, что по окончанию учебного года, педсовет школы решил перевести его прямо в 7-й класс, минуя 6-ой. Уж слишком по своему уровню он отличался от всех остальных соучеников.
Это была такая радость торжества справедливости, что ее отмечали всем селом.
Надо отдать должное этому парню. Он продолжал поддерживать отношения с моей матерью, всегда предлагая свои услуги и помощь, потребную немолодой женщине в мужских делах - дрова напилить и наколоть, починить крышу, если она протекла и т. п.
В какой-то мере нам удалось проследить за его дальнейшей судьбой. После школы колхоз, за свой счет, послал его учиться дальше. Я хорошо знаю, что в то время все колхозы и совхозы хотели иметь своих специалистов, кровью своего происхождения, привязанных к хозяйству. Поэтому не сопротивлялись весьма серьезным затратам, необходимым для полного содержания своего стипендиата в столице.
Не совсем похожей, но считаю уместным поведать еще об одной школьной истории, напрямую связанной с войной. Речь пойдет обо мне самом.
Понятно, что во время войны я нигде не учился. Когда мы вернулись из эвакуации, таких подростков как я собралось человек восемь. Нам всем по 14 лет. Кое-кто все же посещал 5-й класс и имел табель успеваемости.
Некоторые, до наступления учебного года, проходили, с чьей-либо помощью, курс пятого класса. Районное руководство много думало и решило создать, в слегка отремонтированном помещении, школу с 1-6 классами. Все знали, что у нас не закрыт, как надо, 5-й класс, но все же решили взять нас в 6-ой, полагая, что и ученики, и учителя, в процессе учебы, перекроют недоработки 5-го класса.
Маму мою назначили в село, находившееся в 12 км. от районного центра, где и находилась наша школа.
Расселили тех, кто был с других сел по частным квартирам тех людей, которые согласились приютить "иногородних". Раз в неделю, на выходной, я шел в село, где жила мама.
Мне уже не хочется описывать муки голода, которые были основным фоном тогдашнего периода жизни. Помимо всего прочего, надо было не оказываться дома, когда хозяева обедают. А-то это выглядело бы, что ты напрашиваешься к ним на обед. О том, что этого делать нельзя, мы были хорошо научены. Хотя, сегодня, более полувека спустя, я задумываюсь. Их было четверо. Чтобы с ними случилось, если бы 1-2 раза в неделю они покормили бы вечно голодающего юношу. Но они этого никогда не делали, и я тогда гораздо меньше возмущался этим, чем сегодня.
Вся беда была в том, что не было не только еды, но и одежды и обуви. С началом зимы начались холода и в рванном пальтишке и разбитых башмаках добираться к маме становилось все затруднительней. В канун Нового года я пришел с сильно стертыми и обильно окровавленными ногами.
Моя мать очень мужественная женщина. Несколько месяцев назад, когда я вез ее в больницу, по пути нам встретился мой старший брат, который отправлялся на фронт. Я ревел, как резанный. Ведь никто не знал, увидимся ли еще когда-нибудь? Она, лежа на деревенской подводе, распрощалась с ним без слез.
А здесь, глядя на мои ноги и замученный вид, она не смогла сдержать слез. Причем плакала навзрыд. Успокоившись немного, как смогла обработала мои ноги и уложила в постель.
На следующий день, немного придя в себя, она присела ко мне и, очевидно, решила переговорить со мной, как со взрослым. Этот разговор я помню и поныне.
"Я - учитель, - сказала мать. - Причем в нескольких поколениях. Для меня учеба дороже самой жизни. За твою учебу я готова заплатить жизнью. Но своей. И ни при каких случаях не твоей. При нынешней ситуации у тебя никаких шансов нет продолжить учебу. Оставайся дома. Будешь что-нибудь делать в колхозе. А на будущий год, возможно, Господь пошлет нам лучшие условия"
И я остался в селе. Присоединился к пацанам своего возраста и вместе с ними стал выполнять посильные нам работы.
Наступившая весна вообще коренным образом изломала всю мою жизнь.
Неожиданно для всех и, в первую очередь для меня самого, колхозники избрали меня пастухом. Причем не рядовым, а главным - скот ведь надо кому-то пасти. И даже дали в помощники пацана на два года меньше меня.
Все знали, что я ни в чем не разбираюсь и, как могли, учили меня.
Главное соображение заключалось в том, что я - сын учительницы, а это значит - ответственный человек, которому можно доверить свое главное богатство – корову.
Надо сказать, что я к этим обязанностям относился очень ответственно и довольно скоро завоевал у сельчан доброе имя. Мне даже нравилась моя работа. Степь. Небо. Вольный ветер. Внимание хозяек скота, в особенности, если те на сносях. Возможность бесконечных фантазий. Ни от кого ни каких замечаний. Полная воля. Только и следи, чтобы на запретные выпасы стадо не попало.
Я часто применяю одну фразу - "в жизни я немало служб поменял" и всегда считал, что заслуживаю эту работу. Вот только должности главного пастуха, в момент назначения, я явно не заслуживал.
Приближался сентябрь. Надо было думать об учебе. Колхозники уговаривали меня остаться, даже обещали помочь дом построить. Но мама и я считали, что надо учиться. Когда она пошла в школу, ей сказали, что могут взять меня только в 6-ой класс, где я даже двух четвертей не проучился. А для меня сесть на класс ниже, где все мои прошлогодние товарищи сидят, было крайне унизительно. Такому варианту я предпочитал предложение моих односельчан о продлении пастушьей эпопеи.
В таком духе я и объяснил матери, что в шестой класс не пойду, лучше останусь пастухом. Поняв серьезность положения, мать обратилась к районным властям. Там долго думали и приняли такое решение:
"Мы его условно допускаем в 7-ой класс. Если до Нового года он наверстает свои пробелы, значит продолжит учебу в 7-ом классе. Если не догонит, вернется в 6-ой".
Это была большая победа.
Сейчас уже все зависело только от меня самого. Все учителя знали мою эпопею и сочувственно ко мне относились.
По молчаливому согласию я сел на последнюю парту и меня никто ни по какому предмету не вызывал, чтобы не позорить лишний раз.
Дома мы с мамой договорились, что 5-й класс я буду стараться преодолеть сам, а с последующими мама поможет.
Мама упросила руководство перевести ее в более близкую школу - до района было менее 5-ти километров - и я каждый день ходил туда-сюда.
За то время, что был в пути, я успевал подготовить литературу, выучить стихи и разобраться с географией и даже химией (она только начиналась).
Придя домой и поев, я тут же садился за работу. Для улицы у меня времени вообще не оставалось.
Вначале самостоятельно справляться с 5-м классом мне было нелегко. Но, постепенно, работая по системе бульдозера, т.е. ничего не пропуская, я почувствовал, что "вхожу в тему".
К концу первой четверти я почувствовал, что 5-й класс уже можно считать закрытым. Дальше я стал работать уже вместе с мамой.
Математику она знала блестяще, в физике тоже хорошо разбиралась, и стали мы продвигаться довольно быстро.
Мы оба даже не сразу заметили, что я все меньше и меньше привлекаю мать, и с большинством заданий справляюсь самостоятельно.
Хорошо помню, что за месяц до Нового года, мы закрыли учебники за 5-й и 6-й классы. Здесь началась особая работа. За месяц надлежало наверстать то, что класс проходил полгода в 7-ом классе.
Не знаю, то ли то обстоятельство, что мы за 3 месяца прошли материал двух лет и он еще оставался у нас в памяти, то ли потому, что уже выработалась практика быстрого освоения материала, но 7-й класс у нас пошел легко и быстро.
Я, практически, перестал прибегать к помощи. Более того, я увидел, что большинство задач мне ясны и решения видны, тут же, в классе.
Перед Новым годом я решил преподнести всем сюрприз. На уроке математики задали задачу, которую надо было решить в классе. И вдруг, неожиданно для всех, я поднял руку. Педагог опешил. Ведь я за все полугодие с ним ни коим образом не общался. На всякий случай он даже переспросил: "Вы что, на самом деле хотите попробовать решить эту задачу?"
Я ответил утвердительно. Весь класс напрягся, как в цирке, когда показывают сложный номер. Задачу я решил довольно быстро.
Педагог подозвал меня к своему столу, открыл задачник, пролистал в обратную сторону примерно половину пройденного материала, ткнул пальцем в одну из задач и попросил ее решить. Откуда ему было знать, что все эти задачи я уже решал и вдоль, и поперек, и в третьем измерении. Конечно, я быстро решил предложенную им задачу.
О педагоге шла молва, что он очень сдержанный и неприветливый человек. Однако, он встал из-за стола, подошел ко мне и крепко пожал мне руку. Этим рукопожатием он показал всем, что я не условный ученик, временно допущенный к занятиям, а человек, равный всем остальным, а может даже и немного лучший, ибо решает задачи намного свободнее его воспитанников.
Может мне показалось, а может так и было, но после этого урока весь класс принял меня, как равного, а не как, милостью начальства, допущенного в их общество.
Этот период сыграл огромную роль в моей жизни. Он научил меня спрессовывать время, концентрировать знания или способности и не считать даже сложные задачи нерешаемыми.
Именно эта практика помогла мне совместить работу на заводе с учебой в вечерней школе, а затем и в заочном институте. Я даже думаю, что определенная вера в себя тоже зародилась тогда.
На примере двух молодых людей, мне хотелось показать, какую огромную роль играет школа в нашей жизни. Я глубоко убежден, что таких примеров тысячи, но школы говорить о себе воздерживаются, а люди, обязанные школе своим становлением, принимают это как должное.
Окончание семилетки позволило мне попасть в ту когорту, которую отобрали для работы с младшими классами. Тогда, после окончания войны, я понял, какое огромное значение придают школе население и руководство.
Причем, следует подчеркнуть, что, восстанавливая школы, все стремились сделать их лучше, чем они были раньше.
В сельской местности отношение к педагогу, примерно такое же, как к священнику. Мне думается, то, что сельские школьники сдают ЕГЭ не хуже выпускников самих престижных школ, в значительной мере это - заслуга сельских учителей, на авторитете которых и держится, по существу, вся система образования, получаемого на селе.
Есть еще одно соображение, относящееся к этой теме. Дети, которые после оккупации пошли в школу, хорошо понимали, сколько труда вложено в то, чтобы они могли учиться. Многие из детей сами принимали активное участие в восстановлении школы.
Кроме того, они наглядно ощущали, какую участь для них готовили фашисты, которые намерены были создать из местных жителей рабочий скот. И насколько хлопочет и как убивается своя, родная власть, чтобы создать им условия для учебы.
Мне даже кажется, что школьная дисциплина после оккупации была неизмеримо выше, чем раньше. Тем более первый учебный год после нее.
Случилось так, что через два года после войны, мы переехали на постоянное местожительство в г. Тбилиси.
Здесь обстановка была совершенно иная. Оккупации не было. Восстанавливать школы не было необходимости. Все оставалось так, как и было. Несмотря на свой юный возраст я тогда понял, что здесь отношение к школе, как к любому иному государственному учреждению. Например, к почте, банку или поликлинике.
У поколения, столкнувшегося с результатами оккупации, школа навсегда осталась особой обителью, которую требовалось не только восстанавливать, но и возрождать. Может быть, в то время никто не пользовался этим термином, но у всех, кто занимался тогда школьными делами, было чувство приобщения к делу высокой моральной важности.
Поэтому мне хотелось бы особо подчеркнуть, что население, оставшееся живым в районах, бывших оккупированными, по сути дела, не восстанавливало, а возрождало жизнь.
Ведь мои соображения относятся не только к школе. Не лучше было и в медицине. А что уже говорить о библиотеках? Думаю, что это относилось ко всем отраслям. Просто в школьном котле я "варился" и лучше знаю его труды и беды.
Видимо, с пройденным жизненным путем, связано мое отношение к школе. Я всегда, когда вхожу (точнее сказать "входил") туда, всегда ощущаю себя как-то благоговейно, как человек, попавший в особо почитаемый храм. И это правильно. Школа была и пока остается основным источником не только получения знаний всеми нами, но и главным институтом формирования личности.
Мне хочется низко поклониться школе и пожелать, чтобы общество воздавало ей то, что она заслуживает перед каждым из нас!
АМИНЬ!